Читать книгу Шестнадцать. Рассказы - Сергей Васильченко - Страница 2

Я добровольно заточил себя. Здесь, в этой комнате.

И выходить никуда не хочется. Снаружи, в настоящей жизни, у меня как-то ничего не получилось. Я не социализировался. Я потерпел много поражений. Я решил, что да и черт с ним! Немного еды, соседский вайфай, сигареты – это все, что мне надо. Весь я в Интернете.

Я не выходил на улицу уже несколько месяцев. Я общаюсь только с отцом и матерью. Да и этого я бы хотел избежать, если бы мог. Но они же меня кормят. И покупают сигареты. Это налагает определенные обязательства. Ненавижу обязательства.

Наверно, разговаривают там между собой, мол, какой наш сын вышел непутевый, дебил, но все равно кормят. Если бы не они, я бы сдох. Они меня кормят, но не понимают. И общество не понимает. Конечно, не понимает.

– Иди пройдись, – много раз говорила мама.

– Да не хочу я туда, мне тошно. Когда я жил как все, я испытал столько боли… А сейчас мне спокойно.

– Ну как же так можно?

– Вот так. Можно.

Я сижу перед компьютером и строчу посты на сайт клуба книголюбов. Или смотрю порнушку. Или читаю. Или смотрю фильмы. Или общаюсь с какими-то неведомыми девушками в соцсети. Все им вру про себя, и мы разговариваем про всякий культур-мультур, про жизнь. Которой у меня, в общем-то, и нет.

Главное условие – девушка на фото должна быть симпатичной. Только это и вдохновляет.

– Ну и просидишь ты здесь свою жизнь вот так. ВСЮ ЖИЗНЬ! Не страшно?

– Нет, не страшно. Жить полной, обычной жизнью – страшнее. Обычная жизнь – это подвиг, на который я не способен. Там страшно, а здесь спокойно.

Просижу и просижу. И что?

Я – настоящий русский хикки. Если бы молодость пришлась на 1980—е, то, возможно, стал бы хиппи. Хикки и хиппи – оригинальная шутка, да? Но молодость пришлась на другие годы. На хаотичное и непонятное время.

Совсем недавно я еще был «нормален». Я учился в педколледже, одно лето даже подрабатывал курьером. А когда получил диплом, сошел с ума. Пришел домой и не вышел обратно. Теперь мое «активное» прошлое – как в тумане. Кажется, это было тысячу лет назад. Мне двадцать один, мой мир – моя комната. И больше мне ничего не надо.

То есть надо, но минусы этого «надо» перевешивают плюсы.

Там, снаружи, интересно. Там есть куча удовольствий. Но опасностей в два, нет, в четыре раза больше. Там страшно, и никакие удовольствия не способны избавить от этого страха. Там царят смерть и рабство.

Если бы я жил в Европе, я бы, может, преуспел в чем-нибудь. А здесь… нефть и варвары, нефть и варвары – увольте.

Пока вы там воюете, я буду в этой комнате. Забытый, но еще живой.

У меня много времени и есть определенная свобода.

Я ложусь спать под утро. И просыпаюсь часов в шесть вечера. Вот такой у меня график. Мне нравится ночь. Ночь тиха, и за окном редки машины. Ночь тиха, отключают фонари, а я сижу и пялюсь в монитор.

Есть ли у меня какие-то планы? План один – просто существовать. И чтобы не было страшно.

Вообще есть еще несколько причин, по которым я выбрал добровольное заточение. К примеру, я просто слишком уж большой индивидуалист по характеру. Мне не суждено прижиться ни в каком коллективе. Я не способен выполнять долгое время одну и ту же работу. Мне нравится думать. Мне нравится творить, но, чтобы заработать на творчестве деньги, надо опять же много общаться с людьми в реальности. Короче, полная лажа. Всюду преграды, и я не могу ничего заработать.

Боюсь ли я людей? Возможно. Но я отношусь к ним без ненависти. Мне, в общем, все равно, как там живут другие, мне хотелось бы, чтобы не трогали меня.

Да, боязнь и равнодушие – вот какие чувства смешиваются во мне.

