Читать книгу Пётр Великий и женщины - С.Ф. Либрович - Страница 4

В небольшой придворной церкви св. Апостолов Петра и Павла, в Москве, 28 января 1689 года, в неделю Блудного, протопоп Меркурий венчал молодого царя Петра Алексеевича с дочерью окольничего боярина, Евдокиею Феодоровною Лопухиной.

Венчание было скромное, без всякого торжества. Из посторонних присутствовало только несколько бояр, преданных царице-матери, Наталии Кирилловне, да несколько юных товарищей самого жениха. Вообще венчание имело характер странный: казалось, точно Пётр тайком сочетается браком с молодою боярышнею.

Евдокия Федоровна Лопухина

На лице царя-жениха, которому в то время минуло всего 16 лет, не видно было радости, напротив – лицо его было мрачное, грустное. Немногие свидетели венчания отлично понимали причину грусти Петра. Ведь не по своей он воле женился, нет: он исполнил лишь настойчивое желание царицы-матери, Наталии Кирилловны. Царице не нравились потехи Петра, не нравилось его увлечение разными «огненными и водяными потехами», полное равнодушие царевича ко всему, что творилось в Кремле, его буйные пирушки с жившими под Москвою иноземцами Немецкой слободы, да с боярами Голицыным и Матвеевым. И вот, как средство остепенить молодого царя, под влиянием советов приближённых, царица решила женить сына. «Женится – переменится», – говорила царица окружающим, успокаивая их относительно странного поведения юного царя.

Были, однако, у Наталии Кирилловны ещё другие, пожалуй более веские соображения, побудившие её так рано задумать женитьбу Петра. Царица с ужасом видела, что её падчерица, правительница София Алексеевна, с каждым днём все более и более прибирает власть в свои руки, что она отстраняет её, Наталью Кирилловну, от всякого вмешательства в государственные дела, и боялась царица-мать, что, не сегодня-завтра, София, с своими многочисленными приверженцами, окончательно вырвет венец из рук братьев Петра и Иоанна, И вот, как средство упрочить престол за Петром и его ожидаемыми наследниками, придумана была женитьба.

По принятому у московских царей обычаю, невесту для юного царя предстояло искать среди знатных боярских дочерей. Но царица не дала юному царю самому сделать выбор, а прямо заявила, что приискала невесту для сына.

Выбор царицы-матери пал на дочь боярина Лопухина, одну из замечательнейших московских красавиц того времени. Лопухины не считались знатным родом, но они пользовались особенным расположением царицы. Детство выбранной царицею невесты прошло при дворе Наталии Кирилловны. Евдокия Феодоровна Лопухина была девушка смирная, благочестивая, воспитанная в страхе Божием и отеческих обычаях. Царица-мать думала, что именно такая жена была нужна Петру, привыкшему к слишком вольной компании, с пляской, попойкой, пением и музыкой, и что именно такая «подруга жизни» скорее всего отучит царевича от опасных забав. Правда, Евдокия Феодоровна была тремя годами старше Петра – но это, по взглядам Наталии Кирилловны, было вполне кстати.

Надежды царицы матери, рассчитывавшей, что семейные обязанности привяжут Петра к Москве и отвлекут его от прежних «потех», не сбылись. Едва миновал медовый месяц, Пётр оставил молодую жену и поскакал в Переяславль строить суда с немецкими корабельными мастерами.

Вообще, вопреки ожиданиям Наталии Кирилловны, Евдокия Феодоровна не имела ни малейшего влияния на своего супруга, да и никоим образом не могла иметь его. Боярышня Лопухина принадлежала, по выражению одного из её биографов, к числу тех жалких бесцветных женских личностей, которые были местным продуктом старо-русской почвы, и в людях, не возросших на этой почве, или оторвавшихся от неё, не порождали никакого иного чувства, кроме чувства сострадания, к которому примешивалась невольно злая, оскорбительная и не всегда основательная ирония. Воспитанная, как воспитывались все боярышни того времени, Евдокия Феодоровна, без сомнения, знала очень хорошо, «как муку сеяти, квашню претворити и замесити, и хлеб валяти и печи, и еству мясную, и рыбную, и всякие пироги, и всякие блины, и всякия каши, и кисели, и всякие приспехи печи и варити»; она, может быть, и знакома была в совершенстве с учением Часослова и Псалтиря, с триодями цветною и постною, с Октоихом, Минеею, Служебником и тому подобными премудростями. Она отличалась набожностью, послушливостью, благонравием, скромностью и всегдашнею готовностью «Богу и мужу угодити, и дом свой добре строити, и во всем ему (мужу) покорятися, и что муж накажет, то с любовию приимати, и со страхом внимати, творити по его наказанию»; словом, она, по всей вероятности, совмещала в себе все добродетели и таланты, по «Домострою» и тому подобным кодексам старорусской мудрости и морали; но все эти добродетели и таланты, совокупность которых составляла идеальную женщину в глазах Алексея Михайловича или Феодора и Иоанна Алексеевичей, не имели уже вовсе такого значения в глазах Петра. Его требования были совсем иного рода, и, по силе этих требований, между ним и женою его не было ничего общего. Пётр любил деятельную, кипучую жизнь, военные упражнения, море, походы, поездки, путешествия, – а Евдокии Феодоровне хотелось, чтобы он постоянно сидел с нею, целовался да миловался, разнообразя это полезное занятие чтением какой-нибудь Минеи или трефолои[1], да душеспасительною беседою с каким-нибудь блаженным, прикрывавшим своё жалкое идиотство или дикое изуверство маскою ханжества и святошества. Пётр любил общество иноземцев, их обычаи, нравы, образ мыслей, – а Евдокия Феодоровна весьма серьёзно почитала всех иноземцев проклятыми, отверженцами, еретиками, созданными на одни мерзкие дела, и якшанье с этими врагами христианскими казалось ей позором, богоотступничеством, гибелью души и тела «в сём веке и в будущем». Пётр после тяжёлых продолжительных трудов не прочь был повеселиться, попировать, поплясать и побалагурить на распашку с дочерями и жёнами своих немецких друзей, а Евдокия Феодоровна, верная взглядам и преданиям старины, видела в забавах мужа нечто крайне предосудительное и безнравственное, преследовала его за это жалобами, упрёками и самою докучною ревностью. Впоследствии ко всему этому присоединились ещё другие, совершенно особенные обстоятельства, заставившие Петра видеть в своей супруге врага.[2]

