Читать книгу Год, когда мы встретились - Сесилия Ахерн - Страница 7

Какой он замечательный, – шепотом хвалю я младенца, которого моя подруга Бьянка нежно держит на руках.

– Да, замечательный, – улыбается она, с обожанием глядя на сына.

– Есть в этом что-то поразительное, правда?

– Да, это… поразительно.

Взгляд у нее потерянный, губы слегка дрожат, и вокруг глаз глубокие черные круги после двух бессонных ночей.

– Ну а ты как? Нашла другую работу?

– Нет, я не могу. Ты же знаешь, у меня этот проклятый принудительный отпуск.

– А, точно. – Она кивает, вдруг вздрагивает, как от боли, а затем снова успокаивается в отрешенной задумчивости. Я не рискую нарушить ее молчание. – Ты обязательно что-нибудь найдешь, – говорит она с ободряющей улыбкой.

Я уже начинаю тихо ненавидеть, когда мне так улыбаются.

Я в больнице, в очередной раз пришла навестить кого-то, кто при деле. Все мои визиты в последнее время таковы – захожу к друзьям на работу, к сестре на курсы, встречаюсь с отцом, когда он «выпасает» Зару, болтаю с подругами, а они присматривают за детьми, пока те занимаются танцами или плаванием или просто играют на площадке. Последнее время я выступаю в роли стороннего наблюдателя, люди уделяют мне внимание, но лишь постольку-поскольку. Что поделаешь, у всех полно забот. И я терпеливо жду, когда они выкроят минутку и для меня. Я как будто застыла, вокруг меняются декорации, что-то происходит, а я из этого выключена. Словно бы смотрю на себя со стороны, покидаю свое тело и наблюдаю, что происходит вокруг, пока я пребываю в молчаливой неподвижности. Осознав это, я попыталась договариваться о встречах на вечер, чтобы общаться на равных, глаза в глаза, один на один. Но всем некогда, одни не могут платить няне, у других вечера расписаны надолго вперед, и выбрать время, которое всем было бы удобно, очень непросто. Каких трудов мне стоило организовать ужин у себя дома – не меньше двух недель мы это утрясали и наконец сошлись на ближайшей субботе. Уж тогда-то я выступлю в роли хлопотливой, занятой хозяйки, а они будут праздными гостями.

Ну а пока что я здесь, в больнице, сижу у постели своей дорогой подруги, которая только что родила первенца. Конечно, я чрезвычайно за нее рада, но немножко рада и за себя – ведь Бьянка будет целых девять месяцев в отпуске по уходу за ребенком. Впрочем, в глубине души я знаю, что она не сможет составить мне компанию в моем вынужденном безделье, ей уж точно найдется чем заняться. Так что если мы и будем видеться, то я опять окажусь в роли стороннего наблюдателя, который получает свою порцию внимания по остаточному принципу.

– Мы тут с Тристаном подумали… – отвлекает меня от грустных мыслей Бьянка, и я невольно настораживаюсь, почти наверняка зная, что сейчас последует. – Лучше бы, конечно, его дождаться, но ничего, я сама скажу…

Ну точно. Боже, мне плохо. Старательно делаю заинтересованное лицо.

– Ты согласна стать его крестной?

Та-да-дам. Третий раз за два месяца, это не иначе мировой рекорд.

– О Бьянка, с радостью! – улыбаюсь я. – Спасибо вам, это такая честь…

Она улыбается в ответ, довольная тем, что предложила мне разделить с ними один из самых светлых моментов в жизни. Только вот я себя ощущаю как нищий, которому подали милостыню. Все как сговорились – зовут меня в крестные, чтобы я почувствовала себя востребованной. Но, увы, я знаю, что все одно останусь не у дел. Родители будут держать ребенка, священник – кропить его святой водой, а я – праздно болтаться рядом.

– Ты слышала про сына твоего приятеля?

– Какого приятеля?

– Ну, Мэтта Маршалла.

