Читать книгу Рождественская утка (сборник) - Сергей Ямпольский - Страница 2

Введение

В силу устоявшихся нездоровых традиций утиное яйцо и поныне испытывает неблагожелательное отношение к себе со стороны профессионалов вкуса. Горько видеть, что утиное яйцо живет своей отдельной, изолированной жизнью, являясь второстепенной гастрономической сущностью. Казалось бы, крупное, вдвое крупнее куриного, и вовсе не хрупкое, яйцо утки могло бы по-царственному убедительно и помпезно войти в нашу динамичную жизнь, быть ее необходимым атрибутом в силу безусловной своей практичности. Очевидных преимуществ у утиного яйца над прочими более чем достаточно. Так, желток утиного яйца содержит те высокие жиры, которые берегут сосуды и память и, следовательно, омолаживают нас. Своей необыкновенной питательностью утиные яйца способны вернуть к жизни истощенное, измученное кровопролитными походами войско, вдохновляя солдат на новые преодоления.

А ароматическая альфа-аминокислота, живущая в утиных яйцах, выводит человека из депрессивной меланхолии, наделяя его бодрым мироощущением. Следует сказать и о том, что утиное яйцо содержит желанный гормон сна, который уносит человека в сумеречные покои Морфея.

Но наиболее приоритетным, главенствующим качеством утиных яиц является их поразительная способность заживлять дефекты нервных трубок у эмбрионов! Иными словами, утиное яйцо способно нести верную охранную функцию всего периода беременности.

Тем не менее, одни гурманы утверждают, будто бы допустимой кулинарной формой яйца является лишь утиная «глазунья», усыпанная поверх зеленью петрушки или острым сыром; другие же, недалеко уйдя от первых, имеют снисхождение в пользу утиного омлета с кусочками консервированных помидоров или сладкого перца. Третьи же предложат нам бисквитный пирог, испеченный из яиц утки. За этими незатейливыми кулинарными приемами скрывается ленивый снобизм поварского цеха, не желающего углубленно заниматься творческим процессом, фантазировать, открывать «уникальное» в многосложном ресторанном искусстве.

В самом деле, к чему такие труды, когда уже тысячи лет существуют стандартные, изъеденные и, так сказать, изъезженные вдоль и поперек блюда, в основе которых лежат все те же безропотно-покорные куриные яйца?

Из совокупности этих малоприметных, незначительных фактов профессиональной инертности выстраивается строгая логика всемирного закона «общечеловеческой лени». Не здесь ли следует искать истоки ментальной деградации человечества, которая рано или поздно приведет его к неизбежному вымиранию?

Надо понимать, что только утиное чудо-яйцо способно подарить нам яркие представления об иной жизни, привнести в надоевшие, стародавние ощущения новое, возрождающее чувство. Даже для поверхностного понимания утиного мира достаточно взглянуть на внешнюю красоту этого яйца, присмотреться к нему как к элегантному эллипсу. И вдруг вы начинаете видеть, что на светло-кремовом фоне его скорлупы проступают нежным географическим контуром разливы голубых рек и озер, где в будущем может поселиться замечательная птица. И тогда, возможно, у вас появится чувство сожаления по поводу не познанных ранее эстетических богатств великолепного яйца. Ведь сам Карл Фаберже брал за образец, за некую художественную модель только яйцо утки, а великолепная Клеопатра продлевала свою неземную красоту животворящей «маской», приготовленную из мякоти утиного яйца.

Тем не менее, большинство кулинаров предпочитают иметь дело не с утиными, неодушевленными яйцами, а с самими утками, которых, увы, не помиловали, как индюшек накануне Дня Благодарения.

Кашевары в белоснежных цилиндрах предпочитают иметь дело с намеренно умерщвленными птицами!

Умноженная активность в отношении несчастных уток обнаруживается у людей непосредственно перед Рождеством! Бесспорно, рождественская утка является наивысшим эталоном высокой кулинарии. Поданная с пылу с жару в яблоках и апельсинах, с добавлением в тело ее инжира, каштана, черного изюма и корицы, и сдобренная красным вином, такая утка явно превосходит по вкусовой гамме не только курицу, гуся или индейку, но и все прочие торжественные блюда.

