Читать книгу Констебль с третьего участка (сборник) - Сэй Алек - Страница 4

В которой констебль Вильк продолжает исполнять свои прямые обязанности, стойко перенося тяготы и лишения службы, доктор Уоткинс оказывает пострадавшим первую медицинскую помощь и обращает внимание следствия на странности дела, а инспектор О’Ларри не только успешно вербует штатского специалиста, но и обнаруживает источник зловредного токсина

Наскоро перекусив пирожками миссис Хобонен, которые она продавала в обед дежурным констеблям в участке (старушка проживает неподалёку, готовит воистину ужасно, но в летнее время это единственная возможность достать что-то себе на обед, поскольку погреб с ледником в участке не предусмотрен и принесённая с собой пища непременно протухла бы), я поспешил вернуться на свой участок.

От жаренных на прогорклом масле, начинённых квашеной капустой пирожков у меня началась натуральнейшая изжога, а привкус во рту стоял премерзопакостный – хорошо хоть, икота, как в прошлый раз, когда я отведал стряпню миссис Хобонен, не приключилась, – однако эти неудобства никак нельзя было счесть достаточным основанием, чтобы отлынивать от несения службы.

В последующий час я успел шугнуть с набережной стайку мальчишек из фабричных кварталов – нечего им делать там, где гуляют джентльмены и леди, стибрят ещё что-нибудь, а коли так уж хотят на корабли поглазеть, то пускай бегут к докам, как и я в детстве бегал, – и рассудить спор между кебменом и приезжим деревенщиной. Молодой, лет семнадцати, провинциал прибыл вторым классом из Рёкьявида, главного (и чуть не единственного) города Туманного Эрина, в Дубровлин и, уже усевшись в кеб, отказался платить названную цену за проезд, сочтя её чрезмерно высокой. Пришлось объяснить, что таковы правила имперской столицы, установленные городским магистратом: сел, так плати. И если молодой джентльмен не желает оказаться в участке…

Он не желал.

Хотя цену, конечно, кебмен задрал несусветную. Видано ли – два гроута за пятиминутную поездку! Осталось лишь утешить себя тем, что не я принимаю законы, я лишь тщательно слежу за их выполнением.

Чуть позже я попросил слегка подгулявшего в пабе «Русалка и Тритон» джентльмена покинуть набережную, тот поведал мне о своей боязни плаваний и о том, что он уже торопится на ждущий его корабль, отказался от сопровождения и слегка нетвёрдой (но всё ещё остающейся в рамках приличия) походкой поспешил к причалам. Я внимательно проследил за ним – не раз такие вот гуляки рассказывали мне подобные истории, оказываясь при этом лжецами, – но этот господин и впрямь поднялся по сходням на палубу бригантины «Бранвен», и со спокойной душой я вернулся к обходу.

Проходя мимо заведения мистера Сабурами, я с печалью вспомнил пирожки миссис Хобонен, которые всё никак не желали улечься у меня в животе, и, дабы не расстраиваться, отвернулся в противоположную сторону. Взор мой при этом упёрся во вход Института благородных девиц, к которому я сегодня провожал сестру Епифанию.

Стоило мне лишь глянуть в ту сторону, как высокая арочная дверь института распахнулась и на пороге его появилась донельзя растерянная монахиня. Увидев меня, эта невысокая, весьма пожилая и сухонькая сестра всплеснула руками, сложила их в молитвенном жесте, на миг возведя очи горе, истово перекрестилась и засеменила ко мне.

Я, признаться, не привык к таким проявлениям чувств при виде полисмена и поспешил ей навстречу, подразумевая неладное. О, как я оказался прав!

– Констебль, ох, констебль, как хорошо, что вы здесь! – громким шёпотом зачастила монахиня, вцепившись в мой рукав. – Скорее, пойдёмте же скорее, пока этого не увидели воспитанницы и остальные сёстры! Это же такой ужас, это же страх Господень, я сама-то думала, что моё старое сердечко не вынесет такого зрелища!

– Да что случилось, сестра? – удивился я, давая увлечь себя в направлении входа в институт. – Опять на кухне сидит здоровенный пасюк?

