Читать книгу За старшего - Шамиль Идиатуллин - Страница 7

Звонок так не совпадал с нормальной жизнью – если это вот можно назвать нормальной жизнью, – что Шестаков списал его на чудачества кураторов и просто забыл. Пока не напомнили.

Утро было удивительно спокойным, пока Шестаков его сам не разворошил. Взял и наорал на зама по общим вопросам из-за бардака на прилегающей территории. Шестаков орать не очень любил, но после двойного дня жестянщика в выходные даже пеший бросок от остановки вахтовика до проходной превращался в тай-цзи с акробатикой. А Захидов и сам радостно нарвался на встречный, вздумав вякать по поводу того, что завод дворников не напасется округу прибирать. Вот Шестаков и завелся. И про стоимость производственного травматизма рассказал, и личной ответственностью за каждого выбывшего из-за гололеда пролетария пригрозил, и прошлонедельную протечку крыши в третьем цеху припомнил для комплекта.

Захидов умчался бешеными петлями, как спугнутый заяц. Смотреть ему вслед оказалось приятно – и почти не стыдно. С волками жить, напомнил Шестаков уже себе – и начал планерку.

Новости из директорской жизни разлетались по заводу со скоростью свиста. Замы и начальники цехов вступали в кабинет на манер запуганных медузами купальщиков, здоровались тихо и глаза держали долу (кроме пары необходимых старичков, на полставки работавших фрондерами). Шестаков в очередной раз напомнил себе уволить секретаршу и в очередной раз передумал, когда она принесла кофе. Может, у нее автомат особый, так что любая освоит, неуверенно подумал Шестаков – и постановил не отвлекаться на ерунду. И без того было на что отвлекаться.

Третий цех так и не выходил из режима пусконаладки. То есть формально подготовка завершилась, расконсервация оборудования прошла по инструкции и без эксцессов, выдернутые из слабооплачиваемой нирваны поставщики оборудования, поскрипев мозгами, рейсфедерами и что там у них еще участвовало в разработке комплексов АСУ, подтвердили штатность, а Жарков уверял, что модернизация и перевод управления на современную платформу подождут как не относящиеся к первой необходимости по целой куче причин, включая пресловутые военнотайные. Но Еремеев, бывший начальник третьего, настаивал, что оборудование еще не сыгралось и надо подождать. А сколько ждать, не говорил. И как ускорить сыгрывание – тоже. Шестаков сильно страдал от этого, а еще сильнее – оттого, что не мог Еремеева уволить. Во-первых, его с большим трудом выманили с пенсии. Во-вторых, он так и не согласился подписывать стандартный договор, поэтому оставался круглым неотставляемым и.о. В-третьих, Жарков после консультаций с московскими светилами поставил Еремеева первым в список неприкосновенных. Спасибо хоть список вышел коротеньким.

Сегодня Еремеев порадовал хотя бы тем, что третий цех, скорее всего, запустится в начале декабря. И.о. главного инженера опять насипел кучку оговорок, к тому же начало декабря было сроком, который Шестакову месяц назад мог явиться лишь во сне и в качестве завязки кровавого кошмара. Но Шестаков достаточно изучил ситуацию и Еремеева, чтобы увидеть в объявлении повод для радости. Довольно крупный повод.

Обход территории его в этом убедил. Шестаков начал с третьего – и обнаружил там чистоту, тишину и напряжение за стеклом. Десятки людей в голубых халатах вглядывались во что-то малозаметное, обнюхивали громоздкие, но вызывающие уважение, а не смех, приборы, обменивались короткими репликами и возвращались к чему-то непонятному и важному. В голове всплыло забытое слово «юстировка». Шестаков гнал его, пока пытался разобрать, ваньку инженерный корпус валяет или действительно обеспечивает возрождение работоспособности цеха и обороноспособности родины. Наконец, Шестаков решил, что всё взаправду, кивнул, покосившись на страшно независимого Еремеева, – и вспомнил смысл слова. Глупо, но это Шестакова развеселило и успокоило.