Дни идут за днями, месяц за месяцем, а у меня ничего не меняется. Удивительная стабильность, которой, однако, редко кто позавидует. Иногда мне кажется, что и нет ничего за пределами моей комнаты и родительской квартиры. Нет ничего, все миф, все пыль.

Конечно, я очень люблю одиночество. В одиночестве ты сам себе бог. Никто тебя не рассматривает пристальным взглядом, не пытается понять, чего же ты стоишь. Я ничего не стою, я сам по себе. Я в другой системе координат. Можете идти и жить дальше своей интересной, увлекательной, счастливой жизнью.

И если однажды все ваше счастье разрушится, не говорите, что я не предупреждал.

Конечно, все-таки общение нужно. По Интернету. Это идеальное общение. Говоришь о чем хочешь, что хочешь. Никто тебя не видит, не знает, какой ты НА САМОМ ДЕЛЕ.

Я люблю общаться с девушками, которые много читают. Потому что я сам тоже фанат художественных книжек. Мы начинаем болтать и проникаемся друг к другу симпатией. Мы разговариваем про каких-нибудь буковски и достоевских и сближаемся.

Вот. Я честно рассказал о себе. Кто-то скажет: «Да он паразит, иждивенец, бездельник, его надо убить!» Не удивлюсь, если кто-то так скажет. А другие люди, вероятно, проникнутся жалостью.

Эх, черт. Думаете, я не хочу быть полезным членом общества? Я хочу, но здесь, в моей стране никто мне не может гарантировать полную безопасность. Если я выйду из комнаты…

Новый день. В смысле я только что проснулся, солнце уже садится, шесть вечера все-таки. Надел шорты. Стук в дверь. Это мама.

– Проснулся?

– Да.

– Сынок, я оставлю есть под дверью.

– Хорошо.

Я открываю дверь и беру поднос. На нем тарелка с картофельным пюре, две сосиски. А еще два кусочка «украинского» хлеба и свежий чай. Нормально.

Затем открываю один из ящиков комода – достаю сигарету и пепельницу. У меня в комнате накурено, я курю прямо в комнате, хотя и не так уж часто.

Но без сигарет я не могу, и родители буквально вынуждены мне их покупать. Зато, кстати, алкоголь я не употребляю вообще.

Бычок аккуратно съеживается на стекле пепельницы. Тухнет, засыпает.

А я открываю свой аккаунт в социальной сети. Я пялюсь на экран и ем, я пялюсь и ем. Вчера я познакомился с чувихой из Алпатьевска. Это городок в трехстах километрах от нас. Я клюнул на географическую близость, хотя, по сути, что это значит? Ничего. Я сижу тут в комнате, так какое мне дело до географии?

Ее зовут Вера. Судя по фотке, она очень-очень привлекательна. Но почему-то фоткает только сама себя. Других фотографий нет.

Мы поприветкались, а потом сошлись на том, что оба очень любим научную фантастику.

Начали обсуждать книжку Филипа Дика «Убик». Есть такой роман, очень хороший. Там так все закручено, такие повороты… Эта книга про иллюзорность реальности. Ты можешь лежать полумертвым в каком-нибудь холодильнике, но думать, что на самом деле ты все еще ходишь по миру, верить реальности, созданной твоим разумом. Или верить в реальность, которую для тебя на самом деле строит мерзкий тип. И этот тип хочет в итоге сожрать тебя. Ты думаешь, что вокруг тебя все тот же огромный мир. Но на самом деле для тебя нарисовали только одну улицу, один квартал – и больше нет ничего. А для меня нарисовали эту комнату. Или я сам художник? Ха-ха.

Ты в чужом мире, ты в полном пролете, ты в глубокой заднице, и спасти может тебя только Убик – этакая квинтэссенция добра от людей-пассионариев, людей-альтруистов, у которых болит сердце за всех.

В общем, я ей это все и написал, особенно надавив на то, что, в первую очередь, это роман про иллюзорность реальности. И, мол, что я тоже думаю, что наша реальность иллюзорна.

Она согласилась. И добавила: мол, там еще есть классная цитата в этом романе: «Я ЖИВ, ЭТО ВЫ ВСЕ УМЕРЛИ».

Точно, я жив, а все остальные умерли.

