Читать книгу Подарок - Сесилия Ахерн - Страница 12

В половине одиннадцатого вечера город выплюнул Лу, бросив на приморское шоссе, ведущее к его дому в Хоуте, Дублинское графство. Вдоль моря, как причудливая рама чудесного акварельного пейзажа, протянулась череда домов. Овеваемые неустанными солеными ветрами, дома эти, следуя духу бодрой американской моды, расцветили свои крыши Санта-Клаусами и оленями. В каждом окне за раздернутыми шторами посверкивали огоньки рождественских елок, и Лу вспомнил, как мальчиком, чтобы скоротать время в пути, считал эти елки и все сбивался со счета. Справа за бухтой глазу открывались Далки и Киллини. За маслянистой и густой чернотой морского простора, как электрические угри на дне колодца, мерцали огни Дублина.

Сколько Лу себя помнил, Хоут был для него самым желанным местом, пределом его мечтаний. Без преувеличений, к жизни он пробудился здесь. Здесь зародились первые его желания, его чувство родины и нерасторжимой связи с ней. Этот рыболовецкий и морской порт на севере графства был также популярным местом отдыха, располагался он к северу от Хоут-Хед, в пятнадцати километрах от Дублина. Поселок имел свою историю, и тропинки, вьющиеся по склону, огибали развалины старинного аббатства и удаленный от моря замок пятнадцатого века, окруженный лужайками рододендронов, а после вели к маякам, тут и там помечавшим береговую линию. Поселок был густонаселенный и шумный, с пабами, отелями и замечательными рыбными ресторанчиками. Отсюда открывались чудесные виды на Дублинскую бухту, горный хребет Виклоу и долину Бойна за ними. Хоут был полуостровом, соединенным с материком лишь узенькой полоской суши. И только эта узкая полоска соединяла будни Лу с буднями его семьи. Этот жалкий лоскуток то и дело атаковали шторма – в такие неспокойные дни Лу глядел из окна своего кабинета на бурную Лиффи и представлял себе, как яростные волны накатывают, набрасываются на несчастную полоску суши, как они лижут ее подобно языкам пламени, грозя отрезать его семью от остального мира и от него в том числе, отрезать навечно. А в хорошие деньки он бывал вместе с ними, обнимая их и защищая от злых стихий.

За его большим ухоженным садом лежала пустошь, дикая и непроходимая, поросшая лиловым вереском и высокой, по пояс, травой; тянулась она до самой Дублинской бухты. Прямо перед домом широко раскрывалась даль – зеленые просторы центральной части острова, и в ясные дни картина была просто потрясающей: как будто откуда-то с неба, с облаков до самого океана спускался колышущийся зеленый занавес. От гавани тянулся пирс, по которому Лу обожал гулять, особенно в одиночестве. Одинокие прогулки начались не сразу – ведь пирс он полюбил еще в детстве, когда родители привозили по воскресеньям в Хоут его, Марсию и старшего брата Квентина, и всякий раз, в любую погоду, будь то солнце или дождь, они гуляли по пирсу. Те дни были либо такими знойными, что даже и теперь, едва нога его ступала на пирс, во рту, казалось, возникал вкус мороженого, либо штормовыми, когда приходилось цепляться друг за друга, чтобы ветер не сдул с пирса и не унес в море.

В те дни семейных прогулок Лу обычно уходил в отдельный от всех свой собственный мир. Он становился спасателем, солдатом. Он был китом. Всем, кем только ни пожелаешь. И кем он не был. Каждая такая прогулка начиналась для него с того, что он несколько минут шел задом наперед, глядя на оставленную на стоянке машину, пока красное пятнышко ее не скрывалось из виду, а люди не превращались в пингвинов – черные точки, маячившие вдали, странно колеблющиеся, двигающиеся туда-сюда, едва различимые.

Лу до сих пор любил гулять на пирсе, этой дорожке, ведущей к спокойствию и умиротворению. Он любил разглядывать машины и дома на скалистом берегу, становившемся все туманнее, по мере того как он удалялся от суши и оказывался вровень с маяком, как и он, глядя в море и видимый морю. Здесь после долгой и утомительной рабочей недели Лу сбрасывал с себя все заботы, все беспокойства, швырял их в воду и следил, как плюхаются они прямо в волну, а затем идут на дно.

