Читать книгу Нить неизбежности - Сергей Юрьев - Страница 2

26 августа 17 621 г. от Начала Времён (2985 г. от основания Ромы), 12 ч. 26 мин.

Можно было не прислушиваться к тому, как шелестит мелкий гравий, которым играет волна ленивого прибоя… Можно было не слышать щебета двух девиц, которые справа – всего в паре аршин – раскинули под солнцем свои загорелые тела, как будто трудно было найти место побезлюдней. Частный пляж: двадцать пять гривен за вход, бутылка пива с доставкой – полторы, только пальцами щёлкни… Зато тихо. Если не считать шелеста гравия и щебета девиц, которые явно неспроста пристроились рядышком, хотя за такую цену могли бы поиметь пару сотен собственных квадратных аршин тишины и покоя. Но, кроме шелеста и щебета, есть ещё много такого, чего так не хочется замечать, о чём надо забыть, к чему нельзя возвращаться. Иногда начинают истошно вопить чайки, присевшие на волнолом, косящий под натуральный базальтовый риф, но на это и вовсе можно не обращать внимания – в этих воплях смысла даже несколько меньше, чем в щебете скучающих милашек и тем более в шуме волн. Волна ленивая, а девицы скучающие – в этом-то вся и разница… Сейчас главное – постараться расслабиться, ни о чём не думать, при этом не позволив себе заснуть. Сон – не отдых, душа во сне бодрствует и творит такое, чего наяву никогда бы себе не позволила. Здесь мир – там война, здесь ещё можно вообразить себе какое-то подобие покоя – там смятение, здесь всё давно прошло – там каждый раз начинается заново и никак не может завершиться. Пусть уж лучше щебечут, шелестят и вопят, но только не требуют к себе внимания. Ну, лежит человек, поджаривает на густом природном ультрафиолете свои бицепсы, которые никак не размякнут после трёхлетней расслабухи. Просто лежит – и всё! Ещё бы внутренний голос заткнулся навсегда, и было бы совсем хорошо – как раз на двадцать пять гривен за солнечное бельмо на небе от рассвета до заката и две бутылочки холодненького…

– …а с вами, поручик, разговор будет особый. – Полковник Дина Кедрач смотрела на него то ли с суровой жалостью, то ли с жалостливой суровостью. – И если бы не ваши прошлые заслуги, разговора не было бы вообще.

– Я разжалован?

– Это – как минимум. – Теперь она отвернулась и уже уходила в сторону высокой серой скалы, одиноко торчащей из густой зелёнки. Если смотреть со спины, то и не подумаешь, что Их Превосходительству уже под пятьдесят. Словно девочка скачет. Её загорелые ноги, обутые в армейские ботинки, сначала лишь по щиколотку погружались в непроходимые джунгли, но на сотом шагу листва уже сомкнулась над её головой.

Значит – как минимум… А как максимум, значит, к стенке? Только стенку ещё найти надо. Но если она ушла, не договорив, значит, ещё есть возможность что-то сделать, как-то оправдаться. Да, оправдаться можно перед кем угодно, только не перед самим собой. И перед теми, кого уже нет, тоже поздно оправдываться. Оставалось одно: уже в который раз вернуться туда, где на берегу, словно раненый кит, лежит развороченный ракетами десантный бот, а вокруг него разбросано полторы дюжины неподвижных тел – полувзвод спецназа Соборной Гардарики, ряженый в эверийскую форму из соображений секретности. Их как будто ждали, как будто заранее пристреляли место десантирования. Его самого спасло только то, что, вопреки инструкции, он первым покинул бот и побежал вперёд, чтобы осмотреться. В этот момент ракетный залп распахал полосу прибоя. Собственно, его вина состояла лишь в том, что он остался жив, а оправдаться был только один способ: пустить себе пулю в лоб и упасть между двумя половинками унтер-офицера Мельника, которого разорвало пополам.

Потом оказалось, что всё было известно заранее, что их всех просто подставили – положили на алтарь международной стабильности и стратегических интересов Великой Родины. Погибнуть не было подвигом, а выжить – означало совершить преступление, за которое как минимум можно лишиться погон.

– Поручик Соболь! – Полковник снова была здесь, как будто никуда и не уходила. – С вас подписка о неразглашении и можете катиться на все четыре с почестями и выходным пособием.

Это была неслыханная щедрость – свобода в обмен на молчание. Неплохо. Только на хрена, спрашивается, нужна после всего этого и свобода, и сама Великая Родина вместе со всеми её интересами… Пожизненное содержание 12 000 гривен в год, и гуляй, Вася. Занимайся чистым искусством ничегонеделанья. Пей нектар жизни, пока не сдохнешь. А как, спрашивается, катиться на все четыре одновременно, тем более что четыре – это далеко не всё… Даже триста шестьдесят – не всё богатство выбора. Вот за одну только мысль о том, чтобы когда-нибудь покинуть пределы ласковой отчизны, можно легко получить в утренний кофий щепоть чего-нибудь такого, от чего сердечный приступ или заворот кишок. Славно – если совсем прижмёт, незачем руки на себя накладывать – знающие люди позаботятся, учтут прошлые заслуги перед отечеством.

– Поручик Соболь. – Полковник стояла перед ним чуть ли не навытяжку, и на глаза её наворачивалась тягучая нитроглицериновая слеза. – Если захотите вернуться в строй, напишите рапорт на моё имя. Я постараюсь…

– А вот это вряд ли.

