Читать книгу Крестоносцы - Сергей Викторович Пилипенко - Страница 4

В те далекие времена, когда еще море не заходило так далеко вглубь той земли, на свет, именуемый Палестиной, родился мальчик, довольно простой, но вместе с тем, было в нем что-то, по существу, неестественно-необычное.

И на то время в его глазах еще не светилась правда, отождествляющая и ставящая в ранг победоносца, а небольшое светлое личико лишь отражало   обыденность буднего дня.

Но свет взгляда, полный блеска и теплоты, склонившейся над ним, матери, придавал все же ему упорную веру в свою выживаемость и давал слабую искру надежды на исполнение воли верхов.

Мать не могла оторвать глаз от спящего младенца, и все время тараторила про себя какую-то   забытую всеми старую поговорку, доставшуюся ей в наследство от своих, давно отошедших в мир иной предков.

Она   была также одинока, как и рядом спящий малыш, у которого не было отца и даже отведенного ему положенного места под крышей.

Всего лишь небольшой пальмовый навес и довольно худенькие стены, сколоченные наспех ею самой, обогревали их, сохраняя небольшую уверенность в том, что они смогут   добраться до своих спустя время, так постыдно бежавших от них и бросивших на произвол судьбы.

Женщину изгнали со своего племени за ее не искреннюю, как им казалось, исповедь. Она рожала ребенка ни от кого. И их это пугало, ибо они думали, что этого быть не может.

Значит, она   врала. И чем больше в их же глазах оправдывалась, тем крепче росла убежденность в ее виновности.

Откуда могли знать эти жалкие, совсем обнищавшие люди о том, что такое вполне возможно.

Но никто не помешал решению главного поводыря лишить эту маленькую хрупкую женщину своей защиты, и   никто не последовал ее решительному примеру отступить самой от такой вакханалии первородного греха.

Она осталась одна. Сама по себе, наедине с окружающей ее постыдной безжалостностью времени. Но глубоко уверенная в правоте своего поступка, женщина не отступилась.

– Уходить, так уходить, – тогда твердо решила тогда она, отступая в сторону и прячась за какими-то кустами.

Они не заметили ее ухода, да и кому было до этого дело. Племя спасалось, убегая вглубь земель. Их довела до этого нужда.

Но нужда, не воскрешенная правдой бытия, а другая. Их гнала все дальше и дальше осыпная вошь, так они назвали эту заразу, подвергающую их самих уничтожению, а землю – неплодородию.

И племя торопилось, ибо чувствовало, что где-то там, позади них бежит во всю прыть и хочет достать зло. Настоящее зло, нечеловеческого происхождения, как они же и говорили.

Но. объяснить его все же не могли. Сады были окутаны какой-то темной паутиной, распространяющейся невесть откуда, корни деревьев усыхали, а летучая тьма огромных полчищ   вши, казалось, полностью застлала землю их предков.

Они ушли уже довольно далеко от тех мест, когда эта сухонькая одинокая женщина бросила их.

И сейчас, сидя в этой небольшой заветренной хижине, она молилась про себя о спасении и с горечью поглядывала в сторону их прежнего дома.

Но беда не заставила себя долго ждать. Спустя пять дней с момента рождения ее сына, и эту часть земли окутала поволочь вши.

Так же, как и у них, деревья осыпались от цвета и сбрасывали с себя листья.

Мать с ужасом наблюдала, как огромная туча черной поземной твари приближалась к ее небольшому жилищу. Она в горе своем закрыла глаза и, прижав к груди спящего младенца, тихо заплакала.

Слезы покатились из глаз и оросили лицо ребенка своей горьковато-соленой влагой.

Он проснулся, но не заплакал, а поискал губами грудь и, молча, к ней прильнул. Мать приоткрыла глаза и немного осмотрелась.

– Что это? – тихо проронила она, и глаза ее сильно расширились.

Женщина не могла поверить в такое.

Вся осыпная вошь в округе их жилища застывала и погибала, образуя собой нечто вроде небольшой заставы.

Остальные же, идущие позади, натыкаясь на свои первые ряды, либо так же застывали, либо пытались поскорее обойти, дабы избежать такой участи.

– Это чудо, чудо, – снова зашептала мать, радостно улыбаясь сквозь катившиеся градом слезы и прижимая плотнее свое дитя к груди.

