Читать книгу Грешник Шимас - Шахразада - Страница 5

Итак, теперь он стал совсем иным Шимасом – Шимасом-беглецом. Но и Шимасом-богатеем. Новая личина оказалась на диво удобной: можно было позволить себе не соблюдать педантично всех обычаев, ибо откуда о них всех знать альбионцу? Можно было позволить себе вольность-другую, ибо почему богатей не может себе позволить лишнего?

Путь из Кадиса в Кордову с деньгами стал удивительно простым и приятным. Во всяком случае, в воображении Шимаса. Оставалась малость – стать в великой Кордове одним из тех иноземцев, о которых говорят вполголоса, о которых шепчутся, прознав о новой выходке, о которых думают звездными ночами, мечтая о несбыточной любви.

И для этого надо было учиться. Учиться везде, всегда и всему, словно ты школяр, впервые ступивший на порог класса. И здесь ни слухи, ни даже самое пылкое воображение помочь не могли – раньше или позже все равно стало бы ясно, насколько глубоки знания.

Так и не решив, какой из ученых школ отдать предпочтение, Шимас начал с самого простого – он избрал библиотеку, в которой проводил дни от восхода и почти до полуночи. Мир распахивался перед юношей все шире. И с каждым днем он понимал, что времени не так уж много, ибо барон, конечно, не будет сидеть на месте, ожидая, как от удара сапога Шимаса распахнется дверь его опочивальни. Следовало учиться, но не только прилежно, но еще и быстро. На первое место Шимас решил поставить медицину и военную тактику, но, кроме них, также изучал и искусство мореплавания, историю, философию, алхимию и ботанику.

Ключ к успеху в полуденных странах тогда был, однако, не в этих познаниях. Приверженец Аллаха всесильного по природе поэт. Его язык полон поэзии и чудесных звуков настолько, что даже государственные документы пишутся в поэтической форме, а поэты-импровизаторы становятся самыми почитаемыми и нужными людьми.

Среди прочего наслаждался Шимас и великим трудом «Кабус-Намэ» – поистине всеобъемлющим наставлением по поведению в обществе, ведению хозяйства, служению господину, мудрым правилам правления, воспитания наследников и еще многим столь же нужным для принца мелочам. Одна из глав излагала советы по стихосложению. Не ведомо, много ли выгоды удалось извлечь сыну принца гурганского из отцовских советов, но Шимасу удалось. Принц умер за сто лет до его рождения, а может, и еще раньше, но его советы были как нельзя кстати и посейчас.

Мало-помалу юноша изучил пути, коими мог покинуть Кордову, чтобы направиться на полуночь и полудень, закат и восход. Иногда, представляя себя беглецом, скрывающимся рабом, Шимас проводил целые часы неподалеку от городских ворот. Так он узнал часы закрытия и даже разведал, какие из стражников строги и неподкупны, а какие, напротив, несут службу спустя рукава. Время от времени он распивал бутылочку с теми, кто был к этому склонен, ибо большинство приверженцев Аллаха вина не пьют. Иногда заглядывал в низкопробные кабаки, заводя знакомство с фиглярами, жонглерами, бродячими певцами и даже с ворами. Слушал сказочников на базарах, прикидывая, что и это может когда-нибудь пригодиться. Упражнялся в игре на лютне и то тут, то там опускал в чью-нибудь руку монету или покупал что-то съестное.

Постепенно этим людям стало известно, что высокий широкоплечий юноша – тот самый беглый альбионец, который по незнанию попал в плен, но затем одолел своего пленителя, продав его галеру и все, что успел этот неумелый торговец живым товаром награбить по дороге в Кадис. Не брезговал Шимас и слухами – ведь даже в самых глупых все же зачастую может содержаться зерно истины. Он убедился, что его враг по-прежнему жив, наводит ужас на всю округу, да еще и имеет наглость хвалиться тем, что изгнал «этих вонючих собак Абд-Алишеров из Арморики».

Когда Шимас впервые услышал это, он не просто вышел из себя – он вскочил, опрокинул тяжелую лавку и с трудом сдержался от крика. И без того ученые мужи и студиозусы, сидевшие неподалеку, одарили его более чем недовольными взглядами. Да, следовало спешить… Однако все же так, чтобы не бросить на полдороге ни один из важных курсов наук. Да и сами книги… О, это были подлинные сокровища, расставаться с которыми было поистине больно. Роскошно иллюстрированные, переплетенные в доски из ароматической древесины, обтянутые тисненой, украшенной самоцветами кожей… Написанные на древесной коре, на пальмовых листьях, на бамбуке или на тонких деревянных дощечках, на кожах животных, на кости, на тонких табличках из меди, бронзы, сурьмы, глины, на полотне и шелке…

В библиотеке Шимас встретил ученых, которые читали на санскрите, на языках пали и харушти и даже на древнекашмирском письменном языке – сарада. Но попадались тексты на языках, которых прочитать не мог никто, – копии записей с островов Крит и Тера, из далеких этрусских развалин… Иногда юноша мечтал о том дне, когда, вернувшись из Арморики, вновь окунется в прекрасный мир потаенного знания, но в этот раз не уйдет, пока не раскроет все тайны забытых языков.