1

А все началось с небольшой оранжевой мозоли на правой ступне. Мозоль еще не расползлась полностью, но в то необычное утро я не могла даже натянуть туфлю на правую ногу, так как туфля стала неожиданно мала для меня. Причиной этому событию, возможно, был мой странный сон накануне, который сопровождался неясными ощущениями. Во время сна я чувствовала действие множества тонких иголочек на своем теле, которые приоткрывали мельчайшие поры на коже. Эти иголки пронизывали меня насквозь, словно промокательную бумагу, но, в то же время, мне становилось как-то легко и немного радостно. Мне не хотелось просыпаться, дабы не прервать это мучительно-сладкое, обворожительное состояние, и мысленно, еще окончательно не пробудившись, я относила эти непривычные ощущения на длительное отсутствие мужских гормонов в моем организме…

Да, это правда. Он ушел от меня, ушел к пышногрудой крашеной блондинке, ушел из-за того, что я не смогла ему родить. Возможно, были и другие причины. Если быть точной, то я ушла от него первой, поскольку чувствовала приближающуюся в наших отношениях большую беду. Редкими минутами я понимала его, но тогда не сумела, да и не желала справляться со своими оскорбленными чувствами и ушла, ушла в ночь, когда он уснул мертвецки пьяным после близости. Забрала лишь золотое обручальное кольцо, которое я подарила ему к свадьбе.

И вот, спустя месяц после ухода на моей ноге в области подошвы поселилась и стала медленно расползаться одна, не очень большая тогда мозоль, сделавшая ногу какой-то полуовальной култышкой с вмятинами и буграми. Но все же я сумела сделать ногу незаметной для коллег и, обвязав ее бинтом, приковыляла на службу. Но уже воскресным утром мозоль поселилась и на левой ноге. Я ужасно переполошилась, а тут еще начались неприятные перебои в сердце, возникала внезапная липкая потливость, какая бывает при раннем климаксе. Кроме того, появилась слабость, безжалостная непреодолимая слабость, разливающаяся во все уголки тела. Будто просоленные волны Мертвого моря поочередно накатывались на меня и, обездвижив, уносили затем мою истерзанную плоть в неведомые, дальние миры.

В отчаянии я решила показать свои изменения на ногах пожилому профессору-хирургу. Так и сделала бы, но процесс мой не желал останавливаться, и уже утром, через пару дней, между пальцами ног я заметила какие-то странные разрастания, что-то вроде ярко-оранжевых перепонок. Они были крепко натянуты, как перемычки, как ленты-мостики, между пальцами, вплоть до мелких суставов. Обе мозоли на подошвах теперь расплющились и расползлись, как тесто, во все промежутки ступней, и стали походить на небольшие ласты рыжего цвета, не очень мне послушные.

Понятно, что врач такие ноги нигде и никогда не мог видеть, а наблюдать за изумленно-смущенными взорами эскулапа и отвечать на его беспомощные вопросы и вовсе не хотелось. Поэтому я не решилась прибегать к врачебной помощи.

Да что говорить! Ведь тогда я жила мрачной жизнью, жизнью, похожей на размытую дождями, сумеречную, слякотную дорогу с внезапными поворотами. Я стала еще больше переживать и изводить себя навязчивыми мыслями о собственном будущем – мыслями безумными, крайними и слабодушными.

Я нервно, даже истерично искала примеры таких же, как у меня, похожих деформаций. Вычитала о том, что у некоторых людей не зарастают жабры на лице или шее, образуя какие-то свищи, или о том, что остается лишняя пара сосков у женщин или даже хвост.

А называются эти явления «атавизмом», или «реверсией», т. е. возвратом в доисторическое прошлое человека. Ну, не в прямом смысле, конечно, возвращением в прошлое, а просто-напросто какие-нибудь частицы, фрагменты от животных или птиц, их приметы или возможности могут долго, очень долго «спать» в самих нас, а потом, совершенно внезапно, словно по чьему-либо приказу или внешнему «толчку», просыпаются и делаются заметными.

Боже! Как все стало вдруг понятным и легко объяснимым! Ведь со мной, в конечном итоге, ничего ужасного не происходило.