От небольшой боли ребенок заерзал и тихо захныкал. Мать победоносно посмотрела вокруг и с улыбкой на лице произнесла:

– Мы выживем, мой малыш. Я знаю, боги не дадут нам погибнуть.

Женщина с опаской осмотрелась вновь по сторонам, словно боясь, что чудо исчезнет, но все оставалось по-прежнему и это еще больше вселило ей надежду на их выживаемость.

Она обратила внимание на свой сделанный ранее запас фруктов и даже нескольких овощей.

Судя по всему, ей хватит на первое время, а там будет видно, как поступить. Пока же ее радовало лишь одно. Они не остались в беде и кто-то, очевидно, сильно хочет их выживаемости.

Мать снова помолилась про себя и даже немного всплакнула. Но то уже не были слезы отчаянья.

Это были слезы небольшой уверенности в их будущем и в том, что совсем скоро они    попытаются настичь свое племя.

«А, нужно ли это? – подумала неожиданно женщина, внезапно испугавшись за свою дальнейшую судьбу, – вдруг, они не примут ее или еще хуже, причинят какую боль ей и дитя. Нет, – помотала она головой, – лучше я как-нибудь побуду сама, пока мой малыш хотя бы не станет на ноги», – и мать снова сильно прижала   его к своей груди.

Но мальчик не обратил на это внимания. Насытившись, он уже спал, и небольшое оказанное давление осталось незамеченным.

Осмотревшись по сторонам, она увидела, что погань и дальше продолжала свое движение на восток, не обращая на них никакого внимания.

«Это знак господний, – подумала вновь женщина, – значит, мне суждено пробыть тут довольно долгое время, – и словно в подтверждение ее мыслям где-то вдали прогрохотало, – наверное, будет дождь», – прошептала она, набрасывая на себя сверху   худенькое покрывало, но все же способное хоть как-то уберечь ее тепло для единокровного малыша.

Спустя время грянул дождь.

Даже не дождь, а настоящий ливень. Он разогнал накопившуюся массу неизвестно почему погибших тварей, и почти освободил от того надежного пальмового покрова, который хранил их молчаливое тепло.

Но это не пугало молодую женщину. Она прикрыла своим телом мальчика и спряталась под тонкой вязаной тканью, желая хоть как-то сблизить свое тепло с теплом ребенка, чтобы обогреться им обоим.

Наконец, дождь прекратился, и наружный шум потихоньку стих.

Женщина приподняла голову. Где-то вдали ясно виделся чей-то образ.

– О, господь, неужто я вижу лик господа нашего, – прошептала тихо она и   быстро спрятала лицо под мокрое покрывало.

Минуту спустя, мать снова бросила туда взгляд, но уже не увидела ничего.

– Наверное, я под покровом какого-то бога, – зашептала женщина, осматриваясь вокруг себя.

Пальмовый навес был практически уничтожен, а и без того хилые стены жилища разлетелись вовсе.

Она сидела под открытым небом и согревала теплом своего ребенка, даже не пытаясь что-то предпринять для совершенства своего временного убежища.

Вскоре выглянуло солнце, и через пару часов на земле восторжествовало тепло.

Женщина внимательно осмотрелась вокруг. Нигде не было видно той поганившей все вши.

Она исчезла, как будто растворилась. И лишь тщательно всмотревшись в близлежащие места, мать поняла, что та унеслась куда-то вместе с последними каплями дождя. Деревья освободились от гнета, и, казалось, радостно вздохнули, предлагая свои уцелевшие в битве плоды оставшимся здесь людям.

Спустя час, когда уже все хорошо подсохло, мать тихо положила малыша на небольшой, сделанный из тех же веток помост и, прикрыв его уже высохшей на солнце тканью, занялась ремонтом своего жилья.

Она принесла большие толстые жерди и, глубоко загнав их в землю, связала между собой крепкой травянистой нитью. Затем к ним же приторочила более тонкие, сделав из них хорошую основу для будущего переплетения пальмовыми листами.

То же проделала и со сторон, таким образом хорошо защитив себя от внешнего холода и всякого пришлого зверья.

Поискав на дороге, неподалеку от своего жилища самые большие камни, она занесла несколько вовнутрь. Сложив их горстью, затем вкопав немного в землю и перемазав глиной, женщина сделала примерное углубление для разведения костра.

После этого, отправившись снова поближе к дороге, принесла большое количество сухих дров и сложила в углу хижины.