Был с полмесяца назад случай, не в мою, правда, смену. Здоровенная крыса неизвестно как пробралась в это женское царство – с корабля пришла, не иначе – и нахально расположилась с уворованным куском варёного мяса прямо на разделочном столе, до полусмерти напугав повариху. На женские визги рыжая тварь никоим образом не реагировала, и монашкам, дабы справиться с сим наглым захватчиком, пришлось звать на помощь полицию. После того случая в институте завели кота, быстро ставшего всеобщим любимцем. Видал я его несколько раз в окне: здоровенная раскормленная скотина с наглой мордой. И тоже, кстати, рыжий. В общем, настоящий ирландец – одобряю.

– О, боюсь, всё гораздо и гораздо хуже. – Престарелая Христова невеста продолжала тянуть меня за рукав, увлекая по коридору института. – У нас в саду… Ох, я вымолвить не решаюсь, вам самому на это надо глянуть, констебль.

Пара встреченных нами девиц проводили нашу пару удивлёнными взглядами.

– Они же сначала разговаривали в беседке, смеялись, я сама слыхала, – тараторила монахиня, открывая двери на нашем пути. – А потом уселись пить чай, и через некоторое время я пошла спросить, не надо ли чего…

За дверьми оказался внутренний двор с садом в колониальном стиле. Бассейн в центре, имитирующий озерцо с каменистыми берегами, на его кромке беседка и небольшой домик в ниппонском стиле, с окошками под самым скатом крыши, вечнозелёные кустарники, бамбук, сосны, кипарисы по всему двору, равно как и заросшие мхом валуны, между которыми петляют тропинки, выложенные из булыжников разных форм и размеров. Прямо и не знаю, что за удовольствие ходить по таким, когда можно сделать тропы из нормальной брусчатки?

– Я подошла, – монахиня всхлипнула, продолжая тянуть меня за рукав с настойчивостью локомотива, – глянула, да и сердце у меня обмерло. А внутри, внутри-то тишина мёртвая, будто и нет никого, а они ж все там! – Мы стремительно приближались к строениям в глубине сада. – А я и войти боюсь, и бежать боюсь, страх меня такой взял. А она — там. И не шевелится.

– Да кто же «она»? – попытался я вклиниться в речь пожилой сестры.

– А она. Вот. – Монахиня указала на приоткрытую наполовину дверь (узкую и низкую, я если и войду, то с трудом) в домик.

На выскобленных до белизны досках отчётливо виднелась бледная рука, выглядывающая из-за полуоткрытой ширмы-двери. Женская, судя по форме и покрою манжета на сером рукаве.

– Стойте здесь, сестра, – сурово приказал я и стремительно открыл дверь.

Монахиня сдавленно пискнула. На полу, вытянувшись во всю длину, лежала леди в строгом платье из очень хорошей ткани. В глубине помещения, а домик представлял собой одну-единственную комнату, виднелись ещё несколько женских тел.

Наклонившись к лежащей у входа даме, я, как учили, попытался проверить у неё биение жилки на шее.

– Жива, – констатировал я, поднимаясь. – Но без чувств.

Честно говоря, первоначально мне инструкция предписывала оценить место происшествия, но, поскольку первым его я обнаружил, так уж случилось, впервые, мой растерянный порыв вполне, надо полагать, простителен.

Выяснив же, что предо мною не хладный труп, а вполне живая леди, я вспомнил о своих обязанностях и немедленно оглядел комнату, не входя, впрочем, в неё. И правила таковы, да и, даже кабы я про них запамятовал, протиснуться внутрь домика с моими габаритами довольно проблематично.

Очень скромный это оказался домик, с настоящей монашеской аскезой возведённый: стены без лепнины или резьбы, ковров и позолоты, отделанные простой серой глиной. Полы застелены обычными соломенными половичками – кажется, они называются «татами», хотя я не уверен в этом, – из мебели только низенький овальный столик и сундучок, скорее даже шкатулка, натуральная мечта старьёвщика, должен заметить. Имелся в домике также очаг, в самом центре зала, такой… бедняцкий очажок, открытый, над которым на огне можно готовить и кипятить воду – этакие только в глухих деревнях и на вконец уж нищих окраинах встречаются.

Прямо напротив входа имелась ниша, в которой виднелись дымящаяся и распространяющая приятные ароматы курильница, цветы в неказистой вазе и лист бумаги на стене с начертанным на нём вручную какой-то, я полагаю, кисточкой, а никак не пером, изречением из Писания: «Мужи, любите своих жён, как и Христос возлюбил Церковь, и Себя предавайте за них». Ещё вокруг столика, сервированного простейшими чашками и чайником (столь же затрапезного вида, что и сундучок), а также полупустым подносом с пирожными, было несколько каких-то пуфиков, на которых ранее, вероятно, сидели обнаруженная мной леди и её товарки.

