Реклама. ООО «ЛитРес», ИНН: 7719571260.
САМОУБИЙЦАМ ПОСВЯЩАЕТСЯ
1. Не хотеть жить до безумия
2. Ужасы депрессии
3. Умереть – не вопрос
4. Цена жизни
5. Никому ничего не скажу
6. Смысл жизни
Что значит желать покончить с собой? Какие веские на то причины нужно иметь человеку и что терпеть от судьбы? Это, пожалуй, одни из важнейших вопросов для громадного числа людей, на которые веками пытаются ответить те, кому по каким-то причинам стала ненавистна жизнь. Я совершу смелую попытку прояснить тему самоубийства, раскрывая тайну своих намерений покончить с собой на фоне тяжелого психического расстройства. Но хочу заметить читателю, что здесь речь пойдет не только о моей искалеченной психике, тема будет изложена не в одних рамках мыслей о самоубийстве на фоне болезни души. Главным образом я попытаюсь, размышляя о смерти, дойти до сути основных философских и психологических причин, ведущих к желанию человека уйти из жизни. Однако и для внимания психоаналитиков, а также их пациентов здесь найдется много важной информации. Книга будет интересна как врачам, так и родственникам самоубийц, их друзьям и товарищам, как человеку, имеющему обычное любопытство к этой теме, так и глубокому исследователю этого феномена. Но эта работа обращена в первую очередь к тому, кто не хочет жить.
Саму по себе склонность к самоубийству уже принято считать делом, требующим особого надзора, и это почти всегда надзор в психиатрической лечебнице, болеешь ты психически или нет. Мне же в этом вопросе не посчастливилось дважды, на момент суицидных склонностей я страдал депрессией психоза, что в нагрузку к тяжелой ситуации в моей судьбе уже само по себе делало жизнь чрезвычайно невыносимой. Но я переживал свое нежелание жить не в больнице, а у себя дома. В депрессии психоза у человека часто наблюдаются муки, мало сравнимые с каким-либо известным обществу кошмаром, поэтому оказаться во власти суждений о самоубийстве в этот период явление оправданное. Но многие случаи самоубийств или попыток к самоубийству в целом часто бывают завязаны на довольно терпимых случаях. Мне о таких случаях известно из разговоров с самоубийцами. Вообще, мир самоубийц на фоне терпимых жизненных неудач очень широк. Но я думаю, что ко мне случай сломаться на слабом жизненном потрясении не подходит. У меня сразу после смерти мамы возник тяжелый бред, сильно разрушивший мою личность. До этого самого ужасного потрясения в своей жизни я лечился по новейшему методу психоаналитического лечения от тяжелой формы маниакального психоза, процедура длилась больше пятнадцати лет. Я потратил много труда и огромное количество денег, чтобы добиться успешного результата. Однажды я спросил своего психоаналитика: «Наверное, стоимость лечения равна стоимости двухкомнатной квартиры, в которой я живу?» – «Что ты! – ответила мне она. – Это обошлось тебе в гораздо большие деньги». Но судьба оказалась более чем жестокой, я сорвался в пропасть болезни, как только потерял маму, которую очень любил. К крайне тяжелому сожалению для себя и любимых людей, я невероятно сильно и на долгий срок сошел с ума. По мнению моего врача, обстоятельство наделения мною психоанализа всемогуществом было лишним, это инфантильное отношение к силе науки являлось еще недоработкой моего анализа и составляло одну из причин случившегося горя. Чувство обмана в ожидании чуда от успеха науки, которая не смогла спасти мою маму от смерти, вызвало у меня невероятный протест и недоверие к психоанализу вообще, так, во всяком случае, считала мой психоаналитик Елена Александровна Шиканова. Но я с таким утверждением в корне не согласен. Кроме того, считаю, что, конечно, самой важной причиной обострения болезни была еще неосознанная трагедия детской жизни, травма, вызывающая невероятно тяжелые чувства в случае острых воспоминаний о ней, именно эта травма – первопричина моей болезни. И так как эта травма была упущена из внимания при анализе, то в результате очередного жизненного потрясения она снова вызывала и маниакальный, и депрессивный приступ. Осмысляя причины моей болезни, аналитик видела их в основном в ошибках воспитания и трагедиях ребенка из-за неудачно сложившихся отношений со своими родителями. Все же, на мой взгляд, такое видение причины болезни представляет собой огромную ошибку современного психоанализа. Психоаналитический подход оказывал развитие сопротивления родительским фигурам с помощью проявления агрессии к ним, предполагалось, что эта выраженная агрессия в результате сможет мне помочь преодолеть болезненную подавленность симптомами, к которым и привело пагубное влияние родительского воспитания. Развитие агрессии к родителям будет основным шагом, который спасет меня в результате и от приступов психоза. Но, проживи моя мама еще немного, мне, несомненно, хватило бы здоровья и сил справиться с ее