День за днем он буквально закапывался в работу. И вскоре стало заметно, сколь далеко эти ученые занятия продвинулись вперед. Однако говорить о том, что Шимас постиг все науки, было бы и смешно, и глупо. Но… Но все же он чувствовал себя не зеленым студиозусом, а серьезным ученым, доискивающимся разгадок самостоятельно, без подсказок надменных учителей. Да и знания эти, юноша чувствовал, не выветрятся у него из головы через час после ответа на экзамене.

Чем больше Шимас узнавал, тем больше убеждался, что ему повезло жить в необыкновенное, поистине удивительное время. И чувствовал: если бы не его миссия, он бы посвятил себя изучению своего мира и своего неповторимого времени. В силу рождения юноша был равно далек от постулатов разных верований, предпочитая рассчитывать лишь на собственные силы и разум. Однако не замечать очевидного не мог и он. Наступало время, когда из всех вероучений наибольшим уважением в мире после христианства стал пользоваться ислам, называвший Аллаха всесильного и всевидящего единственным богом. Никогда прежде ни одна идея не сообщала миру столь мощного толчка к территориальным завоеваниям и к развитию культуры, как религия, которую дал миру Мухаммед, погонщик верблюдов из Мекки. Христианство – другая великая движущая сила этого неповторимого времени, – за тысячу лет распространило свое учение только на несколько стран Западной Европы.

С другой же стороны, на протяжении всего лишь ста лет, прошедших после смерти Мухаммеда, магометане пронесли меч ислама от Узкого океана, который называли Атлантическим, до Индийского и собрали под своей рукой одновременно большую часть Испании, часть Южной Франции, остров Сицилию, всю Полуночную Африку и Черную Землю Кемет, всю Аравию, Святую Землю – Палестину, – Армению, Персию, Афганистан и почти треть огромного Хинда. Вера распространилась столь далеко, сколь не смог пройти даже Искендер Двурогий.

Магометане приходили с мечом, но сохраняли и поддерживали все лучшее, что находили в покоренных странах. Многое, что пришло на закат из арабской науки, на самом деле было создано умами евреев, персов, греков, народов самого сердца огромной Азии и берберов, но эта наука расцвела под покровительством приверженцев Аллаха всевидящего, побуждаемая их горячим воодушевлением. В этом мире ученый был желанным гостем везде, он мог преодолеть даже тысячи фарсахов – и в каждом городе его приветствовал султан, бей или эмир, ему преподносили дары, его чествовали, сопровождали, развлекали и, самое главное, – внимательно слушали.

Конечно, кое-где уже появлялись признаки перемен. То тут, то там к власти приходили правители невежественные или жестокие, и интересы их не имели ничего общего с распространением знаний. За блеском магометанского величия все яснее проглядывали признаки упадка… Но, как бы то ни было, в течение более чем пяти веков именно магометане несли миру свет просвещения.

Лихорадочное стремление к открытиям охватило мир: из старых библиотек и книжных лавок растаскивали книги, люди углублялись в неизведанное, ставили опыты, испытывали новое. Ничего подобного не происходило раньше на памяти людской. Афинские греки думали, рассуждали и спорили, но исламские ученые ставили опыты, испытывали и исследовали, а не только рассуждали. Новые идеи их не пугали, и звезды в пустынях были удивительно близки. Их корабли, вместе с чинийскими и индийскими, превратили Индийский океан в столь же оживленное место, каким давно уже было Серединное море. Арабские суда плавали в Чину и страну Сер, в Малакку, на Суматру, Борнео и Яву. Их вероучение распространялось на островах, о которых в полуночных странах и не слыхивали, а там, куда приходила их вера, вслед за ней появлялась и торговля.

Пилигримы, совершавшие хадж – паломничество в Мекку, – приносили с собой путевые заметки, и записи эти помогали расширять знания об окружающем мире. В большинстве своем книги в библиотеках имели кожаные переплеты и были переписаны на бумаге хорошего качества вручную весьма образованными копиистами. Небольшие и не очень тяжелые – они словно сами просились в руки. Листать их было подлинным удовольствием, а переписывать – настоящей честью.