Сейчас же и остальные леди, подобно первой из увиденных мной, лежали вокруг стола, живописно раскинувшись. Четверо из них были облечены в светлого тона платья, пятая же, почти невидимая за столиком, была в монашеском одеянии. Вероятно, это была мать настоятельница.

Падали дамы, по всей вероятности, внезапно – три чашки валялись на полу, одна притом в виде осколков, чай из них разлился по полу, а под стол натекло что-то ещё, более тёмное. Вино?

– Сестра… Простите, не знаю вашего имени, – повернулся я к престарелой монашке.

– Приняла с постригом имя Евграфии, вот уже тридцать пять лет тому как, – сообщила она мне.

– Сестра Евграфия, в этот сад выходов из института и обители сколько?

– Два, – ответила она. – Врата из обители сегодня затворены, а из института мы с вами пришли.

– Тогда я попрошу вас пройти к воротам из института и проследить, чтобы никто до прибытия полиции в сад не входил, а если окажется, что кто-то внутри, не выходил из него тоже. Сам я останусь охранять место происшествия. И попросите кого-нибудь пригласить сюда врача. Вам понятно, сестра?

– Да, – кивнула в ответ она, развернулась и засеменила по тропинке к трёхэтажному особняку позапрошлого века, соединённому стеной из дикого камня со зданием аббатства Святой Урсулы. Собственно, именно в этом особняке Институт благородных девиц и располагался.

Я же вновь глянул внутрь домика и, вздохнув, потянул из кармана свисток. Тёмная лужа под столом всё росла и росла, и боюсь, никакое это не вино.

Я покачал головой, вставил мундштук свистка в рот и, ухватив его у самых губ, подал сигнал по форме четыре. Негромкая, почти неразличимая трель пронеслась по саду, и все сидевшие на деревьях птахи немедленно вспорхнули в воздух. Животные вообще, я слыхал, недолюбливают этот сигнал, как правило являющийся вестником чьей-то смерти. Да и мне слегка от него на уши надавило.

Первым, что неудивительно, мне на подмогу примчался запыхавшийся констебль Стойкасл.

– Что?.. – Он глотал воздух, словно выброшенная рыба. – Случилось?

– Сам глянь, – предложил я.

– Мер… Уф, мерзко, – заключил он, пытаясь отдышаться. – Кто у калитки?

– Э? – не понял я. – У какой калитки?

– У калитки в стене, разумеется.

– А там и калитка есть? – удивился я.

– Балбес! – резко выпалил он, развернулся и бросился по тропке прочь от меня.

Вернулся Стойкасл быстро, до того, как подоспели ещё несколько констеблей с соседних участков патрулирования.

– Ушёл. – Он зло сплюнул наземь. – Калитка нараспашку, сестры-привратницы тоже нет. Прикрыл на запор покуда, чтоб не шастал никто. Да не журись, Вильк, про тот ход мало кто знает. Монахини им сейчас почти и не пользуются – только утром, за молоком через него шныряют. Так им до рынка ближе выходит. Инспектору я сам доложу об открытой калитке, пусть на меня рычит за то, что я тебе раньше о ней не рассказывал. – Он махнул рукой. – Пойду сестру у входа сменю, а то опять сержант все мозги съест, если наших монашка вместо констебля встретит.

И вновь я остался ненадолго один. Едва Стойкасл сменил на посту сестру Евграфию, как один за другим появились сначала ещё четверо констеблей из нашего участка (двоих Стойкасл развернул, чтобы никого не выпускали из института и обители, ещё одного направил к калитке и последнего к запертым воротам, на всякий случай), затем старший инспектор Ланиган в сопровождении инспектора О’Ларри, дагеротиписта О’Кучкинса и его ассистента Бредли, тащащего аппарат для съёмок и раскладную треногу. К моему удивлению, с ними не было мистера О’Блинка, нашего штатного художника.

Все четверо быстро прошли к охраняемому мной домику, задержавшись лишь на пару мгновений у поста Стойкасла – тот доложил об обнаруженной им открытой калитке.

– Ну-с, констебль, докладывайте, что у нас тут? – потребовал Ланиган, заглядывая в домик.