Умение молчать – учебная дисциплина № 3 после боевой подготовки и Устава Спецкорпуса. Ороговелости на кулаках никогда не рассосутся, и застарелая мозоль на указательном пальце правой руки останется навсегда. Разница между Превосходительством и Высокопревосходительством определяется количеством орлов на погонах и их размерами, что никак не противоречит принципам Соборности. Язык сразу же присыхает к нёбу, как только заходит речь о чём-нибудь из списка на шесть листов – подписка о неразглашении. А насчёт вернуться – это действительно вряд ли. Лучше уж здесь всю жизнь пролежать – по двадцать пять за сутки, не считая трёхразового питания, от которого хоть и с трудом, но отбиться можно, чтоб его…

Вокруг шелестели джунгли и щебетали попугаи, в общество которых затесалось несколько придурковатых чаек. Нужно было идти вперёд, с целью реализации какого-то национального интереса верховного командования. С каждым шагом листва над головой становилась всё гуще, а почва под ногами – всё ненадёжней и податливей. Но это ещё не сон… Сон начнётся после того, как ноги провалятся в густую чёрную жижу, а воистину спящим можно считать себя, лишь когда болотная вонь станет на уровне глаз и будет всё равно – дышать или смотреть. Интересно, каково здесь было бы идти строевым? Ать-два! Соловей, соловей, пташечка! Эх!

– …азимут 106, – булькает рация, пристроенная к поясу.

А вот это уже не сон – это просто бред какой-то. Посреди тухлого болота растёт сосна, от которой изо всех сил пахнет Родиной, – значит, это гуманитарная операция по спасению отечественных зелёных насаждений, которым угрожает деградация и гибель, связанная с невозможностью укорениться в земле басурманской. А вот теперь следует закрыть глаза, поскольку заранее известно, что за украшения появятся через мгновение на этих разлапистых ветвях. И почему азимут 106, а не 108, например? Тут куда ни иди, а всё равно на это дерево напорешься. Может, кому другому берёза милей, а отставного поручика Онисима Соболя так и тянет на сосну – может, на ней висеть удобнее? Но пробовать пока чего-то не хочется. Вон они – все восемнадцать. Висят и весело моргают, и у каждого на лице написано неутолимое желание услужить национальным интересам. И глаза закрывать бесполезно – они и так уже закрыты неоднократно.

– Поручик Соболь!

Это ещё кто? Кто смеет тревожить прославленного ветерана, когда душа его погрузилась в привычную жуть? Кто смеет…

– Да очнись ты!

Голос женский, но привык командовать, причём явно не только в пределах кухни. Кстати, пока тепло, можно отсюда вообще не уходить – плату-то только за вход берут, а если здесь и переночевать, считай, четвертак заработал. Кстати, щебет куда-то исчез – только волна шелестит, и чайки орут, твари…

– Поручик!

А вот это уже лишнее. Если сон начинает вести себя слишком вызывающе, надо сделать над собой усилие – подняться, добежать до того места, откуда шелестит, а потом окунуться в эти навязчиво нежные волны, в молчаливую утробу этой густой синевы.

– Глаза открой – споткнёшься. – Оказалось, что на том месте, где совсем недавно расслаблялись щебечущие красотки, теперь стоит сама полковник Кедрач в чёрном купальнике и без погон. – Ты что – решил весь остаток жизни проспать?

– Азимут 108. – Когда не знаешь, что ответить, следует ляпнуть что попало. – Перебежками до шестой сосны в двенадцатом ряду.

– Прекрати юродствовать!

– Ах, если б мог я быть блажен, то предавался бы блаженству. – Он медленно поднялся, намереваясь добрести-таки до шелеста волн, чтобы погрузиться в прохладную солёную тишину, но на плечо легла маленькая твёрдая ладонь.

– Поручик. – Теперь её голос звучал из-за спины. – Сегодня в 18:00 жду вас в уездной комендатуре. Форма одежды произвольная.

– В плавках можно?

– Это – как минимум.

Она исчезла вместе с голосом, и тащиться к воде сразу же расхотелось. И какой, спрашивается, леший её сюда принёс… Случись война, он был бы только рад геройски погибнуть, но такого роскошного повода для возвращения в строй не предвиделось. Впрочем, Спецкорпус Тайной Канцелярии всегда находится в состоянии войны, так что, может, и вправду стоит прервать затянувшийся отпуск. Сегодня в 18:00. Похоже, бывшее начальство в самом деле знает его лучше, чем он сам. Полковник Дина явилась сюда именно сегодня, когда он впервые за три последних года почувствовал, что уютное беспамятство перестало спасать от застарелой боли, когда сквозь безразличие ко всему начало проступать отвращение к себе самому. Впрочем, не всё ли равно, что будет… Значит, в 18:00, и бороду обрить.

26 августа, 16 ч. 26 мин., Пантика, уездная комендатура.

– Дина, а, собственно, почему вы так уверены, что он явится? – Генерал Сноп сидел в глубоком кресле, наблюдая за вращением собственного большого пальца правой руки вокруг такого же пальца руки левой. – И с чего вы взяли, будто он именно тот человек, который нам нужен?

– Это не я взяла. Это подтверждают данные тестирования. Я сама не сразу поверила, когда он оказался в списке.

– Но там ещё шесть сотен имён. Не понимаю я вашей настойчивости.

– Если честно, я сама не очень-то понимаю.

– А по-моему, всё вы прекрасно…

– Да, я думаю ещё и о нём. В конце концов, поручик пару раз спасал мне жизнь, и если он окажется не хуже прочих….

– Но даже если он согласится, во что я, кстати, не верю, пятьдесят процентов за то, что он погибнет, остальное – за то, что он просто не вернётся. Мы, голубушка, к сожалению, сами толком не знаем, какого результата хотим добиться и что, собственно, надо делать, чтобы достичь незнамо чего. – Генерал кисло улыбнулся, глядя на собеседницу из-под взлохмаченных седых бровей. – Хотя, с другой стороны, я вас вполне понимаю – терять парню нечего и деваться ему некуда. Но нам-то не о нём думать надо, а о деле.

– Но мы в любом случае ничем не рискуем, кроме жизни человека, которому нечего терять, как вы изволили выразиться.

