Читать книгу Харьковские дельфины: любовь, страх, девяностые - Сергей Валерьевич Мельников - Страница 1

Чуть больше года прошло с тех пор, как перепуганной крысой, шныряя между ног прохожих, я пробирался к автовокзалу на Гагарина. Потом сидел в старом ЛАЗе, прячась за грязной занавеской. В узкую щель между мохнатой от пыли тканью и задубевшей резиной я высматривал сосредоточенные взгляды среди хмурых и рассеянных пассажиров. И каждый раз, как натыкался на бритый затылок или обтянутую кожей спину, сердце затыкалось на секунду. Так оно намекало, что со мной будет, если меня найдут.

Я завидовал людям вокруг, я бы собрал на себя все проблемы мира, если б среди них не было одной: моей. Минуты тянулись невыносимо медленно. В затхлой воде снулыми рыбами плавали пассажиры. Беззвучно открывали и закрывали беззубые пасти. Муть гасила звуки. Они друг друга понимали, я их нет. Моё время мчалось в сто раз быстрее. В давно нечищенном аквариуме старого автобуса я был пластмассовым водолазом. Застыл, чтобы не привлекать хищную рыбу, и только пузырьки воздуха выдавали меня.

Они были где-то рядом. Тёмные тени в непроницаемой взвеси харьковского тумана медленно шевелили мощными хвостами. Они ловили мой запах. На тупых мордах – предвкушение скорой кормёжки. Их не обмануть, они знают, что я не пластмассовый. Видели мою кровь, помнят толщину кожи и упругость мышц. Один раз уже пробовали на зуб и покусанного, но живого отпустили. Теперь не выпустят.

Моё время больше не было прямой неосязаемой линией. Оно превратилось в песочные часы, и в верхней колбе оставалось совсем чуть-чуть. Если чёртов автобус не вывезет меня из проклятого города до того, как в воронку скатится последняя песчинка, меня найдут. Но автобус стоял с заглушённым мотором. Водитель переругивался с пассажирами за места в багажном отсеке. Дёргалась прилипшая к его нижней губе обслюнявленная папироса. Он чесал пузо и крыл матом деревенскую старуху, обвешанную тюками.

У моей паранойи окончательно съехала крыша, она вопила, что водила тянет время нарочно. Что сюда уже мчится Красавчик со своими бойцами. Паранойя ошибалась, водитель был ни при чём. Бомжи на Южном вокзале следили за крымскими поездами, про автовокзал никто не подумал: оттуда в Севастополь ничего не ходило.

Когда водила сплюнул бычок на загаженный асфальт и взгромоздился на своё место, сердце пустилось вскачь, хрипя и запинаясь. Финишный рывок: я ждал влетающий на площадь форд таурус, визг тормозов, выпрыгивающих оттуда братков: Красавчика с хищным оскалом острых зубов, его толстолобых бойцов. Они опять засунут меня в багажник. Менты, как всегда, равнодушно отвернутся. Пассажиры вокруг заинтересуются надписями на рекламных плакатах. Всё это уже было.

Только в этот раз из их подвала я уже не выйду. На мою казнь соберут подшефных коммерсов, чтобы впитывали, чтобы понимали, сука, с кем дело имеют, чтобы были послушными и покладистыми. Меня и моего партнёра тоже приводили туда, в качестве зрителей. Мы стояли у стены, с нами ещё пара-тройка владельцев ларьков и магазинчиков. Я никогда не запоминал их, мы старались не смотреть друг другу в глаза, и уходили из подвала, уткнувшись носами в разные стены. Нам было стыдно и страшно, это не те чувства, которыми хочется делиться.

У моей крыши было два вида бойцов: по внешнему виду я называл их бычки и рептилоиды. Про себя, конечно. Экзекуциями в подвале занимались рептилоиды. Сушёные сидельцы с кожей цвета скисшего молока и синими от мастей пальцами. Когда смотришь им в глаза, холодеет затылок. Они тоже сероватые, с выцветшей и расплывшейся радужкой, и сами они как игуаны с провисшей серой кожей: холоднокровные, равнодушные. Смотрят на тебя, как на вещь, стул, таракана, кусок мяса. И ты сам перестаёшь чувствовать себя живым, это сейчас только от него зависит, жив ты или нет. Бога нет, милиции нет, твоей воли нет, когда ты умрёшь и как долго будешь мучиться, решит эта ящерица с безжизненным взглядом.

