Читать книгу Игры падших - Сергей Юрьев - Страница 4

10 ноября, 10 ч. 45 мин. Исследовательская база Спецкорпуса близ посёлка Гремиха

– …и сам не знаю, что я тут делаю, кому и зачем понадобилось вбивать в ваши прелестные головки то, на что у вас мозгов точно не хватит. Предупреждаю вас заранее, одним разумом, даже если он есть, до этого не дойти. Я, честно говоря, не очень-то верю, что у вас вообще есть мозги. Вы слишком миленькие, чтобы я хотя бы мог заподозрить, будто вы хотя бы попытаетесь что-то понять. Но работа есть работа, а если уж за этим стоят интересы Отчизны, я постараюсь сделать всё, что в моих силах. – Доктор Сапа, если закрыть глаза, вовсе не казался тщедушным старикашкой с сильно прореженной седой шевелюрой, его голос звучал молодо и уверено, а в манере говорить было что-то вальяжное и одновременно завораживающее, настолько, что даже Яночка, эта мелкая стервочка, временами внимала его речам развесив уши. Порой она даже забывала медленно и плавно покачивать ногой. – Так. Что-то вас поубавилось с прошлого раза.

– Карга и Пышка отвалились, – тут же сообщила ему Яночка, поворачиваясь боком, так, чтобы её коленки были видны доктору из-за края стола. – На кичу отправили за неподобающее поведение.

На самом деле, старуха-знахарка уже пару дней жаловалась на недомогание, и её, похоже, просто отпустили восвояси, а генеральская вдовушка, державшая в Торжке подпольный салон по приворотам и заговорам, была внезапно уличена как шарлатанка и аферистка. К тому же выяснилось, что никакая она не вдова, а до сих пор формально находится замужем за проворовавшимся по мелочи капитан-интендантом, который уже пятый год пребывал в каторжных работах. Новости эти Лейле доверительно сообщил Маркел Сорока, видимо, всё еще желая придать своей персоне репутацию крайне полезного человека. Всё это, в общем-то, было похоже на правду, но откуда правду мог знать этот старый жулик…

– Я об этом не спрашивал, – равнодушно заметил доктор Сапа. – Мне всё равно, три вас тут или сто, если, конечно, все молчат. Итак, сегодня я с вами поговорю вот о чём: существует в природе состояние организма, именуемое трансом. Господа военные заявляют, что вам без него никак не обойтись, и я им, конечно, верю. Сначала я вам прочту маленькую лекцию, а когда закончим с теорией, займёмся практикой: посмотрим, способны ли вы вообще в него входить, а если способны, есть ли у вас хотя бы малейшая надежда, что вы сможете контролировать себя в этом состоянии.

– Не, у меня нет, – снова вставила фразу недавняя гимназистка. – Я с первой рюмки дурею…

Таня Кныш, стройная блондинка лет тридцати пяти, до сих пор хранившая почтительное молчание, неторопливо поднялась со стула, вполне профессионально залепила юной хулиганке увесистую оплеуху и так же спокойно вернулась на место. Та лишь втянула голову в плечи. Сопротивление было бесполезно – это Яночке подсказывал опыт, накопленный за последние несколько дней.

На тренингах доктора Сапы, Лейла чувствовала себя примерно так же, как в давние времена в начальных классах приходской школы для девочек, особенно теперь, когда от всей дамской составляющей группы осталось только трое.

– Так вот, о трансе, – продолжил доктор, с усмешкой глянув на насупившуюся Яночку. – Сам термин пришёл к нам из галльского языка и переводится как «оцепенение», «заторможенность» или «отрешённость», в зависимости от контекста. Этот факт, кстати, хоть и не имеет никакого принципиального значения, зато весьма показателен, поскольку большинство известных нам небылиц о магии и колдовстве пришли к нам именно из Галлии. Перевод, конечно, не отражает сути этого понятия, поскольку характеризует лишь внешние признаки этого состояния, да и то далеко не во всех случаях.

Яночка откровенно зевнула, даже не взяв на себя труда прикрыть рот ладошкой. Таня Кныш тоже погрузилась в какие-то приятные воспоминания, да и сама Лейла лишь сделала вид, что внимательно слушает, а на самом деле просто выбрала одну из блестящих пуговиц на вицмундире доктора и созерцала её, пытаясь бороться со скукой. Доктор Сапа мог говорить и с напористым задором, способным увлечь любого, даже самого скептически настроенного и циничного слушателя, а мог начать нести такую тягомотину, что все силы уходили на борьбу с приступами сонливости.

