Читать книгу Анализ массовых манипуляций в России. Анализ задействования манипулятивных методик управления массами в исследовании деструктивности современной эпохи на примере России. Психоаналитический подход - Сергей Зелинский - Страница 6

Мы уже говорили о том, что большинство индивидов на самом деле желают подчиняться, желают делать работу (в более масштабном, геополитическом, плане – совершать поступки, думать и т. п.), которые фактически за них уже продумали. Обычному индивиду намного легче делать то, что за него уже решили другие. Ведь если совершать что-то придуманное самим, то это означает нести ответственность за это. А когда вы совершаете нечто, что желают большей частью другие, а для вас это, в общем-то, не составляет большого труда, не входит в противоречие с вашими нормами поведения, но вы понимаете, что, сделав подобное, в конечном итоге еще и окажете кому-либо услугу, – то почему бы и не совершить что-то подобное. Тем более не неся никакой ответственности.

И совершают. Многие, даже большинство индивидов, с легкостью выполняют то, необходимость совершения чего за них уже продумали другие. В этом случае они, по их мнению (бессознательно решая для себя подобное), не несут какую-то ответственность за это. А значит, для подобных индивидов уже значительно легче согласиться на выполнение того, на что они, в общем-то, были согласны и сами. Теперь перед ними словно бы открываются новые возможности. Цензура психики, некогда раньше мешавшая им, уходит. Границы тестирования реальности приоткрываются. А значит, по сути, многое становится возможным. Многое, если не все. И для большинства индивидов уже именно это порой становится самым главным. Ведь существующие в психике запреты (рождение многих из запретов продиктовано общей культурой среды, системой норм, запретов и ценностей, существующих в цивилизованном обществе) зачастую оказывают негативное влияние на индивида. Он словно бы чувствует себя загнанным в ловушку. Многое для него становится порой попросту невозможным. И все это зачастую при существующем желании именно достижения запретного.

Обычно то, что находится под запретом, бессознательно притягивает некоторых загадочно настроенных сограждан. Они вынуждены прилагать определенные усилия, стремясь не допустить совершения чего-то, что в итоге будет иметь для них свои негативные последствия. Когда же не только представляется возможность совершения чего-то подобного, но и такие индивиды понимают, что за это им, в общем-то, ничего не будет, – они смело бросаются в омут безобразий и человеческих пороков реализуя таким способом зачастую свои самые гнусные желания. После реализации которых у таких индивидов на непродолжительное время наступает гармония и единство тела и духа (что при обычных условиях в их случае весьма редко и практически недостижимо).

Ну и, кроме того, мы должны учитывать, что сознание (а уж тем более подсознание) обычного человека, за малым исключением, фактически не отличается от сознания невротика. В работе «О психоанализе» Фрейд писал[8]: «Позвольте мне здесь привести главный результат, к которому мы пришли на основании нашего психоаналитического исследования: неврозы не имеют какого-либо им только свойственного содержания, которого мы не могли бы найти и у здорового, или, как выразился К. Г. Юнг, невротики страдают теми же самыми комплексами, с которыми ведем борьбу и мы, здоровые люди. Все зависит от количественных отношений, от взаимоотношений борющихся сил, к чему приведет борьба: к здоровью, к неврозу или к компенсирующему высшему творчеству». А значит, согласно этим выводам, мы вполне можем предположить, что и само наше общество (да и вообще любое общество) нам следует рассматривать не только с позиции проявления невротизма, но и применять при анализе такого общества почти исключительно психоаналитический подход, как, на наш взгляд, наиболее проработанный в решении подобных вопросов.

Прежде всего нам необходимо проработать вопросы невротизма в целом и выяснить поведение невротика в частности.

Возникновение симптоматики невроза, по мнению Фрейда, это замещение какого-либо нереализованного желания. Чаще всего желание имеет какую-либо сексуальную подоплеку. «…Невротические симптомы… имеют смысл и находятся в интимном отношении к переживанию пациентов», – отмечал Фрейд в 17-й лекции по «Введению в психоанализ»[9].

«Травматические неврозы носят явные признаки того, что в их основе лежит фиксация на моменте травмы, – отмечает Фрейд[10] чуть ранее (в той же 17 лекции). – В своих сновидениях эти больные постоянно повторяют травматическую ситуацию; там, где встречаются истероподобные припадки, допускающие анализ, узнаешь, что припадок соответствует полному перенесению в эту ситуацию. Получается так, как будто эти больные не покончили с этой травматической ситуацией, как будто она стоит перед ними как неразрешенная актуальная проблема, и мы вполне серьезно соглашаемся с этим пониманием; оно показывает нам путь к экономическому, как мы называем, рассмотрению душевных процессов. Да, выражение «травматический» имеет только такой экономический смысл. Так мы называем переживание, которое в течение короткого времени приводит в душевной жизни к такому сильному увеличению раздражения, что освобождение от него или его нормальная переработка не удается, в результате чего могут наступить длительные нарушения в расходовании энергии.