– Пять леди без чувств, но живы. Слабо шевелятся, инспектор, и им всё хуже. У этой, что у порога, осмелюсь доложить, пульс всё слабее и слабее. Ещё одна леди, вероятно мать настоятельница обители, лежит за столиком, предположительно зарезанная – крови, осмелюсь доложить, на полу всё прибывает и прибывает. Я, согласно инструкции, в помещение не входил, чтобы не повредить улик.

– А если аббатиса ещё жива?! – возмутился О’Ларри.

– Бросьте, Брендан, живые так не лежат, – отмахнулся старший инспектор. – А отчего полагаете, что зарезана, Вильк, а не, например, ей размозжили голову?

– Тогда бы, при всём моём почтении, и вимпл, и корнетт пропитались бы кровью, а видимые из-за стола край платка и шляпы сухи и белы, – ответил я.

– Резонно, – кивнул старший инспектор и развернулся к дагеротиписту, вместе с ассистентом устанавливающему свой аппарат для снимков на треногу. – Мистер О’Кучкинс, долго вы ещё? Полагаю, дам надо бы вынести на воздух.

– Непременно надо, – раздался голос за моей спиной.

Я резко развернулся и узрел средних лет джентльмена с небольшими аккуратными, слегка рыжеватыми усиками, какие часто носят кавалеристы, облачённого в распахнутое кремовое пальто поверх тёмного костюма в мелкую полоску и котелок. В левой руке мужчина держал пухлый кожаный саквояж с блестящими ручками.

– Уоткинс! – воскликнул Ланиган. – Что вы здесь делаете?

– Странный вопрос, инспектор, – с огромным внутренним достоинством ответил тот. – Я доктор, и мой долг оказать помощь этим несчастным. А поскольку мой дом находится в непосредственной близости от обители, неудивительно, что сёстры обратились за помощью именно ко мне. А теперь позвольте приступить к моим обязанностям.

– Как только будет сделан дагеротипический снимок – пожалуйста, а покуда прошу вас не загораживать дверной проём. Долго вы ещё, О’Кучкинс?

– Уже всё, – пропыхтел тот, критически осматривая свой аппарат. – Готов снимать.

– Помилуйте, господа, но ведь дагеротипия занимает до получаса! – возмутился доктор Уоткинс. – А если леди умрут за это время? Мне непременно надобно их сейчас же осмотреть!

О’Ларри, до того внимательно вглядывавшийся в лицо одной из пострадавших, подошёл к старшему инспектору и что-то шепнул ему на ухо.

– Вот как? – недовольно буркнул он. – Ладно, снимем общий план уже без тел. Хорошо, осматривайте их, но ничего – слышите меня? – ничего не трогайте. Мы покуда быстро обведём тела и зафиксируем на пластине так.

Ланиган извлёк из кармана пиджака кусок мела.

Доктор, не удостоив старшего инспектора ответом, стремительно подошёл к лежащей у входа леди, пощупал ей пульс, оттянул веко и нахмурился.

– Констебль, – обратился он ко мне, не обращая внимания на возящихся внутри дома и негромко переговаривающихся инспекторов, – это вы первый прибыли на место трагедии?

– Да, сэр, – со всей возможной учтивостью ответил я.

– Вы проверяли пульс у этих леди, когда явились сюда?

– Только у этой. Осмелюсь сообщить, он тогда был сильнее, чем две минуты назад, когда я проверил его вновь.

– Ничего удивительного в этом не вижу… – пробормотал доктор, поднимаясь с колен. – Мистер Ланиган, поторопитесь. У этих леди сильнейшее отравление неким токсином.

– Отравление? – Чертивший мелом силуэт вокруг тела старший инспектор резко разогнулся. – Будете делать промывание?

– Скорее всего, – кивнул мистер Уоткинс. – Хотя яд мог проникнуть в их организмы и другим путём. Помните то дело, когда опекун травил свою подопечную парами ртути, инспектор?

– Как же, как же. – Старший инспектор с подозрением покосился на жаровню, где всё ещё тлели благовония, и принюхался. – Вы полагаете?..

– Вполне возможно, – ответил доктор. – Потому предлагаю немедленно вынести всех леди из комнаты, да и самим покинуть помещение, дабы избежать возможного отравления.

– Всех нужды нет, – ответил мистер Ланиган. – Бедной матери Лукреции вы ничем уже не поможете: нож прямиком в сердце. Но прочих… Констебль, помогите-ка нам.