Итак, пуговица: диаметр – четверть вершка, выпуклая поверхность, рельефное стилизованное изображение птицы Сирин, глупая бабья рожа с глазами навыкат в венчике из собственных крыльев. По Уложению о знаках различия и форме одежды военных и гражданских чинов доктору полагалось носить пуговицы с «отпечатком лисьей лапы», а «птичка» полагалась чинам двумя рангами выше. Впрочем, это элемент формы не считался основным, поэтому на подобную вольность повсеместно было принято смотреть сквозь пальцы. Однако всё это даёт пищу для размышлений и основания для выводов: доктор явно озабочен карьерным ростом и вообще – человек с амбициями. Обычно в таком возрасте, а ему едва ли меньше шестидесяти, люди уже не помышляют о карьере, а большинство начинает жить воспоминаниями. Значит, у доктора Сапы до сих пор нет особых проблем со здоровьем, едва ли есть близкие, которым он хотел бы отдавать силы, время и душевное тепло, и ещё он едва ли считает, что его достижения оценены по заслугам, а заслуги должным образом вознаграждены.

– …в разной степени. К наиболее внушаемым людям вовсе не обязательно применять какие-либо специфические технологии. Чтобы изменить собственные планы, поменять своё мнение на противоположное, впасть в транс, наконец, им достаточно просто получить извне соответствующий посыл, подкреплённый уверенной интонацией. Такие люди, кстати, обладают перед прочими большими преимуществами – они, как ни странно редко страдают болезнями психосоматического характера, каковых по статистике у нас более восьмидесяти трёх процентов от общего числа…

Пух-пух-пух – раздаётся негромкое ритмичный звук, как будто где-то далеко некто размерено и неторопливо бежит по песчаному пляжу. Ну, конечно – это доктор похлопывает пластмассовой линейкой по спинке мягкого кресла. Похоже, он сам себе аккомпанирует, а речь становится всё более ритмичной, слова постепенно теряют связность, а повествование утрачивает какой-либо смысл.

– …лошади, коровы, муравьеды, хомяки – все они субъекты лёгкого внушенья. Хищники серьёзней – им известна цель, их не озаботит взгляд в глаза стихии…

Яночка уже привалилась к спинке стула, глаза её затянулись поволокой, а белая лакированная туфля с левой ноги, раскачивающейся в такт стуку, уже едва держится на большом пальце. Наверное, когда туфля грохнется об пол, это выведет её хозяйку из транса. Интересно, что ей сейчас пригрезилось – лошади, коровы, муравьеды или хомяки?

Лейла даже испытала лёгкое чувство зависти. Всех сотрудников Секретной Службы периодически тестировали на внушаемость, и у Лейлы в этой графе был стабильный ноль, что говорило о стопроцентной профпригодности по данному параметру. Значит, доктору Сапе придётся сегодня испытать небольшое разочарование: одна из «носительниц куриных мозгов», на которых он по велению Родины тратит своё драгоценное время, не поддастся его гипнотическому дару, даже если у него глаза от натуги из глазниц вылесут. Однако в сон действительно клонит… Но с этим можно бороться – есть масса способов поддержать в себе бодрость духа. Духа, духа, духа… Такие пристрастия как стремление властвовать, подавлять чужую волю, одерживать верх над тем, кто даже не бросает тебе вызова, имеют оборотную сторону – за ними стоит и вечная неудовлетворённость, и неспособность радоваться тому, что имеешь. Надежду подменяет вечная жажда, не поддающаяся утолению. Эта жажда позволяет достигнуть многого, но достижения не идут впрок. Вывод: доктор Сапа – несчастный человек, но его почему-то не жаль.

Таня Кныш, кажется, окаменела, и её длинные золотистые локоны, которые слегка покачивает воздушный поток от вентилятора, теперь никак не сочетаются с неподвижным лицом и остекленевшими глазами. Теперь она похожа на великолепно исполненный манекен.

– …бывший когда-то предметом её вожделенья. Как ни старайся, как не усердствуй спастись, нет ничего безопасней движенья навстречу грозным предвестиям, нам устилающим путь прямо по кромке рябых облаков, расцарапавших небо. Как ни старайся, на них не оставить следа…

Голос его теперь стал подобен далёким громовым раскатам, и, как ни странно, слышать его приятно, хотя смысл сказанного ускользает, растворяется в лёгких перистых облаках с алой каймой отражённого света закатного солнца. А может быть – рассветного? Если так – то это меняет дело.

– …и сон вашего разума порождает чудовищ, и всё, что вам остаётся – это постараться укротить их, подчинить своей воле. Но откуда взяться воле, если разум спит…

На неглубоком снегу – вереница чьих-то следов, теряющихся за серым камнем, осколком скалы, свалившимся откуда-то сверху. Одна нога босая, другая – в туфле на невысоком каблуке и с заострённым носком. Большие рыхлые снежные хлопья медленно планируют с невидимого неба, из бесформенного нагромождения серых комков клубящегося тумана, похожего на поросший сталактитами свод пещеры. Слева – покрытая мелкими трещинами скала, уходящая отвесно вверх – в бесконечность. Справа – ничего, просто пустота, которую то и дело пересекают стремительные тёмные росчерки невидимого пера и тут же растворяются без следа. Где-то вдалеке шуршат раскаты грома, и холодно…

Лейла льёт лиловый ливень, след лазурный оставляет, слабым пламенем пылает, белым облаком плывёт… Кто такая Лейла? Неважно. Вообще нет ничего такого, что бы имело значение, наверное, кроме того, что холодно – это неприятно, это надо срочно исправить.