А еще Вера сказала, что очень боится выходить на улицу. И поэтому уже несколько месяцев почти постоянно сидит дома.

– И у тебя нет ни друзей, ни подруг, ни парня?

– Нет.

И тут я понял, что она такой же псих, как и я. Становилось понятным, почему есть только фотки, сделанные самостоятельно.

– Ты, такая красивая, такая молодая, заперла себя в четырех стенах?

– Да. И не вижу в этом ничего плохого. А там однажды меня чуть не изнасиловали. Молодой человек, с которым я дружила, которого называла «своим парнем». Один раз он набухался и стал просто зверем. Это было на заброшенной стройке. Никогда не забуду эти его спустившиеся штаны, этот его нелепый…

«Оу, какая откровенность»

– Ты так откровенно все рассказала.

– Все это дела прошлого. Короче, после этого случая я очень закрылась. Стала все реже видеться с подружками, реже, реже, реже…

– Знаешь, кто такие хикки?

– Да, это в Японии так называют молодых людей, которые добровольно изолируют себя от общества.

– Мы хикки.

– Да, только в нашей стране это в два раза больней, чем в Японии.

– Наверное.

– А сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– А мне девятнадцать, – соврал я почему-то. Сам не знаю, почему. Типа не хочу чувствовать себя слишком старым.

В общем, мы с Верой начали активно переписываться. Каждый день. Сначала за книги, потом за жизнь. Она сказала, что ей со мной легко, она чувствует во мне родную душу и совсем не стесняется говорить о самых откровенных вещах.

Мне это льстило.

Я разглядывал ее фотки и облизывался. Если бы был телепорт, если б она хотя бы на два часа переместилась сюда из своего Алпатьевска…

Я писал ей, что мне не нравится то, что происходит. Что корпоративная машина пожирает людей, что работа убивает в них душу. И прочий бред.

От которого я должен был уже, повзрослев, давно избавиться. Но не сложилось.

Она соглашалась.

Мы кидали на стенки друг другу различные рок-н-ролльные песни. «ПТВП» и Земфира, «Эксплойтед» и «Нирвана». И прочее, прочее, прочее…

Особо волнительным было наше первое общение по скайпу. Я по этому случаю помылся, почистил зубы, причесался, надел чистенькую майку.

Она была прекрасна. Мелированные волнистые черно-белые волосы, ослепительная улыбка, она часто улыбалась для человека-отшельника (а я так часто угрюм). Милая худенькая фигурка. Глаза необычного серого цвета. На ней была белая обтягивающая майка с изображением Эрика Картмана. Да что мне надо?! Она была красива, и это было замечательно.

Конечно, в ответ я поведал ей свою скромную биографию. О том, что всю жизнь себя чувствовал отличным от остальных. С самой школы. Меня не привлекали обычные вещи – машинки, драки, оружие… О том, как поступил в колледж, как подрабатывал летом и как однажды сошел с ума, пришел домой и больше никуда не выходил.

Через месяц я уже много знал о ее жизни. О том, что было до того, как она заключила себя в комнату. Не пошла учиться в вуз и все такое. И что было после этого. И что есть сейчас.

Мы сближались. Когда ты одинок и у тебя есть некий брат по разуму в мониторе компьютера, можно зайти очень далеко.

Впрочем, масла в огонь подливало то обстоятельство, что она не «брат», а «сестра». А я, естественно (как бы я ни хотел от этого откреститься, как бы я ни хотел противостоять этому), очень истосковался по женскому телу. И однажды я попросил ее, после разговора по скайпу, сфотографироваться без маечки и без лифчика. Для меня.

Это было рискованно. Это могло закончить все наше общение раз и навсегда. Но она согласилась.

В итоге через час я получил отличное фото топлесс. От девушки, которая мне очень нравилась. Может, впервые в жизни мне так девушка понравилась.

Да, мне эта фотка нужна была для удовлетворения своей похоти. Я говорю эвфемизмами, но, думаю, все всё поняли.

Стыдно ли мне за это? Конечно стыдно. Но я не Будда, не каменный истукан, я не могу просто сидеть в позе лотоса и медитировать до самой старости. Иногда я даже сожалею, что не могу.

Наши страсти губят нас.

