Читать книгу Стоит ли об этом? - Сергей Юрьевич Катканов - Страница 12
Мы плывём на самоходке
Машинное отделение
ОглавлениеМой отец – хозяин машинного отделения, и я спускался сюда довольно часто. В машинном отделении стоят два огромных двигателя и два не очень больших. Это вспомогачи. Отец научил меня заводить вспомогач, я учился старательно, но… относительно машинного отделения у меня всегда была своя маленькая тайна, мне здесь никогда не нравилось.
Вот я нажал красную кнопку, потянул за ручку, подождал, как положено, некоторое время и повернул, что надо – вспомогач, только что безмолвный, послушно урчит. Отец мной доволен, у меня всё получилось. Я тоже радуюсь его радостью, мне приятно, что я у него не такой уж бестолковый.
Но собственного, личною удовольствия от возни с двигателем я никогда не получал. Механизмыпочему-то меня не привлекали, весь дизайн машинного отделения слегка отталкивал и немного даже страшил.
Когда судно на ходу, здесь стоит ужасный грохот, человек может что-то говорить, а кажется, что он лишь беззвучно шевелит губами, при необходимости приходиться кричать в самое ухо. Повсюду здесь следы солярки, мазута, масел. Когда отец возится с машинами, в промасленной спецовке, он часто чумазый. Я почтительно отношусь к этим его занятиям: «сколько болтиков, сколько винтиков, всё-то надо знать». Но это лишь почтение. А искреннее, неподдельное восхищение он вызывает у меня в рубке во время вахты, когда стоит у штурвала в отутюженных брюках и чистой рубашке.
Однажды отец спросил меня: «А тебе какая команда больше нравится: верхняя или нижняя?» Я почувствовал себя крайне неловко, как не ответишь, всё будет плохо. Если отдам предпочтение нижней команде, покривлю душой, и отец обязательно это заметит. Если скажу, что больше нравится верхняя – обижу отца, как бы выражу неуважение к его работе. Ребёнок не дипломат, он не умеет исхитриться так, что бы «и вашим и нашим». Я растерялся и, насупившись, молчал. И добился лишь того, чего хотел избежать, то есть обидел отца. Он ледяным тоном подвёл черту: «Нeхочешь разговаривать – не надо». Мне стало больно.
В пору ранней молодости, как это чаще всего и бывает, я доставлял отцу не мало огорчений. Но всё это сгладилось, отошло, когда я повзрослел, и сам себя я уже не судил за прощённые мне грехи и даже не вспоминал о них, Но вот эта мелочь, пустяковина, как я обидел отца своим молчанием, не ответив на его вопрос, почему-то и доныне беспокоит душу. За это я даже не мог прощения попросить, потому что через пару десятилетий отец был быкрайне удивлён, чего ради я вспомнил о такой ерунде. А сейчас мне хочется через годы закричать: «Папа, я тогда молчал потому, что не хотел тебя обидеть. Не было другой причины».