Скала начала мелко дрожать, паутина трещин стала гуще, из них повалил сухой пар, и в его струях мгновенно гибли снежные хлопья, а вместе с ними начали таять и следы.

Она полетела вдоль отвесной скалы, не отрывая взгляда от тающих следов, и снова откуда-то из пустоты пахнуло морозным воздухом. Снег становился всё глубже, и вскоре следы превратились в глубокую борозду – кто-то ломился вперёд, проваливаясь по пояс в сугробы. Теперь скалы громоздились с обеих сторон, тропа вела вверх, вихляя из стороны в сторону, и вдруг исчезла, как будто тот, кто её проложил, вдруг утонул под снежным настом.

– Ты чего за мной тащишься?! – знакомый голос раздался сверху, и, посмотрев туда, откуда он доносился, Лейла увидела сидящую на ветвях мёртвого дуба птицу Сирин со слегка припухшим личиком Яночки, мелкой наглой твари. Она прикрывала лицо от ветра пёстрыми куриными крыльями, судорожно вцепившись в ветку когтистыми лапами. – Иди-ка ты взад, а то с тобой будет то же самое.

– Что будет? – удивлённо спросила Лейла и не узнала собственного голоса.

– Что будет, что будет, – передразнила её Яночка. – Не видишь что ли?

Лейла увидела. Прямо перед ней возвышалось изваяние – восковая фигура Тани Кныш замерла внутри ледяного кристалла, распавшаяся на части во множестве сверкающих граней.

– Сама не боишься? – вполне резонно поинтересовалась Лейла.

– Нет уж, я, пока с этими гадами не разберусь, хрен отсюда уйду.

– С какими гадами?

– А хрен ли они мою подругу сукой обозвали! – Птица Сирин приложила крыло к бровям на манер богатыря, вглядывающегося в дали басурманские. – А вон и они. Ползут, придурки.

Они стояли по пояс в снегу, затравлено озираясь, – тощая классная дама в синем деловом костюме с кружевным воротничком, сорокалетний амбал с квадратным подбородком, в белой рубашке и брюках на оранжевых подтяжках, и упитанная старшеклассница в серой гимназической форме.

– Господин старший наставник! – Увидев рядом с собой взрослых, гимназистка решила пока не падать в обморок. – Мадам…

– Влад, ущипните меня! – Классная дама вцепилась в подтяжку амбала и держалась за неё, как утопающий за соломинку.

– Размечталась, крыса! – немедленно среагировала Яночка, скрестив крылья на груди. – А есть у тебя за что щипать-то?

– Ой, смотрите-смотрите! – гимназистка указала пальцем на птицу Яну и тут же начала всхлипывать. При этом лицо её побледнело так, что крупные конопушки возле носа почти исчезли, зато на щеке проступили три красных полосы. По всему было видно, что только оцепенение мешает ей немедленно перейти на крик.

– Видишь, у неё морда расцарапана? Это я постаралась, – радостно сообщила Яночка, обращаясь к Лейле, парящей рядом белым облаком.

– Бред какой-то, – выдавил из себя амбал, разговаривая явно с самим собой. Во всё, что происходило вокруг, он, похоже, не верил.

– Я вам, сволочам, до пенсии сниться буду, – пообещала Яна и зашипела, словно змея, готовая к броску.

– Ну, хватит! – Лейла почувствовала, что дело добром не кончится, и легла полосой тумана между распоясавшейся пташкой и её потенциальными жертвами.

– Нет, не хватит! – возразила Яночка, расправила крылья, обнажив маленькие груди, торчащие из перьев, и бросилась вперёд.

Лейла пролилась тёплым дождём. Крылья метнувшейся на недругов птицы намокли и тут же обледенели, она плюхнулась в тающий нег, не долетев до цели, и дальше двинулась пешком. Впрочем, идти было уже некуда – впереди был только ледяной кристалл, внутри которого оживала восковая фигура Тани Кныш. Лёд тоже плавился, а там, где под тающим снегом должны были появляться проталины, обнажалась всё та же пустота. Через пару мгновений сухой снежный наст превратился в тонкую ледяную корочку и провалился под непомерной тяжестью. Теперь они летели вниз сквозь пустоту и безмолвие, и только птица Сирин пыталась размахивать крыльями, надеясь найти опору в несуществующем воздухе…

– …но есть одно, на мой взгляд, неопровержимое доказательство. Едва ли кто-то из вас силён в математике, так что придётся вам верить мне на слово. Лишь ничтожная часть математических моделей может считаться верной для материального мира и находит своё отражение в физических явлениях…

Доктор Сапа по-прежнему стоял за своим креслом, отбивал ритм всё той же линейкой, но сам отсутствовал в аудитории. Его зрачки закатились под приспущенные веки, лицо побледнело, рот открывался, как у рыбы, выбросившейся на берег, и артикуляция совершенно не соответствовала тем словам, что выплёскивались из его гортани.