Затем нашла кем-то оброненные копья с небольшими частями доспехов и так же занесла их внутрь.

Теперь, у нее было чем оборонять своего сына и даже на чем печь толокняные лепешки.

Само зерно она немного насобирала в чуть поодаль находящихся, наспех брошенных участках земледелия. Беда насильно угнала многих с давно обжитых ими земель, что давало возможность найти ей хоть какую-то помощь в пище для себя и своего младенца.

Работа не прекращалась до самого позднего вечера.

Ребенок все это время спал, лишь изредка просыпаясь для повторного кормления.

Казалось, он действительно знал, что от него требуется в настоящее время, и не мешал матери исполнять волю предков в умении приготовить себе в любых условиях самое обычное убежище.

Женщина попыталась разжечь небольшой огонь, приспособив к этому тоненькие сухие палочки деревьев, но из этого ничего не получилось, и она в изнеможении опустилась на землю, вытирая рукой капли обильно устлавшего ее лоб пота.

И тут ей на помощь пришла сама природа.

Уловив в ее далеком отливе какой-то блеск, женщина встала и пошла ему навстречу.

Подойдя ближе, она увидела что-то похожее на кусочек прозрачного камня. Женщина посмотрела по сторонам. Больше ничего рядом не было.

Тогда она взяла его в руку и покрутила в лучах предвечернего солнца.

Несколько раз перед ее лицом вспыхнула какая-то искорка света. Женщина присмотрелась к камню и увидела, что   одна его часть чем-то посечена, что придавало тому вид   не совсем гладкого и удобного в руке.

Тогда она направила его этой частью к солнцу и обнаружила, как небольшой лучик света отразился на земле. Женщина присела и поднесла камень ближе, и в ту же секунду на земле вспыхнула и задымилась какая-то сухая травинка.

Она бросила камень и испугалась. Но потом, осторожно подойдя к нему ближе, взяла его опять в руку и сделала, как прежде.

И снова он вызвал небольшой дымок на ссохшейся траве.

– О, боги, вы даете мне вновь чудо, – тихо зашептала она, бережно зажимая в руке этот камень и уходя к себе в хижину.

Разложив там небольшую сухую охапку травы, мать поднесла камень к свету.

Минуту спустя вовсю полыхал огонь. Это ободрило молодую женщину и даже привело в небольшой восторг. Она бережно положила камень в один из кусочков разорванной ею небольшой ткани и, наскоро приторочив его к своей одежде, занялась ведением своего небольшого хозяйства.

Огонь разгорался. Женщина положила охапку более толстых дров и на время удалилась.

Через короткое время она возвратилась с глиняным изделием в руке, сделанном в скором порядке. Пришлась обжигать его на костре.

В хижине возник запах гари, и это разбудило малыша. Он захныкал и заерзал на своем настиле.

– Потерпи, потерпи, маленький, – тихо говорила мать, продолжая свою работу.

Ей, во что бы то ни стало, нужна была вода, ибо без нее долго не протянешь.

Обжигая руки и стараясь как можно ближе держать сделанную ей посуду к огню, женщина то и дело посматривала по сторонам.

Но не было никого, кто был бы способен ей помочь и в случае чего оградить от опасности. Везде, куда не посмотри, не было видно никаких движений, и упорно стояла тишина.

Хижина постепенно наполнялась дымом, и   мальчик снова захныкал.

Мать на минуту отложила все в сторону и приблизилась к малышу.

– Не плачь, не плачь, прошу тебя, – тихо молила она его, присаживаясь рядом, чтобы покормить грудью.

Дым немного ушел, и в хижине посветлело. Ребенок снова заснул, не  обращая внимания на окружающее.

Мать с болью посмотрела на его вспухшие от недомыва места и, уложив на место, принялась еще с большим усердием за работу.

Сейчас самым главным для них была вода. Страх перед вновь создавшимися условиями заставлял женщину трудиться не по мере сил.

Ее руки сильно обгорели и в некоторых местах даже начали пузыриться. Но, стискивая зубы, она продолжала свою работу.

Наконец, с первой посудиной было закончено и отложено ею в сторону. С минуту женщина передохнула, а затем продолжила уже с другим, подобным чаше изделием.

Через два часа ее желания достигли нужного результата. Руки вконец были обожжены и представляли собой какую-то живую рану, из которой сочилась жидкость.

