Читать книгу Бесовская банда - Сергей Зверев - Страница 8

До Воронежа Бекетов добрался в декабре 1917 года. Там наблюдалось уже знакомое ему революционное бурление. События происходили судьбоносные. В соответствии с решением ВЦИК устанавливался рабочий контроль над банками, торговлей, промышленностью и железными дорогами. Создавались рабочие отряды для его осуществления, а также для организации нормальной жизни и общего хозяйствования. И, главное, для обеспечения населения продовольствием, которого стало катастрофически не хватать.

Бекетов тут же попытался ринуться со всей своей нерастраченной дурной энергией и пронырливостью в этот кипящий котел. Он отчаянно толкался локтями в Советах, хватал за рукав комиссаров, долдоня, что он в окопах за большевиков пропагандировал, в царских тюрьмах за это сидел, а потом в самом Петрограде революцию делал.

Был у него с детства полезный для него талант – говорить и врать крайне убедительно и искренне. Умел он заболтать собеседника и вызвать доверие. В итоге его едва не записали красным командиром. Как раз в это время атаман Каледин объявил, что не признает советскую власть, а весь Дон отныне под Войсковым правительством, а это на деле означало его жесткую личную диктатуру. Вот и постановил исполком Воронежского совета создать специальный отряд Красной гвардии для борьбы с самозванцем. И теперь на это дело набирали добровольцев, готовых геройски сложить голову за рабочее дело.

Голову Бекетов ни за кого класть не собирался. И от такой чести ему удалось отбояриться, хотя и с большим трудом. Сослался на военные раны, почтенный возраст, на то, что окопов больше не выдержит и на брань идти не способен – здоровье не позволит. А потом хитростью, ужимками и болтовней все же пристроился на местечко, которое сулило хорошие перспективы.

Вопрос обеспечения страны продовольствием остро встал еще в самый разгар Первой мировой войны. Крестьяне в предчувствии наступающей военной разрухи прятали зерно, и первые продовольственные отряды по его изъятию появились еще при царе Николае. После революции зерно стали прятать больше, а вырастили его намного меньше с учетом того, сколько крестьян ушло на войну. Многие земельные наделы просто некому было обрабатывать.

В стране разгоралась междоусобица, переходящая в Гражданскую войну. Городу и армии как воздух нужны были продукты. Ведь если их нет, тогда будут хаос и голодные бунты в городах. Вытряси же у селян зерно – вспыхнут крестьянские бунты, запылают деревни и села. Но с крестьянами справиться легче. Судьба страны сейчас решалась в городах и на полях сражений. Потому новой властью были приняты суровые, но необходимые решения: о продразверстке, когда у крестьян забирали семьдесят процентов урожая, и о продотрядах, которые и должны были эти проценты отыскать и вывезти.

В продотряд Бекетов не шибко стремился. Знал, на что способны селяне, в случае если начнут потрошить их закрома. Там и голову сложить недолго. Но тут в продовольственной сфере образовалась синекура – заградительные отряды. Они действовали на железнодорожных станциях и в поездах. Их бойцы проверяли багаж, обыскивали пассажиров и забирали у них еду сверх положенной нормы провоза.

Туда и устремился Бекетов всем своим существом. Пробился в бурлящий народом продовольственный областной подотдел. Наплел его сотрудникам с три короба о своей исключительной преданности революции и делу борьбы с голодом. Товарищи оказались отзывчивые, похлопали его по плечу, пообещали помочь и пригласили заглянуть на следующий день к самому комиссару подотдела.

Затянутый в кожаную куртку комиссар, даром что сам сидел на продовольствии, был худ, изможден, со впалыми щеками и страшно уставший. Он цепко и с сомнением посмотрел на кандидата в бойцы заградотряда. И будто кувалдой долбанул:

– Говорят, кого-то убил ты в своем селе.