Вытянув через дверной проём лежащую у порога леди и оставив её на попечении мистера Уоткинса, я, с трудом протиснувшись в ярко освещённый через окна домик, стараясь притом не дышать, стал подхватывать лежащих на полу дам, переносить их к выходу и передавать с рук на руки инспекторам и дагеротипистам. Те в свою очередь препоручали их подтянувшимся за это время констеблям, и я слышал, как доктор велел немедленно доставить их к нему на дом, на улицу Архитектора Бейкера, дом номер 2216.

Бросил я взгляд и на покойную мать настоятельницу, которую мне велено было не трогать. Как и сказал старший инспектор, она была жестоко зарезана, и кинжал, с каким-то непривычным кругляком на месте перекрестья, так и остался у неё в груди, будучи воткнут в тело почти по самую рукоять.

Лицо несчастной было ужасно. Боль, страх, отчаяние были отражены на нём и застыли теперь навеки посмертной маской. Изумрудно-зелёные глаза этой ещё достаточно молодой женщины были широко распахнуты, рот приоткрыт в беззвучном крике, и тонкая струйка слюны, вытекшая из его уголка, уже подсохшая, оставила потёк на щеке. Некрасивая это штука – смерть, доложу я вам. Особенно когда молодых и красивых леди убивают, это вот мне неприятно вдвойне.

А уж что за изверг на монахиню руку мог поднять, что ж за чёрное у такого душегуба сердце, этого я и вовсе никогда не уразумею.

Выбравшись из домика, я наконец позволил себе вздохнуть полной грудью – очень уж инспектор и доктор меня отравой в воздухе напугали. Сами мистеры Ланиган и Уоткинс разговаривали здесь же. Доктор, как я понимаю, давний знакомый старшего инспектора, торопился вслед эвакуированным нами леди – их унесли на нашедшихся в обители носилках, – но настаивал, чтобы инспекторы навестили его, когда закончат осмотр места преступления. Вот интересно, ему-то с этого что?

– Я знаю, знаю, мистер Уоткинс, о вашем интересе к запутанным и загадочным преступлениям, но пока что ничто ни на какую загадочность не намекает. Мы, заметьте, даже осмотр места происшествия пока не провели, – отнекивался старший инспектор.

– Вы полагаете? – с иронией в голосе откликнулся доктор. – Однако странности в этом деле прямо бросаются в глаза, инспектор.

– И это какие же, позвольте полюбопытствовать? – с ничуть не меньшей иронией отвечал мистер Ланиган.

– Это же очевидно. Из шести обнаруженных леди пять отравлены, однако, судя по их состоянию, смерти им, скорее всего, не желали, а одна убита кинжалом. Следовательно, яд на неё либо не подействовал, что само по себе весьма странно, либо же она и не должна была быть отравлена. Это раз.

– У любого отравителя может произойти накладка, – отмахнулся инспектор. – Вам ли не знать? Вспомните хотя бы того мстителя, Хоупа. Того самого, что умер от аневризмы аорты, не дождавшись суда. Его ошибка стоила мне тогда хорошего пса.

– Допустим, – кивнул доктор. – Допустим, что яд просто не попал в организм матери Лукреции. Это, кстати, отметает версию о ядовитых испарениях или чём-то подобном.

Я мысленно перекрестился и вознёс про себя молитву, чтобы мистер Уоткинс оказался прав. Очень уж, признаться, помирать неохота.

– Не очевидно, но вполне вероятно. Допустим. Но обратите внимание ещё на такую странность: тел вы обнаружили шесть, а чайных приборов в помещении – семь. Это два.

– Так седьмой – это убийца и есть, – отмахнулся Ланиган. – Что же тут непонятного или странного? Сейчас допросим монахинь, узнаем, кто ещё был на это чаепитие приглашён – не может быть, чтобы никто этого не знал, он, или она, проходил сюда, как и прочие, через институт, – и арестуем. В крайнем случае дождёмся выздоровления ваших подопечных, они-то точно знают, кто присутствовал.

– Убийца мог прийти и уйти через калитку в стене, инспектор, – покачал головой мистер Уоткинс. – Тогда его видела лишь та из сестёр, которая была сегодня привратницей. Однако констебль Стойкасл был так любезен, что сообщил мне и об открытой нараспашку калитке, и об исчезновении привратницы. Это три.

– Ну так выходит, у нас будет не только убийца, но и его сообщница, – насмешливо фыркнул старший инспектор.