Я не Будда. Но иногда я сравниваю себя с отверженным богом. На одном из форумов я тусуюсь под ником «Отверженный бог». Это имя символичное, я его специально подбирал. Любой хикки, занимающийся творчеством, – отверженный бог. Бог в изгнании. А почему бог? Потому что относительно свободен, потому что сам формирует свою реальность в своем творчестве. И даже может поделиться этим в пространстве Интернета. И каждый художник, писатель, музыкант – бог. Не всегда. Но хотя бы в тот момент, когда он формирует эту самую реальность.

Каким творчеством я занимаюсь? Я рисую в фотошопе. Только начал, конечно, пока получается не ахти, но я стараюсь. Стараюсь и пока не показываю свои работы. Засмеют.

Я уже упоминал, что смотрю порнушку. Раза два в неделю. А куда деваться? Похоть не пропьешь. Жизнь – это лишь добавка к похоти, и похоть не умирает, совершенно правильно заметил писатель Юрий Мамлеев.

Порно – это идеальное фэнтези. Это то, что ты представляешь в своей голове. Девушки в порно нарочито стерильны, доступны, они делают все, они при этом улыбаются и вожделеют. А в жизни тебе ничегошеньки не положено, если ты не суперкрут.

Вчера мы разговаривали с Верой о соллипсизме. Это, конечно, идеалистическая теория. Она гласит: все, что вокруг, придумываем мы сами. Есть только мы, а остальное – наша выдумка. Потому что действительно никак нельзя доказать, будто нечто помимо нас существует.

Эта теория понравилась и мне, и Вере.

– Я тебя придумала.

– А я тебя. Ахахахахах))

А вдруг и правда ничего нет, кроме меня? А я просто плохой придумщик, и поэтому ничего не сложилось?

Да, отличная теория.

Я даже привел Вере аргумент в ее защиту. Теперь мне понятно, почему воспоминания детства (самые ранние) такие мутные-мутные. Мы ведь были тогда еще маленькими и не могли как следует придумать окружающее. Отсюда эта мутность и обрывочность.

А ведь верно, согласилась она.

Вера меня понимает.

И тут я начал думать о том, что стоило бы к ней наведаться в гости. Алпатьевск – всего триста километров отсюда.

– Нет! Нет! НЕТ! – возмущалась другая часть меня. – Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…

– Но Вера…

– …Надежда, Любовь, бла-бла-бла. Достаточно общения по скайпу.

– Но…

– И как ты это себе представляешь? Ты приедешь к ней – и что дальше? Зачем все портить?

Я и я-2 ожесточенно спорили.

Потом я вроде успокоился, но все равно что-то продолжало меня подтачивать. Я тосковал по ней, я начал впадать в зависимость от нее. Эта любовная зависимость – штука сильная. Она способна сделать человека полным психом.

Я засыпал, а видел во сне ее улыбку. Такой, какой запомнил по скайпу. Когда она нагнула головку и что-то говорила о том, что родители подарили ей на день рожденья новый ноутбук. Вспоминал ее движения, ее голос. Вставал, подходил к компьютеру, находил ту фотку топлесс…

Утром я решил посоветоваться с мамой. С отцом были конкретные сложности, он был особенно недоволен, что сын у него такой дебил. А мама всепрощающая. И поэтому меня не выгоняют из дома, и поэтому я в тепле и у меня есть компьютер.

Я ей сказал, что хочу отправиться в Алпатьевск.

Она была очень и очень удивлена.

– Ты так давно никуда не хотел выходить… Что случилось?

– Я познакомился с девушкой в Интернете, девушкой своей мечты. Я хочу съездить к ней в Алпатьевск.

– Но это же далеко.

– Да, мне очень страшно, но я постоянно думаю о ней. Мне хочется ее обнять.

– Если честно, я даже рада. Я думала, ты потерял всякий интерес к жизни.

[Она всегда говорила:

– Ты потерял всякий интерес к жизни. Тебе нужно к психологу.

Но я решил не ходить. Все в мозгах можно изменить только самостоятельно. А психологи – шарлатаны. Я так считаю.]

– Нет, мне многое интересно. Например, последний фильм фон Триера. Или… Ну, в общем, много вещей.