– Никакой он мне не приятель, – с раздражением говорю я. Потом, решив, что лучше не спорить с женщиной, едва оправившейся от родов, спрашиваю: – Что сделал его сын?

– Он выложил видео на YouTube, где рассказывает, как ненавидит своего отца. Ужас, правда? Представляешь, о родном отце говорить такое.

Младенец у нее на руках издает недовольный писк.

– Этот троглодитик уже изгрыз мне весь сосок, – бормочет она, и я тут же умолкаю, с почтительным трепетом глядя на мать и дитя.

Она перехватывает свое трехдневное сокровище, чтобы ему было удобнее сосать, держа его, как мяч для регби, ее огромная грудь больше, чем его голова, и, кажется, не дает ему дышать. Но нет, он сосредоточенно чмокает и выглядит вполне довольным.

Момент, безусловно, трогательный – мать, кормящая свое чадо, вот только у матери по щекам текут слезы. Открывается дверь, и в палату заглядывает бледная физиономия Тристана. Он видит своего первенца и расплывается от умиления, потом смотрит на жену и тревожно хмурится.

– О, привет, Джесмин! – преувеличенно радостно говорит он, заметив, что и я здесь.

– Поздравляю, папаша, – улыбаюсь я. – Он просто прекрасен.

– Да, и во рту у него полно острых зубьев, клянусь вам, – болезненно морщится Бьянка.

Младенец опять недовольно хнычет, она отняла у него свой красный, потрескавшийся сосок.

– Я тебе серьезно говорю, Тристан, это… это что-то невыносимое.

Губы ее кривятся.

Оставляю их втроем.

Я веду машину и убеждаю себя, что мне неинтересно, чего там твой сын выложил на YouTube. Не собираюсь опускаться до твоего уровня, у меня есть дела куда важнее, чем думать о тебе. Беда в том, что все мои важные дела – купить себе еды на ужин.

В отличие от многих одиноких друзей я не напрягаюсь по поводу «шопинга на одного». Мне очень хорошо одной, а есть… есть нужно всем. Но в том-то и проблема. Когда я была по горло занята, приходилось выкраивать время, чтобы перекусить, и ела я потому, что это необходимо для жизни. Теперь еда превратилась в дело, которое можно растянуть на полдня. Всю прошлую неделю я изобретала новые блюда. Вчера провела в книжном почти час, изучая кулинарные издания, потом еще полтора закупала продукты и наконец два с половиной стряпала себе еду, которую затем и съела – за двадцать минут. Собственно, этому и был посвящен весь вчерашний день. Весьма приятный, надо признать, и раньше я бы себе никак не могла этого позволить, но, как я успела заметить, радость новизны довольно быстро… приедается.

Встаю на парковке у супермаркета. День на редкость солнечный и яркий для начала января, но все равно холодно. Достаю айфон и прямиком иду на YouTube. Набираю «Мэтт Маршалл», и тут же вылезает куча ссылок «сын Мэтта Маршалла». Кликаю. Видео размещено вчера вечером, а уже тридцать тысяч просмотров. Впечатляющий результат.

С твоим сыном я никогда не общалась, но отлично знаю, как он выглядит. Каждое утро он выходит в школу – голова опущена, из-под капюшона торчат рыжие вихры, в ушах наушники – и неспешно тащится к остановке автобуса. Вдруг осознаю, что, хоть мы уже четыре года живем бок о бок, как его зовут, я не знаю. Но это сразу становится ясно из комментов:

Красава, Финн!

Мой старик тож лузер знаю что тебе херово.

Твоего предка надо закрыть в дурку а не фиг нести пургу.

Я практикующий психолог, и меня тревожит твое состояние, пожалуйста, свяжись со мной, я могу тебе помочь.

Я большая поклонница твоего отца, он помог моему сыну, когда его травили в школе, помог обратить внимание на эту проблему в Ирландии.

Молюсь, чтобы Господь усмирил твой гнев.

Папаша дебил а сын говнюк.

Дружеская поддержка общественности.