Бекетов покрылся холодным потом. Откуда они узнали? Значит, проверяли его, поэтому тогда и велели зайти на следующий день. Не поленились найти его земляков и расспросить подробно. То есть дело у них серьезно поставлено. И что теперь будет? Может, арестуют да и шлепнут со всей легкостью и простотой революционного правосудия?

– Было дело, – кивнул Бекетов мгновенно севшим голосом, и тут на него нашло вдохновение. – Кулацкий прихвостень это был. Набросился на меня за то, что я за советскую власть агитировал. Он народ смущал, чтобы тот большевикам не подчинялся и хлеб прятал! Отребье! Пережиток старых времен!

– Ну да, ну да, – произнес комиссар с сомнением в голосе.

Во взгляде его появились одновременно и понимание, и какая-то брезгливость. Похоже, он не поверил ни единому слову кандидата в заградотрядовцы. Но, задумавшись и побарабанив пальцами по столешнице, махнул рукой. Пододвинул к себе чернильницу и перо. Черканул на листочке несколько слов и протянул Бекетову бумагу:

– Вот тебе направление. И пулей к товарищу Артему. Пускай он оценит, какой ты борец за революцию. И запомни, революция – она каждому шанс дает возвыситься или упасть. Но и карает нещадно. Понял?

– Понял, ва… – Бекетов прикусил язык вовремя, едва не выдав «ваше благородие», но тут же поправился: – Товарищ комиссар.

Уже через час он был в трехэтажном массивном здании бывшей гимназии и протягивал бумагу статному, плечистому и весьма суровому на вид товарищу Артему, затянутому в уже ставшую чем-то вроде комиссарской формы кожаную куртку. Такие куртки раздавали ответственным советским работникам с военных складов – то была с запасом пошитая форма для царских военных авиаторов.

Ознакомившись с направлением, товарищ Артем болтать о революции и почетном долге не стал. Только пояснил, что работа опасная, но важная. Определил Бекетова в звено численностью в десять человек. Так началась для того служба в заградотряде.

На военизированное подразделение внешне это сборище походило мало. Одеты бойцы были кто во что горазд. И в военные шинели, бушлаты. И в зипуны. Кто в сапогах, кто в обмотках, кто в треухах, кто в меховой шапке-пирожок, которую содрали на улице с головы буржуя. Но у всех была красная повязка на рукаве. А в кармане отпечатанный на машинке и заверенный подписями-печатями мандат, где были расписаны многочисленные права, данные революцией подателю бумаги. И, что по нынешним временам куда важнее, у кого на плече винтовка, а у кого револьвер в кармане. А это довод поважнее мандата.

У отряда был грузовик «Бенц». Но в основном передвигались по железной дороге. Та, несмотря на все невзгоды в стране и начинающуюся разруху, работала с нарастающим напряжением.

Действовали бойцы отряда на вокзалах и многочисленных станциях, раскинувшихся на сотни километров по железной дороге, а также сопровождали поезда. И трясли всех нещадно на продовольствие.

Работенка оказалась не такая уж простая и безопасная. На железных дорогах творился сущий бедлам, переходящий местами в настоящий ад. Огромные массы народа находились в неустанном движении. Люди ехали на войну или бежали от войны и голода. Пыхтящие из последних сил измученные паровозы со скрипучими деревянными вагонами не справлялись с наплывом пассажиров, так что многие люди ехали на крышах, срывались, гибли, на их место тут же лезли другие. Бежать, успеть, не останавливаться – это будто стало девизом обывателя новых времен.

С самого дна общества поднялась и закружилась вся человеческая накипь. Сновали по вокзалам и станциям спекулянты, воры и разбойники. Откуда-то появилось огромное количество вечно пьяных и нарывающихся на скандал хулиганов, многие из которых были в солдатских шинелях. Все чаще вспыхивали по поводу и без повода скандалы, переходящие в грабеж и поножовщину. С насилием и бандитизмом не справлялись ни новая милиция, ни рабочие отряды.