– Так когда ты собираешься в Алпатьевск?

– Через неделю. Девушка, к которой я собираюсь, пока еще не знает об этом. Но я ее подготовлю. Я поговорю с ней…

– Как ее зовут?

– Вера.

– Может, потом и на работу устроишься?

«О нет, только не разговоры о работе…»

– Да. Возможно.

Я сказал, что хочу поговорить с ней. Но какие слова будут самыми правильными в данном случае? Я не знал. Может, вообще ничего не получится. Может, она скажет, мол, нет, не приезжай, зачем все портить… Может, она скажет, что в последнее время она стала относиться к мужчинам скептически… Мало ли какие могут быть причины для отказа мне…

Но она подарила мне на 14 февраля милого мишку с сердечком. Виртуального, конечно. До этого мне девушки никогда ничего не дарили.

А я ей писал, что она мой самый близкий человек. А прошло всего-то два месяца с нашего знакомства. Мы созданы друг для друга, да, да, да.

Я сам пожалел чуть позже, что наплел все это маме. У меня богатое воображение, я представил, как я выйду на улицу и отправлюсь в долгое путешествие. И стало ОЧЕНЬ страшно. Раньше я читал новости, и, возможно, именно это сделало меня таким, каким сделало. Там ментовский беспредел, там люди расчленяют друг друга, убивают из-за десяти рублей, там воруют, там личность ничего не стоит, там каждый за себя, там все дерутся за лучшее положение в обществе. Там люди замерзают на улицах, а матери бросают новорожденных детей, там тысячи алкоголиков, которые потеряли всякий смысл. Там ад, ад, ад.

Там, за окном.

Я вжался в подушку. Я постарался подумать о чем-то хорошем.

О солнышке, о птичках. Но мозг все равно возвращался к каким-то неприятным вещам. Я включил мультик, и, наконец, спустя час меня отпустило.

Ну ладно, еще не поздно, можно ведь и не ехать.

Так ехать или не ехать? Это противоречие казалось невыносимым. Я всегда был мнительным, каждое решение мне давалось с трудом. Вот поэтому и мучился так.

Ну ладно. Надо поговорить с Верой.

«Вдруг она вообще не захочет видеть тебя, тебя, тупого идиота».

Вот она – снова онлайн. Милая, милая Верочка.

– Привет. Что делаешь?

– Да ничего. Только что цветы поливала.

– Отлично. А какие цветы?

– Бегонии. Фиалки.

– Прекрасно.

– Слушай, Вера. Я подумал. Ведь мы же не так далеко друг от друга живем. В смысле: сел в автобус, и через четыре часа можно оказаться в Алпатьевске.

– Да.

– И…

– Ну?

– Я подумал. А может, я приеду? Мы погуляем. Сходим в парк аттракционов. В какое-нибудь кафе. А потом я поеду домой.

– О, это было бы здорово.

Она согласилась.

Слава богу, она согласилась.

Или: черт, она согласилась.

– Да, у меня есть такой план. Я еще пару деньков подумаю и сообщу тебе. Хорошо?

– Ок.

– Ты читала Харуки Мураками?

– Да. Роман «Кафка на пляже».

– Толстенная такая книга.

– Да-да…

Короче, разговор перетек в ничего не значащее русло.

Но итог положителен. Она будет рада.

Значит, надо ехать. Мне очень сильно хотелось обнять ее, просто обнять. Почувствовать ее. Почувствовать, что она живая, что она настоящая.

Возможно, это повернуло бы мою жизнь к лучшему. Я бы вышел из комнаты, устроился на работу, стал бы сильным и уверенным в себе мужчиной.

«Да! Я могу! Я все могу!» – уверял я себя.

Через три дня я сообщил, что намерен приехать в следующую субботу. До субботы оставалось шесть дней. Шесть очень долгих дней.

– В субботу? Отлично! Можно сходить на какой-нибудь фильм, – отреагировала Вера.

Это было бы замечательно. Я думал, что надо почитать что-нибудь вдохновляющее. Мне путешествие представлялось весьма рискованным и опасным мероприятием.

И я посчитал, что лучше всего стоит почитать «Одиссею» Гомера. Ха-ха, дурак.

