Читать книгу Сиреневый лед - Шенпен Ламо - Страница 2

…

Я решил доехать на поезде до небольшой деревушки по ту сторону гор и уже там снова ловить удачу, что увезет меня с Огненной земли.

Не дожидаясь темноты, я отправился на конечную станцию фуэгинского южного. Из-под старенького паровоза британского образца валил дым, вагоны вздрагивали, стряхивая с себя снежную пыль, и едва я вошел, как служащий на платформе дунул в свисток.

Прощай, край земли. Прощайте, бенетоновские овцебойни, пробирающий до почек ледяной юго-западный ветер, деревни, насквозь пропахшие китовым жиром. Горы по ту сторону замерзшей долины поблескивали огнями хижинок. Заходящее солнце подсвечивало кромки облаков.

В брюхо вагона набились такие же скучающие картежники-иностранцы, охотники на гуанако, китайцы, согревающие ладони над горячей лапшой, челноки, гадатели, воры, матросы. Все они гудели, шуршали папиросной бумагой, звенели монетами, усиливая мою и без того неприятную головную боль. Предвкушая, что проведу оставшиеся часы, потягивая чай с густым молоком, я смотрел, как океан бросил полосу красных светящихся водорослей на бегущем в окне берегу, когда напротив меня села девушка.

Ее колени в шерстяных колготках, прожженных искрами от костра, попали в пятно тусклого света, и я осознал, как стемнело вокруг. Девушка была невысокой, с ясными глазами и носом с горбинкой. Вряд ли чилийка, скорее аргентинка. Стянув свою вязаную шапку, она растрепала короткие волосы цвета сосновой смолы.

Я почти не видел ее лица. Порой мне казалось, что она хмурила брови или улыбалась, но не мог этого разглядеть. В полутьме вагона блестело кольцо в носу, какие носят индийские невесты. Мужская куртка была ей велика на пару размеров, накидка из альпаки, перуанский свитер, плотная юбка окутывали ее во множество слоев. Поезд замедлился из-за большого стада коров в окнах слева и справа, их загоняли обратно в стойла до наступления темноты.

Я с удовольствием наблюдал за тем, как она доставала из рюкзака термос, тыквенную чашку-калебас, коробочку для заварки, но на этом мой привычный мир закончился. Она налила кипяток в чашку, затем бросила туда щепотку чего-то, по запаху похожего на сгоревший порох, и без слов, одними жестами, заставила меня выпить. То, что было в чашке, обдало кислым паром, и от глотка я превратился в факира, выдувающего пламя.

На мой молчаливый вопрос девушка ответила, что дымный порох в горячее вино придумали добавлять чилийские солдаты, они называли этот напиток адским чайком, но это лишь местный фольклор. Я попытался узнать детали, на что соседка шутливо топнула ногой и добавила, что там, за горами, принято вести себя тише. Завязался легкий спор, в конце которого боль в голове прошла, а я согрелся.

Я представился, но она пожала плечами, мол, что странствует давно и не запоминает с кем, но я могут звать ее Шен. Мы молчали, пока она не заговорила вновь, о брухе, гаитянской колдунье, которая нянчила девушку вместе со стаей уличных собак, и в узком разрезе ее глаз запрыгали влажные искры.

Она рассказала об острове, где охотились на китов и добывали ценную породу деревьев для строительства железных дорог, а на берег выходят морские животные, чьих имен я не слышал. Меня так увлек ее голос и полет тонких, жилистых рук, что я забыл, как эти сюжеты похожи на выдумку.

Шен вынула из рюкзака блокнот и подвинулась ближе, давая мне рассмотреть карибские черты ее лица, довольно смуглую кожу, волосы, более темные у корней, но главное, глаза разных цветов, прикованные к строчкам блокнота. Вряд ли аргентинка, скорее креолка. Девушка объяснила, что едет в Арну, деревню в тибетских горах, где хотел оказаться ее друг, и ведет его дневник, будто он еще жив.