– Нет, голубушка, весь риск в том и состоит, что не мы одни интересуемся этим, с позволения сказать, феноменом. – Генерал потянулся к стакану с остывшим чаем. – Может, в том и не будет ничего хорошего, если мы докопаемся до сути, с позволения сказать, явления. Но если Конфедерация или ромеи раньше нас сообразят, что к чему, – вот тогда и будет нам на орехи. Тогда последствия в лучшем случае ещё сотню лет расхлёбывать придётся, а в худшем – некому будет расхлёбывать.

На этот раз Дина не ответила, она лишь подошла к бару и налила себе стакан минералки со льдом. Генерал зачем-то затеял разговор о том, что давно, ещё месяц назад, было решено и расписано во всех подробностях. Чтобы попасть на остров, агент не должен иметь ни малейшего понятия, что он выполняет чьё-то задание – оно должно затаиться до времени где-то в глубинах подсознания и всплыть только в нужное время в нужном месте. Одним словом, поручик Онисим Соболь, списанный в резерв по причине нервного срыва, длительной депрессии и внезапно выявленной потенциальной политической неблагонадёжности, представлялся самой перспективной кандидатурой – если, конечно, знающие люди из отдела психотехники сумеют ему ненавязчиво внушить всё, что от него требуется. Но люди, находящиеся в его состоянии, обычно легко поддаются внушению. Вот только придёт ли он? На аркане его тащить бесполезно, а если и притащить, то ни разговора, ни дела не будет. Такой вот он, поручик первого резервного реестра…

– Ваше Высокопревосходительство… – На этот раз Дина выбрала подчёркнуто холодный официальный тон. – Главное преимущество кандидатуры Соболя в том, что ему не надо будет составлять легенды, она всегда при нём. Мы же знаем, что и альбийцы, и ромеи, и Конфедерация уже пытались внедрить туда своих агентов, и, по косвенным данным, никого из них уже нет в живых. Они даже до места не добрались. А ведь среди них были истинные мастера: Йен Марфи – «Долото», Лея Лусс – «Принцесса-2», Марк…

– Голубушка, не утруждайте себя перечислением, – прервал её генерал, усаживаясь поудобнее. – С материалами дела я знаком не хуже вашего. Даже лучше – у вас нет допуска к некоторым документам.

– ?

– Но для того, чтобы принять верное решение, информации у вас вполне достаточно. Приказ о назначении вас руководителем операции я уже подписал. Так что кому за всё отвечать, тот и решает. Только учтите, моя хорошая, что в случае неудачи ни прошлые награды, ни двадцать пять лет безупречной службы – ничто не послужит оправданием… Слишком уж ставки в этом деле высоки.

– И что может считаться неудачей?

– Скажу. Хотя, думаю, вы и сами догадываетесь. Разве непонятно: тот, кто овладел этим «незнамо чем», теоретически может получить мировое господство. Этот «кто-то» опять же теоретически его уже имеет. Самое страшное начнётся после того, как теория станет практикой и появятся массовые жертвы. Мир если не погибнет, то изменится так, что большинству людей делать в нём будет нечего.

– Если такое случится, что вы можете мне сделать? Разжаловать? В отставку отправить? – Дина нашла в себе силы улыбнуться.

– Если такое случится, боюсь, голубушка, уже не нам придётся решать, кого карать, а кого миловать. – Генерал захлопнул кожаную папку, лежащую на столе, и резким движением поднялся на ноги. – А вот разжаловать вас придётся – это уж как минимум. Может быть – сразу, пока не началось…

Входная дверь бесшумно отворилась, и он двинулся вперёд мимо стоявшего навытяжку адъютанта. Мимоходом глянув на себя в зеркало, генерал Сноп решил, что уже пора слегка подстричь бороду, а то седые завитки закрывают верхний ряд орденских планок.

26 августа, 16 ч. 30 мин., Пантика.

До назначенного времени оставалось ещё полтора часа, а до комендатуры – пятнадцать минут неторопливым шагом. Но всё, что он планировал, было уже сделано. Кудлатая тёмно-русая борода осталась на горячем асфальте возле ног уличного цирюльника, а вместо нечёсаных косм, свисающих на несколько вершков ниже плеч, образовался уставной чубчик и полувершковый ёжик, совершенно не скрывающий неровностей черепа. Пятно густого загара вокруг носа и глаз обрамлено совершенно белой кожей, обтягивающей подбородок и верхнюю часть лба. Цветная рубаха навыпуск, белые шорты до колен, сланцы и тёмные очки выброшены в мусорный бак, стоявший возле магазина, где по дешёвке удалось купить неходовой в это время года полувоенный френч, брюки из парусины и лёгкие кроссовки, которые хорошо если протянут хотя бы несколько дней. В общем, вид получился не менее причудливый и экстравагантный, чем был. Прошлый прикид оставлял больше возможностей затеряться в толпе, но смысла в этом уже не было. Когда-то он надеялся, что пройдёт совсем немного времени, и Тайная Канцелярия забудет о существовании своего блудного сына, но сегодняшнее явление полковника Дины на пляже, во-первых, прикончило эту надежду, а во-вторых, дало понять, что он не так уж и раздосадован неожиданным вниманием.

«Сегодня в 18:00 жду вас в уездной комендатуре…» – звучало как приказ, но на самом деле за этими словами скрывалось нечто более значительное. «У меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться», – вот такая фраза лучше бы отражала суть происходящего. Но зачем, спрашивается, Тайной Канцелярии понадобился отставник, страдающий тихим помешательством, который за три года ни разу не попытался хоть как-то примирить своё прошлое с текущим моментом существования, а самого себя – с естественным для всякого гражданина чувством долга.

Теперь он шёл в противоположную от комендатуры сторону, время от времени оглядывая бредущую по улице пёструю толпу, выискивая недремлющее око наружного наблюдения. Но либо слежка была организована слишком умело, либо её не было вообще.