Бекетова пока бог миловал от серьезных ситуаций. Но не всем так фартило. Вскоре двоих его сослуживцев застрелили в поезде какие-то архаровцы. Еще одного убили ударом ножа в спину, когда он возвращался в казарму в Воронеже.

По поводу этих потерь провели на плацу, с трибуной и оркестром, помпезный митинг. Звучали громкие речи: «Погибли боевые товарищи за счастье трудового народа и освобождение от векового рабства. Всегда будем помнить!» Оркестр вдарил «Интернационал». Только Бекетов знал, что те, кто погиб, всего этого великолепия не видели и не слышали. Им было все равно. И сам он после этого скорбного зрелища пребывал в растерянности, прикидывая, а туда ли он полез и не попал ли из огня да в полымя?

Но жизнь продолжалась. На место павших пришли новые бойцы. В одном из них Бекетов с удивлением признал бывшего прапорщика из своей роты. Это был Лев Кугель. И выглядел он каким-то потрепанным, исхудавшим и страшно злым.

Сослуживца по стрелковой роте Кугель тоже узнал сразу. На плацу подошел к нему развязной походкой. Осмотревшись мельком, нет ли кого поблизости с развесистыми ушами, взял бывшего подчиненного за локоть. И ехидно произнес:

– А, убийца. Ну, здравствуй.

Бекетов отступил от него на шаг, пытаясь сообразить, что же этому черту надо и что теперь делать.

– Да не колготись ты! И не жги пламенным взором, – широко улыбнулся прапорщик, но его глаза были злыми. – За дело ты того золотопогонника свалил. Так сказать, внес свою лепту в классовую борьбу.

– Но…

– Между нами останется, – заговорщически подмигнул Кугель. – Если вести себя разумно будешь. Будешь ведь?

– Ну, так когда оно по-другому было? Мы с понятиями.

Так получилось, что с Кугелем они и работать стали на пару. И дела жирные обтяпывать вместе.

Как потом Бекетов уяснил, у бывшего прапорщика что-то не заладилось с новой властью. Он с гимназических времен ушел в революционную деятельность и, как вся пылкая, но глупая молодежь, связался с левыми эсерами и даже участвовал в одной из боевок. А левые эсеры ныне не в чести, проиграли свое влияние и на Советы, и на крестьянство. Да еще Кугель недавно рассорился со своими соратниками, так что получил от них пулю в спину и еле выжил. Вот и находился теперь он в самом низу, и доверия к нему не было ни с какой стороны. Готов он был перекинуться к новым властям, лизать сапоги большевикам, но те по старым делам его не слишком приветствовали и хотя не наказали, но объяснили, чтобы на многое не рассчитывал. В итоге прибился он к заградительному отряду, что воспринимал крайне болезненно, но вместе с тем и практично. Он тоже прекрасно понимал, что значит при надвигающемся голоде быть поближе к провизии.

– Сияющие высоты нам при большевиках не светят, – сказал он как-то Бекетову, когда они брели по станции Поворино, приглядываясь к кипящей непотребным варевом толпе и выис-кивая в ней объекты для раскулачивания. – Так что будем сами брать свое. Ты согласен с такой простой и ясной постановкой вопроса, товарищ Гордей?

Это прозвучало заманчиво, но и с определенной угрозой. Однако Бекетов был только рад такому разговору. Он и сам был не прочь его завести, но не знал, как ловчее подступиться.

– Согласные мы, – с готовностью закивал он. – Сам о себе не позаботишься, так никто и не вспомнит…

Между тем чрезвычайное положение на железных дорогах привело к чрезвычайным мерам. В соответствии с Декретом «Социалистическое отечество в опасности!», принятым Совнаркомом 21 февраля 1918 года, на железной дороге предусматривался расстрел на месте неприятельских агентов, спекулянтов, громил, хулиганов, контрреволюционных агитаторов. Так что прав у бойцов заградотряда резко прибавилось. И теперь они могли нагонять жуткий страх. Ведь попасть под революционное правосудие с такими мерами наказания не хотелось никому.

