Читать книгу Эссе. Опыты рассуждения. Сборник эссе с рассказами - Сергий Чернец - Страница 10

Эйфория – это блаженное чувство бодрости и благополучия, так что лучшего названия не придумаешь. Это счастье временное, минутное, но постоянного счастья человек не сможет достигнуть никогда, хотя к этому стремится всегда. Поэтому мечта о счастье была, есть и будет.

Что такое счастье? – это один из вечных вопросов, остающихся без разрешения. Такой же, как вопрос о любви.

Почему-то мы, русские порядочные люди, питаем пристрастие к этим вопросам. До сих пор и о любви, и о счастье сказана только одна правдивая мысль, и то, – она сказана в Писании, в Библии: а именно, что «тайна сия велика есть». Правда, это сказано про другое, это о Церкви и о Боге. Но так и неизвестно остается – что такое счастье.

Также неизвестно: кто такой – Бог, и что такое Церковь. Если «Бог есть любовь» – по Писанию, то любовь – это Бог, то есть кумир, идеал, идол! А нельзя же поклоняться идолу (любви самой), идолопоклонство запрещает Вторая заповедь той же Библии. Церковь в этом отношении является организацией, регулирующей эти противоречивые «законы» Писания. А закон, как известно, – «как дышло, куда повернут туда и вышло»!

Когда Любовь мы возводим на место идола, тогда и бог превращается в то, чему нельзя поклоняться, ведь Он – есть Любовь! Когда надо было для дела, можно было и так сказать. И Церковь говорила так, и сжигала неугодных на кострах инквизиции.

Поэты и писатели других стран обыкновенно поэтизируют любовь, украшают ее розами, соловьями…. Мы же, русские, украшаем нашу любовь этими роковыми вопросами, и притом выбираем из них самые неразрешимые.

Так что вопрос о счастье – очень сложный вопрос.

Я знал одного счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась, который достиг цели своей жизни. Он получил то, что хотел, он остался доволен судьбой и самим собой. «Остался» – значит в прошлом, потому что, как только достиг счастья, так и умер. Но умер счастливым.

Часть 1.

С утра было прохладно. Это лето не было жарким. И сидя на зорьке у реки я немного замерз. К вечеру вообще начал моросить мелкий дождик. Я заметил огонь костра на заливных лугах ниже по течению реки, там останавливались пастухи на ночь с лошадьми, их в нашем колхозе было больше двадцати. И я пошел к костру погреться.

В «ночное» дежурили и молодые ребята, но «старшой» был старый конюх, на вид лет восьмидесяти. Он лежал на животе у самой дороги, положив локти на пыльные листья подорожника, обеими руками подпирал подбородок и вглядывался куда-то в даль поля. Вокруг костра сидели и лежали трое молодых парней.

Один с густыми черными бровями, безусый, одетый в брезентовую курточку и темную рубаху лежал на спине, положив руки под голову, и глядел вверх на небо. Над его лицом тянулся Млечный путь, и дремали другие звезды…

Кони топтались тихонько в траве вдалеке от костра. На фоне светлого неба с востока, откуда надо было ожидать появления зари, там и сям видны были их силуэты: кони стояли и, опустив головы, о чем-то думали.

Их мысли, наверное, были длинные и тягучие, и угнетали их до бесчувствия, так что стояли они, как вкопанные, не замечая ни присутствия чужого человека, ни беспокойства собак. А собаки, заметив мое приближение, известили хозяев лаем.

Старик прикрикнул на собак и они, завиляв хвостами, отошли и прилегли, настороже, посматривая на меня.

– Привет. Никак из Макаровки местной? —

– Да. Тутошний я, только не живу здесь, из города приехал в отпуск. —

– То-то я вижу. Не узнаю, чей же ты? —

Я ответил. И старик, узнав моего деда, обрадовался, они друзьями были в свое время с дедом моим. С близким легче общаться, с внуком друга тем более. Так началось общение в тишине ночи.

В сонном, застывшем воздухе стоял монотонный шум, без которого не обходится летняя ночь в природе. Непрерывно трещали кузнечики, пели ночные птицы – неожиданно начиная и так же неожиданно обрывая небольшие свои песенки, да в стороне от поля, на опушке леса, в кустах, лениво посвистывали молодые соловьи.

Большая грязная собака, лохматая, с клочьями шерсти у глаз и у носа, вдруг неожиданно, с хрипением залаяла в темноту ночи, в сторону лошадей. За ней убежали и обе молодые гладкие собаки.

– Взять! Взять! – крикнул вдогонку старик, приподнявшись на локте и махнув рукой.

– Прогонят волка, если что, – сказал он, со старческой улыбкой открывая свой провалившийся беззубый рот. Когда собаки успокоились, старик принял прежнюю сидячую позу и сказал спокойным голосом:

– А вот в соседней деревне колдун помер, не к ночи будет сказано, для страха. Не боитесь страшных историй? – обратился он к молодежи.

Молодой пастух, лежавший на спине, повернулся на бок и пристально, подняв свои густые черные брови, поглядел на старика.

– А я слыхал, как ведьмы из печной трубы вылетают и летают. Может, и колдун тот летал? – спросил он.

– Слыхать не слыхал, видать не видал, Бог миловал – сказал старик, – а люди рассказывали.

Старик как будто что-то вспомнил. Он быстро поднялся на колени и начал говорить быстрой скороговоркой, своим беззубым ртом, – получалось глухо, как говорение в нос.