Финну около пятнадцати лет, судя по его школьной форме, он учится в дорогой частной школе «Бельведер». С экрана на меня смотрят сердитые карие глаза. Нос и щеки слегка присыпаны веснушками. Он глядит в камеру, широкие ноздри раздуваются от гнева. Из-за его спины доносится музыка, думаю, он в гостях, и думаю, он пьян. Зрачки расширенные, хотя это может быть и от злости. Из четырехминутной записи следует, что он хотел бы публично откреститься от того, чем занимается «этот лузер», то есть ты, и что ты вообще, по сути, не отец никакой. Финн говорит, что ты всех достал, ты мудозвон, семья держится на матери, а ты «урод безмазовый». Он повторяет это на разные лады, словарный запас у мальчика очень неплохой, и видно, что сам он тоже очень неплохой, только старается казаться крутым и жестким. Его обвинительная речь выстроена неумело, но главное, что он все время подчеркивает, – тебя надо уволить и вообще запретить работать на радио.

Слушать все это тяжко, я съеживаюсь на сиденье и прикрываю глаза руками. Музыка становится громче, сквозь нее пробиваются мужские голоса. Финн резко оборачивается, и все, видео заканчивается.

Вопреки тому, как я к тебе отношусь, никакого злорадства или удовлетворения я не испытываю. Мне жаль, что я это видела, жаль тебя и всех вас.

Иду в магазин, хмуро озираю забитые продуктами полки, наугад выбираю кое-что на ужин. Еду домой, и меня не покидает ощущение, что в моей жизни случилось что-то плохое. Пытаюсь от него избавиться, говорю себе, что меня все это абсолютно не касается, но проблема в том, что, как ни глупо, уверенности в этом у меня нет. Касается.

На ужин делаю тушеные баклажаны с пармезаном, без затей, и открываю новую бутылку красного вина. Как же нам решить твою проблему? Что мы будем делать с Финном, а, Мэтт? У тебя в доме темно. Машины жены нет, все куда-то уехали. Тишина.

В спальне у доктора Джеймсона гаснет свет. Не знаю, Мэтт, мне ничего не приходит в голову.

Впервые в жизни засыпаю на диване в гостиной, а когда просыпаюсь спустя некоторое время, никак не пойму, где я. В комнате темно, только слабо мерцает экран телевизора. Вскакиваю и опрокидываю на пол тарелку с недоеденными баклажанами, а заодно разбиваю винный бокал. Сна уже ни в одном глазу, бешено стучит сердце, и становится ясно, что именно меня разбудило. Знакомый шум – твой джип мчится по улице. Огибаю осколки, иду к окну и вижу, как ты, по своему обыкновению, не сбавляя скорости, едешь прямо на закрытые ворота гаража. Только на сей раз ты не тормозишь, а с грохотом врезаешься в них, белые крашеные створки сотрясаются, и гулкое эхо разносится по всей улице. Так и вижу доктора Джеймсона – он резко просыпается и рывком сдирает с лица темную ночную повязку для глаз.

Гаражные ворота выстояли, и дом не рухнул тебе на машину. Вообще-то жалко. Некоторое время ничего не происходит. Звучит «Город-рай», на всю громкость. Мне тебя видно, ты сидишь неподвижно. С тобой все нормально или сработал мешок безопасности, вжав тебя в кресло? Может, надо в «Скорую» позвонить, только непонятно, есть ли в этом необходимость, а то еще получится ложный вызов. Как же не хочется выходить из дома, но и оставить тебя в таком состоянии я не могу.

Прошлой ночью ты нарушил ритуал, не стал орать и барабанить в дверь, а тупо заснул в машине. Я тоже пошла спать и не видела, как тебе удалось попасть домой, но кто-то тебя впустил. Может, Финн? К тому моменту он уже выложил свое видео в Интернет. Может, ты так его достал, что он ослушался матери и решил открыть дверь, а заодно и высказать, что он о тебе думает? Обидно, что я это пропустила. Знаю, мысль странная.

Сегодня ты совсем никакой. Подозреваю, что это из-за Финна и «милых» постов на YouTube. Уверена, ты уже в курсе.