Дальнейший обход усилил благодушный настрой. НТЦ бурлил и взревывал. Подъездные железнодорожные пути, закрытые прежним руководством, шустро расконсервировались, пережили экспресс-латание и со следующей недели могли обеспечить нормальное сообщение с узлом «Чулманск-3», что снимало массу проблем, связанных с поставками, отгрузкой, безопасностью и секретностью. Четвертая площадка, где находился так называемый технопарк, была очищена от сброда еще месяц назад. Ремонт шел в полный рост, и с нового года бизнес-центр по-любому будет готов принять нормальных арендаторов. Территория у ворот была вычищена на удивление, так что пара ядовитых замечаний, приготовленных для Захидова, пропала – вернее, была отложена до неизбежного следующего раза. А в первом и втором цеху всё было почти штатно. Загрузка, конечно, упала, пока новых работяг не набрали и не обучили хотя бы азам. Поднимется, наберут, обучат – в этом можно было не сомневаться.

Шестаков давно понял, что байки про уникальных специалистов и про пагубность жесткой кадровой политики – признак неэффективного менеджмента. Уникальных специалистов не бывает, место ушедшего немедленно займет новый, ничуть не хуже. И он, Шестаков Сергей Иванович, русский, беспартийный и злой, ставить условия не позволит ни менеджерам, ни пролетариям. Шестаков специально в первый же день провел собрание, на котором предложил трудовому коллективу исходить из того, что новое руководство – это навсегда, старое не вернется, завод – мой, а всякий, кому это не нравится, может уволиться немедленно.

Доля уволившихся оказалась все-таки выше, чем Шестаков рассчитывал: тридцать процентов во втором цеху, под шестьдесят – в первом, а менеджеров еще раньше почти полностью обновили. Не беда: завод вернулся к законным хозяевам ради третьего цеха, до разрухи числившегося основным и главным. В его границах любая динамика по сравнению с десятилетним простоем была положительной. Следовательно, Шестаков действовал в верном направлении. А первый и второй цеха его волновали даже меньше, чем арендные площади на Чернышевского.

В административно-бытовой корпус Шестаков вернулся, когда уже стемнело. В приемной было неожиданно свежо – арбузно не по сезону. Секретарша, упорно смотревшая в монитор, от щелчка двери вздрогнула.

– Простите, что разбудил, Людмила Петровна, – вежливо сказал Шестаков.

– Ох, что вы, Сергей Иваныч. Вас человек ждет… Ждал… Ох, прошу прощения.

Секретарша поправила прическу и застыла с пальцами у виска.

– Людмила Петровна, вы в порядке? Что за человек?

Она проснулась и продолжила вроде по теме, но как-то невпопад:

– Да, он ушел. Приятный такой. Здесь был, сказал, что из главка.

И гаснущим тоном пробормотала:

– …Из какого главка?

– Действительно, из какого главка? – подхватил Шестаков, теряя терпение.

– Я да, я могу, – сказала Людмила Петровна. – Он вот тут сидел, а потом сказал, что пойдет – ну и пошел, значит…

– Так, – сказал Шестаков и решительно обошел стол.

Секретарша снова вздрогнула, но напрасно – никаких игр на экране не было. Было начало официального письма сити-менеджеру с просьбой ускорить перевод первых этажей рабочих общаг в статус нежилых помещений. Была у Шестакова одна мысль в связи с этим.

– Ага, – сказал он, смягчаясь. – Да, формулировать тут тяжко. Давайте, Людмила Петровна, кофе попьем. Полегче станет, а? Сделаете?

– Да-да, конечно, – всполошенно согласилась секретарша.

Шестаков шагнул к кабинету, вспомнил утренний разговор с Жарковым и спросил:

– А человек тот не сказал, из какого главка он? Главк МВД, ЦРУ там или древнегреческий какой-нибудь?

– Нет-нет, – сказала секретарша с улыбкой и снова замерла, будто мучительно вспоминая.

Да что с ней такое сегодня, подумал Шестаков – и замер сам. Секретарша медленно произнесла:

– Он сказал – «Морриган».

Сдержаться, приказал себе Шестаков, но опоздал.

– Что?..

– Слово незнакомое, вот я и забыла, – радостно объяснила, тоже себе, Людмила Петровна, подняла глаза на начальника, усохла под его взглядом и сбивчиво повторила, судорожно пытаясь понять, ее-то вина в чем: – «Морриган», он сказал. Передайте, говорит, Сергей Иванычу, что я по этому поводу заходил – и попозже зайду.

– Когда попозже?

– Не сказал. Попозже – и всё. А потом ушел – я и не заметила… Отвлеклась, что ли… – секретарша снова принялась бормотать.

– Кофе, – напомнил Шестаков и хлопнул дверью кабинета.