страшным уходом из жизни и без приступа пережить самое тяжелое горе, думаю, для каждого из нас. Я уже тогда, до смерти мамы, самостоятельно понял причину маниакально-депрессивных состояний и даже зафиксировал ее документально в своей книге, но моя идея тогда недостаточно увлекла моего аналитика. И все же виной случившегося приступа является не просто еще не до конца побежденная болезнь, а здесь торжествовало мое нежелание жить вообще после маминого ухода из жизни, ведь я чувствовал глубокую вину за долгие годы агрессии по отношению к маме, агрессии, которая была спровоцированна психоаналитиком, которого я за это возненавидел. Вдобавок как основной источник нежелания жить была еще одна травма моего детства, также не имеющая ничего общего с виной в случившемся моих родителей, на эту травму мой аналитик также обратила мало внимания, и сохранился огромный потенциал нежелания жить, исходящий из условий этой травмы. И я, рассорившись с аналитиком, ушел снова в «страну мучительных грез» буквально назло своему врачу, понимая, что она так и не смогла мне помочь, а только навредила, а ведь это почти прямой путь к смерти, когда ты отрываешься от аналитика, на которого уже привык опираться долгие годы своей жизни. Это маниакальное состояние продолжалось целый год, оно было гораздо более зловещем, чем предыдущие. Находясь в остром состоянии психоза, я испытал массу страшных вещей и, ведомый болезнью, основательно замучил себя и близких. Вы только представьте себе, что произойдет в вашей обустроенной жизни, если вы приметесь ее проживать в постоянном неконтролируемом опьянении психоза. Что это значит? А то, что вам целый год будут мерещиться нашедшие выход из энергии ваших детских травм фантазии разных мистически фантастичных фигур и событий. Воплощенные в реальность и в образы окружающих вас людей эти фантомы обязательно сделают вашу жизнь полностью покрытой иллюзиями самых невероятных известных вам или неизвестных кошмаров и этим самым разрушат вас и, конечно, вашу жизнь основательно. Критика и здоровый взгляд на реальность исчезнут вовсе. Мне, например, устойчиво казалось, что я бог, моя квартира – это дом божий, где я принимаю людей со всего света, которые являются ко мне в гости в образе моего сына и жены, то есть и сын, и жена иногда являются некими аватарами для душ тех, кто на неопределенный срок хочет оказаться под божьей опекой. Открывшийся мне новый мистический и фантастичный мир теперь делал такую возможность осуществимой. Настолько безумно я теперь себе представлял реальность и жил по совершенно ненормальным правилам в новом понимании жизни. Вместо одного сына у меня теперь, воплощаясь в одном, стало много сыновей, поочередно общающихся со мной и похожих друг на друга, как двойняшки, но рожденных по моим наблюдениям в секрете от меня разными женщинами. В условиях болезненного бреда я стал относиться и к личным врагам, а также к тем людям, которых счел бы, без сомнения, своими врагами, как к друзьям, а это может оказаться очень прискорбным, хочу заметить. Ведь при этом мои враги своим другом меня не посчитали, а отнеслись ко мне или пренебрежительно, или просто жестоко, учитывая то, что я подставляю правую щеку для удара после левой. Моя работа на военном заводе также стала принимать жуткий образ места, где производилось такое же строительство невероятно значимых и сверхмагических сооружений, примерно таких, какими являлись когда-то для древних египтян их пирамиды. Но это общие бредовые идеи, и их было еще не так страшно переживать, но вот отношение с трудовым коллективом в лучах этого бреда стало очень запредельным. Мои коллеги мне представлялись не абы кем, а, иначе говоря, главными представителями разных народов мира, королями этих народов, на свое личное усмотрение работающих на одном заводе со мной – богочеловеком. Но самое главное – отношения в собственной семье в лучах болезненного бреда, как я показал, приобрели ужасные черты. Обстоятельства такого колоссального ухода от реальности привели меня к тяжелому личному потрясению, и в результате разрушилось полностью нормальное отношение к окружающим меня людям. Вся эта раскурочившая сознание небылица продолжается очень долгое время и в течение своего динамичного движения приводит меня к колоссальному регрессу, который убивает меня годом пребывания совсем, выражаясь проще, «не у себя дома». Кроме того, ко мне стал наведываться старинный знакомый моего далекого детства, в фантазии моей он стал последней реинкарнацией Федора Достоевского, а на самом деле являлся уже преступным, но благородным типом, превратившимся, к сожалению, в глубокого наркомана. Он выманил у меня все мои дорогие вещи, во многом опустошив мой гардероб и вообще забрав самое дорогое моему сердцу из того, что у меня было. Этот тип был постоянно одурманен наркотиками и, таким