Вечером я послушала радио, хотела убедиться, что тебя правда отстранили, и да, программу вел другой диджей.

Отстранили не только тебя, но и всю твою команду, за «возмутительную выходку в новогоднем эфире». Но ты, как я вижу, вместо того чтобы воспользоваться свободным в кои-то веки вечером и провести его с семьей либо просто поразмыслить о жизни, поехал и нажрался в хлам.

Честно сказать, довольно странно было не слышать тебя в привычный час. Ты прочно с ним ассоциируешься у десятков тысяч людей – дома, в машине, на работе, в дороге они ждут встречи с тобой в назначенное время.

Узнав, что тебя отстранили, я, к своему удивлению, вовсе не так обрадовалась, как можно было бы ожидать. А потом пришла к выводу, что тебе это отстранение пойдет на пользу. Может, ты наконец призадумаешься о своей работе, обо всех тех гадостях, которые обсуждались на твоем шоу, о том, как это влияло на людей. Поверь мне, очень сильно влияло, знаю по собственному опыту. Может быть, ты решишь что-нибудь изменить в себе? Размышляя об этом, я вспоминаю тот вечер, после которого так сильно тебя возненавидела.

Шестнадцать лет назад ты работал на другой радиостанции. В тот вечер темой передачи, которую ты вел, были люди с синдромом Дауна. Обсуждались самые разные аспекты, была и полезная информация, в первую очередь благодаря сотруднице ассоциации Down Syndrome Ireland. Было ясно, что ее раздражает непрофессиональный уровень дискуссии, но говорила она при этом очень сдержанно и умно. К сожалению, это вовсе не та стилистика, которая интересна тебе, и ты очень быстро убрал ее из эфира. Зато необразованным истеричным придуркам дал возможность высказаться сполна. В основном разговор крутился вокруг медицинского теста на синдром Дауна, который делают, чтобы еще на стадии беременности выявить геномное отклонение. Этот тест особенно рекомендуют женщинам из «группы риска», то есть тем, у кого имеется наследственная предрасположенность к хромосомной патологии. Тест безопасен и дает высоко достоверные результаты. Понятно, почему ты взял эту тему, – речь ведь идет о проблеме выбора, женщина должна решить, оставлять ей ребенка или делать аборт. Но, вместо того чтобы вести обсуждение спокойно и без истерик, ты, конечно, выбрал другую манеру, максимально конфликтную, тебе же нужен «накал страстей». Пригласил в студию малообразованных психов и позволил им рассуждать о проблеме, в которой они вообще ничего не смыслят. Например, какой-то напористый, но не пожелавший назвать свое имя жлоб все выспрашивал, может ли он заставить свою девушку прервать беременность, если узнает, что у плода угроза синдрома Дауна.

Мне было семнадцать, я пришла на вечеринку вместе с парнем, в которого была по уши влюблена. Все были пьяны, и нам показалось, что будет прикольно на время перестать слушать музыку, а послушать, наоборот, Мэтта Маршалла. Тогда я ничего против тебя не имела, даже думала, что ты крутой и обсуждаешь крутые вещи, – любое яркое проявление привлекательно, когда ты еще неопытен и не обрел свой голос. Но от этого «разговора» меня замутило. Хуже того, тему подхватили, стали обсуждать уже в нашей компании, и мне пришлось выслушивать, что говорят мои друзья, которым, уж казалось бы, должно быть стыдно болтать всякую ахинею, и что говорят незнакомые мне гости, и что говорит парень, с которым я пришла. Каждый спешил сообщить свое мнение, и в итоге выяснилось, что никому не нужен ребенок с синдромом Дауна. Один тип даже заявил, что предпочел бы ему больного СПИДом. Мне стало плохо от того, что я услышала. Я подумала о своей замечательной Хизер, которая в тот момент мирно спала дома, и о маме, проходившей курс лечения от рака, изо всех сил боровшейся за жизнь, потому что больше смерти маму страшило, как Хизер будет жить без нее. Мне было невыносимо это слушать, я встала и ушла.