Некоторое время он размышлял, звонить ли Жаркову. Выходило, что звонить надо – но что говорить, было совершенно неясно. Приходил некто, брякнул импортное название проекта, в Чулманске никому не известное, и теперь я ой боюсь? Или Жарков именно об этом предупреждал с утра, когда невнятицу нес?

В охрану звякну, узнаю хоть, кто таков, решил Шестаков и потянулся к селектору – а тот ожил и сказал секретаршиным голосом:

– Сергей Иваныч, с охраны звонят.

– Дурдом, – с выражением сказал Шестаков.

– Простите?

– Ничего. Что хотят?

– Говорят, пришли к вам, из конторы, спрашивают, пускать ли.

– Откуда-откуда?

– Из конторы, – секретарша понизила голос. – Ну, из КГБ, значит, ФСБ то есть.

– Ага, – сказал Шестаков. – Это, видать, ваш загадочный гость вернулся. Ну, пусть заходит.

– Хорошо. Сергей Иванович, кофе готов.

– Ну, давайте гостю тоже предложим. Наберется там? Вот и хорошо.

Через пару минут Людмила Петровна, мягко постучав, вошла в кабинет и сказала:

– Сергей Иванович, к вам товарищ. Из Москвы.

– Из Москвы даже, – уважительно сказал Шестаков и вполголоса уточнил: – Тот, что ли?

Людмила Петровна, покосившись за спину, отчаянно помотала начесом.

– Эвона как, – сказал Шестаков, откидываясь на спинку кресла. – Тогда я… Ладно. Просите.

Вот о чем Жарков-то говорил, подумал он. Надо было все-таки звякнуть. Впрочем, успеем. Сперва выясню, что этому надо.

Гость был молод, крепок, весел, лыс – и, в отличие от большинства московских гостей, не проодеколонен насквозь. Он пожал Шестакову руку и представился:

– Матвеев, Денис, Федеральная служба безопасности. Спасибо, что приняли.

– Вас поди не прими, – пробурчал Шестаков, дождался, пока погаснет ответная вспышка чистой радости, и поинтересовался: – Чай, кофе?

– Да при таком запахе разве выбор есть? – удивился Матвеев. – Кофе, конечно.

Шестаков распорядился и, пока Людмила Петровна не внесла поднос, ожидающе смотрел на Матвеева. Матвеев сдержанно поблескивал макушкой и улыбкой. Пригубили оба, не дожидаясь ухода секретарши. Шестаков кивнул, Матвеев замычал и стал говорить разные слова. Секретарша воссияла ярче лысины гостя.

– Спасибо, Людмила Петровна, – сказал Шестаков. – Харсееву скажите, что я буду свободен минут через двадцать. Так, Денис, э?..

– Валерьевич, – не отрывая чашки от лица, а благодарного взгляда – от удаляющейся секретарши, сказал Матвеев. – Но лучше просто Денис. Да, полагаю, минут двадцать, не больше.

– Хорошо. Излагайте.

Матвеев кивнул, звучно всосал остатки, показав губами, как ему вкусно, бережно поставил чашку и сказал:

– Сергей Иванович, я понимаю, вы человек здесь новый. Но потому ваша оценка как минимум непредвзята. У меня нетривиальный такой вопрос: насколько завод защищен от чужого внимания и влияния?

Шестаков хмуро спросил:

– Удостоверение ваше можно посмотреть?

– Безусловно.

Матвеев встал, шагнул к генеральному и поднес удостоверение к самым его глазам. Перехватить не позволил – и улыбнулся, извиняясь.

Шестаков вздохнул, не спеша надел очки, внимательно изучил документ, сличив портрет с моделью, и отметил, снимая очки:

– Тут отдел и специализация не указаны.

– Не положено, – сказал Матвеев, убираясь в кресло вместе с документом. – Но промышленная безопасность в мои обязанности входит, если вы об этом.

– И вы, получается, за всю страну… Ну ладно. Допустим. Теперь по поводу чужих. Кто интересует, конкретней: смежники, шпионы, инвесторы – кто?

Матвеев поднял брови и спокойно уточнил:

– А все в наличии, что ли? Вот все и интересуют.

– Тогда вам не ко мне. Шпионами и диверсантами зам по общим и безопасности занимается, инвесторами – финансовый, смежниками – снабжение и главинж. Я их сейчас предупрежу. И они квалифицированно…

– Сергей Иванович, Сергей Иванович, стоп. Прошу прощения – я с ними, будет нужда, непременно пообщаюсь. Мне хочется ваше мнение узнать.