образом, адекватным отношением к жизни не отличался, так что ему простительно многое, но тем не менее он был нагл и бесцеремонен, безразлично относясь к моему горю, прекрасно для себя понимая всю слабость моего рассудка. Обстоятельства его подлых обманов стали для меня причиной тяжелой досады с тех пор, как я очнулся и стал приходить в себя. Но он был и честен со мной по-своему и даже спустя годы после своих выходок, освободившись из тюремного заключения, заверил меня в том, что отдаст мне все, что я ему искренне пожертвовал, и в первую очередь попросил прощения. Со своей открывшейся силой невероятного альтруизма и неоправданной любви к окружающим меня настоящим злодеям я хорошо поддерживал угасающую жизнь этого человека, Женя считал меня, скорей всего, своей очередной жертвой, глубоким дураком, я же просто принял учение Христа. Жертвуя ради попавшего в беду человека своим благополучием, я расставался с самым ценным, что имел, искренне надеясь, что моя жертва спасет Женю. Что вы думаете, ради того чтобы защитить товарища от угрожающей ему тюрьмы, я пожертвовал не только дорогими и очень ценными вещами, но даже своим обручальным кольцом, которое когда-то носил мой отец. Все эти жертвы были искренним душевным движением и являлись одним из множества моих истинно христианских поступков этого периода жизни. Кто пойдет на такую жертву без сожалений? Также, пока я был сильно увлечен бескорыстной помощью людям и уже был госпитализирован на дневное отделение психиатрической больницы, мне попался еще один несчастный человек. Водителю такси я отдал огромный кредит, который я, как это ни покажется странным, сумел взять в банке «Ренессанс». В банке ВТБ мне так же радостно вручили кредитную карту. Уговорила меня взять кредит уже знакомая многим компьютерная программа «Алиса», она, как оказалось, старательно и ловко рекламирует банки, которые вручают свои кредиты даже совершенно невменяемым клиентам. Так что настоятельно не рекомендую доверять компьютерным программам и ни в коем случае не допускать к взаимодействию с ними стариков и детей. Впоследствии эти цивилизованные мошенники никакой ответственности не несут перед законом, устраивая суды над своими клиентами даже без их приглашения на эти скорые судебные заседания. Так вот, тут же, как я, одураченный тонким подходом обольщения компьютерной программы, во-первых, шекспировским слогом признавшейся мне в любви, взял кредит, первый встретившийся «доброжелатель» забрал большую часть этих денег себе, обещая устроить мне огромную выручку от продажи моих книг. В силу болезненных убеждений, я считал все эти кредиты собственностью царя Соломона. Возможно, то, что я так и не получил ни малейшей выгоды, отдав почти все кредитные деньги практически незнакомому человеку или же просто был нагло обманут им, мой новый знакомый на свою беду совершил не только моральное, но и уголовное преступление, оставив меня должником перед банками. Очень противоречивым было для меня то обстоятельство, что этот, как может показаться, обычный жулик был, как ни странно, глубоко верующим человеком, он возил меня даже в монастырь, где заказал молебен, обращения которого я распространил как на недавно покинувшую меня маму, так и на огромное число людей, которых любил и уважал, так и на своих врагов. Насколько может оказаться запутан, казалось бы, даже верующий человек, всегда просивший во время личного отчаянья помощи у монастырей. Напоследок новый друг рассказал мне, что на днях потерял своих родителей, а его сын сломал себе спину. Ну что ж, сочувствуя его глубокому горю, которое сам недавно пережил, я отдал несчастному оставшиеся деньги этих кредитов, заявив ему, что буду теперь относиться к нему как к своему сыну, и уже навсегда потерял связь с ним, оказавшись теперь в полной нищете. Ну да и не все это еще самое страшное. Самое страшное то, что последовало за этим. Как правило, вслед за маниакальным бредом, который я тяжело еще долгих четыре месяца переживал уже в крайне ужасных условиях стационарной психиатрической больницы, упорно полагая, что я бог, наступила тяжелая депрессия как последствие года маниакального опьянения. Но уже и не богом воспринимал себя я, а, инстинктивно чувствуя надвигающуюся угрозу долга, который не собираюсь отдавать, провозгласил себя, находясь в безумной ненависти к государственной системе, закормленной банками, вором в законе. Мне, конечно, глубоко несимпатичен Мориарти, но Робин Гуд, пожалуй, был славным парнем. Этой идеи мне никак не могла простить психиатр, которая с пренебрежением в конечном итоге отнеслась как ко мне, так и к моему творчеству, с которым все же познакомилась. Но зато меня поддержал преступник-рецидивист, он выразился на мой счет твердо: «Блатной, трогать нельзя». Совершенно не вникая в суть моего психического расстройства, психиатр