Но в этот вечер, когда он возвращался домой после знакомства с Гейбом, гулять по пирсу было уже поздно. Ближний свет он выключил, и вокруг была сплошная чернота, прорезаемая время от времени вспышками прожектора на маяке. Несмотря на поздний час и середину недели, поселок не был обычным тихим убежищем. С приближением Рождества рестораны бурлили – устраивались вечеринки, банкеты, ежегодные праздничные ужины. Яхты стояли у причалов, а тюлени ушли от пирса, сытые, с брюхом, набитым макрелью, как пойманной самолично, так и брошенной им щедрыми гостями. Петляющая по холму до самой его вершины дорога была темной и безлюдной, и, чувствуя близость дома и это безлюдье, он нажал на акселератор своего «Порше-911». Он опустил стекло, и волосы его стал ерошить холодный ветерок, и он слушал гул машины, преодолевающей подъемы, пробирающейся меж зарослей вверх по склону. Внизу под ним миллионами огней светился город, зорко следящий за тем, как он взбирается по лесистой горе, петляя, как паук между травинок.

В довершение всего, так сказать, в качестве глазури на торте прекрасного дня, он услышал автомобильный гудок и, взглянув в зеркальце заднего вида, громко чертыхнулся при виде горящих фар патрульной машины. Он снял ногу с акселератора, надеясь, что его обойдут. Но нет – нарушителем, получается, был он. Мигнув фарами и свернув к обочине, он остановился, не снимая рук с руля и глядя, как из патрульной машины вылезает знакомая фигура. Мужчина не спеша обогнул машину Лу, направляясь к дверце водителя. Он поглядывал по сторонам, словно гуляя, что давало Лу время, мучительно напрягая мозг, вспоминать, как зовут этого сержанта. Лу выключил приемник, громкая музыка смолкла, а Лу стал пристально вглядываться в отражение в боковом зеркале, надеясь этим подхлестнуть свою память.

Мужчина остановился возле дверцы Лу и наклонился, заглядывая в открытое окошко.

– Мистер Сафферн, – сказал он, к облегчению Лу, без всякого злорадства.

– Сержант О’Рейли, – отвечал Лу, тут же вспомнив его фамилию. И обнажил зубы в улыбке, напоминающей оскал шимпанзе.

– И опять мы в привычной ситуации. – Сержант О’Рейли поморщился. – Не везет вам, что домой мы с вами возвращаемся в один и тот же час.

– Вы правы, сэр. Приношу свои извинения. Дороги свободны, и я подумал, что превышение скорости мне сойдет с рук. Поскольку нарушителей вокруг вроде бы нет.

– Если только случайные. Но с ними-то вся и сложность.

– Вот и я стал одним из случайных нарушителей, – засмеялся Лу и поднял вверх руки, словно сдаваясь. – Ведь я уже к самому дому подъезжал, еще секунда – и я, ей-богу, стал бы тормозить, но тут как раз вы меня и углядели. Мне просто поскорей домой хотелось, к домашнему очагу, так сказать.

– Я еще в Саттон-Кроссе услышал шум вашего мотора и ехал на звук. Уж слишком вы громыхали.

– Ветер очень тихий.

– Да нет – просто мотор работал как бешеный. Вы этого не замечали, а я заметил. И не в первый раз, мистер Сафферн, с вами такая история.

– Похоже, на этот раз мне устным предупреждением не отделаться! – Лу улыбнулся, постаравшись вложить в это максимум обаяния и чистосердечия. И того и другого одновременно.

– Полагаю, вам известно, какая здесь предельная скорость?

– Шестьдесят километров.

– А вовсе не сто с…

Сержант внезапно оборвал свою речь и быстро распрямился, так что перед глазами Лу теперь не его лицо, а пряжка ремня. Не уверенный в дальнейших действиях сержанта, Лу остался сидеть, уставясь через окошко в полотно дороги прямо перед собой, лелея надежду не получить очередной прокол. С двенадцатью проколами отбирают права, а количество его нарушений приближалось к опасному числу восемь. Покосившись на сержанта, он увидел, что тот потянулся к левому внутреннему карману.