Но женщина как будто не чувствовала боли. Ее внимание было занято осмотром четырех появившихся на свет посудин для воды.

Наконец, она удовлетворилась осмотром и тяжело опустилась на колени рядом с малышом.

– О, боги, помилуйте нас и пощадите, – тихо   молилась мать сквозь бурно наступающие слезы, уже потихоньку начиная чувствовать в руках боль. Спустя минуту, она успокоилась и решила сходить за водой.

Солнце село, и по земле уже пробегали первые полосы темной ночи. Но она не отказалась от своего намерения и решительно направилась к выходу, прихватив с собой пару новоиспеченных посудин.

Уходя, мать немного задержалась на входе и, подумав, решила прикрыть его наспех сделанной дверью из остатков жердей и пальмового листа.

– Так будет спокойнее, – тихо сказала она, осматривая снаружи свою работу.

Дверь практически закрывала весь проход и не давала теплу особо выходить наружу.

Огонь к этому времени погас, и шалаш в быстро наступающей темноте казался просто  густой  массой растений.

Женщина удалилась, по дороге думая о своем сыне и о постоянно идущей боли от рук.

Уже совсем стемнело, когда она   подошла к какому-то ручью, стекающему от далеко стоящих гор.

Попробовав на вкус воду, женщина довольно улыбнулась. Она показалась ей слаще любого приготовленного сиропа. Мать жадно припала губами к воде и вволю напилась. Затем обронила в ручей чашу и стала медленно наполнять другую

посудину.

Сквозь гущу темноты и устоявшуюся тишину, очень ясно послышался вдали детский плач.

Женщина встрепенулась и вслушалась. Плач повторился и эхом отозвался в полупустынной местности.

Наспех хватая в руки кувшин и чашу, она бросилась со всех ног обратно к хижине, по дороге то и дело наталкиваясь на кусты или разбивая ноги о камни.

Наконец, мать добежала до убежища и влетела в почему-то приотворенную дверь.

Даже в темноте, она ясно разглядела чьи-то огромные сверкающие глаза, почти в упор смотревшие на нее. Женщина бросилась к копью, лежавшему у входа, но зверь, видимо, предусмотрев это, оказался проворнее и быстро выскочил из хижины на улицу.

Мать подбежала к сыну. Он тихо сопел, и только мокрое личико свидетельствовало о том, что его облизало животное.

– О, боги, – взмолилась женщина, падая на колени возле малыша, – неужели, вы оставите нас, и мы пропадем, – и она горько заплакала, прислоняя лицо к спящему младенцу.

Сухое рыданье продолжалось несколько минут. Затем мать подняла голову и, посмотрев на ребенка, сказала:

– Нет, я не верю, что после того, что случилось с нами, что-то произойдет, – это, конечно же, моя вина. Не надо тебя бросать одного, – и, взяв тихонько ребенка на руки, женщина медленно пошла к тому же ручью, на ходу прихватив с собой еще одну посудину.

Спустя полчаса она вернулась и, уже осторожно открывая дверь, долго    всматривалась в темноту хижины.

Там было тихо. Женщина поставила кувшин, почти доверху наполненный водой, и, захватив другой, снова пошла обратно.

Через час она уже сидела в хижине и отдыхала, сквозь окружающую мглу наблюдая за своим сыном.

Чуть подогрев воду на еще не остывших до конца углях, мать решила помыть малыша и переложить в чистую холщовую ткань, сотканную когда-то ее матерью.

Ребенок немного захныкал, но потом все же успокоился и уснул.

Мать, плотно закрыв за собой дверь и привязав травянистой нитью ее к одной из основных жердей, легла рядом с сыном и через мгновение уснула.

И снился ей сон, что видит она своего младенца где-то на небесах выше всех туч в непонятных одеждах и неизвестно с кем. Проснувшись, она даже испугалась, но посмотрев на рядом лежавшего ребенка, мгновенно успокоилась и снова уснула уже до утра.

С восходом солнца и с ранним плачем малыша по материнской груди, она проснулась.

Быстро взяв ребенка на руки, мать утолила его жажду, и спустя десять минут он продолжил спать дальше. Она же, наскоро умывшись, принялась за разведение огня и приготовление пищи.

Поступив, как и вчера с камнем, женщина очень быстро развела огонь, и вся окунулась в домашние хлопоты. Натолкла на камнях зерновой муки и испекла на доспехах несколько лепешек.