– Дрыхнет! – сообщила Яночка, поднимаясь со своего стула. – Эй, доктор, с добрым утром! – крикнула она ему прямо в ухо.

– Дура, отойди от профессора! – потребовала Таня Кныш с мягкой угрозой в голосе. – По звонку всё равно очнётся.

– Да я ничего…

– …и существует огромное необозримое математическое пространство, которое не имеет и не может иметь ничего общего с привычной для нас логикой и материальным миром вкупе со всеми доступными пониманию причинно-следственными связями. Например, закон сохранения материи полностью противоречит даже обычной арифметике, поскольку сама возможность умножения на ноль сводит его на нет…

– Довели мы его, – сердобольно заметила Таня, обращаясь к Лейле. – И будить жалко. Мне вот тоже сон скверный приснился: как будто эта дрянь мелкая, – она кивнула на Яночку, – на меня дыхнула и заморозила, в ледышку превратила.

– А ты руки не распускай.

– Заткнись.

– …и из всего вышесказанного можно сделать единственно возможный вывод: математические конструкции, не имеющие физического выражения, принадлежат к сфере того, что мы называем божественным, и того, что мы именуем чертовщиной. Так что любое магическое или просто аномальное явление вполне поддаётся математическому анализу, но, увы, результаты, которые позволяет нам получить наиболее точная из наук, в высшей степени абстрактны. – Из динамика, висящего над дверью, донеслась соловьиная трель, и доктор Сапа, вздрогнув всем организмом, распахнул глаза.

– Доктор, я всё поняла, – немедленно воскликнула Яночка. – Транс – это такой кайф!

12 ноября, 9 ч. 05 мин. Главный штаб Спецкорпуса

– Нет, совещаться мы сегодня ни о чём не будем. – Генерал Сноп обвёл собравшихся за круглым столом взглядом, который ничего хорошего не сулил. – Просто доложите по очереди, что у нас новенького стряслось за последние пару деньков. Посвятите уж старика…

Два дня назад у командующего Спецкорпусом случилось недомогание. Какой именно недуг его одолел, никто не знал, поскольку бригада врачей, поправлявших ему здоровье, получила строжайший приказ не распространяться. Зато почти всему штабному персоналу было доподлинно известно, что в верхнем ящике его стола лежит очередное прошение об отставке, на котором не была проставлена лишь дата.

– Думаю, начать стоит с кадрового вопроса, – осторожно предложила Дина. Она ещё со вчерашнего вечера вынашивала планы побыстрее свернуть утреннее совещание – во-первых, потому что оно всё равно уже никак не могло повлиять на ход событий, а во-вторых, она не слишком поверила в то, что генерал достаточно оправился от болезни. – Майор, вы готовы?

– Всегда готов! – Майор Сохатый поднялся со стула, одёрнул френч и начал докладывать: – На данный момент первый круг подготовки прошли семьдесят шесть кандидатов, это – не считая тех шестнадцати, кто, минуя учебный центр, был направлен непосредственно в лагерь. Ещё семеро, в принципе, готовы ко второму кругу, но пока не нашлось формального повода…

– А вы, голубчик, и не ищите, – прервал его командующий. – Когда Родина в опасности, не до формальностей, знаете ли. Пусть это будет полный произвол. Сами же говорили, чем страшнее условия, в которых они окажутся, тем быстрее у них проявятся способности, тем быстрее команда сформируется. Разве не так?

– Так-то оно так… – замялся майор. – Только как бы всё это нам потом боком не вышло. А вдруг в итоге обретём не защитника, а врага? Одно дело, когда всё можно представить судебной ошибкой или свалить на сволочь-коменданта, совсем другое – когда это будет явная ничем не прикрытая травля. Последствия могут наступить раньше, чем мы успеем объясниться.

– Да уж, если и нарушать закон, то лучше делать это на законном основании, – вставил реплику Егор Гусля, действительный тайный советник, куратор операции «Седьмица» от личной канцелярии Верховного Посадника. – Иначе народ не простит. Да.

– Майор, продолжайте, – поторопила Дина Сохатого. – Только покороче. Переходите прямо к аномальным проявлениям.

– Всем или наиболее значимым?

– Наиболее…

– Самсон Лыко, по прозвищу Буй-Котяра, 46 лет, уроженец посёлка Курочки Кемской волости Тиверского уезда, житель… Язычник. Каким-то образом изменил код своей идентификационной карточки, хранящейся в сейфе начальника колонии.

– Личный код? – обеспокоено спросил генерал-майор Степан Клён, представитель ГУ Внутренней Стражи при штабе операции.

– Нет, – торопливо успокоил его майор. – Изменилось состояние счёта. Прибавилось пять тысяч гривен, причём по линии Государственной рассчётно-кассовой системы не зафиксировано никаких денежных переводов на его идентификационный номер. Трижды проверяли всю систему.

– Непонятно, зачем язычнику, да ещё и на зоне, деньги.