– В этом случае, – язвительно отозвался доктор, – этой парочке следовало бы разделаться со свидетельницами так же, как они разделались с матерью настоятельницей, чтобы избежать опознания хотя бы одного из них. Однако это сделано не было, из чего я прихожу к выводу, что убийство не планировалось вовсе и что мать Лукрецию неизвестный злоумышленник никак не рассчитывал застать в сознании. Она, если хотите, невольная жертва.

– И что тогда планировалось? – озадаченно спросил Ланиган.

– Ну это же очевидно, инспектор, – покровительственно улыбнулся мистер Уоткинс. – Кража. Осталось лишь выяснить, что пропало. В любом случае мне интересно, что вам удастся узнать после осмотра. Я, как вы верно заметили, интересуюсь странными и запутанными преступлениями, и если оно таковым не является, то мы с вами и мистером О’Ларри просто выпьем по бокалу-другому кларета. А теперь, прошу меня простить, я вынужден поспешить к своим пациенткам.

Доктор подхватил свой саквояж и удалился, а мистер Ланиган, человек, должен заметить, весьма кипучей натуры, немедля обратил своё внимание на дагеротиписта.

– Ну-с, мистер О’Кучкинс, вы уже приступили или нам заката солнца ждать?

– Как только вынесли из помещения всех леди, так и приступил, – мрачно усмехнулся тот в ответ, одной рукой извлекая из кармана жилета хронометр на цепочке, а второй указывая на открытый объектив своего аппарата. Колкость со стороны старшего инспектора этот флегматичный джентльмен привычно пропустил мимо ушей. – Пластину я обработал и вставил в фотокамеру непосредственно перед нашим отбытием из участка, однако с учётом того, что йод на ней за время пути несколько подвыдохся, а освещение в комнате хоть и хорошее, но с прямым солнечным никак не сравнить, фиксироваться картинка должна никак не менее получаса. Иначе я не могу гарантировать, что на снимке можно будет хоть что-то различить. – Дагеротипист открыл крышку на хронометре и глянул на его циферблат. – Осталось ещё двадцать пять минут, господин старший инспектор.

– Прекрасно. – Мистер Ланиган повернулся к инспектору О’Ларри: – Мы как раз можем допросить присутствовавших в институте. Кстати, а где мистер О’Блинк? Кто будет зарисовывать улики, их местоположение, кто будет заниматься, чёрт возьми, всеми этими художествами? Вы же не забыли известить его, Брендан? Если забыли, то самое время послать к нему констебля.

– Как, мистер Ланиган, вы не в курсе дела? – изумился О’Ларри.

– В курсе чего я должен быть? – насторожился тот. – Неужто он опять запил?

– И это ещё не всё, – скорбно кивнул в ответ инспектор. – Не просто запил, а прямо в участке напился вчера вечером и, когда суперинтендент сделал ему замечание, начал с ним ругаться. Мистер Канингхем тогда заявил, что он устал от выходок мистера О’Блинка, и потребовал от него написать рапорт на увольнение. С сего дня тот больше не служит в полиции. Нового художника обещали нанять в ближайшее время, но пока… – О’Ларри обескураженно развёл руками.

– Весьма неприятно. – Мистер Ланиган извлёк из внутреннего кармана трубку с кисетом и начал с остервенением набивать чашу табаком. – Не стану утверждать, что буду тосковать по О’Блинку, мистер О’Ларри, но кто-то же должен фиксировать улики на бумаге? Вы обладаете художественным даром, Брендан?

– Увы, – печально ответил инспектор. – Способность к рисованию у меня настолько дурна, что если бы это была способность петь, то я характеризовал бы её как последствия исполнения джиги пьяным медведем на моих ушах.

– Должен заметить, что у меня с этим схожие затруднения, – сказал Ланиган, продолжая терзать чашу трубки. – Мистер О’Кучкинс, мистер Бредли, а вы?

Дагеротипист и его ассистент переглянулись и дружно помотали головами.

– Не так плохо, как у господ инспекторов, – произнёс О’Кучкинс, – но явно недостаточно, чтобы приобщать наши рисунки к материалам расследования. И на мой аппарат можете не рассчитывать, господа. Солнце скоро уйдёт, и, даже если я умудрюсь обработать и вставить пластину прямо здесь, потребное количество снимков сделать всё равно не удастся. Это даже если не вспоминать о том, насколько такая фиксация предметов, может и ненужных в дальнейшем вовсе, дорога.

