Читать книгу Наваляев и все-все-все. Книга первая - Серж Арденн - Страница 3

Когда-то, давным-давно, даже немногим раньше, чем прошлая пятница, существовала великая страна, бытующая в эпоху развитого социализма. Хотя нет, скорее огромная, ведь величие и величина, зачастую вполне разные понятия, посему страна была просто огромная. Называлась эта огромная «Великая страна» также весьма своеобразно, гордо и весело – СССР. Гордо, потому что жители страны называли её с восхищением, угрожающе звеня и цокая языками, будто чеканя юбилейные рубли – эС эС эС эР. Но напускную угрозу непроизвольно развенчивали дети, подрастающие в «Великой стране», дразня её – Сэ Сэ Сэ Рэ. Ну, и конечно безмозглые иностранцы, свистящие на свой лад и манер – Си Си Пи. И вот эта страна, впрочем, как и многие другие страны, имела своё правительство, а правительство, имело свой народ, а так же флаг, герб, гимн и всё прочее, что можно было отыскать и отыметь на просторах «Великой страны». В таких вот условиях, рука об руку, правительство вместе с народом топтались вперед, как им казалось, в направлении великой цели – коммунизм! Но в Библии сказано – «оставьте их: они – слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму». (От Матфея 15:14) Что лишний раз напоминало, убеждало и доказывало тем, кто не пробовал, что путь к коммунизму был нелегок и безрезультатен. А то, как же! Всегда непросто идти к тому, чего не существует. Ведь мираж недостижим, а путь к нему утомителен и напрасен, как устремления к линии горизонта или усилия неугомонного Сизифа.

Именно в этой стране и в это время мог жить тот, о ком мы хотели бы рассказать нашему любезному читателю. Тот, благодаря кому мы сможем раскрыть цепь случайностей, начинающуюся и заканчивающуюся на нашем герое – гражданине и товарище Наваляеве.

В один из солнечных, весенних деньков, из парадного подъезда дома № 17 по улице Степана Халтурина (улице по какой-то нелепой случайности названой именем революционера, террориста-народника, не имевшего ни к Киеву, ни к бывшей улице Паньковской ни малейшего отношения) вышел человек. Его вид был весьма не примечателен, на первый взгляд, если не присмотреться поподробнее, тем более не узнать его поближе. Каллистрату Ипполитовичу Наваляеву, младшему бухгалтеру самого образцово-показательного ЖЭКа Ленинского района города Киева, осенью 23 октября исполнилось тридцать четыре, именно в тот самый день, когда обагренная кровью Венгерская революция была доблестно подавлена советскими танками. В этом возрасте о мужчинах говорят – «в полном расцвете сил», но ни сил, ни, тем более, их расцвета у товарища Наваляева не наблюдалось. Невысокого роста; с животиком, отвисающим «рюкзачком», под дряблой, заплывшей жирком грудью; с узкими, не видавшими даже щадящей утренней зарядки плечами, его нестройный силуэт выглядел горазда старше паспортных данных Каллистрата Ипполитовича. Вся эта упомянутая выше роскошь громоздилась на коротеньких, толстеньких ножках, весьма пригодных для ходьбы и совершенно не предусмотренных для бега. Сутулый, отмеченный давним сколиозом, торс венчала большая, давно начавшая лысеть, голова товарища Наваляева, сколь светлая, столь малопригодная для жизни. Оттопыренные мясистые уши лишь подчеркивали стройность черепа, сего, по меньшей мере, странного человека, или как его называли на роботе – «дефективного знатока».

Костюм на Каллистрате Ипполитовиче так же не отличался ничем примечательным, разве только довольно старомодным покроем и не соответствующим нашему герою размером. Говоря другими словами, он был катастрофически стар и безнадежно мал, по весьма простой причине – покойный папа младшего бухгалтера, Наваляев-отец, носил вещи крайне аккуратно и был значительно ниже ростом Наваляева-сына, что, на наш взгляд, вполне объясняет несовпадение платья с содержимым. «Но не вещь красит человека, а содержание сберегательной книжки», «К тому, же шикарный костюм, это ж английская шерсть, мы ж пошили его твоему папе на день защиты диссертации, отчего впоследствии, он, у папы, вызывал нехорошее настроение, и именно поэтому Ипполит Робертович его редко носил…» сии простые истины любила повторять Наваляева-мать, трепетно разглаживая на сыне складки воспоминаний. Двубортное безобразие, непонятного и малоприятного цвета, являлось бесчинством, учиненным вполне посредственным портным, сумевшим не просто подчеркнуть неудачную фигуру Наваляева-отца, но и распространить сие проклятие на сына.

Итак, застегнутый пиджак не скрывал пуговиц гульфика, вызывающе виднеющихся меж пол, но не несших ни смысловой нагрузки, ни внешней угрозы. Штанины зауженных, довольно просторных брюк, не касались носков сандалей, не доставая до них около десяти сантиметров, будто для того, чтобы продемонстрировать незамысловатый узор синтетических оранжево-синих носков. Глядя на брюки, хотелось убрать излишки ткани с бедер и дотачать ею штанины, но всё это бесследно исчезало, попросту теряло смысл после знакомства с вполне выдающимся обладателем сего ветхого наряда.