– Указанная сумма перечислена на предъявительский счёт, который по агентурным данным принадлежит двоюродной племяннице начальника колонии штаб-майора Тихого. По версии наших стукачей, извиняюсь – наблюдателей, за указанную взятку заключённому № 93 перестали чинить препятствия в отправлении языческих ритуалов и даже выделили место для временного капища.

– Кого просили, того и получили! – немедленно вступился за честь своего ведомства приглашённый на совещание генерал-майор Внутренней Стражи. – Сами же просили отобрать отморозков для лагерной охраны. По всей Восточной Тайге собирали всех, в отношении кого было начато служебное расследование по обвинению в неоправданной жестокости и мздоимстве.

– А вас, голубчик, и ваше ведомство никто и не упрекает, – заметил командующий Спецкорпусом. – Наоборот, лично я считаю, что с этой задачей вы справились наилучшим образом. Думаю, не лишним будет напомнить, что нам необходимо создать для них невыносимые, нечеловеческие условия, чтобы те, кто может, в кратчайшие сроки… Ах, да! Я это уже говорил.

– Ваше Высокопревосходительство, вы как себя…

– Скверно, голубушка, скверно, – не дал Дине договорить генерал Сноп. – А в моём возрасте никто себя хорошо не чувствует, так что – здоровье в норме. Ладно, вы поговорите, а я послушаю. – Он расстегнул верхние пуговицы кителя, постарался изобразить добродушную улыбку.

– Вчера интересный феномен наблюдался на занятиях доктора Сапы в женской подгруппе шестого подразделения, – продолжил доклад майор. – После введения в транс, все три испытуемых наблюдали одну и ту же картину. А сегодня утром пришла информация, что в новаградской гимназии № 177 госпитализированы в психиатрическую лечебницу три человека – классная наставница Инна Водолей, организатор культурно-массовой работы Влад Коростель и ученица десятого класса Юлия Хомчик. Все трое одновременно потеряли сознание, хотя и находились друг от друга на значительном расстоянии, и симптомы, проявившиеся вскоре после приведения их в чувство, оценены как, – майор достал из кармана скомканный лист бумаги, расправил его и приблизил к глазам, – параноидальный бред, возникший на почве психического расстройства, вызванного внезапным потрясением. Все трое тем или иным образом были причастны к отчислению из гимназии нашей курсантки Яны Вербы. Припадок с ними случился именно в то время, когда курсантки Яна Верба, Лейла Кунь и Татьяна впали в транс на тренинге доктора Сапы. Причём две последние дали верное описание трёх пригрезившихся им субъектов, хотя никогда прежде с ними не встречались.

– Так что, нам, выходит, вся троица годится? – живо поинтересовался генерал Сноп.

– Кто будет способен осуществить миссию, это, господа, не нам решать, – напомнил Никола Плавун, директор Исследовательского Центра. – Всё решит третий этап отбора, и здесь от нас уже ничего не будет зависеть.

– Какой ещё третий этап? – Дина с явным непониманием уставилась на своего заместителя. – Почему я не в курсе?

– В лагере прекрасные условия для того, чтобы у людей могли проявиться интересующие нас способности, но они должны будут сдать экзамен.

– Какой ещё экзамен? Вы случайно не бредите? – Дина меньше всего ожидала, что доктор Плавун, гражданский служащий, будет пытаться внести какие-то коррективы в тщательно продуманный, утверждённый на самом верху план, да ещё и на совещании у командующего.

– Прошу прощения, но это элементарно. – Директор поднял верх указательный палец. – Если за колючей проволокой действительно сложится Седьмица, вы думаете, их там что-то удержит? Извините, но никакие ограждения, никакие пулемётчики на вышках, никакие минные поля их не остановят. Вы что, думаете, всё так просто – они нашли друг друга, мы дарим им свободу, и они, обуреваемые непреодолимым чувством благодарности к Великой Родине, резво бросятся исполнять распоряжения высокого начальства?! Нет, дорогие мои! Если всё случится, как мы задумали, не приказывать вам придётся, а просить, в лучшем случае – пытаться убедить. А если в Седьмице окажутся асоциальные элементы? Наверняка ведь окажутся – их там, в лагере, не меньше трети. Так что не удивляйтесь, если, прежде чем они позволят с собой поговорить, от караульных помещений и казарм останутся только головёшки. Одно хорошо: если их действительно караулит такое отребье, как господин генерал Внутренней Стражи изволили доложить, то это можно будет считать не слишком большой жертвой. Давайте смотреть правде в глаза! Мы пытаемся породить монстра, и самое сложное в этом деле – найти с ним взаимопонимание.

15 ноября, 15 ч. 10 мин. В трёхстах пятидесяти верстах к северо-востоку от Гремихи

– Ты чем-то обеспокоен, Сохатый-аяс? – Айна уже почти полчаса неподвижно стояла к нему спиной и смотрела на медленные холодные волны, набегающие на каменистый берег. Ветер сбил с её головы меховой капюшон и трепал её жёсткие пепельные волосы, сплетённые во множество тонких косичек.