– Шел я раз берегом, сюда в Макаровку. Гроза собиралась, и такая буря была тогда, меня застала около сараев соседней деревни, где колдун-то жил. Поспешил я что есть мочи, гляжу, а по дорожке у кустов черемухи, она теперь большая как деревья, а тогда кусты были в цвету, – идет белый конь. И думаю: чей это конь? Зачем его сюда, за деревню занесло. Пока думал, подхожу ближе – только бац! – а это не конь, это Колдун в белой рубахе мокрой. Свят, свят, – перекрестился я, а он глядит на меня и бормочет, глаза выпучил! Испугался я тогда сильно! Мы рядом пошли до сарая, открытого и под крышу едва успели – как грянул гром ужасный и молния рядом сверкнула, и опять гром. Я тогда боялся ему слово сказать, а он пояснил, что мусор в овраг выкинуть отходил из сарая. Там хранилище колхозное было на краю их деревеньки, а он присматривал за ним, как сторож.

– Это бывает, глюцинации, наверное, – сказал один из молодых пастухов.

– Вот ведь, слово нашел какое-то умное, – бывает, говоришь, – сказал старик немного обиженно. – А вот я про Колдуна что знаю…. Это лет 50 назад было…

И рассказал нам старик историю, известную только старикам и старухам, которые жили в те времена сразу после войны с немцами.

«Тогда, в 43 году, немцев разбила красная армия Советского Союза, а они, убегая из наших краёв, прятали свои награбленные богатства, зарывая их в землю. И вот после войны Колдун нашел клад немецкий, – в нём были украшения – серьги, брошки, и еще зубы золотые от убитых немцами людей. А кто колдовством живёт, кто злое дело для людей помышляет, – к тому же и зло то вернется, тому и воздастся злом за зло!

Вот Колдун продавал золотишко свое, ездил в город. Но его арестовали, допрашивали, но ничего он не сказал. Отсидел он в лагерях и вернулся в шестидесятые уже годы. Клад свой он опять достал, видимо, потому что построил себе домину, и всё-то у него было – сараи и хлев большой и скотины завел много, а где деньги брал – вопрос.

Но видимо он торговал только теми драгоценностями, которые не были ещё сильно проклятые. А когда дело дошло до зубов от мертвых людей, вот тут его «инфаркт» и поймал. Так и нашли его около печи, в которой он зубы золотые в сковородке переплавлял, хотел слитки потом продавать. Вот тебе и на! На чужом горе счастья не построишь! Богатством неправедным счастлив не будешь! – так в Библии написано».

– А уж каким он был смолоду! – вспоминал старик. – Всё молчал и молчал, да на всех косо глядел. Всё словно дулся и пыжился, как петушок перед курицею. А чтоб он в церковь пошел, или на улицу с ребятами гулять – никогда. И выпивать с мужиками не выпивал, всё больше один сидел или даже со старухами разговаривал о травах всяких. Он и лечить мог людей, и помогал было многим. А я так замечаю: если какой человек из мужиков всё молчит, да старушечьими делами занимается и в одиночку живет всё, – хорошего мало. Вот ведь узнали о нём после смерти, какой его грех-то гложил, – клад немецкий…. Не в золоте счастье. – резко завершил свою речь старик.

Рассыпавшись в тихом воздухе пронесся глухой звук. Что-то вдали громыхнуло, словно ударился камень о камень и эхо ахнуло вдаль: «тах! тах! ах! ах!». Когда звук замер, старик вопросительно поглядел на меня, равнодушного.

– Это на ферме колхозной что-то упало, – сказал я, подумав.

Летом светало рано. С востока Млечный путь бледнел и мало-помалу таял, как снег, теряя свои очертания. Небо становилось опять хмурым и мутным, когда не разберёшь, чисто оно или покрыто сплошь облаками, и только по ясной полоске на востоке и по кое-где уцелевшим звёздам поймёшь, в чём дело.

– Да, – сказал я, прощаясь, – близок локоть, да не укусишь… Кто знает в чём оно счастье то!? Кто как ведь понимает.

Повернувшись лицом к молодым пастухам и глядя на них, я сказал:

– Так вот и умрёшь, не повидавши счастья. Кто помоложе, может, и дождётся, а нам уж и не думать… —

Старик встал и пожал мне руку на прощание.

Часть 2.

Деревенька наша соединилась уже с соседней. Строились дома от пруда, расположенного посередине нашей деревни Макаровки, к краю ближней деревеньки с названием Старая. Молодые пары в обеих деревнях строились с обеих сторон переулка этого, тем самым приближая деревеньки друг ко другу.

Так случилось, что Старая совсем перестала существовать и Макаровка выросла, за счёт прилепившейся через новую улицу соседской деревеньки. Наш дом стоял третьим снизу на спуске к реке, остальная деревня тянулась на пригорок и протянулась по нему до самого поля, где всегда сеяли овёс.

Жил я в деревне всё свое детство, пока не окончил три класса начальной школы. А потом родители забрали меня в город. Только летом я был в деревне, почти все два месяца каникул, июль и август, так как принято было, в первый месяц, июнь, отправлять меня в лагерь по путёвкам, которые выделяли родителям на работе профсоюзы. И помню я деревенскую жизнь с хорошей благодатной стороны. Походы на реку, купание и рыбалка, походы в лес за ягодами и за грибами…

Конец рассказа.