Один раз они привели человека, которого я узнал. Его звали Армен. Он держал ларёк у метро Пушкинская. Говорил по-русски с сильным акцентом, и больше всего проблем у него было почему-то с буквой “л”. Свою бордовую машину он называл “Вольга”, а девочку-реализатора “Олга”.

Как-то раз он позвал меня “обкашлять” какие-то вопросы, связанные с моими морозилками. Мы сидели на летней площадке какого-то кафе: я, Армен и пара его друзей-коммерсов Мы обсуждали вопросы под шашлык и “Метаксу”. Да, вот так, греческий бренди в армянском кафе, потому что “Арарат” – обыденность, а это – из заграницы. Мы говорили по-русски, но время от времени они переговаривались между собой по-армянски и над чем-то заливисто смеялись. Я не понимал ни слова, но мне казалось, что смеются они надо мной. Скорей всего так и было.

Когда его ввели в подвал, он был таким же, как всегда: безупречно выглаженные чёрные брюки, белая рубашка с расстёгнутым воротом. Отличался только цвет лица. В цвете страха я хорошо разбираюсь. Люди со светлой кожей бледнеют. Если кожа смуглая, она сереет. Я видел перепуганного негра, это вообще жуткое зрелище. Армен был серым, его нижняя губа тряслась, а в глазах стояли слёзы. Сейчас он был совсем не похож на уверенного в себе хохочущего Армена на бордовой “вольге”. Когда серая лапка взяла его за шею, по его телу прошла волна. Длинная, как у радиостанции “Маяк”. Армен сам был длинный, здоровый, с объёмным пузом. По шкале беременности месяц седьмой, я думаю.

В реальной жизни он переломал бы этого сидельца, не напрягшись, но это там, наверху. Тут сутулое, высушенное тюрьмами существо высосало силу, парализовало страхом. Подвал – его царство, равнодушие – его оружие, страх – его сила.

Рептилоид надавил, и Армен опустился на колени. Безупречно чистыми чёрными брюками на грязный пол. В кино показывают всякие пытки пакетами, или там связанного цепями несчастного окунают в бочку с водой. Рептилоиды Красавчика обходились без излишнего мелодраматизма. Они работали руками и небольшой упругой дубинкой. Вроде бы лёгкие удары то там то тут, но обычно в одно и то же место. Аккуратно, чётко, с определённой частотой. Не человеки, а механизмы. Армен стоял на коленях, один из сушёных держал его за волосы, открывая горло, второй бил ребром ладони. Один несильный удар в две секунды. И-раз, и-два, и-раз, и-два.

Гордый сын страны камней, не раненный, не связанный, стоял на коленях и терпел, сколько мог, потом рот искривился в болезненной гримасе, из глаз брызнули слёзы. Он боялся пошевелиться. Руки дёргались вверх: инстинкт требовал защитить горло. Но страх бил по рукам, и его трясущиеся кисти так ни разу и не поднялись выше пояса. Через вечность Красавчик положил перед Арменом листок бумаги и ручку, и он, под его диктовку, написал расписку о том, что занял у ЧПКФ “Эльмира” 5000 условных единиц в украинских карбованцах по курсу на такое-то такого-то под 20% в месяц, а в качестве обеспечения займа передаёт в залог вышеозначенному ЧПКФ торговую точку, расположенную в малой архитектурной форме по адресу ул. Пушкинская и т. д., и т. п.

Писал всё это Армен, задрав обтянутый чёрными штанами зад, упираясь локтями в пыльный пол. Стола ему не дали, даже стул не подставили. Это тоже элемент психологического давления. Трудно сопротивляться, когда стоишь в коленно-локтевой на полу грязного подвала, хлюпая носом и размазывая слёзы, чтобы они не капали на бумагу. Потом Армену помогли подняться и увели наверх, в кабинет крышующих нас братьев. Там уже сидел нотариус, готовый заверить все официальные бумаги. А Красавчик подмигнул нам и весело сказал:

– Шоу кончилось, уважаемые партнёры, все свободны.

Он улыбался, и его счастливая улыбка пугала намного сильнее тухлых глаз рептилоидов. Не глядя друг на друга, мы потянулись к выходу. Каждый уносил свой стыд и страх, и делиться им не хотелось.