Итак, ещё три часа назад он считал себя ходячим мертвецом, за которым повсюду таскается навязчивый кошмар, без спросу приходящий из прошлого. Казалось, что любое воспоминание о шести годах службы в Спецкорпусе может вызвать лишь всплеск отвращения; казалось, что нет такой силы, которая заставила бы его выбраться из той ямы забвения, куда он старательно погружался три последних года; казалось, что жизнь давно закончилась, что физическая смерть – лишь пустая формальность, которая не стоит даже того, чтобы к ней готовиться; казалось, что вечность, наполненная то ли покоем, то ли страданием, уже плещется у самых ног. И вот – только одна фраза, сказанная как бы невзначай, разрушила эту иллюзию. Только одна фраза, сказанная вовремя… Вдруг оказалось, что на самом деле уже нет ни той привычной ноющей боли, от которой всегда знаешь, где расположена душа, ни страхов, которые уже казались родными и домашними, – на самом деле они давным-давно отвязались, а он, видимо, просто проспал этот торжественный момент. То, что действительно было, – это заботливо взращенная жалость к самому себе.

А может быть, не ходить никуда? Борода отрастёт, одёжка поизносится, за место на пляже со счёта капает автоматом – до поздней осени крыши над головой не потребуется… А если вдруг станет совсем невмоготу, можно пуститься вплавь к ромейским берегам – всего-то полторы тысячи вёрст, а если вертолёт пограничной стражи углядит нарушителя священных рубежей, значит, и того ближе – до дна на шельфе не больше сотни аршин…

Он поймал себя на том, что уже несколько минут смотрит на щербатую каменную кладку стены акрополя древнего ахайского города Пантики, из-за которой торчит шпиль новенькой часовни Поминания Погребённых Водами. Шальная мысль возникла внезапно, и не было особых причин, чтобы ей противиться. Он продвинулся вперёд на несколько шагов и ощупал ладонями выступы изъеденного временем камня. Вспомнился ночной штурм форта Гранда-Брохо на Бандоро-Ико, где засели последние противники законного президента Рокко Маро. Штурма, по сути, и не было – рота Спецкорпуса ночью поднялась по такой же вот стеночке, а наутро ей осталось только изобразить почётный караул для мёртвых врагов и конвой для пленных.

Нет, всё-таки с головой в порядке далеко не всё… Онисим отвлёкся от воспоминаний, когда уже висел над землёй на высоте полутора десятков аршин, внизу собралась толпа зевак, а из узкого переулка выруливал экипаж Службы Спасения. Интересно, что или кого они собрались спасать – придурка, который полез на памятник архитектуры, или сам памятник, который, по слухам, за последние две тысячи лет и так успел выдержать более семидесяти штурмов? В самом деле, цепляешься за выбоину и не знаешь, от чего она возникла – то ли от булыжника, брошенного согдийской катапультой, то ли от ромейского чугунного ядра. Но в любом случае следует поторопиться – столько времени старательно избегал всякого внимания к собственной персоне и вот на тебе – выпендрился: устроил цирк перед курортной публикой, разве что шляпу для подношений внизу не оставил… А может быть, спасатели как раз для того и прибыли, чтобы спасти сборы от представления, а потом вычесть сумму податей и стоимость амортизации памятника архитектуры?

Нога соскользнула с уступа, и вниз покатился камушек двухтысячелетней давности. Зеваки уже были оттеснены за волчатник, но несколько осколков всё же зацепили толпу, и снизу раздался усиленный мегафоном окрик:

– Эй ты, чудик! Лезь аккуратнее.

Но теперь можно было не обращать внимания на крики – на пути попалась быстро расширяющаяся трещина, и остаток пути занял не более пары минут. На верхней галерее, откуда в былые времена храбрые ахаи лили на врага кипящую смолу, не было никого. Соболь посмотрел на свои содранные ладони и присел в тени каменного парапета. Теперь, пока не повязали, надо было добраться до часовни. Зачем? А просто так – чтобы весело было. В конце концов, почему бы бойцу Спецкорпуса, следуя к новому месту назначения, не заглянуть в храм – причаститься и исповедоваться на всякий случай?! Помнится, в последний раз эту процедуру над всем взводом проделывал отец Анфим, полковой капеллан – как раз перед отправкой на ту самую операцию. «Что, греховодники, – припёрлись?! Ужо благословлю, так благословлю. Мало не покажется!» – Батюшка сам отслужил в десанте лет пятнадцать, пока его не контузило. А ведь неспроста оно возникло – это желание лезть на стенку – только-только созрел план отправиться в плавание, которое могло закончиться на дне морском, как на глаза попался шпиль вот этой самой часовни – Поминания Погребённых Водами. Значит, то ли душа пока не желает расставаться с судьбой, то ли судьба эту душу от себя не отпускает раньше времени. К тому же, оказывается, не так уж плохо сознавать, что ты хоть кому-то нужен или просто понадобился – пусть даже Родине, которая однажды уже чуть не пустила его на пушечный фарш. Но сознавать что-то более конкретное ещё рано – до 18:00 ещё не меньше часа, и можно приятно удивить Их Превосходительство своевременным появлением.

По галерее неторопливо двигались два попика в чёрных рясах, без особого любопытства поглядывая на Онисима – как будто каждый день по дюжине паломников берёт приступом их мирную обитель.

– Эй, отцы! – окликнул их бывший поручик, поднимаясь. – Как тут у вас насчёт благословить?

– Ну что – благословим? – спросил один попик у другого, теребя жиденькую рыжую бородку.

– Отчего бы не благословить, – отозвался другой, стягивая с себя лозу, которая служила ему вместо пояса. – Всё-таки надрывался человек, такую крутизну осилил. Давай – ты держишь, я благословляю.

– Отцы, полегче. – Онисим, сообразив, в чём дело, принял боевую стойку. – В Писании сказано: не принимай на себя ношу непосильную.

– Ого! Он нас ещё Писанию учить будет! – В голосе рыженького прозвучал боевой задор. – Обожди-ка, брат. Негоже двоим инокам одного мирянина усмирять.