Да это вообще один из первых образцов литературы, этот тягомотный гекзаметр. Тягомотный, но все равно очаровательный.

Я читал. Одиссей на каждом шагу мог встретить смерть, но всегда выбирался. А как ловко он обманул Циклопа! Он сказал, что он никто. Я тоже никто – и, может, циклоп не пожрет меня. И я доберусь до своей Итаки, ничего не случится со мной.

Наверное, многие уже поняли: я очень боюсь смерти. Нет ничего после нее, нет ничего. И это непередаваемо ужасно. Я танатофоб. Это тоже одна из причин моего заточения.

Я симпатизирую трансгуманистам и имморталистам. Я надеюсь, что человечество в скором времени совершит прорыв в этом направлении науки и медицины, и мы станем жить гораздо дольше.

И, надеюсь, гораздо счастливее.

Я еще много раз спрашивал себя:

– А может, не ехать?

Но то, что Вера так и останется картинкой в мониторе, тоже казалось невыносимым. В итоге я решился.

Собираюсь. На улице – ранняя весна, конец марта. Все повсюду тает.

Я надеваю свою демисезонную куртку. Ботинки, от которых уже отвык, джинсы. Мама дает мне денег. Две тысячи рублей. И на дорогу на маршрутку до автовокзала 14 рублей. Две тысячи рублей я кладу в карман джинсов, 14 рублей – в карман куртки.

Говорю маме:

– Пока.

Отцу пофиг все мои потуги.

Мать отвечает:

– Удачи.

И я иду. Спускаюсь по лестнице подъезда. Грязного, пропитанного мочой подъезда. Выхожу на свежий воздух. Все тает, повсюду растворено обаяние ранней весны.

Здесь хорошо. Если бы только не другие люди. Да, правильно сказал Сартр, ад – это другие.

Я иду по проспекту, за спиной у меня рюкзак, мне встречаются девочки, мальчики, мужчины, женщины, бабушки, дедушки. Так забавно смотреть на всех этих людей, они все такие разные. У каждого из них в голове своя вселенная. И конкретно в нашем городке сосредоточено 300 тысяч таких вселенных. Представляете? Поразительно, если вдуматься.

И вот я иду. Дохожу до остановки. Сажусь в маршрутку – оранжевую, грустную (мне она кажется грустной, такое у нее выражение фар, да и бока у нее грязные). На самое дальнее сиденье. В уголок. Глазами сталкиваюсь с другими. И отвожу взгляд.

«Не сверлите меня».

Я доезжаю до остановки «Площадь Ильича». Именно там у нас автовокзал. Оплачиваю свой проезд. Вылезаю. Пересекаю дорогу. Добредаю до здания вокзала. Становлюсь в очередь к кассе. Залезаю в карман и понимаю, что двух тысяч там нет. И скоро доходит, почему. Карман дырявый. Это какой-то дурной сон. Проверяю еще раз. Там только огромная дыра, во весь карман, а денег нет. Это не воры, это я сам лох. Я так давно не надевал эти джинсы, что забыл об этой дырке.

И две тысячи – тю-тю.

Господи, какой же я недотепа. Я только вышел в мир, а у меня уже кончились деньги. И где-то там ждет Вера. Пока еще ждет Вера.

В этот момент я был близок к помешательству. Ну как так? Ну как же так? Я был настолько возбужден, что если бы кто-нибудь случайно обратился ко мне, я бы толкнул бы его со всей силой. Ударил бы.

Я был возбужден от страха. Ничто так не влияет на человека, как страх.

Я выбежал из автовокзала, я бежал по грязному снегу, по огромным грязным лужам, бежал, бежал, сам не знаю куда. Потом присел на какую-то обшарпанную лавку. Закурил. Сигареты остались, они были в куртке. А вот деньги – увы! Нет денег – нет удовольствий.

Курю. Плачу. Не то чтобы рыдаю. Просто глаза немного слезятся.

Я вспомнил, что когда-то давно, возможно в другой жизни, я был смелым, безбашенным парнем. Я катался автостопом. Я помню, как добраться до Алпатьевска. Надо выйти на трассу, она тут недалеко. Выставить большой палец вверх. И вперед, вперед…

Погодка ухудшилась – пошел дождь со снегом. Я чувствовал осадки пальцами, я чувствовал таяние своими промокшими ботинками.