Наглядевшись на свободную жизнь иностранцев в Немецкой слободе, жизнь, так резко отличающуюся от теремной замкнутости московских боярышень, Пётр не мог довольствоваться одною красотою своей супруги. Пылкая, страстная натура царевича, очевидно, уже тогда искала в женщине, если не знания, то, по крайней мере, ум, между тем как Евдокия Феодоровна Лопухина, судя по отзывам современников, не отличалась умом[3]. Не глупая, но бездарная, кроткая, но ревнивая, дородная и цветущая, но не особенно красивая, она была скучна, невежественна и не терпела иностранцев. О каком-либо образовании её, о каких-либо сведениях, о способности сочувствовать обширным планам царя-преобразователя – у неё не могло быть и речи.[4] Этим, главным образом, можно себе объяснить, почему Пётр так быстро охладел к жене, которую он, впрочем, никогда не любил. Она не могла привязать к себе Петра и потому ещё, что пришлась ему, как замечает Семевский, «не по характеру».

Основываясь на немногих уцелевших письмах царицы к Петру, некоторые историки приходят к заключению, что первые три-четыре года брака прошли в любви и согласии и что Евдокия Феодоровна сильно любила Петра. На самом, однако, деле нежные слова в роде «лапушки», «свет мой», «радость моя», встречаемые в совершенно бессодержательных письмах и записках царицы к Петру, едва ли могут свидетельствовать об особенно глубоких чувствах: они составляли просто-напросто необходимую принадлежность эпистолярного слога того времени в сношениях между родными.[5]

«Государю моему радости царю Петру Алексеевичу, – пишет в одном из первых своих писем царица, – здравствуй, свет мой, на множество лет. Просим милости, пожалуй, государь, буди к нам замешкав. А я при милости матушкиной жива. Жёнушка твоя Дунька челом бьёт».

«Пожалуй, батюшка мой, не призри, свет мой, моего прошения, – пишет она же в другом письме, – отпиши, батюшка мой, ко мне о здоровье своём, чтоб мне, слыша о твоём здоровье, радоваться». В других письмах повторяются всё те же фразы. Иногда царица, впрочем, жалуется, что она «бедная, на свете бессчастная», «что не пожалуешь, не пишешь о здоровье своём» и т. д.

Охлаждение Петра к Евдокии Феодоровне произошло, разумеется, не вдруг: оно шло последовательно, день за днём, постепенно увеличиваясь по мере того, как характер, наклонности и требования царицы всё яснее и яснее обозначались перед проницательным царём.

В 1690 году царица разрешилась от бремени сыном. Новорождённый был наречён именем своего знаменитого деда, царя Алексея Михайловича. Это был несчастный, впоследствии, царевич Алексей Петрович. Затем, в октябре 1691 года, царица подарила Петра ещё сыном – Александром, но он жил не долго: скончался через семь месяцев.

Рождение детей не изменило отношения царя к Евдокии Феодоровне. Он всё более и более охладевал к ней, из походов не писал даже к жене своей. Царица грустила, жаловалась на своё одиночество, и в письмах к Петру звала его к себе, но Пётр уже не думал о ней: другая женщина всецело завладела сердцем царя, но пока жива была царица-мать не решался порвать с женою. После кончины царицы Наталии Кирилловны, поддерживавшей согласие между супругами, царь перед отъездом за границу в 1696 году решился окончательно расстаться с Евдокией и удалить её в монастырь.[6]

Причина охлаждения Петра к царице Евдокии Феодоровне, как это признают теперь почти все историки, крылась не только в том, что она «разонравилась царю», что она не соответствовала его идеалу и даже не в том, что другая женщина заняла место в сердце царя. Едва ли не главною причиною, почему Пётр сначала охладел к своей супруге, а затем даже возненавидел её, была та, что она, происходя из семейства, преданного старым порядкам, приверженцам московской старины, как и вся её родня, не сочувствовала «новшествам» царя, не разделяла его идей относительно задуманных им реформ и поддерживала партию недовольных мероприятиями царя-преобразователя. В этом и кроется главная, а по крайней мере одна из главных причин разрыва Петра с Евдокиею Феодоровною.