Не было другой столь добродушной, скромной и безобидной натуры во всем комплексе, обеспечивающим функционирование инженерной инфраструктуры различных зданий города Киева, а также создающей удобства и комфортабельность проживания в них граждан, путем предоставления им широкого спектра услуг. Или, другими словами, причём словами непосредственного руководителя Наваляева, зам. начальника ЖЭКа, исчадия жилищно-коммунального хозяйства, Зинаиды Потаповны Неешкаши, – «Нет другого такого дурака, в ЖКХ, как наш Каллистратка»

Оказавшись на улице, младший бухгалтер прищурился от солнечных лучей, растянув губы в несменной глуповатой улыбке, приподнимавшей к маленьким круглым глазкам, его пухлые, тщательно выбритые щечки. Зажав под мышкой старенький потертый портфельчик, он многозначительно поправил галстук кис-кис, ярко-фиолетового цвета в белый горошек, надел фетровую шляпу и направился вверх по улице, на грохот трамвая восьмерки, катящегося с горы, по Льва Толстого на «Соломенку», вдоль забора Ботанического сада. Свернув на Никольско-Ботаническую, наш герой вскоре добрался до улицы Тарасовской, где в девятом номере, в величественном доме, стоящем по сей день в угрюмом запустении, построенном в виде колодца, с двумя арками, обитал его дядя по материнской линии – Радион Аполлинарьевич Навозов-Сухоплотский. Устремившись в гору, он миновал седьмой номер, за железными воротами которого базировалась «странноватая» воинская часть; корпус института имени Микояна; пожарное депо № 4, прибыв, наконец, во двор дома № 2, где и находилась одна из Жилищно-Эксплуатационных контор Ленинского района города Киева, имевшая неосторожность, однажды, принять в свои дружные ряды младшего бухгалтера Наваляева.

Каллистрат Ипполитович, грешивший порядочностью с налетом интеллигентности, включавшей в себя пунктуальность, впрочем, качествами не просто бесполезными, но порой и призираемыми, прибыл на рабочее место на четверть часа ранее положенного. Усевшись за своим громоздким столом, он воровато спрятал в шухляду букетик ландышей и, натянув нарукавники, занялся работой. Наваляев пододвинул большие деревянные счеты, счетную машинку «Феликс», достал толстую папку из ящика стола, откинул картонную обложу и, наслюнив палец, принялся листать желтоватые страницы. Ровные столбики цифр, выстроившихся в торжественном порядке на бумаге и как обычно радующие младшего бухгалтера, сегодня не приносили ему ни малейшего удовольствия. Он ерзал на стуле, вытирал клетчатым платком лоб и затылок, косясь, поглядывая на дверь. Ждать пришлось недолго, в кабинет, где кроме наваляевского стояло ещё три пустовавших стола, дожидаясь, словно рысаки своих наездников, вошла женщина, в которой Калистрат Ипполитович тут же узнал рубенсовских «Спящую Анжелику» и «Венеру перед зеркалом», словно сошедших с полотен прямо сюда, в прокуренную пыльную жековскую комнатушку. Вошедшая, таившая пышные формы под синим хлопчатобумажным халатом, гремя пустым ведром, остановилась на пороге, опершись на старую швабру.

– Я новая уборщица, меня зовут Грета Адольфовна Раукобир[1]– она улыбнулась, от чего Наваляев восторженно икнул. Для него не была секретом ни должность, ни имя, ни фамилия новой работницы, он всё это выяснил в отделе кадров, после того как узрел златовласую Нимфу с берегов Балтийского моря, моющую пол в длинном лабиринте коммунальных коридоров. После встречи со столь изумительной особой, в душе многих мужчин звучат чарующие мелодии сказочных флейт и лютней, в наваляевской же лопнул барабан. Это случилось с ним впервые, если не считать случая в школе, когда третьеклассник Каллистрат Наваляев помог девочке, подвернувшей ногу, отнести домой портфель. Наваляев не вызывал интереса у женщин и, говоря по правде, отвечал им взаимностью. Но Гретхен, каким-то особым образом вошла в его жизнь, незаметно, будто через черный ход, озарив его душу неугасающим пламенем любви. Если так можно назвать то чувство, которое вызвало у Каллистрата Ипполитовича зуд в пятках и острое беспокойное опасение – «А, что же скажет мама?».

– Вкусная у вас фамилия, – стыдливо произнес он.

– А вы знаете немецкий?

– Не то, чтобы, но Гёте читал в оригинале.

Она с интересом окинула взглядом неловкую фигуру Наваляева.

– Совсем неплохо для человека закончившего среднюю школу, или я ошибаюсь?

– Нет, то есть вы совершенно правы, я учился в институте, но потом с отличием не защитил диплом, а в школе я учил французский, поэтому предпочитаю Мольера.

Он застенчиво потупил взор.

– А кем простите, вы здесь работаете?

– Я служу младшим бухгалтером.

