Читать книгу Эльдорадо. Рассказ - Сергей Викторович Пилипенко - Страница 5

Была ночь. В трюме стояла кромешная тьма. Где-то впереди послышался сухой кашель старика, а еще через минуту, какой-то неистовый храп и чей-то ночной свист.

Все это слилось воедино, и минут десять не давало мне уснуть. На море стояла небольшая волна, и судно, то и дело покачивало со стороны в сторону.

Приподнявшись немного, я попытался встать, но больно стукнувшись о какую-то судовую переборку, опустился на место.

Шум немного поутих, а из дальнего угла уже доносилось только какое-то шипение, словно какая-то змея заползла в наш трюм.

Я положил голову на соломенный тюфяк и попытался вздремнуть. До рассвета оставалось совсем немного. Где-то впереди должна была показаться земля. Та, которую мы так давно не видели и ожидали, и от которой за время столь долгого морского путешествия совсем отвыкли.

Восемь с половиной месяцев мы находились в пути. Такого длительного путешествия я еще на себе не испытывал.

Меня укачивало, тошнило, но все же приходилось терпеть. Впереди была цель, и она частью была оправдана нашей сутолочной жизнью и процветанием морской болезни.

Кто не испытывал подобного – тому никогда не поверить. Это такое умопомрачительное состояние, когда небо кажется для тебя единственным местом, где бы ты мог спокойно отдохнуть и устранить хоть на время те поднимающиеся внутри чувства, которые позволяют вполне опрокинуть все наружу, если достаточно хорошо над этим не потрудиться и не оставить все внутри.

Я уже забыл, что такое рассвет и что такое вообще день. Жизнь смешала все воедино, оставив только понятие – темнота и ночь. Лампа наша давно уже погасла, и мы находились в полной темноте, порою, даже не ведая, что там творится снаружи.

Судно вели скрейперы – настоящие судоходцы. Мы же только как вспомогательная сила, в случае какого штормящего ветра или высокой волны.

Все основное время нам надлежало быть в трюме, дабы не попадать под руку шумливому капитану и его верным помощникам. Наверное, нас то и взяли только поэтому, да еще смотря на наш весьма убогий вид и жалко молящий способ утолять жажду в весьма неприятном напитке, способствующему нашему мирному поведению и доводящему нас до какого-то жалко-безвредного, паразитически гадкого существования. В сочетании с морской болезнью, это давало возможность нашего длительного умопомраченного содержания в трюме и своеобразность поведения команды в отдельных случаях какого-то внутреннего неповиновения.

Всего нас было семеро.

Я, одинокий старик, четыре молодых парня и еще один человек, примерно моего возраста, который почему-то все это длительное путешествие молчал и только скулил иногда, как какой-то загнанный пес, да еще свистел по ночам, мешая всем спать, хотя вряд ли это вообще можно было назвать сном.

Скорее полупьяная полудремота. Но эта вязкая мутноватая жидкость уже подходила к концу, и, наверное, капитану следовало бы позаботиться о чем-то ином, дабы совладать с нами в случае какой оказии.

Не могу сказать, что на судне я оказался совсем случайно. Скорее всего, это было преднамечено мной самим. Я очень часто болтался в порту, посещая то одну, то другую таверну и довольствуясь каким-то жалким заработком, которого только и хватало на пропой, да еще какое-нибудь место в общем сарае, расположенном позади этого заведения, дабы сохранить некоторую его достойность.

Сам я был не женат, детей не имел, да и кто пошел бы за меня такого незадачливого и не расположенного к чистоте и праведности. Поэтому, жизнь свою прозябал самостоятельно в массе таких же, как и я, горе-истцов своей собственной судьбы.

Не могу сказать, что я был не образован. Нет. Кое-чему еще в детстве меня обучили.

Я умел читать, писать, да еще прибавлять кое-какие цифры, что неизменно возводило меня в ранг особого человека, одаренного такой умственной способностью.