– Негоже… – Онисим ещё не решил, как именно ему следует возразить, а попик, чёрной молнии подобный, рванулся вперёд и уже через секунду сидел на нём верхом.

– Это тебе не в чужой сад за яблочками, – приговаривал он, со знанием дела выкручивая правую руку незваного прихожанина. – Ну, ничего-ничего – мы тебя сперва исповедуем, а потом и отблагословим по всей форме.

Вот так попик! Вывернуться не было никакой возможности – служитель культа действовал грамотно и быстро, и такую конфузию никак нельзя было объяснить ни случайностью, ни потерей боевых навыков из-за длительного перерыва в тренировках. Бывший чемпион бригады по рукопашному бою лежал кулём и не мог даже пошевелиться.

– Ну, хватит! – кричал он. – Отпусти, что ли! Ну, хочешь, обратно спущусь – некогда мне.

– Куда кого спускать – это отец-настоятель решать будет, – заявил смиренный инок и одним рывком поставил Онисима на ноги. – То ли тебя со стены, то ли штаны с тебя. – Он рассёк воздух лозой и подтолкнул пленного в сторону лестницы, ведущей вниз, прямо к воротам часовни.

Спускаться с заломленной за спину рукой было труднее, чем ползти вверх по отвесной стене. Дубовые перила сгнили не одну сотню лет назад, а высокие каменные ступени были не меньше полуаршина шириной. Знать бы заранее, что попик таким шустрым окажется, – всё закончилось бы совсем по-другому…

– Брат Ипат, отпустил бы ты его – того гляди, навернётся, – попытался увещевать чернявый инок рыжего собрата, но тот только хмыкнул, давая понять, что вполне уверен в устойчивости своего подопечного.

Значит, брат Ипат… Надо будет госпоже полковнику при встрече посоветовать набирать инструкторов по рукопашному бою в стенах монастырей. Только теперь не стоило слишком рассчитывать на то, что удастся своевременно явиться на аудиенцию, разве что настоятелю будет некогда точить лясы с психом, взявшим приступом тихую обитель. А может быть, стоит ему намекнуть, что некое весьма уважаемое учреждение бывает не слишком довольно, если вызванные граждане не успевают прибыть к указанному в повестке сроку. Только вот повестки никакой с собой нет – одна магнитная идентификационная карточка гражданина болтается на шее, словно амулет от сглаза. Глаз у рыжего инока-ратоборца и впрямь недобрый, только не видно его глаза-то – шея на сто восемьдесят не ворочается, особенно когда рука за спину заломлена. Ну вот и лестница кончилась. Идти по ровному куда приятнее, тем более если знаешь куда. Хотя нет, оказывается, надо двигаться не к часовне, а вдоль стены, туда, где стоит новенький двухэтажный барак, сложенный из бетонных плит, – судя по всему, времянка. Помнится, года полтора назад приёмник над ухом проворковал, что ахайская крепость в Пантике, памятник архитектуры 153-го века от Начала Времён, передан в вечное владение Единоверной Соборной Церкви Гардарики, и там основан монастырь Святого Мартына, поскольку место сие связано с такими-то и такими-то деяниями упомянутого святого. Так что – с новосельицем!

Он вдруг почувствовал, что хватка конвоира ослабла, а значит, поп утратил бдительность, и самое время его примерно наказать, а то подловил, понимаешь, пользуясь тем, что не ожидали от него такой прыти… Расслабить руку, насколько это возможно, а теперь резко наклониться и – левое плечо вперёд! Вот она – свобода! Вот только куда этот подевался? Удар левой под рёбра просвистел мимо, и чьи-то цепкие пальцы вцепились в запястье. Прошло целое мгновение, прежде чем каменные плиты вместе с пробивавшейся между ними редкой пожухлой травой растворились в яркой звенящей вспышке, за которой последовала темнота, густая, тёплая и мерзкая, как овсяный кисель.

27 августа, 00 ч. 09 мин., Монастырь Св. Мартына, келья № 6.

Боль в затылке была где-то далеко… Не дальше самого затылка, конечно, но где он – затылок? Где-то кто-то играл на мандолине, и каждый звук рассыпался снопом разноцветных искр, которые с шипением гасли в клубящемся сером тумане. Под туманом хлюпало болото, может быть, то самое, на котором произрастала сосна – азимут 108. Или 106? Полковник Кедрач была права: разжаловать – это как минимум. Психов в армии не держат, но дают им выходное пособие. Только до него тоже надо уметь добраться, продираясь сквозь золотые буквы на чёрных обелисках Аллеи Славы. Топать по болоту всё-таки лучше, чем маршировать на плацу. Вперёд, за взводом взвод… Труба, в общем. Рация на поясе молчит, потому что нет ни её самой, ни пояса. Нет ни рук, ни ног, ни головы… Но что же тогда хлюпает? Болото, если на него не наступать, хлюпать не будет… Да и болота-то никакого нет – далеко внизу плещется океан, накатываясь на берег, поросший раскидистыми пальмами. А над тем, что дальше побережья, и впрямь клубится туман – ничего не видно, и, главное, видеть не хочется. Не хочется – а придётся, только не сейчас, а в здравом уме и твёрдой памяти. Главное, не перестараться – от избытка здравого ума порой приключается немало вреда для здоровья и личного благополучия. Твёрдая память тоже нередко жить мешает. Ну кто, спрашивается, может парить над тропическими морями, раскинув, словно крылья, руки, которых нет? Только последний кретин, обременённый душевной травмой, а если учесть боль в затылке, которая с каждым мгновением становится всё ближе и роднее, то и физической.