– Да, призрачны ваши перспективы. Человеку, владеющему немецким и французским, в сфере Жилищного хозяйства никогда не подняться выше счетовода. Вы должно быть презираемы сослуживцами?

Наваляев пожал плечами.

– Ну, что же вы загрустили, милый рыцарь, представьтесь даме.

– Вы ошиблись, милый рыцарь – это я! – послышался голос из-за спины уборщицы.

Перед Гретой Адолфовной предстал рослый щеголь лет сорока.

– Прошу любить и жаловать, Ланцелот Артурович Озерный, в прошлом рыцарь без страха и упрека, в данный момент начальник бригады сантехников, имею дело с озерами воды иногда дерьма, хотя предпочитаю воду.

Отрекомендовавшись, шустрый сантехник, подмигнув, впился губами в руку прекрасной дамы.

– Что вы делаете, я же только сейчас туалеты мыла! – вырвав руку, возмутилась Гретхен.

– Прошу простить…прошу оставить незамеченным…

Отплевываясь, протараторил Ланцелот Артурович.

– Что тут, так скязять, за безобразие?!

Послышался скрипучий голос инженера по охране труда Сигизмунда Лазаревича Глистоморова.

– Вы, что здесь, так скязять, за безобразие, так скязять, устроили? Работать, так скязять, пора, а вы, так скязять, хихикаете! Негоже, так скязять, не по форме, не порядок, так скязять.

В комнату вошел невысокий тощий, плюгавый, с желчным лицом человечек, в мятой шляпе и потертом пиджаке, надетом на фланелевый жилет. Иссатавшийся ворот его клетчатой рубахи, застегнутой на все пуговицы, не облегал тонкой морщинистой длинной шеи, отчего казалось, что голова вставлена в костюм, висящий на вешалке, «плечиках» для одежды, где отсутствовало тело.

В облаке дыма, поскрипывая начищенными хромовыми сапогами, появился инженер по гражданской обороне, отставной подполковник Вертопрахов Антон Кузьмич, чьё беспрерывное курение являлось причиной заселения столь разношерстной компании в один общий, по меркам того времени, просторный кабинет. С товарищем подполковником в одном помещении не мог находиться некурящий мужчина, не говоря уже о женщинах, поэтому его поместили в одну комнату с ловеласом Озерным, дымившим душистым «Булгартабаком», и занудой Глистоморовым, курящим трубку «носогрейку» с особо вонючим самосадом, Наваляев же не в счет. Каллистрат Ипполитович не просто не курил, он не переносил сигаретного дыма, но спрашивать его мнения, тем более согласия было не принято в дружном коллективе ЖЭКа № 105.

– А ну-ка, барышня, покиньте плац, мужчинам необходимо обменяться рапортами о матче Динамо – Торпедо! – скомандовал Вертопрахов, даже не взглянув на удаляющуюся уборщицу.

Обсуждение футбольного праздника, овеянное табачными дымами, быстро наскучило равнодушному к спортивным достижениям родной страны Наваляеву, к тому же в чертоги его интересов вторглась нереида балтийских волн, которую он не терял надежды лицезреть как можно чаще. Каллистрат Ипполитович не понимал, чего именно он хочет от Греты Адольфовны, его нерешительность была вездесуща, всеобъемлюща и даже в грезах заставляла Наваляева стыдливо пятится, лишая возможности мечтать. Стянув нарукавники, он, как обычно незамеченный, выскользнул в коридор. В полумраке ЖЭКовсего лабиринта он заметил некогда стройные очертания возмутительницы собственного покоя, и юркнул в распахнутую дверь туалета. Прислонившись к стене, покрытой облупившимся кафелем, он затаил дыхание, упиваясь сладостными звуками швабры, елозящей по дощатому полу.

В этот момент, изогнувшаяся над равниной пола, новоиспеченная уборщица почувствовала прикосновение чьей-то ладони, хлопок, потрясший мягкие ткани низа её спины.

– Так это вы наша новая уборщица, что прибыла в город-герой Киев из далекого Калининграда?

Грета Адольфовна, выронив швабру, мгновенно выпрямилась, будто от укуса змеи, вследствие чего её светлые волосы, выбившиеся из под цветастой косынки, закрыли большие серые глаза. Вытерев о халат руки, она убрала непослушный локон, с интересом глядя на толстяка, столь бесцеремонно поприветствовавшего новую подчиненную.

– А я Юхим Остапович Какун, начальник ЖЭКа, а стало быть, ваш непосредственный руководитель.

В результате предпринимаемых отчаянных попыток укрыть от назойливого взгляда обнажившиеся колени, грудь Греты заколыхалась, словно холодец на шатком столе, что лишь усилило интерес начальника. Его маленькие, красные от регулярного пьянства, глазки, ощупали пышные формы блюстительницы чистоты.

– Стало быть, из Калининграда…, – наставнически произнес он, раздевая взглядом аппетитную дамочку.

– …а знаете ли вы милочка, что город Калининград назван в честь дедушки Калинина Михал Иваныча, «всесоюзного старосты»?