проводила лечение, тем самым унижая меня своим безразличием к причинам происходящего со мной несчастья. Унижала, как и остальных оказавшихся в ее плену глубоко несчастных людей. Те, кто находился на принудительном лечении, люди, отсидевшие в тюрьмах, заявляли мне, что им здесь, в этом ненавистном дурдоме, проводить время тяжелее, чем было там, в тюрьме строгого режима, потому что не знаешь, когда тебя отсюда выпустят. И это невероятно мучит, как, впрочем, и то, что без строгого присмотра ты не можешь справить даже нужду или скурить сигарету. Выплюнутых из жизни, взбешенных, нас привязывали веревками к кроватям и заставляли ходить под себя. А там, за решетками, оставалась лживая и не менее отвратительная жизнь, свобода для очень немногих. Ненавистны мне стали также и наши рекламирующие кредиты молодые артисты и шоумены. Неужели им мало славы и денег? Жадность превратила их в жалких прислужников, думал я, сам находясь на краю жизненной неудачи, пребывая уже теперь в трезвеющем, но гораздо более обозленном состоянии своего сильного духа. И вот наступила тяжелая депрессия как последствие года маниакального опьянения. Фрагменты описания депрессии я представлю, цитируя одну из своих книг о произошедшем горе. Я написал сразу несколько работ о случившейся беде, писал, пока болел, и уже дописывал, как только начал приходить в себя. Дело в том, что с надвинувшейся болезнью я совершенно разучился писать, у меня просто пропал талант. Но очень хотелось быть услышанным, и я принялся заново учиться пользоваться словом.
.....
Сейчас, спустя целый год пребывания в мании ужасных саморазрушений, я нахожусь в депрессии и той стадии болезни, когда не верю в выздоровление, но очень силюсь поверить. Обвиняю своего психоаналитика в неудаче лечения и сильно злюсь на нее. Я хочу вам сказать, что даже если вы по каким-то причинам даже ненавидите своего аналитика, а он во многом хорош в своем деле, то проделать аналитическую работу с вами у этого аналитика должно получиться, как это случилось в моем случае. Аналитик по собственному убеждению, во всяком случае, оказалась даже потерпевшей и неповинной в моих бедах. Я же просто продолжал разрушать с ней отношения потому, что думал, что мщу ей за ее безразличие к святыне родительских отношений и даже ее вину в смерти моей мамы, продолжая уходить в тяжелые психические состояния. Но до того, как я смог обуздать обстоятельства возникновения своих тяжелых чувств к своему помощнику, моя враждебность к ней была, по крайней мере, для меня самого более чем заметна, хотя она спокойно заявляла мне, что совершенно не чувствует моей агрессии. Я решил, что все же пусть она попытается снова помочь мне, и поверил в то, что она сказала мне, что является хорошим человеком и не отказывается от продолжения своей работы. Однако при отсутствии моих ужасных сопротивлений аналитической работе, думаю, все обстояло бы гораздо иначе.
Немного о том, что происходило со мной. Сразу по выходу из больницы у меня, как это и бывает вслед за маниакальным состоянием, случилась регрессия, ведущая к мощной депрессии. Эта регрессия последовала за нападками коллекторов, требующих возврата кредитной задолженности, которую я себе устроил, находясь в глубоком бреду. Кредитов было несколько, и я ужаснулся этим кредитам, выйдя из больницы, как будто вновь теперь узнав о них. Но депрессивное состояние было вызвано главным образом тем, что состоялся переход от маниакального бреда к тяжелой реальности, с небывалой мощью разрушившей мои устоявшиеся иллюзии, оставив за собой глубокое горе при взоре на жестокость уже гораздо более враждебной ко мне жизни. Мир теперь был, казалось, моим злейшим врагом, а его реальность являлась строгой карой, вследствие того что я долгое время совсем не считался с практической сутью реальной жизни. Также, уже ослабленный грубым натиском продолжающейся болезни, я не мог противостоять агрессии кредиторов, вынести которую был не в силах без ухода в глубокую депрессию. Регрессия была довольно сильной и заставила меня ужасно страдать, я лишился способности с готовностью воспринимать даже малейшие жизненные потрясения и впал в некоторое оцепенение, не мог выражать свои мысли, очень сильно ослабел и все время паниковал, думая только о смерти. Кроме того, сильная тревога, страх, переходящий в ужас, и очень мощное напряжение меня приводили к чрезвычайно паническим переживаниям. Тревога, сотрясающая все во мне, холодом своего мощного порыва уничтожила интеллектуальные способности, разрушив возможность здраво рассуждать, хотя способности к нормальному рассуждению у меня еще и не появилось как таковой, но разрушилось то, что еще хоть как-то держало меня на плаву. Я утонул в бездне тяжелейших переживаний. Все покрылось темным покровом ужаса, и психика моя окрасилась в холодный черный цвет.
.....