Через час я стоял на обочине большой дороги. У столба с надписью: «АЛПАТЬЕВСК 298».

Шумно, со свистом мимо этого столба и меня проносились машины. Наверное, те, кто были внутри, думали: «Что этот хлыст здесь делает?» И двигались дальше.

«Я как престарелый Колфилд, – проскользнула мысль. – Старый, замученный Колфилд, Колфилд-переросток».

А спустя пару минут на меня обрушилось понимание, что я проиграл. Окончательно и бесповоротно.

Я отвык от этой реальности, я не мог пересилить себя. Я теперь, в таком состоянии, после долгого затворничества, не мог проехать эти триста километров. Да и что я скажу ей? У меня нет ни рубля. А новую сумму мне мама не даст, я и так иждивенец. Я не имею права на новую сумму. Да и на жизнь, наверное, тоже. Так казалось мне в тот момент. Такие поступки надо было делать в четырнадцать. А сейчас это все безнадежно глупо.

«Прости, Вера, я не верю. Я не верю в себя».

Я стоял на этой трассе и ощущал, как ветер усиливался. Я замерз и спрятал руки в карманы.

Путь обратно к дому был внешне спокойным. А внутри меня, конечно, продолжало гореть отчаяние. Гореть, но уже не так ярко, как некоторое время назад.

Другие смотрят на меня, и что они видят? Идет ссутулившийся пацан, грустный, видать, что-то случилось.

Точнее, не случилось.

Я пришел в квартиру, где пробыл большую часть своей жизни. В эти чертовы тридцать три квадратных метра. Маленькая бетонная клетка на шестом этаже.

– Почему вернулся? – спросила мама.

– Дырявый карман. Я потерял деньги и никуда не поеду. Оставьте меня.

Я моментально разделся и прошел в свою комнату. Громко хлопнул дверью. Они не войдут, они знают, что сейчас меня лучше не трогать. Прямо в одежде лег на кровать. И пролежал, уткнувшись лицом в подушку, несколько часов.

Но я не умер и не сошел с ума. Мой мозг продолжал функционировать. Провинциальный городок за окном тоже продолжал функционировать. Я продолжал видеть абстрактные фигуры на обоях. Ноутбук, колонки, книжную полку. Весь остальной скромный антураж.

Я поднялся и сел на свой привычный стул. Открыл аккаунт в соцсети и написал:

– Извини, Вера, я не смог приехать. Нам не стоит больше общаться.

И все. Удалил ее из друзей. Занес в черный список. Мне было бы больно видеть ее даже в мониторе. Видеть любое напоминание о ней, все, что связано с ней. Я разорвал с ней отношения, потому что у меня оказалась кишка тонка. Тонкая кишка – причина всех моих неудач, ха-ха-ха. Кишка, почему ты не могла оказаться потолще?

Я окончательно проиграл. Жизнь потеряла всякий смысл. В этой реальности.

Можете погасить свет.

Да, тушите свет…

Нет, нет, нет, это еще не конец.

Это не единственно возможная реальность. Это просто я так себе все придумал. Маленький неумелый соллипсист. Все можно придумать заново, с чистого листа. Я зажмурил глаза. Крепко-крепко зажмурил. Я бог, говорил я себе. Я бог. Надо только освободить что-то в себе. Надо выйти за пределы иллюзорности. Все просто. Все очень просто…

Через несколько минут глаза мои открылись. И – чудо! – все вокруг меня исчезает, становится нечетким. Исчезала моя комната, исчезал мир за окном. Как исчезает рисунок под давлением карандашного ластика. Невероятного четырехмерного ластика. Мне было не жалко. Я сидел, а формы растворялись, растворялись в ослепительной белизне. Быстро, уверенно. Это я уничтожил мир. Взорвал Вселенную.

В результате осталась только белая пустота. Я сделал несколько шагов. Влево, вправо, вбок. Только я и пустота – ничего больше.

– Вперед, художник, – сказал я сам себе. – Теперь надо заново все раскрасить, надо хорошенько поработать со слоями. И на этот раз получится гораздо лучше. Должно получиться.

Должно.