Вместе с новыми правами, полномочиями открылся и завораживающий глаз простор для махинаций. Даже стараться и крутиться особо не приходилось. Просто Кугель с Бекетовым теперь приходовали далеко не все отобранное у пассажиров продовольствие. Это было не трудно – как за ними уследишь. Особенно если к делу с умом подойти. Излишки продавали через знакомых скупщиков на разных станциях.

Была эта парочка у начальства на хорошем счету. Трудилась ударно. Пользу общему делу приносила. Воодушевленный Бекетов даже подал ходатайство о вступлении в ВКП(б), что было благосклонно принято комиссаром отряда товарищем Артемом.

– Если и дальше не сбавишь напор, то летом рассмотрим вопрос, – обнадежил он.

Бекетов уже четко понимал, что партия большевиков – это хорошо. Это та самая перспектива, которой он жаждал, та самая ниша, где намеревался устроиться максимально комфортно.

В общем, жизнь шла со сложностями, в нарастающем хаосе, но в целом, индивидуально для солдата и вместе с ним прапорщика Первой мировой, относительно нормально. Потом, весной 1918 года, подвернулись им под горячую руку те самые «дворянчики».

Заградотрядовцы их сразу вычислили в разношерстной плотной толпе, набившейся в поезд на станции Лиски. Одеты те были простонародно – один, которому было на вид лет сорок, в железнодорожном бушлате, другой, юноша лет двадцати, в черном и сильно изношенном тулупе. Смотрели не вокруг, а в пол, лишь изредка опасливо и остро зыркая глазами по сторонам. В разговоры ни с кем не вступали. Но скрыть от опытного глаза свою барскую суть и стать не смогли. Слишком они были гладкие. Носы так презрительно морщили от засилья простонародья вокруг и терзающих изнеженный нюх ароматов. Еще в них было какое-то глубоко скрытое, но все еще живое, болезненное собственное достоинство. Его Бекетов как носом чуял – оно у всех золотопогонников присутствовало и страшно его злило как нечто донельзя противоестественное.

– «Дворянчики», – прошептал Бекетов, осторожно указывая на подозрительные личности. – А не к Каледину ли они тикают?

– Вполне допускаю такое, – оглядев их, согласился Кугель, нехорошо прищуриваясь.

– Ну, так проверить вражин следует.

– Проверим.

И проверили. Протолкались к ним сквозь плотную толпу. Представились чин-чинарем, как учили – боец рабочего отряда должен быть вежлив, но непреклонен. Господа начали юлить – что едут к родственникам, устраиваться на работу. Что на самом деле они по мелкой торговле и ремеслу, а не какие-то дворяне и прочие эксплуататоры. Но их не слушали.

– ЧК с тобой разберется, по какой ты торговле. – Кугель ткнул старшему «дворянчику» револьвером в бок.

– Слезай с вагона, барин. Поездке твоей край, – добавил Бекетов.

Уже светало, когда они высадились на пустой остановке, где даже не было платформы, но зачем-то раз за разом на полминуты останавливался поезд. Здесь почти никто и никогда не сходил. Вокруг простирались степь, перелески да болота. Справа темнела убогая деревенька, темные окна не светились. Спит еще народ.

Бекетов сноровисто проверил содержимое мешков, раскладывая его аккуратно на земле. Там были продукты, какая-то бытовая мелочь вроде опасной бритвы. Ничего особенно ценного и интересного.

Зато когда Кугель начал обшаривать самих «дворянчиков», тут и последовали неожиданные и приятные сюрпризы. У старшего вокруг его объемного живота был обернут матерчатый пояс. Внутри его вшиты драгоценные побрякушки и золотые часы.

– Понятно. Запасец на черный день, чтоб к атаманам не пустыми прибыть. Чтобы в шампанском купаться, – хмыкнул Кугель, который не расслаблялся ни на секунду и держал пленных на мушке, готовый в любой момент нажать на спусковой крючок. – Ох, господа офицеры. Это не драгоценные камешки. Это кровь трудового народа, которую вы пили.