Еще я вычитала, что в утробе матери человеческий зародыш на короткое время становится рыбкой или другим животным, даже термин тому смешной придумали – «рекапитуляция»! Ну, а если при рождении ребенка все-таки остаются какие-то признаки от животного, рыбы или птицы, и они, эти признаки, не успевают к моменту родов рассосаться, то эти знаки и будут метками того самого «возвращения в доисторическое прошлое». Например, у птиц существует совершенно ненужная им малоберцовая кость, а у людей – зубы «мудрости», которые им только мешают.

Словом, ничего опасного в этом не было! Я быстро успокоилась и стала думать, как лучше прятать ноги от глаз людских. Даже начала искать серьезную косметологическую клинику, которая взялась бы сделать мне на ногах пластическую операцию по устранению атавизмов.

Мне помогла зима, хотя теперь я ее не люблю. А той зимой мне пришлось передвигаться в валенках, которые подыскала на рынке Лара – дорогая моя подруга. Просторные, легкие и очень мягкие белые валенки из оленьего меха – унты с цветными лентами, в которых на Севере люди ходят. А на работе я оставалась в валенках под предлогом затянувшегося ревматизма ног. К этому меня тоже подвела Лара, я имею в виду, к этим объяснениям.

С Ларой мы сошлись задолго до изменений в ногах. Она работала моим референтом, подбирала нужную информацию, была прекрасным переводчиком с двух языков, хотя и добавляла в тексты много «отсебятины», умела варить вкусный кофе со сливками. Лара, так же как и я, состояла в разводе.

Нас с ней больше роднило вынужденное, глухое одиночество, замешанное на женской бессильной злобе. Да и что мы могли делать, когда нас часто избивали мужья, особенно на праздниках, и били так, что мы менялись, и менялись необратимо? Сказать об этом только друг другу не решались…

И все же однажды мы открылись друг другу. Вечером, в моем кабинете…

Мы не плакали, а просто молчали, смотрели друг другу в глаза и пытались что-то понять. Лара положила на мое плечо голову и нежно обняла меня, и мы неожиданно почувствовали себя единым, родным организмом. Незаметно для нас обеих, лишившись тяжести собственных тел, мы оторвались от пола, и нам стало по-детски легко и спокойно. Мы начали медленно кружиться, словно в невесомости, и сбрасывать с себя весь мусор душевных ран и ран телесных. В этом чудном, блаженном вальсе мы все выше отдалялись от греховной земли, соединив воедино наши пальцы, руки и наши тела, чтобы больше никогда не расставаться.

Мы очищались от подлости и всякого рода грязи, которыми жизнь методично и безжалостно чернила и губила нас. И мы были счастливы и благодарны друг другу!

Когда уже совсем стемнело, с помощью Лары мы быстро прилетели в ее дом, и в ванной она показала мне свои ноги. Мне многое тем вечером стало понятно. Больше не стесняясь меня, Лара полностью разделась для принятия душа и встала во весь рост. Ее высокая, точеная фигура напоминала модель с глянцевых обложек, и я увидела на ее груди, плечах и животе красивые темно-сиреневые перышки в серебристых разводах, напоминавшие звездные россыпи. Они мягко лоснились от воды, от пара и от того жира, благодаря которому водоплавающие птицы умеют держаться на воде, не опасаясь, как голуби, утонуть. Она рассмеялась, видя мое изумление.

– Скоро и ты будешь такой, как я. И у нас с тобой начнется новая жизнь и новая эра, дорогая начальница, – произнесла она.

– Лара, но откуда ты это можешь знать?

Она медлила с ответом, но, чуть погодя, ответила:

– Оттуда же, откуда я узнала о твоих проблемах! Когда много летаешь, и смотришь на звезды, и разговариваешь с ними, они указывают тебе правильный путь и правильные решения! Просто надо любить ночное небо! Мы ведь все оттуда, милая!

– И что же, ты много летаешь, Лара? – изумленно спросила я.

– Пока не очень, устаю быстро, да и на работу надо приходить свежей, не так ли, начальница? – Она лукаво улыбнулась.

– Лара, тебе не кажется, что мы обе – мутанты? В нас осталось хоть что-нибудь от женщин?

– А ты не думай об этом, милая, – ответила подруга. – Живут же монахини в монастырях без мужчин многие годы, и они более счастливы, чем те, которые ночами стонут – стонут не от любви, а от побоев собственных мужей. – Она отвернулась от меня и заплакала, и я увидела на ее спине, между лопаток, сложенные вместе довольно длинные крылья, доходившие до бедер. Она их втянула в себя, словно боялась чего-то, но кончики перьев слегка дрожали от плача, при этом красиво отыгрывали маленькими красновато-фиолетовыми огоньками, напоминающими новогодние блестки.