– Вы ручку ищете? – спросил Лу и тоже полез во внутренний карман.

Сержант отпрянул и повернулся к Лу спиной.

– Эй, с вами все в порядке? – участливо спросил Лу. Он тронул ручку двери, но тут же передумал.

Сержант пробурчал что-то невнятное и, судя по тону, угрожающее. В боковое зеркальце Лу следил, как сержант медленно плетется назад к машине. Но шел он как-то странно, как будто приволакивая левую ногу. Может, он пьян? Затем сержант открыл дверцу, сел в машину, нажал на стартер, резко развернулся и уехал. Лу нахмурился – его день даже в эти сумеречные часы приобретал все более сложные и причудливые очертания.

Лу выехал на подъездную аллею с привычным чувством горделивого удовлетворения, которое испытывал всякий раз, возвращаясь домой. Для средних людей, по крайней мере для большинства, размер значения не имеет, но Лу не хотел причислять себя к средним и потому окружал себя вещами, которые были бы под стать его собственной величине и значимости. Несмотря на то что дом их находился в тихом тупичке, где стояло всего несколько домов, угнездившихся на вершине горы Хоут, он заказал ограду повыше и огромные ворота с электронным запирающим устройством и камерами слежения при входе.

Свет в комнатах детей, выходивших окнами на фасад был потушен, и Лу мгновенно охватило необъяснимое чувство облегчения.

– Я приехал! – крикнул он в тишину.

Из глубины коридора, оттуда, где стоял телевизор, доносились запыхавшийся и довольно истерический женский голос и шум какого-то движения: Рут делала упражнения под DVD. Он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, сбросил ботинки и, чувствуя приятное тепло мраморного пола с подогревом, стал просматривать почту на столе в холле. Мозг начал постепенно расслабляться, а воспоминания о деловых встречах и телефонных переговорах – медленно тускнеть. Голоса, звучавшие днем, стали глуше и словно спокойнее. С каждым новым предметом, от которого он освобождался, – пальто, брошенным на спинку кресла, пиджаком, кинутым на стол, ботинками, полетевшими друг за другом в угол передней, галстуком, соскользнувшим со стола на пол, портфелем – вот он, сюда его, – мелочью, ключами – их туда, – он чувствовал, как события прошедшего дня постоянно отдаляются от него.

– Привет! – крикнул он на этот раз погромче, поняв, что никто – иными словами, его жена – не вышел его приветствовать. Возможно, Рут приходит в себя, стараясь делать вдохи на счет четыре, как учит ее истеричка с телеэкрана.

– Ш-ш-ш, – услышал он откуда-то сверху. Шипение сопровождалось скрипом половиц под ногами жены, вышедшей на площадку.

Он почувствовал раздражение. Не из-за этого скрипа – дом был старый, и со скрипучим полом приходилось мириться, в раздражение его привело то, что ему затыкают рот. За целый день непрестанных разговоров на профессиональном жаргоне, убедительных и умных речей, предваряющих заключение контракта, его продление или прекращение, никто ни разу не сказал ему «ш-ш-ш». Такое уместно разве что в классе или в библиотеке. Взрослым же в их собственном доме так не говорят. Ему показалось, что это сон или что он опять вернулся в детство. Едва ступил за порог родного дома – и уже злится. В последнее время такое с ним случалось нередко.

– Я только что Пуда опять укачала. Он что-то беспокойно спит сегодня, – громким шепотом пояснила Рут с площадки.

Объяснение при всей его понятности Лу не понравилось, как не понравилось и шиканье. Все эти «ш-ш», «тише-тише», все эти разговоры шепотом пристали лишь детям в подростковом возрасте, которые на цыпочках сбегают из дома или крадучись туда возвращаются. Лу не любил, когда стесняли его свободу, тем более если это происходило в его собственном доме.

Вышеупомянутый Пуд был их сыном Россом. В возрасте года с небольшим он сохранял младенческую пухлость, и тельце его напоминало непропеченную булку или пудинг. Отсюда и прозвище Пуд, которое, к несчастью для малыша, которого при крещении нарекли Россом, слишком прочно к нему прилипло.