– Вы правы. Проклятье, но что же делать? – Старший инспектор закусил мундштук зубами и начал хлопать себя по карманам в поисках спичек. – Констебль Вильк, а вы, или кто-то ещё из констеблей, случайно, не умеете рисовать?

– Увы, нет, – ответил я. – Художественные школы – это нам не по карману, господин старший инспектор, сэр.

– Нет, ну где же спички-то? – пробормотал Ланиган, продолжая охлопывать карманы. – Чёрт побери, неужто придётся выпрашивать мазилку в одном из соседних участков?

– Кхм, – прочистил горло я. – Не посчитайте дерзостью, сэр, но это вовсе не обязательно. У меня, если позволите, есть предложение.

– Вот как? – Старший инспектор прекратил свои поиски, взял трубку в руку и с интересом поглядел на меня. – Констебль, вы меня, право, заинтриговали. Что у вас за идея? Как нам не оказаться в должниках перед соседями?

– Если позволите, сэр, тут неподалёку проживает один молодой художник. Я конечно же не разбираюсь в искусстве, господин старший инспектор, но мне показалось, что изображения его работы весьма схожи с оригиналом.

– Ха! А ведь мы вполне можем привлечь его к этому делу как вольнонаёмного специалиста! – воскликнул мистер Ланиган. – О’Ларри, немедленно следуйте вместе с констеблем к этому юному дарованию и, если он хоть вполовину так хорош, как заявил мистер Вильк, тащите сюда.

Несколькими минутами позже я вновь, уже второй раз за этот день, стучал в дверь каморки мистера О’Хара. Надобно отметить, местные кумушки с интересом следили за нашим появлением через свои окна, а поскольку не опознать в мистере О’Ларри инспектора никак не могли – кто ещё мог прийти к недавнему нарушителю общественного спокойствия в сопровождении констебля, сам будучи облачён в партикулярное? – повод для пересудов мы им дали знатный.

На сей раз юноша не спал и открыл нам практически моментально, хотя «Откройте, полиция!» я и не произносил. Инструкции запрещают требовать открывать именем закона в тех случаях, когда никакого повода для визита полиции нет.

– Констебль Вильк?! – Лицо его вытянулось от изумления и обиды, едва он увидел меня. – Но я же накрывал картину при вас! Вы что же, не верите мне на слово и явились проверить? Так извольте, вот, я прямо сейчас над ней работаю и спиной закрываю полотно от окна!

Он широко распахнул дверь, демонстрируя мольберт и ту специальную дощечку, где художники смешивают краски, – к сожалению, я не знаю, как она правильно называется. В левой руке О’Хара была зажата кисть, и именно ею он указывал на полотно.

– Мистер Доналл О’Хара? Я инспектор полиции Брендан О’Ларри, – оттеснил меня детектив. – И мы здесь совсем по иному делу: полиции требуется ваша помощь. Вы позволите мне войти?

– Д-да, заходите, господа, – растерялся художник. – Чем могу вам помочь?

– Мы, должен сказать, находимся в крайне затруднительном положении… Вы позволите полюбопытствовать? – Инспектор кивнул в сторону мольберта.

– Ради бога. А что произошло?

– Понимаете ли, какое деликатное дело, мистер О’Хара… Батюшки-светы, да это же вылитый констебль Вильк, ну как живой! – изумлённо воскликнул О’Ларри. – Недаром он вас рекомендовал!

Я украдкой покосился на картину. Само тело греческого бога из военного ведомства, натурщиком для которого уговорил меня побыть художник, было едва обозначено, однако голова, лицо были полностью готовы и, несомненно, изображали меня. Вот только шлем был какой-то как у кирасира: золотисто-бронзовый и с плюмажем.

– Прекрасно, просто прелесть! – продолжал восторгаться О’Ларри изображением. – Как назовёте полотно?

– «Афина и Арес у яблока раздора». Вы мне безбожно льстите, инспектор. – Юноша потупился и аж зарделся от комплиментов. Видно было, что слушать такое ему приятно – а кому неприятно, когда его хвалят? – Я, право, ещё только учусь рисованию.