– Не обращай внимания, милая, все проходит. Протри-ка мне лучше крылья! Сегодня я буду летать!

Я выполнила ее просьбу и осторожно протерла расправившиеся крылья Лары мягкой мыльной губкой. Мне было приятно делать это, и ей, похоже, также это нравилось.

– Спасибо! – тихо произнесла Лара и аккуратно натянула на себя шелковый халат.

– Знаешь, когда я летаю, я вижу через окно своего «бывшего», ночью их спальню хорошо видно, они не гасят свет полностью.

– Их? – переспросила я.

– Да, их обоих: мой «бывший» уже обзавелся новой женой. Когда я вспоминаю, как он в припадке ревности сломал мне челюсть и нос, то понимаю, что тогда я была готова на все. Понимаешь, на все! – Она побагровела и сжала кулаки. – Помнишь, когда меня месяц на работе не было?

Я промолчала, вспоминая тот период, когда Лара, якобы с осложненным гриппом, находилась в клинике.

– Да, но все же прошло теперь, Лара?

– Нет, не все, дорогая начальница! Челюсть моя долго кривой была, кушать могла только на одной стороне. Ну да, тогда тебе не до меня было, наверно? И с носом проблемы – видишь эту впадину? – Она повернулась ко мне в профиль.

Я увидела ее ярко-красный, видимо после горячего душа, с небольшой ложбинкой посередине, слегка удлиненный и расплющенный по бокам нос, и мне стало немного не по себе. Ведь нос Лары уже не был человеческим!

– Теперь все будет по-другому, – продолжала она, – жизнь налаживается, милая, мы еще не птицы, но уже и не те, кого можно легко уничтожить!

– Ты, Лара, говоришь о нас двоих, а я пока еще человек, и крылья не у меня растут, – заявила я решительно, но тут же пожалела о своей несдержанности.

– Что ж, начальница, – мягко ответила Лара, чуть помедлив, – звезд на небе много, но время имеет только один вектор, – и поцеловала меня.

Затем Лара перевела взгляд на балконную дверь. Сквозь ее стекло было видно, как на темно-синем небе уже начинали загораться маленькие звездочки.

– Мне пора, летом звезды ждать не любят! – произнесла Лара. – И, пожалуйста, не закрывай дверь на балконе, дождись меня, прошу!

Она нежно, едва касаясь, провела своим указательным пальцем вдоль моего носа, будто изучала его.

– Пока, милая!

Я прильнула к ней и тихо шепнула:

– Я дождусь тебя, возвращайся скорее!

Лара стянула с себя халат и вышла на ночной балкон.

2

В воздухе Лара чувствовала себя превосходно. От сопротивления ветрам ее прекрасное тело быстро уменьшилось до утиных размеров и стало обтекаемым. Умелыми взмахами крыльев она стремительно набирала высоту, что позволяло ей довольно скоро приблизиться к своим любимым звездам. Те уже видели Лару, и она в безмолвном диалоге с ними поведала о своей близкой подруге. Лара просила у звезд помочь подруге и просила совета.

Самая близкая и любимая светло-голубая звезда почему-то молчала, другие тоже умолкли, а иные звезды вовсе отвернулись от Лары, ослабив силу собственного свечения, и медленно стали уходить на другие орбиты.

Лара все поняла, задрожала всем телом и тихо заохала, совершая нелепые взмахи крыльями. Слезы покатились из ее прекрасных сумеречных глаз, застилая зрение. На одно мгновение она не выдержала и сквозь сомкнутый клюв тихо и прерывисто застонала. Это был скорбный стон горькой внутренней боли и в то же время стон осознания полного бессилия изменить ход будущего. Тем не менее, собравшись, Лара нашла в себе силы поблагодарить любимую светло-голубую звезду и поклонилась ей в глубоком книксене. Звезда ответила ей сухим поклоном. В мягких лучах звезды Лара пыталась разглядеть хотя бы какой-нибудь блик надежды или, наконец, сопереживания, но любимая звезда растворилась в молочном, перемешанном с надвигающимися облаками ночном тумане и стала практически невидимой.