Он взвесил протянутый ему товарищем пояс, не слушая оправдательного лепетания путников о фамильных драгоценностях, о том, что они нужны, дабы не помереть с голоду. Пропустил мимо ушей он и просьбы отпустить. Переглянулся с Бекетовым. Тот пожал плечами, а потом кивнул. Сослуживцы поняли друг друга без слов.

– Вперед! – Кугель толкнул старшего в спину.

– Куда вы нас ведете? – начал было возмущаться тот.

– К знающим товарищам из чрезвычайной комиссии, – пояснил Кугель. – Там через лесок как раз пост будет. Уверяю, господа, вам там обрадуются, как потерянным и вновь обретенным родственникам.

Бекетов завистливо вздохнул. Все ж таки умеет прапорщик выражаться красиво и витиевато. Это дворянская кровь и воспитание с гимназиями влияют. Такое простому человеку не постичь, хоть в лепешку разбейся.

Дорога была размякшая. Сапоги вязли в грязи. Видно было плохо – солнце еще не вышло из-за горизонта. Но вся процессия упорно двигалась вперед.

– Может, договоримся как разумные люди? – хрипло просипел старший «дворянчик». – Забирайте наши вещи. И разойдемся. Только отпустите.

– Это ты меня, бойца революции, купить норовишь? – возмутился Кугель. – Контра ты недобитая!

По дороге младший «дворянчик» напрягся, будто приготовился к рывку и побегу. Отлично уловивший этот порыв Бекетов саданул его с размаху прикладом в спину, едва не сбив с ног:

– Не шуткуй, барин!

Потом Бекетов немножко приотстал. Взгляд его упал на предмет, лежащий у обочины, который подвернулся как нельзя кстати. Это был увесистый, на пару килограммов, камень.

Он вытащил из-за пазухи маленький холщовый мешок, который всегда таскал с собой для разных надобностей – может, чего отсыпать придется по ходу работы. Положил в него камень. Конец мешка скрутил жгутом, так чтобы тот был по длине достаточным для размаха. Получилось весьма эффективное оружие, такой молот на веревочке. Главное, хорошо размахнуться и ударить точно, как учили.

Места эти Бекетов знал неплохо и указывал, куда идти. По тропинке они вышли к небольшому болотцу.

– Здесь их сделаем, – прошептал Бекетов своему напарнику, продолжавшему держать пленных под прицелом револьвера, и командным голосом прикрикнул: – Вперед идти! Не оборачиваться!

Потом нагнал сзади старшего «дворянчика» и шарахнул своим самодельным ударным оружием по голове. Тот рухнул как подкошенный.

Молодой обернулся и застыл как соляной столб, изумленно глядя на расправу. Тут и ему прилетел камень в лоб. «Дворянчик» упал на колено. И Бекетов его добил сверху. Перевел дыхание.

Удачно получилось. И стрелять не пришлось, рискуя переполошить округу. Но если бы за спиной не было Кугеля с револьвером, бывший солдат на такое бы не решился. Пойди что не так, и эти двое разорвали бы его на клочки.

А потом Бекетов методично, для надежности, начал охаживать камнем обоих, так что только треск стоял. При этом ощущал уже давно испытанное чувство – какая-то волна ликования. Когда трещали чужие черепа и уходила чужая жизнь, он будто стакан водки опрокидывал. Вот и сейчас такое доброе и приятное опьянение нашло. И хотелось переживать это сказочное состояние вновь и вновь.

Заградотрядовцы оттащили тела в сторону от проселочной дороги и бросили в трясину. Может, те и всплывут когда-то в будущем. Возможно, их обнаружат даже скоро. Но это уже не важно. Мало ли тел убиенных людей плавает и лежит по Руси.

– Интересная вещь, – кивнул Кугель на завернутый в холстину камень.

– «Микстурой» называется, – пояснил Бекетов.

– А ведь и правда, – засмеялся эсер. – Головную боль снимает. Намертво…