Эта аналогия наводит нас на мысль назвать травматическими также те переживания, на которых, по-видимому, фиксированы наши нервнобольные. Таким образом, для объяснения возникновения невротического заболевания как бы напрашивается одно простое условие. Невроз следовало бы уподобить травматическому заболеванию, а его возникновение объяснить неспособностью справиться со слишком сильным аффективным переживанием… Случается также, что травматическое событие, потрясающее все основы прежней жизни, останавливает людей настолько, что они теряют всякий интерес к настоящему и будущему и в душе постоянно остаются в прошлом, но эти несчастные не обязательно должны стать нервнобольными. Мы не хотим переоценивать для характеристики невроза эту одну черту, как бы постоянна и значительна она ни была… Вместе с Брейером я утверждаю следующее: каждый раз, сталкиваясь с симптомом, мы можем заключить, что у больного имеются определенные бессознательные процессы, в которых содержится смысл симптома. Но для того, чтобы образовался симптом, необходимо также, чтобы смысл был бессознательным. Из сознательных процессов симптомы не образуются; как только соответствующие бессознательные процессы сделаются сознательными, симптом должен исчезнуть. Вы сразу же предугадываете здесь путь к терапии, путь к уничтожению симптомов. Этим путем Брейер действительно вылечил свою истерическую пациентку, т. е. освободил ее от симптомов; он нашел технику доведения до ее сознания бессознательных процессов, содержавших смысл симптома, и симптомы исчезли… Образование симптома – это замещение (Ersatz) чего-то другого, что не могло проявиться. Определенные душевные процессы нормальным образом должны были бы развиться настолько, чтобы они стали известны сознанию. Этого не случилось, но зато из прерванных, каким-то образом нарушенных процессов, которые должны были остаться бессознательными, возник симптом. Таким образом, получилось что-то вроде подстановки; если возвратиться к исходному положению, то терапевтическое воздействие на невротические симптомы достигнет своей цели… Положение о том, что симптомы исчезают, если их бессознательные предпосылки сделались сознательными, подтвердилось всеми дальнейшими исследованиями, хотя при попытке его практического применения сталкиваешься с самыми странными и самыми неожиданными осложнениями. Наша терапия действует благодаря тому, что превращает бессознательное в сознательное, и лишь постольку, поскольку она в состоянии осуществить это превращение… наше положение, что при знании их смысла симптомы исчезают, остается все-таки правильным. Дело только в том, что знание должно быть основано на внутреннем изменении больного, которое может быть вызвано лишь психической работой с определенной целью. Здесь мы стоим перед проблемами, которые скоро объединятся в динамику образования симптомов… Под «смыслом» симптома мы понимаем одновременно два момента: откуда он берется и куда или к чему ведет, т. е. впечатления и переживания, от которых он исходит, и цели, которым служит.

Таким образом, на вопрос, откуда берется симптом, отвечают впечатления, которые приходят извне, были когда-то в силу необходимости сознательными и с тех пор благодаря забыванию могут стать бессознательными. Но цель симптома, его тенденция – это каждый раз эндопсихический процесс, который, возможно, сначала был сознаваем, но не менее вероятно, что он никогда не был в сознании и давно оставался в бессознательном. Так что не очень важно, захватила ли амнезия также и исходные переживания, на которых основывается симптом, как это происходит при истерии; цель, тенденция симптома, которая с самого начала может быть бессознательна, основана на его зависимости от бессознательного, и при неврозе навязчивых состояний не менее тесной, чем при истерии… самый чувствительный удар по человеческой мании величия было суждено нанести современному психоаналитическому исследованию, которое указало Я, что оно не является даже хозяином в своем доме, а вынуждено довольствоваться жалкими сведениями о том, что происходит в его душевной жизни бессознательно…».