Должно быть, звезды были к Шимасу расположены, ибо не прошло и двух десятков дней, как о нем заговорили, сначала его соседи по библиотеке, потом усердные копиисты, которым он частенько задавал вопросы, свидетельствующие о подлинной жажде знаний. Потом, как раз накануне великой субботы, к нему обратился высокий и статный старик, кади великой Кордовы.

– Говорят, юноша, что ты настоящий географ?

– Географ? – От неожиданности Шимас проглотил приличествующее случаю приветствие.

Говоря по чести, он с трудом вообще открыл рот – ибо кади Кордовы был сам Аверроэс – великий ученый, чье имя останется в веках.

– Ну конечно, притом географ, сам плававший и к Зеленой Земле, и еще далее на полуночь. В отличие от тех географов, которые не в силах отличить полуночь от полудня, ибо странствуют лишь по скверным портоланам или картам, о происхождении которых нельзя сказать ни одного доброго слова. Тот же Пири Рейс из Порто…

Тут Аверроэс умолк, не желая, видно, чернить братьев по цеху. Шимас задумался.

«Географ? Мне ли претендовать на это гордое звание? Как бы меня ни называли, я один знаю всю обширность своего невежества. Правда, я прочитал больше книг по землеописанию и изучил больше карт, записей и лоций, чем большинство сидящих рядом со мной… Действительно, мне довелось поплавать по морям, неизвестным магометанам, и все же я вопиюще невежествен в столь многих вопросах, которые просто необходимо знать!..»

Да, слова «неизвестные моря» лишали юношу покоя задолго до того, как он впервые ступил на борт рыбацкой шхуны. С начала времен люди уходили далеко в море и часто оставляли рассказы о своих странствиях, однако как много оставалось недосказанным! Зов новых горизонтов быстро находит отклик в сердце каждого странника.

Шимас знал, что в Венетии сохранились легенды о плаваниях к дальним землям, неясные, туманные повествования о нависающих утесах и обрушивающихся волнах, о храмах, золоте и чужеземных городах. Юлий Цезарь писал в своих «Комментариях о Галльской войне» о больших кораблях с дубовым корпусом и кожаными парусами, но ничего не знал ни о портах, которые они посещали, ни о привозимых ими чужеземных товарах. Должно быть, записи о самых дальних их плаваниях хранились в погибших великих библиотеках Тира, Карфагена или Александрии.

Заговорившись, Шимас и Аверроэс удалились в глубину сада рядом с библиотекой. Многие именитые посетители оглядывались им вслед, ибо кади был высоким сановником и известным ученым. А эти двое, столь разные, неспешно беседовали о географии, медицине и звездах. Шимас, расхрабрившись, даже рассказывал о лекарствах, применяемых народами полуночи, и о целебных травах, тайну которых поведал ему дед, один из друидов, служителей тайного знания, быть может, даже последний из них.

Одной этой прогулки было достаточно, чтобы Шимас обеспечил свое будущее в прекрасной Кордове, да что там, во всей полуденной Испании, но для него самым главным было осознание того, что он, простой скиталец, принят как равный самим Аверроэсом.

Шимас на миг отвлекся от ученой беседы. И впервые обратил внимание на то, сколько вокруг хорошеньких женщин. Да, эти прекрасные цветы тоже искали знания. Но, похоже, не одного только знания – ибо ноготки пальцев были кокетливо подкрашены хной, а сурьма усиливала блеск глаз. У многих в волосы были воткнуты гребни с прикрепленными к ним шарфами из легкой полупрозрачной ткани, да и одеяния их были удивительны и прекрасны.

Пророк запрещал носить шелковые одежды, однако же ему, как хорошему супругу, полагалось бы лучше понимать женщин. Здешние красавицы были сплошь в шелках, да и многие мужчины тоже. Шелк появился на полуночь от Столпов вместе с маврами и весьма быстро стал главным товаром для вывоза – узорчатые шелка и гобелены доставлялись во все порты Ближнего Востока. До зарождения шелкоткачества в Испании пользовались славой коптские шелка из Кемета и сасанидские из Персии, теперь же кордовские шелка превосходили все прочие.

Альмерия особенно гордилась своими женскими тюрбанами и дамастовыми, или камчатными, тканями для драпировок. Легкие ткани, в противоположность более тяжелому атласу, бархату и дамасту, изготовляли в Каталонии и Валенсии. Большинство христианских стран заказывали в Испании мантии для придворной знати и облачения для духовенства.

Все эти почтенные сухие знания с быстротой молнии мелькнули в разуме Шимаса. Мелькнули и пропали. А вот блеск девичьих глаз и их смелые взоры запали в самую душу.