– Хочется, – пробормотал Шестаков, но решил сдержать раздражение. – Знаете что, Денис, э…

– Просто Денис.

– Валерьевич, – упрямо вспомнил Шестаков. – Я человек, скажем так, государственный. Передо мной конкретную задачу поставили и конкретные сроки. Я должен ее решить и уложиться. Я этим и занимаюсь. Мне отвлекаться на сказки, оправдания и шпионские истории – некогда.

– И все-таки…

– И все-таки давайте я для краткости объясню: лично я никакого чужого воздействия на мой завод не ощущал и не ощущаю. Если вы, конечно, не считаете, э… ну вот мой приход сюда и в целом наведение здесь элементарного порядка как раз чужим влиянием. Надеюсь на это, понимаете?

– О да. Я вас правильно понял – здесь это довольно распространенная точка зрения?

– А меня это не волнует, – с искренним удовольствием сообщил Шестаков. – Точка зрения, глас народа, любимый дедушка – это всё не моя забота.

– Распространенная, – сказал Матвеев как бы про себя.

Шестаков, закинув руки за голову, немного поразглядывал собеседника и вполголоса объяснил:

– Молодой человек. Народ – он как баба. Любит того, кто имеет. Физиология такая. Через полгода, если меня переведут куда, хоть в «Газпром» начальником, ползавода будет плакать и кричать, что кровиночку обидели, а предприятие дьяволу отдали. Даже если этот Неушев вернется – ему предъявят ровно то, что мне предъявляют. А-а-а, губят дело всей жизни, всех людей, не допустим, а-а-а. На это оглядываться – себя не уважать. Не советую.

– Спасибо. То есть вы считаете, что арест Неушева – это такой его перевод как бы в «Газпром».

– Не рекомендую меня раздражать, Денис Валерьевич. Смысла и пользы нет. Я предпочитаю сам выбирать поводы для раздражения.

Матвеев смущенно засмеялся.

– Да я и не пытался, выразился неудачно. Тут кругом все говорят, что Неушев из этого кресла в СИЗО буквально переводом и отправился.

– Я если жену и любовницу грохну… Тьфу-тьфу-тьфу… В общем, а кто бы не отправился-то? И при чем тут перевод? – осведомился Шестаков, не меняя расслабленной позы.

Матвеев пожал плечами и, явно кого-то пародируя, сообщил с чужими интонациями:

– Неушев рулил заводом сто лет, ОМГ попросила его подвинуться, он уперся, тут же удачно сошел с ума, убил всех вокруг – и ОМГ забрала «Потребтехнику».

– Кровавый режим как есть. ФСБ взрывала дома в Москве, как говорится, да? Вам виднее.

– А вам?

Шестаков тонко улыбнулся.

– У меня вот такой корочки нет, как у вас, чтобы рассуждать. И ей-богу, вы бы лучше с коллегами своими местными пообщались. А я ничего увлекательного не скажу. Убил – сел, больше ничего не знаю. И не сильно интересуюсь. А случайно он именно сейчас свихнулся, специально или еще как – это вопрос не ко мне.

– Да у меня пока и вопроса такого нет.

– Пока?

– Пока, Сергей Иванович. То есть, прошу прощения, до свидания и всего вам хорошего, – сказал Матвеев, вставая.

Руку он подавать не стал – да и Шестаков специально продолжал держать пальцы на загривке, хоть они и занемели, кажется.

Уже от двери Матвеев спросил:

– Так я могу с вашими замами пообщаться?

– Да вы всё можете, – весело воскликнул Шестаков, с облегчением разводя руками. – Мой завод – ваш завод. Как говорится, что душеньке угодно и в любой последовательности.

Он отжал кнопку и попросил Людмилу Петровну организовать встречи товарища со всеми, с кем тому будет угодно.

Матвеев душевно поблагодарил – и притворил открытую было дверь, потому что услышал:

– Вы, кстати, один приехали?

– В смысле?

– Ну, может, с бригадой, и по очереди ходите.

– Ну, я все-таки не из Генпрокуратуры, чтобы толпой сразу, – рассмеялся Матвеев. – Сапсэм один. Так что если вдруг чего надумаете или вспомните – мне и звоните, хорошо? Телефон я секретарше оставлю.

Шестаков улыбнулся и отвернулся к компьютеру. Дождался, пока мягко затворится дверь, потом, после недолгого бубнежа, совсем уже неслышно, вздохнет дверь приемной, а секретарша доложит, что чекист ушел к Еремееву.

И только после этого набрал Жаркова.