Майору было зябко на неё смотреть, холод пробирал его самого сквозь шинель, китель и тёплое бельё, но он не решался поторопить дочь охотника Лайсы. Сейчас его больше всего удивляло, как Акай-Итуру вообще удалось уговорить родичей отпустить Айну с каким-то большеглазым. Впрочем, скорее всего, он никого и не уговаривал – просто сказал, что так угодно Хой-Маллаю, или пригрозил, что Хакк, чёрная душа, поселится рядом с ютом и будет по ночам прокрадываться в сны… Шаман даже не спросил его ни о чём, – просто сказал, что давно ждал Сохатого-аяса и добрый знак, что он пришёл именно сегодня, а не вчера и не завтра. Айна сидела на ступенях высокого крыльца его юта, набивала старику трубку, и два баула с вещами стояли рядом, уже упакованные.

– Ты чем-то обеспокоен, Сохатый-аяс? – повторила Айна свой вопрос, по-прежнему подставляя скуластое лицо холодному ветру.

– Я? – Майор слегка помедлил с ответом. – Да…

– Тебе жалко меня?

– Да. Я не знаю, что тебя ждёт. Да и вообще неправильно это – отправлять детей на войну.

– На войну? – Казалось, Айна слегка удивилась. – Не бойся. Хой-Маллай сказал, что я буду жить долго. Я стану бабушкой всех йоксов.

– Кто сказал? – Теперь настала его очередь удивляться. Слухи о том, что древнее божество, прародитель всех йоксов, до сих пор беседует со своими потомками, доходили до него и раньше, но примерному прихожанину и гражданину не пристало принимать всерьёз всяческие суеверия. – Он сам тебе сказал?

– Он сказал: если я не пойду с тобой, Сохатый-аяс, йоксов не будет, а тех, кто останется, уведёт Хакк, а потом погаснет небесный костёр, греющий души предков.

– И ты веришь?

– Дело не в вере. Я знаю. Хой-Маллай – маленький бог, но даже у маленьких богов хватает сил, чтобы не лгать. Хой-Маллай – маленький добрый бог. Но он сильный. Лгут только слабые.

Майор не нашёлся, что ответить, но Айна, похоже, и не ждала ответа. Всё было сказано уже давно. Ещё на пути из Витязь-Града, когда за окнами купе стремительно пролетали белые огни, она заявила, что знает больше, чем можно сказать. Можно было как угодно относиться к её словам, но там, в становище Лай-Йокса, Акай-Итур сказал ему напоследок: сто шаманов не помогут – она поможет, она видит без бубна, она слышит без колотушки, она умеет говорить не только с Хой-Маллаем, но и с Большим Белым Богом.

– Я пойду затоплю печь. – Майор оглянулся на приземистую хибару, сложенную из потемневших от времени брёвен. Её перетащили сюда за пятнадцать вёрст и собрали на месте, которое указала Айна, даже не потрудившись объяснить, почему здесь, а не сотней аршин к югу, за холмиком, прикрывающим от ветра. Но сейчас казалось, что эта вросшая в землю избёнка простояла здесь пару сотен лет.

– Нет, Сохатый-аяс. Я сама. А ты уходи. И больше пусть никто сюда не приходит, пока я не позову.

– Пойдём, я хотя бы покажу тебе, что где лежит.

– Не надо. Сама найду.

– Там телефон. Если что-то понадобится…

– Не надо. Убери телефон.

– Но как же ты сообщишь о том, что гости прибыли?

– Никак. Ты сам узнаешь.

Вот и всё. Теперь она останется наедине с этим ветром, с этим студёным морем, с этими заснеженными холмами, поросшими чахлой лиственницей, с этим серым небом и с ожиданием…

Очередная волна едва не докатилась до гусениц вездехода, который стоял на прибрежной гальке, и водитель едва успел отпрыгнуть, чтобы не зачерпнуть сапогами ледяную воду.

– А если они сюда не придут? – спросил он на всякий случай. На самом деле он просто тянул время – от одной мысли, что Айна останется здесь одна, становилось ещё холодней.

– Они придут. Я знаю.

– Откуда? Хой-Маллай сказал?

– Нет, просто знаю.

Свидетельство третье

Лет двести назад в конунгате Копенхальм жил ныне почти забытый сказочник Нильс Хансен. К тому времени потомки грозных воителей, свирепых морских разбойников уже давно превратились в сыроделов и ростовщиков, лавочников и портных, ткачей и трубочистов. Потомки суровых эрлов стали владельцами свиноферм и мануфактур, отдавшимися всей страстью горячих сердец подсчёту барышей. Единственным, что у них осталось от предков, были хранящиеся в чуланах ржавые доспехи и легенды о давних грабительских набегах и кровавых сварах, которые по прошествии времени стали именоваться славными подвигами.

Сам Нильс Хансен был сыном нотариуса и после смерти отца унаследовал добротный дом с окнами, выходящими на Кронхельский залив, скрипучую крытую повозку, которая служила передвижной конторой, пару полудохлых кляч, маленькую жаровню для варки сургуча и большую круглую печать, которая стала ему верной кормилицей до самого конца его скучной размеренной жизни, такой же, как и у большинства подданных доброго конунга Густава VIII.