Затем натолкла еще немного и снова испекла, делая себе запас на вечер.

После этого, съев одну лепешку и подкрепив себя свежими фруктами, мать взялась за приготовление маленькой купели для ребенка.

Она принесла к хижине глину и принялась лепить задуманное. Спустя некоторое время у нее получилось то, что   хотела.

Теперь, оставалось его обжечь на костре и немного сгладить внутреннюю часть от шероховатости.

Недолго думая, женщина вложила внутрь пальмовые листы и, аккуратно приглаживая их рукой, сверху нанесла тонкий жидковатый слой глины.

Та растеклась в стороны, и заполнила ненужные щели, образовав достаточно ровную и гладкую поверхность. Затем, подождав немного, чтобы глина как следует впиталась, она принялась обжигать рукотворение, подставляя под огонь свои искалеченные руки.

И вновь, как и вчера, она не чувствовала никакой боли. Лишь только изредка, перекладывая из одной руки на другую, она что-то ощущала, но и это не останавливало ее. Добившись же нужного, мать вышла из хижины и поставила небольшую купель на солнце.

– Пусть, еще   и оно ее обогреет и обласкает, – тихо прошептала женщина, – может, это принесет больше радости в наш небольшой дом, – и она с грустью посмотрела на их убежище.

Когда-то, казалось, совсем недавно, и у нее, как и у всех бежавших, был довольно прочный дом и хоть скудная, но все же какая-то утварь.

Но время лишило всего этого, заставив сейчас опереться только на свою собственную участь и ее маленького сына, которому сегодня исполнилось всего шесть дней.

Но она, несмотря, ни на что, боролась и думала, что они не погибнут. И поверила в это вдвойне, когда вчера ее малыша не тронула даже одинокая хищная тварь.

Женщина посмотрела по сторонам. Ни одного движения, ни одного знакомого звука. Только тишина и где-то едва слышимое шуршание травы от рыскающих повсюду ящериц.

Солнце вставало над ее головой и отдавало свое тепло тому простому изваянию рук человеческих, на которое была способна одинокая, покинутая всеми мать.

Оно ласково согревало и саму женщину, немного дрожавшую от утренней прохлады, окружая ее своей заботой и вниманием.

Мальчик проснулся и снова попросил есть. Мать вынесла его из хижины и, устроившись удобно на солнце, принялась кормить.

Наевшись, младенец немного поиграл, думая о чем-то о своем в этих глубоких, пока еще не выразившихся до конца глазах, а затем снова заснул, прибегая к помощи той же груди.

Мать также немного вздремнула, и солнце сполна отдало им свою теплоту, насыщая лучом пространство и еще более освещая уходящую темноту уже прошедшей ночи.

Близилось   настоящее утро, полное тепла и света. Они спали, а природа молча оберегала их, и даже где-то там неподалеку притаившийся зверь не смел нарушить их обоюдный покой.

Шел шестой день рождества Христова, опоясывающий всю землю новым видом обогащенного тепла и вносивший свои сильные стороны в беспомощную окультивацию самих человеческих жизней.

Еще никто не знал о его рождении, и еще все думали, что нет на свете Христа.

Это и было той праздной в бытующем эпосе ошибкой, которая заслуженно относилась к самим людям того пустынно идущего, тщедушного времени.

Не боль и не голь рвущегося на части тела оскверняла субординацию исполнения любой протекающей в быту силы власти. Обычная людская злоба пролегла в основе настоящего светорождения Христа.

«И, да ниспослал нам Господь сына своего на Землю во имя блага и тепла, и света», – так споют потом люди-грешники, в ту пору принимавшие в этом процессе немаловажное для самого Христа жизненное участие.

Но так будет потом. А тогда, они сами усугубили свою вину, создав все условия для ободлева человеческой цели рождаемости и, сопутствуя своему же горю, усугубляли эту вину и дальше, исповедуя в себе самих и не приветствуя восходящую совесть потока.

На седьмой день жизнь нормализовалась, и мать с только что проснувшимся младенцем все так же улыбнулась солнцу. Но их бедствия только начинались, несмотря на их силу возникновения и даже, невзирая на силу поднебесья.

Вверх идущий   по течению – обязан добиться его истока. Таков был завет его воли сверху, и таковой сказалась сама его жизнь.