– Тоже мне новость, – пробормотал Лу, что относилось к привычке Пуда часто просыпаться. Говоря это, Лу продолжал проглядывать почту, выискивая в ней что-либо, кроме счетов. Открыв несколько конвертов, он бросил их на стол в холле. Бумажные клочки, взметнувшись, полетели на пол.

Рут спустилась вниз не то в бархатистом прогулочном костюме, не то в пижаме – он стал плохо разбираться в ее одежде в последнее время. Ее длинные, шоколадного цвета волосы были забраны в высокий конский хвост; она прошаркала к нему в своих шлепанцах – это шарканье было ему неприятно, хуже, чем пылесос, звук которого он до сего времени считал самым отвратительным.

– Привет, – сказала она с улыбкой. С лица ее исчезло усталое выражение, и в ней проглянуло, как бы забрезжило, что-то от прежней Рут, женщины, на которой он некогда женился. Но так же быстро, как появилось, это ушло, оставив Лу в недоумении, было ли это и вправду или же только померещилось. Вновь обозначилось лицо женщины, которую он видел каждый день, оно придвинулось к нему, чтобы поцеловать его в губы.

– Хороший был день? – спросила она.

– Беспокойный.

– Но хороший?

Внимание его было полностью поглощено содержимым одного конверта. Лишь спустя долгую минуту он почувствовал на себе ее пристальный взгляд.

– Да? – Он поднял глаза.

– Я только что спросила, хороший ли был у тебя день.

– Ага, и я ответил: беспокойный.

– Да, а я спросила: но хороший? У тебя все дни беспокойные, но не все из них бывают хорошими. Надеюсь, что этот оказался хорошим, – пояснила она натянутым голосом.

– Не похоже, чтобы ты надеялась, чтобы день мой был хорошим, – отозвался он, не отрывая глаз от конверта.

– Было похоже, когда я это спросила в первый раз, – бросила она с нарочитой небрежностью.

– Я проглядываю почту, Рут!

– Вижу – все приметы налицо, – пробормотала она, наклоняясь, чтобы собрать валяющиеся на полу и на столе конверты.

– Ну а здесь у нас что происходило? – спросил он, открывая очередной конверт, и бумага опять полетела на пол.

– Обычный тарарам, после чего я в который раз вылизала весь дом прямо перед твоим приходом, – сказала она и демонстративно нагнулась за еще одной скомканной бумажкой. – Марсия телефон оборвала, тебя разыскивала. Это когда я наконец отыскала аппарат: Пуд опять его спрятал, и я все перевернула, пока нашла. В общем, ей нужна твоя помощь, чтоб определить, где будет справляться юбилей твоего отца. Она – за то, чтобы была наша терраса, а Квентин, разумеется, против. Он предпочитает яхт-клуб. По-моему, отец твой будет рад как в том, так и в другом случае. Нет, вру: как в том, так и в другом случае он будет не рад, но будет счастлив, что, так или иначе, все решили без него. Твоя мать самоустранилась. Так что ты посоветовал сестре?

Молчание. Она терпеливо ждала ответа, пока он дочитывал до конца очередной документ. Дочитав, он аккуратно сложил его и, бросив на стол, принялся за следующий.

– Милый…

– Да?

– Я о Марсии тебя спросила, – сквозь стиснутые зубы проговорила она и занялась собиранием с пола новых бумажных клочков.

– Ах, да… – Он развернул еще какую-то официальную бумагу. – Она просто… – И он погрузился в чтение.

– Так что же? – громко спросила она.

Он поднял глаза и уставился на нее так, словно только в эту минуту заметил ее присутствие.

– Она звонила по поводу юбилея. – Он сморщил лицо в гримасе.

– Это мне известно.

– Откуда же? – Он опять с головой ушел в чтение.

– Потому что она… впрочем, не важно. – Начнем сначала. – Она так занята этим юбилеем, правда же? Приятно наблюдать, как она деятельна после такого года, какой она пережила. Она говорила без умолку о меню, о музыке… – Рут затихла.

Молчание.

– Да-а?

– Марсия, – проговорила она и устало потерла глаза. – Мы о ней говорим, но ты так поглощен этим… – И, не докончив фразы, она направилась в кухню.