Я спросил ее о друге. Она рассказала, что тот исчез в Атакаме. Его вещи нашли возле ручья в пустыне, и среди них – этот блокнот. Она не позволила взять его в руки, но я заметил, что уголок потертой обложки был продавлен зубами, вроде бы какого-то животного. Шен добавила, что прошло четыре года, но она чувствует, что встретится с ним в Гималаях.

Поезд начал замедляться для остановки. Шен поднялась с места и прижалась к моему лицу мягкой щекой. В ее куртке ощущался запах опилок. Я шел за ней, держа за руку, как бумажного змея. Ускользая из пальцев, она, шурша одеждой, обернулась и промолвила, что, может, мы еще увидимся когда-нибудь.

Потом я отпустил ее руку, и девушка исчезла, забрав мою улыбку в сумерки. Двери закрылись, и я остался один, наедине со служащим в форме. Мне захотелось поцеловать ее. Поезд разгонялся с железным мычанием, снежная крупа поднималась и летела вслед за ним, барахтаясь и исчезая над рельсами.

Я вернулся и лег на еще не остывшую лавку, где сидела она, думая о том, что было бы, отправься мы дальше вместе. Я видел хижину в горах, скользящую по реке лодку, деревню с горящими огнями, обезьян на деревьях, представляя, как выглядят народы, о которых она говорила, собирая то малое, что знал о тех краях, и слова на чужих языках, которые кружили вокруг меня, как кольца дыма.

Я уже не помнил самой Шен – порой ее кожа казалась мне черной, как у африканки, у нее были то светлые, то темные волосы, менялись и цвета ее глаз, устремленных на меня. Я задремал, и мне снилось, что девушка вложила мне в ладонь что-то холодное и металлическое.

Я понял, что поезд затих. В полумраке окна светились от полной красной луны. У колеи стояла лиса и смотрела прямо на меня. Ее блестящая с искрами шерсть была подкрашена лунным светом.

Казалось, будто она остановила стремительный бег лишь на то мгновение, когда я выглянул в окно, и затем совершила почти неуловимое движение всем телом, скрывшись в направлении ночных гор.

I

Шона сказала, что видела морского леопарда на берегу. Его шкура побелела от солнца и соли, ее клевали гагары.

Мы встретились здесь, на пляже. Я приехала в эту деревню в поисках покоя и смогла устроиться на кухне за ночлег и еду – чистить рыбу, что простое занятие для девушки, выросшей в порту.

Я жила во времянке для лодок, крытой соломой. Жители деревни только и делали, что ловили рыбу, сразу на берегу острым ножом вспарывали ей брюхо от хвоста до головы, бросали в ящик со льдом и везли на рынок в город. После чего кишки не выбрасывали, а складывали в котел и вываривали до густого жира и до вечера жевали пальмовые листья с завернутой в них пастой из толченых семян и размолотых в порошок жженых морских раковин.

Я спала на ящиках, в подобных привозили портовые грузы, вместе с запасами солярки, газа, чая и пальмовой водки, и, если рыбаки предупреждали, что будет гроза, уходила слушать, как ливень колотит по просмоленному брезенту. Но в тот день было ясно, я взяла вещи и побрела вдоль пляжа, пока не отыскала гнездышко в зарослях, и постелила свое одеяло, накидав под него листьев.

За ночь воздух от океана остывал так, что изо рта шел пар, но меня согревал шерстяной свитер и спальник, накинутый на плечи. Между двумя ветками я натянула тесьму, под слабым ветром на ней болтался купальник, в пальцах струился дымок от догорающей козьей ножки с марихуаной пополам с табаком, солнце вытянулось, как спелый кумкват.

Темнело. Я перестала замечать стрекотание птиц. Дрожали бусины рыбацких лодок. Шона долго-долго чертила линию следов на влажном песке, прежде чем я ее увидела. Она сбросила вязаный мешок и юбку, чтобы быстро окунуться, и вышла на берег, поправляя рубашку на животе.