Единственным развлечением, которое он мог себе позволить, кроме воскресных посещений церкви, были прогулки по набережной, где он мог раскланиваться почти с каждым встречным, поскольку почти все жители окрестных кварталов пользовались его услугами.

Он был скромным клерком, никогда не покидавшим Копенхальма, но в его жилах всё ещё текла кровь морских бродяг, видевших берега обеих Лемурид задолго до Роба Эвери и Виттора да Сиара, беспощадных воителей, свирепых морских разбойников, одно упоминание о которых когда-то повергало в ужас жителей прибрежных городов Альби и имперских провинций. Ему, как и большинству его сограждан, не было суждено отправиться в дальнее путешествие, участвовать в сражениях, охотиться на бизонов, ездить на слонах, но душа его восставала против обыденности и творила миры, полные чудес, отваги, злодейств и благородства. Теперь, через двести лет после его тихой смерти в окружении скучающей родни, книги Нильса Хансена включены в университетские курсы истории литературы, но почти не переиздаются, возможно, потому, что сказки, которые он написал, кажутся нашим современникам слишком жестокими, для того чтобы читать им детям на ночь. Но, возможно, есть и другая причина того, что мы боимся заглянуть под потёртые переплёты: всё, что там написано, слишком похоже на правду, невиданную, невозможную, невообразимую, но всё-таки правду.

Он прожил почти семьдесят лет, и родственники, собравшиеся у его смертного одра, в один голос утверждают, что, перед тем как испустить дух, дедушка Нильс улыбнулся и прошептал: «Держись, Сигурд. Я иду!» Потом, когда перед погребением с его тела стянули простыню, которая, по мнению родственников, была слишком хороша для мертвеца, оказалось, что его старческая рука сжимает меч, сотни лет провалявшийся в кладовке, причём, никто не признался, что приносил ему это древнее оружие, а сам он уже несколько дней не поднимался с кровати.

Меч решили оставить в гробу, скорее для того чтобы избавиться от вещи, во-первых, ненужной, а во-вторых, внушающей суеверный страх своим необъяснимым перемещением в пространстве. Вскоре опасения родственников покойного нашли подтверждение: плотник, пристраивая к гробу крышку, вдруг заметил, что на клинке выступили пятна чёрной крови, и все участники похоронной процессии почуяли явственный запах серы. Возможно, плотник был нетрезв, и всё это ему пригрезилось, но едва ли полпинты бренди, выпитые им накануне, могли довести сорокалетнего коренастого мужика до подобного умопомрачения.

Итак, Сигурд! «Тот самый Сигурд, перед которым любые владыки склоняли свои знамена. Его немногочисленной дружины боялись все – и варвары севера, и горожане юга, и даже бесстрашные бароны Серединных земель. У любого из его воинов на шлеме было не меньше десятка серебряных заклепок, каждая из которых означала победу в воинском турнире. Каждый из них носил на мизинце левой руки хотя бы один перстень с изумрудом, означавший, что его хозяин сокрушил в честном бою хотя бы одного великана».

Сигурд-воитель, герой многих сказок, вышедших из-под пера Нильса Хансена. Едва ли это исторический персонаж. Даже собирательным образом его можно считать с большой натяжкой, поскольку сила его невообразима, воинское искусство бесподобно, авторитет непререкаем. Однажды, на заре своей карьеры, он добыл некое Кольцо, которое делало его почти неуязвимым, поэтому его доблесть и самоотверженность автор описывал с немалой долей иронии. И ещё он ненавидит ведьм, колдунов, драконов и прочую нечисть. Он редко обнажает свой меч, когда кто-либо из людей оказывается на его пути, он щадит даже разбойников, если те дают ему слово никогда не возвращаться к своему кровавому ремеслу. Зато гномов, водяных, русалок, троллей, василисков и бесов истребляет, даже не спросив, как их зовут, даже если ему ничего не известно об их злодеяниях. Казалось бы, жизнь Сигурда-воителя полна благородных поступков, подвигов, риска и самоотверженности, но автор почему-то ни разу не отозвался о нём сколько-нибудь благожелательно. Он именует его «неуёмным», «жестокосердным», «безумным», «обуянным гордыней» и т.д. Наоборот, Нильс Хансен, кажется, сочувствует самым безобразным созданиям, которые оказываются жертвами великого воина. Например, ведьму, которая держала в страхе несколько селений, грозя навести порчу на детей и неурожай, если её кто-то тронет, он называет «несчастной», «бедной», «обиженной», а двухголового крылатого змея, который стал очередной жертвой Сигурда, пытаясь её выручить, именует «славным», «храбрым» и «простодушным». Кстати, после того, как герой Хансена убил-таки ведьму, все её угрозы начали приводиться в исполнение и виновным во всём, в конечном итоге, оказался сам Сигурд.