«Невроз является завершением конфликта между Я и Оно, а психоз является аналогичным исходом для подобной пертурбации в отношениях между Я и внешним миром, – отмечает Фрейд в работе «Невроз и психоз»[11]. – Неврозы переноса возникают из-за того, что Я не желает воспринимать влечение, господствующее в Оно, и не желает пропускать его двигательный разряд или оспаривать преследуемую им цель. Я защищается от него при помощи механизма вытеснения; вытесненное восстает против такой судьбы, оно выбирает пути, над которыми Я не имеет никакой власти, принимая вид субститута, который навязывается Я путем компромисса: симптома. Я видит, что его единство находится под угрозой и нарушено этим незаконно вторгшимся, и продолжает бороться против симптома так же, как оно защищалось от первичного влечения, и все это вместе взятое и составляет картину невроза. Не вызывает возражений то, что Я, предпринимая вытеснение, следует, по сути, приказаниям своего «Сверх-Я», происходящим, в свою очередь, от тех же влияний внешнего мира, которые нашли в «сверх-Я» свое представительство. Очевидно, что Я перешло на сторону этих сил, что их требования берут в нем верх над импульсными требованиями Оно, и что Я является той силой, которая осуществляет вытеснение в отношении этого участия Оно и стремится консолидировать его, прибегая к контрсопротивлению. Будучи на службе у «сверх-Я» и реальности, Я вступило в конфликт с Оно, и именно это характеризует все неврозы переноса… Общей этиологией для резкого проявления психоневроза или невроза по-прежнему остается фрустрация, неисполнение одного из детских желаний, которые так и не были подавлены и которые так глубоко укоренились в нашей филогенетической организации. Эта фрустрация, в конечном счете, всегда внешнего происхождения. В некоторых случаях она может исходить из этого компонента (в Сверх-Я), который принял на себя представительство требований реальности. Патогенный эффект связан тогда с тем, что при таком чреватом конфликтом напряжении либо Я остается верным своей зависимости от внешнего мира и пытается заставить Оно молчать, либо оно дает Оно подчинить себя и таким образом оторвать от реальности. Но в этой, казалось бы, простой ситуации возникает осложнение, связанное с существованием «Сверх-Я», которое с непонятной еще для нас сложностью объединяет в себе влияния Оно, равно как и влияния внешнего мира, и представляет, в определенной степени, идеальную модель того, к чему направлены все усилия Я: примирения его многочисленных зависимостей. Поведение «сверх-Я» должно приниматься во внимание при всех формах психического заболевания, что до сих пор не делалось. Но мы можем предварительно постулировать, что возможно существование аффектаций, имеющих первопричиной конфликт между Я и «сверх-Я». Анализ меланхолии позволяет нам распознать в ней модель этой группы, и мы могли бы дать таким расстройствам название «нарциссические психоневрозы». Это, разумеется, согласуется с нашими впечатлениями, когда мы обнаруживаем причины, отделяющие такие состояния, как меланхолия, от других психозов. Но тогда мы видим, что можем дополнить нашу простую генетическую формулу, не отказываясь от нее. Невроз переноса соответствует конфликту между Я и Оно, нарциссический невроз – конфликту между Я и «Сверх-Я», психоз – конфликту между Я и внешним миром. Разумеется, мы еще не можем сказать, действительно ли мы открыли новые перспективы или всего лишь обогатили сокровищницу наших формул. Но я думаю, что эта возможность практического применения должна, тем не менее, побудить нас не бросать из виду наше предложение о разделении психического аппарата между Я, «сверх-Я» и Оно.

Утверждение, что неврозы и психозы порождаются конфликтами между Я и разными инстанциями, господствующими над ним, что они, стало быть, отражают нарушение в работе Я, которое, тем не менее, пытается примирить между собою различные требования, это утверждение нуждается в других разъяснениях. Хотелось бы узнать, при каких обстоятельствах и с помощью каких средств Я удается безболезненно избегать вечного присутствия таких конфликтов. Это новая область исследований, в которой, безусловно, необходимо будет принимать во внимание самые различные факторы. Но мы немедленно должны подчеркнуть два момента: исход всех этих ситуаций будет зависеть, несомненно, от экономических условий и от соответствующего значения противоборствующих тенденций. Впрочем, Я сможет избежать всяческих разрывов, деформируясь само, соглашаясь на потерю своей целостности, возможно, даже разобщаясь или дробясь. Следовательно, необдуманные поступки, странности и экстравагантности людей можно оценивать таким же образом, как и сексуальные перверсии, принятие которых избавляет их в действительности от вытеснения».

В своей следующей статье «Утрата реальности при неврозе и психозе»[12] Фрейд дополняет свое учение о неврозе. «Любой невроз, – отмечает он, – тем или другим образом нарушает связь больного с реальностью, он предоставляет ему средства для того, чтобы уйти от нее, и в своих самых серьезных проявлениях он определенно означает побег от реальной жизни. Это противоречие заслуживает того, чтобы над ним задуматься, между тем, однако, его легко устранить, и его решение по крайней мере поспособствует прогрессу нашего понимания невроза.