– Боа нойче. Вы живете поблизости?

– Похоже, я здесь ночую, – улыбнулась я.

Шона достала из мешка термос и наполнила чашку почти до края.

– Завтра меня уже не будет, – она показала в сторону лодочных огней.

Протянула чашку мне.

– Как вы узнали, что я люблю жасмин? Здешний чай по вкусу как рыбный суп.

Девушка ответила почти одновременно с тем, как я спросила.

– Может, я живу в будущем.

Убирая мокрые волосы за ухо, Шона рассматривала меня с наглым и в то же время вежливым вопросом в глазах. Метиска еще улыбалась, когда я оторвалась от крошек янтаря, прилипших к ее босым ногам. Ее улыбка напоминала о ком-то, кого я узнаю очень нескоро.

Глядя на нее, я собирала мозаику, и не хватало пары деталей, чтобы закончить: то передо мной сидела чужестранка, то в следующую секунду возникало чувство, что мы уже давно знали друг друга. Казалось, что все это – острые скулы, волосы и руки – черты разных людей, которых я уже где-то встречала.

Шона много говорила об опасностях. Куантан – опасный. Янгон – опасный. Кашгар – опасный. Она странствовала всюду, и города оставляли ей татуировки, а она оставляла города. Когда ее спрашивали о зодиаке, Шона отвечала бык, кот или обезьяна, но никогда не тигр, дракон и крыса, потому что ее «эрре» было слишком мягким, и она этого немного стеснялась. Слово барко, корабль, звучало у нее так, как если бы я говорила с ребенком.

– Восе кер майс? – спросила она через какое-то время, – хотите еще?

Я улыбнулась ей в ответ, и она заново наполнила чашку. Мои пальцы жгло от холода, и они слегка задержались в ее ладонях. Через мгновение мы целовались, и она так грубо сжимала мою талию, что я вспомнила ее слова о леопарде. Бедолагу вынесло в густую тень мангровых зарослей.

Рисунки на руках придавали ее движениям особую точность, словно марокканские арабы, вложившие в них свое мастерство, наделили эти руки своевольной магической силой.

Мы сидели на песке. Шона говорила что-то на своем птичьем, я смотрела на облака. Наконец, она умолкла, закат сделал ее волосы медными, а глаза золотыми. Между заливом и висящим над ним будто бы поясом астероидов солнце становилось гаснущей полосой.

– Как же он оказался здесь? – спросила я.

– Не знаю. Должно быть, плыл за кем-то из самой Антарктики.

Я ткнулась в ее плечо, и девушка опустила голову, как костяшка домино, мне на колени. Она стала такой спокойной, ее волосы пахли жасмином, а мои чешуей. Где-то там, под розоватыми южными звездами, была его родина, с ее вечным зюйд-вестом.

Мы подобрали несколько выброшенных на берег ящиков и разожгли костер, потом забрались в мой спальник, и порой, в просветах между тканями, казалось, что наши татуировки – это один сплетенный рисунок двух тел. Я обнимала ее за плечи. Мы считали горящие метеоры, и я ни с кем не ощущала такого странного чувства, что мы лежим так с колыбели.

Я почти провалилась в сон, пока моя вновь найденная сестра не произнесла, будто говоря не со мной, что обожает сказки. У нас еще целая ночь, прежде чем она сядет на корабль, и раз так вышло, то она послушала бы одну.

Я вдохнула запах золы в ее волосах.

– Знаешь гаитянскую сказку о том, как появились леопарды?

…

На окраине деревни я прыгнула в кузов грузовика, мы ехали с молодым шерпом в рабочей куртке, и на полу между нами лежала туша ягненка с содранной шкурой. Хлынул короткий, но холодный дождь, и вода скапливалась в лужу.