Берег неумолимо приближался, невзирая на желание набрать высоту и раствориться в облаках, которых тоже не было. Вот так бывает, господин поручик, Ваше Благородие. Хотя какое там Благородие… 17-й кадетский корпус, треть набора – из юных аристократов по рекомендациям высших чинов и заслуженных ветеранов, треть – после зверского тестирования на предмет умственного и физического развития, а остальные – по разнарядке Департамента Казённого Попечения. Через шесть лет, когда кадетов производят в юнкера, все становятся одинаковы – по крайней мере, в строю. Но хватит лирики – пора заходить на посадку. Опускаться на песчаный пляж гораздо приятнее, чем на гальку, которой усыпан частный пляж в Пантике. Только песок имеет обыкновение прилипать к мокрому телу, но это не имеет значения, когда тела нет, ни мокрого, ни сухого.

– Привет. – На него с ленивой улыбочкой смотрит юная дева в незначительном купальнике. Ромейский язык, смягчённый галльским грассированием… На правом плече сквозь загар проступает татуировка – две змеи, сплетённые косичкой.

Но она его уже не видит. Теперь она думает, что ей показалось, будто рядом на песок упал симпатичный парень, намеревавшийся завести приятное знакомство. Его не видит никто – ни тот престарелый оборванец, бесцельно бредущий по колено в прибое, ни два бойца в старинных эверийских касках и ромейских тогах, вооружённые снайперскими винтовками, ни группа бездельников, развалившихся неподалёку.

Песок не держит. Тело, которого нет, медленно погружается в него, как в то болото, на котором сосна. Когда песок окажется на уровне глаз, можно будет считать, что бред плавно переходит в сон, который надо будет срочно забыть, едва сознание из субъективной реальности вернётся в объективную…

27 августа, 7 ч. 22 мин., Монастырь Св. Мартына, келья № 6.

Звук доносился со стороны ноющего запястья и тяжким эхом отдавался в затылке. Водонепроницаемые, противоударные, с автоподзаводом – офицерские часы отличаются от прочих чрезмерной массивностью и слишком громким тиканьем. Если полсотни лет модель не меняется, значит, она стала частью традиций, ритуалов, можно сказать – воинским знаком различия, всё равно что орлы на погонах. Лежать было хорошо. К тому же явственно ощущалось, что тело на месте и в ближайшее время никуда оно не денется, а боль в затылке и в запястье рано или поздно должна пройти.

– А тебя, сын мой, за подобную выходку надо бы мухам скормить. – Приглушённый голос был едва слышен, но чувствовалось, что тому, к кому он обращён, очень скоро не поздоровится.

– А если бы сбежал…

– Туда бы и дорога! – Густой гневный баритон, похоже, принадлежал тому самому отцу-настоятелю, которым брат Ипат стращал агрессора. – И не стал бы он сбегать, если бы ты его силком сюда не потащил.

На сей раз инок промолчал, видимо, демонстрируя пастырю раскаянье и смирение.

– Соберёшь огурцы на двадцати грядках и засолишь. Бочки и приправы у брата завхоза возьмёшь. После вечерней службы пятьсот поклонов кому-нибудь из мучеников – сам выберешь. А тебе, отрок Саул, сто поклонов за попустительство и с засолкой помочь.

Торопливый удаляющийся топот возвестил о том, что иноки, в полной мере осознавшие свою вину, отправились исполнять епитимью. Но то, что настоятель примерно наказал их за содеянное, вовсе не обязательно должно было означать, будто он считал их действия ошибкой. На всякий случай следовало оставаться в бессознательном состоянии, пока… А что, собственно, пока? В конце концов, не на вражеской территории, и если просто встать и уйти, никто, кроме околоточного надзирателя или квартального пристава, не имеет права на временное задержание, а их, похоже, здесь нет и не предвидится.

– Ну, рассказывай, бродяга, чего тебе в обители понадобилось?

Бродяга… Бродяги бродят, а тут лежишь себе в позе трупа, никого не трогаешь… Приходить в сознание пока не хочется, да и лежать здесь ничем не хуже, чем на пляже, по крайней мере, никто не щебечет над ухом, и чайки не орут. А 18:00, наверное, уже произошло, и торопиться больше некуда.

Шершавая ладонь легла на запястье, и послышалось невнятное бормотание. Неужто настоятель решил от нечего делать помолиться за здравие незваного гостя? А может, просто бесов отгоняет, зелёненьких таких? Полезное дело, если заняться больше нечем, например, огурцы собирать…

Боль в затылке неожиданно угасла, а внутри грудной клетки начало растекаться приятное тепло. Ну прямо-таки чудеса Святого Коста… И струпья с тела его осыпались, и хворь живота его иссякла… Может быть, исповедаться, пока не выгнали? Трудновато, конечно, будет – за последние три года едва ли хоть однажды приходилось произносить подряд более десятка слов. Отчаянье – темница духа, бесконечная белая стена, великий грех, поскольку приходит оно, когда душа попускает телесным скорбям. Так, кажется, если память не подводит… Но глаза, пожалуй, стоит открыть.

– Ну вот и всё. И хватит тебе за хворью своей гоняться. – Настоятель легонько похлопал его по плечу и, судя по скрипу табурета, присел рядом.

По низкому сводчатому потолку неторопливо полз солнечный зайчик. Он казался невообразимо ярким, но не было ни сил, ни желания отвести от него взгляд или зажмуриться. От него исходил покой, тот самый, до которого, казалось, существовал только один путь – сквозь проклятое видение, сквозь сосну на болоте, символ Родины, увешанный лицами павших. Надо было встать и уйти – если соблазн слишком навязчив, в нём наверняка скрывается подвох, червоточина, западня. Всё кончается, и это пройдёт…

Но было поздно. Золотистое сияние уже разлилось по потолку, теперь оно было повсюду. Стоило закрыть глаза, и оно просачивалось сквозь веки. Исчезли окна, потолок, стены, на которых только что красовались лики святых, деяниями которых, видимо, и было прославлено это место. Значит, надвигающееся безумие решило сменить личину, чтобы подкрасться незаметно… Невидимого внутреннего врага потянуло на разнообразие. Испытание ужасом и бессильной злостью прошло. Началось испытание покоем, который, едва успеешь к нему привыкнуть, обрушится и похоронит останки разума под своими руинами. В невообразимой высоте распускались лепестки звёзд, а под хрустальным сводом небес перешёптывались голоса.