Возможно, чтобы понять причину неприязни автора к своему герою, нужно лишь внимательно прочесть его сказку «Хвост и рога», рукопись которой сохранилась только в черновике, скорее всего, потому что набело он не решился её переписать.

Итак, Сигурд-воитель ехал на своём верном скакуне по лесистым холмам Северного Йёринга, дружина от него, естественно, отстала, и вдруг передние ноги коня подкосились. С трудом удержавшись в седле, Сигурд заметил, что из ложбины выглядывает тролль, удивлённый тем, что заезжий воин не свалился на камни, сломав себе позвоночник. Само собой разумеется, между ними начался поединок, они загоняли друг друга в землю то по колено, то по пояс. Конечно, тролль, поскольку он и так был нежитью, ничем не рисковал: в случае поражения он бы просто был низвергнут туда, откуда пришёл, и получил бы взбучку от начальства. Этим можно было объяснить и его отвагу, и его упорство.

В конце концов, Сигурд решил, что сила тролля в рогах, и отрубил ему рога. Однако тролль не ослаб и продолжал биться с прежним пылом. Тогда Сигурд сделал вывод, что сила противника в хвосте, и отсёк ему хвост молодецким ударом, но сломал при этом свой булатный меч. Тролль, видимо, решив, что связываться с психом – себе дороже, покинул поле битвы и скрылся за холмами. Как только миновала опасность, тролль сообразил, что в таком виде, без рогов и хвоста, ему никак нельзя появляться в Пекле и уж тем более попадаться на глаза Хозяину. Ему теперь оставалось только одно: поселиться среди людей, прикинувшись человеком. Чтобы никто не заподозрил, кто он такой на самом деле, троллю пришлось заняться мелкой торговлей, купить дом, жениться и, как все, три раза в неделю посещать церковь, а по субботам сидеть в кабаке. Шли годы, тролль уже почти забыл, кем он был когда-то, и только приходившие издалека вести о новых подвигах Сигурда не давали ему покоя. Но настоящей трагедией для него стала весть о гибели великого воина в пустыне Тар. Теперь у него не осталось ничего, даже возможности отомстить своему обидчику, поломавшему ему былое существование, полное «приключений, счастливого безрассудства, свободы и наслаждений». Оставалось только одно – настичь Сигурда на Том Свете. Если бы он мог вернуться в Пекло, сейчас он смотрел бы, как весёлые бесы жарят на медленном огне грешную душу его обидчика, а теперь ему предстояла лишь никому не нужное бесконечное подобие жизни, от которого нигде нет спасения. Однажды он спросил у странствующего монаха, как можно убить беса, и тот ему ответил, что это не так уж и трудно – достаточно плюнуть ему под хвост и стукнуть промеж рогов Нерукотворным Писанием. Но, поскольку ни рогов, ни хвоста у него не было, даже такую смерть ему не суждено было принять. И тогда тролль решил исповедоваться и рассказал пилигриму всю правду о себе, зная, что бродягам в рясах свойственно милосердие, и они могут пожалеть кого угодно, даже самого отпетого грешника.

И монах сказал ему: «Твоя тёмная душа успела обрасти человечиной, и если убить в тебе тролля, наверное, что-то останется. Попроси Господа о милости, и он отчистит твоё нутро от копоти Пекла. Тогда, может быть, ты станешь человеком, состаришься и умрёшь, как все люди…»

Вскоре выяснилось, что странник – тоже не человек, что он – ангел, спустившийся на землю, чтобы на своей шкуре почувствовать искушения и скорби земные.

А кончилось всё тем, что тролль, превратившись в человека и обретя душу, далеко не сразу расстался с желанием увидеть муки своего недруга. Лишь дожив до старости, чувствуя приближение смерти, он вдруг осознал, что не желает видеть ничьих мучений, а предвкушение мести утратило былую сладость. Зная, что всё равно попадёт в Пекло, он приказал слугам положить в свой гроб меч, чтобы, встретившись с тамошними рогатыми и хвостатыми тварями, повторить подвиг Сигурда.

В том, что на узкой грязной улочке слякотным вечером встретились ангел и бес, Нильс Хансен, кажется, не находит ничего необычного. Ещё будучи сравнительно молодым человеком, сидя в таверне, он порассказал приятелям и соседям немало историй, удивительных и страшных, а иногда даже старался убедить добропорядочных подданных мирного конунга Густава, что всё это – чистая правда. А вот о том, что он записывал свои байки, при жизни Нисльса Хансена не знал никто. Через несколько лет его внук, тоже нотариус, нашёл дедовские тетради, прочёл их и (не пропадать же добру), отнёс знакомому издателю. В те времена ещё были в чести легенды о славных подвигах доблестных эрлов, и сказки Нильса Хансена едва ли могли ужаснуть даже самого впечатлительного ребёнка. И всё-таки, если принять во внимание случай, произошедший на похоронах самого сказочника, начинаешь осознавать, сколь призрачна грань между иллюзией и реальность, между сказкой и былью…

Из лекции Гуго Стилло, профессора натурфилософии Новокарфагенского университета