Полицейские подобрали меня на дороге у побережья. С ног я не валилась, но была перевозбуждена до предела, так что ради моей же безопасности они отвезли меня в участок.

Мама была слаба, ее нельзя было тревожить. Тете я позвонить не могла после того, что произошло месяц назад между мной и ее сыном Кевином, это было невозможно, так что полицейские позвонили отцу. Он был на свидании со своей новой девушкой, и они приехали за мной на такси – он в смокинге, она в вечернем платье – и отвезли меня к нему домой. Всю дорогу они переглядывались и фыркали от смеха, видимо, им казалось, что все это дико забавно. Как только мы добрались до квартиры, они тут же развернулись и отправились развлекаться дальше, к моей величайшей радости.

Итак, я стою у окна и наблюдаю за твоей неподвижной фигурой, и мне все равно, видишь ты меня или нет, потому что я на самом деле встревожена. Ровно в тот момент, когда я решаю выйти и помочь тебе, дверца джипа открывается, и ты выпадаешь из машины. Неспешно – как в замедленной съемке. Бац головой об землю. Ноги зацепились за ремень безопасности. Пауза. Не шевелишься. Оглядываюсь в поисках пальто, и до меня доносится смех. Смеешься, смеешься… пытаешься высвободить ноги, раздражаешься и перестаешь смеяться, сражаешься с ремнем, а кровь, поди, приливает к голове.

Смотри-ка, выпутался все же. Дальше по стандартной схеме – орать, долбить, жать на звонок. Нет ответа. Тогда посигналить. Вообще странно, что никто из соседей не скажет тебе, что пора бы уняться. Может, спят и не слышат? Может, опасаются? Или, подобно мне, наблюдают из окна? Нет, вряд ли. У Мерфи ложатся рано, у Мэлони, кажется, все это никого не тревожит, а Ленноны настолько трусливы, что никогда не отважатся выступить против тебя. Похоже, ты мешаешь только мне и доктору Джеймсону. В доме у тебя темно и абсолютно тихо, машины твоей жены нет, занавески раздвинуты во всех окнах. Никого, пусто.

Ты уходишь за дом и исчезаешь из поля зрения, но вскоре я тебя слышу, а вот уже и вижу. Ты волочишь по траве деревянный стол на шесть персон. Ножки стола выдирают траву, вспахивают землю, оставляя глубокие борозды. Так, выволок стол на бетонную дорожку. Господи, какой мерзкий скрежет. Куда ты его тащишь теперь? Понятно, в палисадник. Да, повози его погромче по бетону, вон уже у Мерфи свет зажгли, не выдержали-таки. Ты водружаешь стол посреди лужайки и снова отправляешься на задний двор. Три ходки – и все шесть деревянных стульев встали вокруг стола. Что дальше? Ага, зонтик от солнца. Эх, зонтик не открывается, ты в бешенстве. Открылся, но ты уже не хочешь с ним знаться и злобно отшвыриваешь в сторону. Зонтик повисает на ближайшем дереве. Изящная композиция. Ты совсем выбился из сил. Идешь к машине, достаешь пакет. Знаю, у нас в ближайшем магазине такие дают. Выгружаешь из него банки с пивом, выстраиваешь их на столе и наконец усаживаешься сам. Ноги на стол, будь как дома, чего уж там, ты ведь именно дома. Точнее, у дома. С радио тебя выперли, теперь ты в телевизоре. Моем личном. Мало того что я тебя каждую ночь слышу, так сейчас еще и вижу. Бельмо на глазу.

Некоторое время наблюдаю за тобой, но это быстро наскучивает. Ты ничего интересного не делаешь, только тупо пьешь и пускаешь в ночное небо колечки сигаретного дыма.

Смотрю, как ты смотришь на звезды, – небо такое ясное, что видно Юпитер неподалеку от Луны. И о чем же ты думаешь? Что делать с Финном. Что делать с работой. То есть в конечном счете мы мало чем отличаемся?