Надо только найти в себе силы не прислушиваться – это та же самая трясина, и если позволить ей поглотить себя, обратного пути уже не будет. Нельзя отзываться, иначе станешь частью этой, этого… Чего? И об этом лучше не думать. Наконец-то случилось то, чего ещё недавно так хотелось – каждый день, каждый час, каждую секунду. Покой и забвение стоят на пороге и стучатся в дверь. Стоит только сказать, что не заперто, что можно войти, и тогда… Тогда всё будет кончено. Нет! Надо уцепиться за что-нибудь – пусть даже за самые горькие воспоминания, за боль, за тоску, за отчаянье. Их всех тогда предупредили, что вероятность выжить невелика, но на самом деле её не было совсем. Погибнуть – означало выполнить задание, уцелеть – значило всё провалить. Во всей команде не было ни одного бойца, у которого оставались бы близкие родственники, почти за всеми числились грешки разной степени тяжести, а трое вообще угодили в Спецкорпус, выбрав из двух зол меньшее – пять лет безупречной службы или десять каторги. Классическое пушечное мясо, расходный материал, у каждого не менее двух нагрудных знаков «За честь и мужество», гроза трёх континентов. Нет, надо зарываться глубже… «И из вселенской глубины святые смотрят лики, храня покой моей страны – Соборной Гардарики…» – это он сам произносит, громко, как ему кажется, с выражением, стоя на небольшом возвышении – воспитанники младшей группы сиротского приюта № 958 дают концерт перед попечителями. То, что было раньше, уже давно стёрлось из памяти, и это к лучшему.

В невообразимой высоте распускались лепестки звёзд, а голоса, перекликавшиеся под хрустальным сводом небес, слились в один.

– …И скорбь тебя иссушает, и обида тебя гложет, и тоска до тебя добралась. И всех этих сестричек ты сам к себе цепями приковал. Отпусти их и живи в радости. Судьба тебя к нам привела, и Господь её надоумил. Может, останешься? Здесь место благодатное – душу исцеляет.

Огурцы, значит, будем собирать и солить их бочками… Занятие ничем не хуже и не лучше других. Только непонятно, с чего вдруг такое гостеприимство… То руки за спину заворачивают, а то… Кстати, о руках – неплохо бы выяснить между делом, где это брат Ипат так наловчился. А полковник Кедрач пусть ищет бывшего подчинённого, если ей приспичило. Попы, похоже, нелюбопытны, им-то что – пришёл странник, ушёл…

Солнечный зайчик на потолке впитался в побелку, и можно было повернуть голову – посмотреть на того, кто сидит рядом. Но табуретка, которую только что занимал настоятель, была пуста. Может быть, и его голос был обрывком сна. Последним. И только теперь настало время пробуждения.

ПАПКА № 1

Документ 1

Остров Сето-Мегеро открыт адмиралом Виттором да Сиаром в 2154 году от основания Ромы. Общая площадь около 6500 кв. км. До 2917 года – колония Ромейского Союза, с 2917 по 2970 г. – спорная территория, на которую претендуют Республика Даунди, Республика Корран и Наследное Президентство Сен-Крю. С 2931 по 2939 г. и с 2949 по 2980 г. на острове велись военные действия. С 2981 г. формально считается протекторатом Конфедерации Эвери. 72 % территории покрыто джунглями, с севера на юг остров пересекает горный хребет, наивысшая точка – г. Сквокуксо (две вершины – 3633 и 3178 м над уровнем океана). По данным на 2982 г., местное население отсутствует.

Краткий справочник «Острова». Равени, 2984 г.

Документ 2

Мария, мне до сих пор очень жаль, что ты не захотела принять участие в нашей экспедиции. Едва ли в этом мире найдётся хоть один человек, который мог бы похвастаться тем, что ему улыбнулась такая удача, которая выпала на мою долю. Я сейчас нахожусь почти на вершине блаженства, и лишь то, что тебя нет рядом, не даёт мне возможности признать своё счастье абсолютным.

Мария, мы нашли его! Я, честно говоря, рассчитывал лишь на приключение, которое развлечёт, даст возможность отдохнуть душой от серых буден. Но эта карта, на которую я наткнулся в архивах Морского департамента, оказалась настоящим сокровищем. Нашли мы совсем не то, что искали, но ЭТО несравненно ценнее сокровищ затонувшего галеона, который, как выяснилось, в своё время обчистил-таки Френс Дерни, хотя в отчёте адмиралтейству он утверждал, будто приказал затопить золото вместе с вражеским кораблём, поскольку пришлось принять бой с тремя ромейскими каперами. Каков хитрец! Потомки знаменитого корсара наверняка давно вложили эти денежки в акции, недвижимость и милые безделушки.

Но с тем золотом было бы больше хлопот, чем прибыли, и я, честно говоря, даже испытал некоторое облегчение от того, что его не оказалось на месте. Но то, что мы нашли, не снилось никакому Френсу Дерни! Когда это письмо доберётся до тебя, я, возможно, буду уже на полпути к дому, так что нет большого смысла доверять бумаге, которую будут лапать почтовые клерки, нашу с тобой тайну. Но когда я вернусь, ты узнаешь всё и, я уверен, будешь в восторге от тех перемен, которые сулит нашей жизни моя удивительная находка.

Навеки твой, Крис. 1 августа 2946 г.

Документ 3

Департамент Морского Транспорта Королевства Альби.

Марии Боолди, идентификационная карта № 36 876 980.

Ответ на запрос от 9-го сентября 2946 г.