– Должен со всей ответственностью заявить, что хорошо учитесь. И многое уже даже умеете, – серьёзно заверил его О’Ларри. – И это возвращает нас к цели моего визита. Дело в том, что мы, Третий полицейский участок Дубровлина, повторяю, находимся в крайне затруднительной ситуации. Наш штатный художник вышел в отставку, и, как назло, тут же приключилось преступление. А у нас, представьте только себе, некому зарисовать улики и фрагменты места происшествия. Общий план дагеротипическим аппаратом сейчас делают, но вот частности, детали зафиксировать невозможно. Как же прикажете преступление без этого раскрывать? Мы, полиция Дубровлина, просим вас оказать содействие следствию и выполнить все потребные зарисовки.

– Но, инспектор! – воскликнул О’Хара. – Это никак не возможно! Я и так запаздываю с исполнением курсового проекта, вот этой самой картины, которую пишу сейчас!

– Погодите, сэр, я что-то не понял, – с нажимом произнёс О’Ларри. – Вы что же, не патриот? Вы не хотите послужить делу правосудия, осуществляемого от имени и по поручению его величества короля Зелёного, Туманного и Льдистого Эрина, эрла Хайленда, протектора колоний Винланда и Лемурии, императора Ниппона, Кеннела Второго Уи Нейла? Быть может, вы вовсе враг короны? Картину-то пишете с политическим душком: Арес ведь символизирует Североамериканские Штаты, а Афина – Южноамериканскую Конфедерацию, верно? И то, что империя Эрин поддерживает конфедератов, вам известно, не можете вы этого не знать. А что же вы? Имперского полисмена, констебля, который, кстати, мог бы и не быть так с вами мягок из-за правонарушения, на роль северян? Делаете полисмена символом врага? Тут уже политика проглядывает, сэр. Уж не всю ли нашу государственную систему вы поносить в своей картине собрались?

Честно говоря, я из этого спича мало что понял. Как я могу символизировать Федерацию Британских колоний в Америке, коли сам там никогда не был и не собираюсь? И какое отношение это имеет к устроенной ими войне с отвалившейся от них недавно Конфедерацией Британских колоний в Америке? Ясно одно: художник мне подложил большого порося.

– Нет, сэр, быть этого не может! – продолжал меж тем О’Ларри. – Я верю, что вы настоящий ирландец и не опуститесь до такого! Так помогите же нам, слугам нашего императора и короля! Это займёт всего несколько часов, после чего вы сможете вернуться к написанию «Афины и Ареса у яблока раздора». Кроме того, это оплачиваемая работа, мистер О’Хара. Опять же, благодарственное письмо от полиции в вашу Художественную академию никак не может скверно сказаться на обучении, а вот положительно – очень даже может. Ну же, мистер О’Хара, решайтесь!

– Ох, ну хорошо. – Оглушённый напором инспектора парень затряс головой. – Там, я так понимаю, графика? Или что-то надо будет и в цвете?

…Во двор обители Святой Урсулы мы возвратились ещё до того, как мистер О’Кучкинс закончил дагеротипию. Молодой О’Хара, как выяснилось, интересовался и этим методом получать изображения, вступив в малопонятный мне разговор с О’Кучкинсом. Что-то вроде:

– А отчего не использовать калотипический или амбротипический аппараты?

– Оттого, сэр, что металлическая пластина хотя и дороже, но она и прочнее. А бумажные калотипы и стеклянные амбротипы слишком подвержены случайной порче, что для полиции неприемлемо. Хотя, признаю, последние фиксируют картинку много-много быстрее.

Наконец мистер Бредли закрыл объектив крышкой и начал разбирать аппарат. Меня старший инспектор оставил при себе на случай, если придётся, как он выразился, «что-то ломать или отдирать», остальных же констеблей, закончивших прочёсывать двор, отправил обратно на участки.

– Итак, – произнёс мистер Ланиган, когда мы все четверо оказались внутри домика, – что же мы имеем? Пять леди, членов опекунского совета Института благородных девиц собрались у его директрисы попить чаю.

– С пирожными. – О’Ларри взял одно из них с подноса. – Хм, словно и не простояли столько времени на открытом воздухе, какие нежные. А запах… Хм, какой интересный запах…

Инспектор принюхался, нахмурил брови и, решительно отделив верхний бисквит от нижнего, принялся внимательно изучать крем. Мистер Ланиган тоже взял пирожное и последовал его примеру.

– Чёрт возьми!!! – ошарашенно воскликнул он.

– Да, сэр, – кивнул О’Ларри. – Так и есть. Опий-сырец.