Это же спасало меня от многих бед, постигаемых другими, так как я не поддавался бравому расчету хозяина таверны и в любом состоянии считал свои неуемные расходы.

Это-то меня и спасало, и давало возможность держаться на плову время от времени.

Бывали, конечно, и просчеты, но относительно мало, и кое-как я продолжал свое жалкое существование.

Была возможность устроиться получше, но как-то я сам не захотел этого, усмотрев в своей обязывающей работе какую-то затаенную злобу дня и осквернение моего личного чувства свободы.

Так вот и прожил я свои тридцать шесть лет, и за это время мало о чем пожалел, так как не видел подходящего мне смысла существования и постоянно утопал в собственной обустроенной грязи, что неизменно накладывало свой отпечаток на мою внешность, и заставляло порой страдать от недовысказанности своих внутренних убеждений внешним образом своего вида.

В поисках очередной работы я и попал на это судно, где капитан желал видеть в нас именно то, что мы собой и представляли внешне и не особо пытался видеть просто людей, испытывающих хоть какие-то чувства и имеющих свои убеждения.

Говоря проще и снисходительнее к самим себе, он желал видеть в нас просто свиней, которых в любую трудную в жизни минуту, можно опустить за борт или выбросить где-то на острове, что в любом случае, на него лично не окажет какого-то должного воздействия и тем более, не приведет к какому-то угрызнению совести.

Судно в очередной раз качнуло, и у меня внутри снова что-то заклокотало.

На этот раз вроде бы обошлось, и я опять погрузился в свои раздумья, которые неизменно преследовали меня в часы утреннего времени и благодаря которым же я неизменно знал, что наступает очередной день моей, никому не нужной жизни.

Подсчитав в уме, какой сегодня день, я пришел к выводу, что основательно перегрузился этой качкой, и пора бы уже пристать хоть к какому-то берегу, дабы провести там хоть один день и успокоить на время свое чрево.

Я в душе помолился и думаю, это помогло, так как вскоре я услышал, как сверху донеслось такое родное и знакомое, что мне непременно захотелось подняться и крикнуть то же.

Но, стукнувшись опять о переборку и на секунду подавив этим желание, я снова улегся и принялся ожидать дальнейшего развития событий.

Судя по всему, земля была еще далеко, так как снаружи то и дело слышались обрывки разговоров между капитаном и его командой, число которой доходило до восьми, и которой не было нужды прозябать, как нам здесь – внизу.

Все они располагались на палубе. Точнее, на специально обустроенной судовой ее части, где могли и отдохнуть, и приготовить себе какую еду, в которой нам было отказано.

Довольствовались же мы лишь какой-то солониной, да еще глотком давно пропавшего вина, от которого вздувались животы, и становилось тяжело дышать. В суточную дозу входила и очень маленькая часть хлеба, изготовленного из обычного ячменя, сухого, словно камень и позеленевшего от времени.

Но мы и этому были рады. За то время, что в пути, соленое превратилось в настоящую каторгу и порой обжигало все внутри до немогу.

Но, то ли вино, то ли та мутноватая грязнозеленая жидкость несколько снижало это состояние и давало возможность хоть как-то существовать.

Странное дело, но за то время, что мы на корабле, никто не умер и не заболел. В этом я усматривал какой-то таинственный смысл, как для себя самого, так и для остальных.

Но делиться с остальными все же не стал. Насколько я понял, они сами в этом не нуждались, и их жизнь была у них просто перед глазами, а не витала в облаках, облачаясь в какие-то условности времени.

По мере продвижения нашего судна, обрывки разговоров начали обретать смысл каких-то команд, и я понял, что земля вскоре примет нас в свое лоно.

Щель в трюме приоткрылась, и чей-то голос громогласно заявил:

– А, ну, пошевеливайтесь, сволочи. Земля на подходе. Живо выбирайтесь наружу. Есть работенка для вас, сучьи дети, – и тот же голос громко захохотал.

Трюм несколько ожил. Раздались голоса, а в полосе ярко образовавшегося света возникли фигуры жалких, изнеможденных временем пребывания внутри людей.