Унося на своих крыльях следы ее тающей голубой пыли, Лара думала о своей подруге, о ее спасении. Эти мысли были скорее рефлексивные, чем обдуманные, мысли, скачущие в обход суровой рассудительности, в обход неумолимого хода времени.

Вернувшись, Лара застала подругу спящей на своей кровати. Она не стала ее будить, лишь обратила внимание на видимые внешние изменения Маргарет. На высоком лбу появилось серебристо-серое пятно, переходящее узкой полоской на переносицу, а на затылке обозначился маленький светлый хохолок. Обнаженные спина и бедра Маргарет за непродолжительный период отсутствия Лары приобрели мягкий бархатисто-шоколадный оттенок, отчего кожа красиво отсвечивала в лучах стоящей рядом настольной лампы.

«Неужели она станет “лесной мандаринкой”? – подумала Лара и снова посмотрела на спящую подругу. – Рост у нее небольшой, но энергетикой обладает высокой, – продолжала рассуждать Лара, – недаром начальницей была. И гордая она, одна осанка выдает характер. Да, вероятнее всего, она преобразуется в “лесную мандаринку”».

Лара прекрасно знала, что эти лесные, гнездящиеся в стволах деревьев, маленькие утки – не только самые красивые птицы на свете, но еще и самые преданные супруги. Они даже взлетают одновременно.

«В прежнее состояние, слава Богу, она уже не вернется, – мыслила Лара, – а вот подыскать ей партнера необходимо. Он-то и должен стать ее защитой. Летом на Лесном Озере их будет много, будет и выбор. Пусть только на крыло встанет покрепче».

3

На крыло Лара меня быстро поставила. Гоняла по озеру, раздавая своими широкими синими крыльями хлесткие шлепки по бокам, словно оплеухи. Она совсем не жалела меня, а только покрикивала: «Не лениться, Маргарет!»

Поневоле я стала взлетать над водой, опасаясь ее очередного урока. Учеба Лары пошла мне на пользу, поскольку уже через несколько недель я стала описывать над озером один за другим воздушные круги и даже пируэты. Чувство полета, моего первого полета над землей было восхитительным – поразительная, неземная, неведомая ранее тишина, полная отрешенности от земных ощущений, да легкий шелест теплого летнего ветра в ушах. Вот оно – счастье, думала я и поднималась все выше над кронами деревьев. Здесь воздух был особенно живителен и благоухал от запаха хвои, а небо становилось кристально чистым и легким для полета.

Высоко в сизо-голубом небе мне все чаще и чаще приходила в голову мысль о том, что в мире существует не только зловещая, порой безнадежная, жестокая борьба за жизнь, но где-то обязательно живут добрые мирские ценности, ради которых стоит пережить временную боль. Я думала о том, что теперь мне будет сопутствовать абсолютная, ни от кого не зависящая свобода полета, а значит, и долгожданная свобода всей моей жизни.

«Это и есть истинные ценности, и скоро, совсем скоро они откроются и мне», – мечтала я.

Я знала, что эти незыблемые устои были, и есть, и будут. И живут они, возможно, там, за нежно-зелеными холмами, или за золотистым пшеничным полем, отражающим, как гигантское зеркало, желто-оранжевое солнце, а может быть, они пока скрываются в кустах утренней росистой сирени? Но самая главная и необходимая ценность в жизни любого существа – это слышать обращенное к тебе одно-единственное, одно заветное и сокровенное слово – «Мама»!

На землю меня мог вернуть лишь окрик Лары. Она почему-то волновалась за меня, что было совершенно напрасно, поскольку я уже хорошо летала.

– Сколько раз тебе говорила, Маргарет, что нельзя далеко отлетать от озера! Не дай Бог, прилетят красные огари и выдворят нас вон отсюда! Что же, обратно в городские квартиры вселяться нам, обратно в неволю?

Я расспросила у Лары об этих красных огарях, и она мне ответила, что эти утки очень мощные и агрессивные, и что с ними лучше не конфликтовать, потому что у них сейчас такой период. Ну, а что еще лучше для нас, «мандаринок», так это хорошо маскироваться в кустарниках или камышовых зарослях, тогда они нас вообще не заметят. Утки-то мы, мол, небольшие, то есть крохотные, и нас любой обидеть может.