Настоящим сообщается, что паровая яхта «Принцесса Кэтлин» (регистрационный № 34 777, порт приписки Камелот) 30 июля текущего года заходила в порт Сальви (Республика Сиар) и, приняв на борт запасы пресной воды, продовольствия и топлива, в тот же день взяла курс на Новую Александрию (Конфедерация Эвери). В указанном порту данная яхта не появилась. Сигналов бедствия с борта «Принцессы Кэтлин» не зафиксировано, предпринятые поиски результатов не дали. Постановлением Реестровой Комиссии Департамента Морского Транспорта от 31-го августа сего года № 2789 решено считать данное судно, а также весь экипаж и пассажиров без вести пропавшими.

Секретарь Реестровой Комиссии Стив Кросс.

Документ 4

Шплинт – Батону, 16 мая, 19–35.

10-го мая 2980 г. воинские подразделения Республики Корран (две мотострелковых бригады, батальон связи, сапёрный батальон, четыре артиллерийских дивизиона, две танковых роты) спешно покинули остров Сето-Мегеро, бросив в связи с недостатком плавсредств большую часть техники и вооружений. Накануне ни по агентурным, ни по дипломатическим каналам сведений о возможной эвакуации с острова Корранского воинского контингента не поступало. Более того, в период с начала апреля по 5-е мая Корранские войска практически завершили разгром полукомплектной парашютно-десантной дивизии НП Сен-Крю и вели успешные боевые действия против дуандийских диверсионных групп. По косвенным данным, причиной эвакуации стали слухи о том, что вулкан Сквокуксо может в ближайшее время проснуться.

Шифровальщик № 33.

Батон, передайте Шплинту, чтобы не занимался ерундой и предоставлял сведения только в рамках своего задания.

Зам. начальника 6-го сектора ЦАЦ[1] Тайной Канцелярии подполковник Ряба.

Документ 5

Расшифровка аудиозаписи показаний Анфима Кречета, младшего помощника штурмана сухогруза «Гремислав». 11.06.2980 г.:

«В ночь на 11-е мая загрузились мы в Сальви кофейным зерном под завязку, а наутро двинулись домой. Капитан ещё, помнится, трюмной команде пообещал премию выписать, если обеспечат 15 узлов вместо 14-ти с половиной.

Ну, короче – так короче… В общем, для краткости решили мы слегка зацепить Корранские территориальные воды, но там нас сторожевик шугнул. Отродясь там никаких сторожевиков не было, и на тебе.

Ну, по делу – так по делу… В общем, пришлось нам шлёпать мимо этого самого острова милях этак в семи. Я как раз с вахты сменился и вдруг слышу звон – стоп машина, а потом топот, аврал свистят, всех наверх, значит. Ну, я, как полагается, тоже наверх… А в море – кто на чём. Кто на доске, кто на пенопласте верхом, пара лодок тростниковых, а некоторые просто вплавь, как только акулы им ничего не отъели… В общем, приняли мы на борт человек этак сто, если не больше – это вам лучше знать, капитан их считал и уж доложил, наверное.

Ну, конкретней – так конкретней… В общем, там всякие были – и солдаты, но мы им, прежде чем на борт, приказали оружие выбросить, у кого было; и оборванцы какие-то, но у одного тоже пару гранат отобрали. Скажу по секрету: их матрос Кошка себе забрал, видно, рыбу глушить задумал, браконьер проклятый. И ещё там были эти – круглолицые плосконосые, коренные островитяне с бусами из ракушек. В общем, по-нашему из них никто ни слова, ни бум-бум. Только эти плосконосые все за борт попрыгали, когда мы мимо соседнего острова двигали. А что – привязывать их, что ли? Верёвки не напасёшься. Только одного удержать успели, потому как, по морскому кодексу, спасать положено без приказа, а чтобы за борт отпускать – тут без вышестоящего распоряжения никак…

Ну, не рассуждать – так не рассуждать… А настроение у них у всех так себе было. Они так и не ели ничего, аппетиту не было, пока мы их обратно в Сальви не доставили – только время потеряли. А того аборигена плосконосого капитан приказал запереть, видно, указание какое получил. Так что доставили мы его как положено, никто не проболтался. А нам тоже возле того острова не по себе как-то было, место порченое. Я, как до Новаграда дошлёпали, с таможни прямо в церковь пошёл, Святому Савве-Мореходу свечу за две гривны поставил…»

Документ 6

Выписка из отчёта сектора этнологии ЦАЦ ТК СГ от 17.06.2980 г. по делу № 821/177, гриф «Секретно»:

«…диалект, на котором изъясняется испытуемый, определён как разновидность нямри-урду-ученга (язык повелителей людей), на котором говорит большая часть коренного населения северо-западной части Южной Лемуриды. Имя испытуемого – Ляльялочеруппачакка (Временно Притихший Небесный Гром), принадлежит к племени Тахха-урду (Люди Зарослей). О сути явления сообщил следующее:

Бородатый человек, сошедший с большой лодки, поселился на склоне малой куксо (вероятно, груди) великой скво (женщины), плоть которой есть земля. Он построил хижину возле грохочущего молока великой скво (возможно, горной реки), и все урду (люди) поразились его бесстрашию. У него было много «затаившихся раскатов разящих молний» (вероятно, автоматических винтовок) и других диковинных вещей. Он помогал добрым урду против злых урду с железными головами, обтянутых зелёной пятнистой кожей (вероятно, солдат в касках и «хаки»). Однажды он бродил по каменоломням древних урду и разбудил сурового (злого, могущественного) духа Тлаа, и тот покорился ему. Потом этот человек стал стар и немощен, а потом умер, и пробуждённый дух Тлаа стал свободен (пуст, неприкаян). Нельзя жить на той земле, где есть дух, который могуч и пуст (неприкаян, свободен). И большим лодкам нельзя приближаться к земле великой скво, потому что неминуемая гибель настигнет тех, кто незваным ступил на этот берег, и разрушены будут их хижины в далёкой земле, и всех их близких ждут великие несчастья. На эту землю дух Тлаа допустит лишь тех, кто наполнит (пленит, утешит) его».