Все они поочереди потянулись к брошенной сверху веревке и так же, по одному их вытягивали наружу, ибо самим это уже было просто не под силу.

Дошла очередь и до меня. Правда, я несколько помедлил, а поэтому получил в свою сторону дополнительно несколько слов.

– Эй, умник, – отозвался тот же голос сверху, – давай быстрее, а то капитан не любит ждать. Того и гляди, не сдержится и выбросит за борт. А ты ведь плавать не умеешь, – и человек расхохотался.

Рассмеялись и те, кто был рядом с ним, знаючи о моем несовершенстве и о боязни морской соленой воды в таком огромном количестве.

Палуба встретила нас дружелюбно и сияющим солнечным золотым блеском. В эту минуту я еще не совсем осознавал всю справедливость подобного определения, но как потом время доказало – чувства и мысли нас самих вполне могут и опередить.

Взамен золотого блеска в своих собственных умозаключениях в тот момент я получил один подзатыльник и еще один хороший пинок в зад от самого капитана, который дополнил все предыдущее каким-то зловещим смыслом.

– Будешь умничать – выброшу рыбам на корм. Знаешь, как это происходит?

– Да, – угрюмо согласился я и побыстрее отошел в сторону к своим.

– Ну, так вот, – продолжил свою дикую мысль капитан, которого все почему-то звали Жозефом, хотя no сути имя его было другим, да и по роду он к этому не относился, – предупреждаю всех. Кто хоть раз меня ослушается или посмеет подумать так, сразу отпущу по ветру. Как? Знаете сами. Поэтому слушайте и исполняйте. Кто заболеет, попробует сбежать или совершит такую попытку – убью. Вам ясно?

Все поочередно кивнули, и я, в том числе. А, что нам еще оставалось делать в подобной ситуации.

– На ночь все будем собираться здесь, – продолжил капитан свою мысль, на этот раз обращаясь одновременно и к экипажу судна, – будем искать золото, начиная вон с того побережья, – и Жозеф указал рукой куда-то в сторону земли, – дальше будем продвигаться на юг, – и он снова махнул рукой, хотя вряд ли это имело какое-то значение для моих спутников, из которых только я, да старик кое-что соображали, – ты Эдмонтос, – обратился капитан к своему помощнику, – будешь находиться здесь. С тобой останется еще один из числа экипажа. Я же с остальными – на берегу. Смотри, возможно, будет прилив или отлив. Вовремя уведи корабль.

– Есть, капитан, – четко ответил ему тот, приложив руку к своему головному убору.

– И, последнее. Без моей команды на берегу ничего не предпринимать. Возьмите с собой оружие. Возможно, там кто и проживает. Во всяком случае, нужно уберечь себя от излишних неприятностей. Высаживаемся через полчаса. Даю время перекусить из того, что еще осталось и наполнить свои бурдюки вином, – это уже касалось непосредственно нас, так как сам экипаж судна его не употреблял, – и смотрите мне, не перепейтесь, а то отправлю по ветру. Мне нужны рабочие, а не пьяная скотина. Все, давайте по своим местам и за работу, – это уже касалось экипажа, так как судно, почти вплотную подходило к берегу.

То раннее утро показалось мне тогда таким безучастливо спокойным, что захотелось вообще с ним никогда не расставаться и запечатлеть таким, какое оно есть, навсегда.

Но, поборов свою внутреннюю тягу к непосредственной жизни на небесах, я все же занялся, как и все, последними приготовлениями, и в первую очередь, подкрепить себя завтраком, хоть и скудным до омерзения, но все же не дающим потерять свою последнюю силу к жизни и возможно продвинуть ее до максимального предела.

Остальные занялись тем же, и вскоре палуба была осквернена чревоугодием со своеобразным чавканьем, из которого даже зверю стало бы понятно, что на судне люди употребляют что-то съедобное, пытаясь продлить свою собственную уготовленную жизнью участь.