Это противоречие в действительности существует только до тех пор, пока мы рассматриваем исходную ситуацию невроза, когда Я, слуга реальности, предпринимает вытеснение влечения. Но здесь речь еще не идет о самом неврозе. Последний в гораздо большей степени заключается в процессах, несущих компенсацию поврежденной части Оно, следовательно, в реакции на вытеснение и в его неудаче. Ослабление связи с реальностью является тогда следствием этого второго этапа в формировании невроза, и мы бы не удивились, если бы тщательное исследование показало, что потеря реальности касается именно той части реальности, требование которой повлекло импульсивное вытеснение.

Характеризовать невроз как результат тщетной попытки вытеснения – в этом нет ничего нового, это то, о чем мы постоянно говорили… Невроз не отрицает реальность, он просто ничего не хочет знать о ней; психоз отрицает ее и пытается заменить. Мы характеризуем как нормальное, или «здоровое», поведение, объединяющее некоторые признаки обеих реакций, которое немного отрицает реальность, что делает невроз, но затем прилагает усилия, чтобы изменить ее, как это делает психоз. Это нормальное адекватное поведение ведет, естественно, к выполнению наружной работы над внешним миром и не довольствуется, как при психозе, осуществлением внутренних перемен. Оно больше не автопластическое, но аллопластическое.

При психозе перестройка реальности направлена на психические остатки отношений, поддерживаемых с ней до этого времени, то есть на следы в памяти, представления и суждения, которые выносились относительно нее до этого времени и посредством которых она была представлена в психической жизни. Но эта связь никогда не была завершенной, она непрерывно обогащалась, изменялась под воздействием новых восприятий. Так, например, для психоза встает вопрос о создании восприятий, отвечающих новой реальности, что достигается самым радикальным способом через галлюцинацию. И если иллюзии памяти, бредовые состояния и галлюцинации принимают чрезвычайно мучительный характер в стольких формах и случаях психоза и если они сопровождаются приступами страха, то это знак, что весь процесс перестройки происходит в противостоянии с резко враждебными силами. Мы можем составить себе представление об этом процессе по модели невроза, которая известна нам лучше. Здесь мы замечаем, что каждый раз, когда вытесненное влечение пытается прорваться, возникает реакция страха и что исход конфликта является при этом лишь компромиссом и способен принести лишь неполное удовлетворение. Кажется правдоподобным, что в психозе часть реального, которая была отброшена, не прекращает навязывать себя психической жизни, точно так, как это делает в неврозе вытесненное влечение, и поэтому последствия, в общем, одинаковы в обоих случаях. Еще не было предпринято ни одного психиатрического исследования, с тем чтобы осветить различные механизмы, толкающие при психозах к уходу от реальности, так же, как не была оценена степень успеха, который можно ожидать от него.

Следовательно, между неврозом и психозом действительно существует более тесная аналогия: как в первом, так и во втором задача, предпринятая на втором этапе, терпит частичную неудачу; вытесненное влечение не может предоставить полный субститут (невроз) и то, что представляет реальность, не поддается формированию в удовлетворительном виде (по крайней мере, не во всех формах психических болезней). Но в обоих случаях акценты ставятся по-разному. В психозе акцент полностью переносится на первый этап, который является патологическим по своей природе и может вести лишь к болезни. В неврозе, наоборот, он переносится на второй этап, на неудачное вытеснение, тогда как первый этап может оказаться успешным, и, впрочем, он оказывается успешным бесчисленное количество раз, не выходя за рамки здорового состояния, даже если при этом не обходится без причинения какого-то ущерба и без того, чтобы не остались следы психического расходования, требуемого для этого. Эти различия и, возможно, еще многие другие являются следствием топического различия в изначальной ситуации патогенного конфликта, в зависимости от того, уступило ли «Я» свой привязанности к реальному миру или своей зависимости от «Оно».

Невроз довольствуется, как правило, тем, что избегает соответствующей части реальности и предохраняет себя от встречи с ней. Четкое различие между неврозом и психозом, тем не менее, стирается, потому что при неврозе также не редки попытки заменить нежелательную реальность реальностью, более соответствующей желанию. Это делается возможным благодаря существованию воображаемого мира, области, которая была оторвана от внешнего реального мира в момент введения принципа реальности и которая с того времени охранялась от требований жизненной потребности как «заповедник», не недоступный для Я, но имеющий с ним лишь расслабленные связи. Невроз черпает из этого воображаемого мира материал для новых конструкций своего желания и обычно находит его путем регрессии в реальное прошлое, удовлетворяющее его в большей степени.