Читать книгу Свет в тайнике - Шэрон Кэмерон - Страница 6

Спустя несколько дней на кухонном столе лежали два письма из жилищной конторы. Пани Диамант ножом вскрыла первый конверт. У нее на лице появилась мстительная улыбка. Она поспешила из кухни, и из коридора донесся спор на повышенных тонах. Я пила чай, гадая, что же такого сотворили Роза и Регина на этот раз, затем открыла второй конверт.

Я прочла письмо. Дважды. Пани Диамант вошла в кухню и с торжествующим видом швырнула на стол письмо. Регина и Роза должны будут съехать, так как их жилье теперь записано на меня. У меня теперь будет собственная комната.

У меня ушло полминуты на осознание этой новости, а потом я передала ей второе письмо. В нем говорилось, что все евреи должны переселиться в гетто. Новое жилище Диамантов будет находиться всего через несколько домов отсюда, в специально отведенном для этого месте позади железнодорожной станции.

У меня, конечно, будет собственная комната. Но я останусь здесь в одиночестве.

Лицо пани Диамант исказилось.

– Мы не будем переезжать, пока нас не заставят, – сказала она.

Спустя два дня Регина и Роза перебрались в гетто. Еще через три недели по городу были развешены объявления. Каждый еврей, не переселившийся в гетто до полуночи, на следующий день будет расстрелян.

Мы не спали в ту ночь. Я передвигала мебель, паковала уродливые тарелки и выслушивала нескончаемые советы.

– Помни, что ты католичка, – говорила пани Диамант, как будто я могла об этом позабыть. – Они не трогают католиков. Запирай как следует на ночь двери в квартире и в своей комнате тоже. Но мы только спать будем в разных местах. А каждый день будем видеться, правда? В этой коробке вещи, которые ты можешь продать, когда закончатся деньги…

Она сунула мне в руки коробку. А перед этим отдала четвертую часть остававшихся денег, что теперь были спрятаны на кухне в печной трубе, которой мы не пользовались.

– И ты будешь нас навещать, – продолжала она, вытирая пот со лба, – и будешь приносить всякие мелочи, которые нам понадобятся, потому что тебе разрешено покупать и продавать, хорошо?

– Почему вы не берете меня с собой? – в сотый раз спрашивала я. – Я могла бы спать в коридоре, как сейчас…

– Не будь дурочкой, ketzele.

Я, наверное, и была дурочкой. Наверное, была Dummkopf. Но у меня щемило сердце.

На улице раздались выстрелы, крики, пронзительно взвизгнула женщина. Макс поставил на пол коробку, подошел к окну и резко задернул штору.

– Не выглядывай в окно, Mame, – сказал он. – Ладно?

Он посмотрел на меня, и мне ничего не надо было объяснять. Шторы должны быть задернуты.

В дверь забарабанили кулаком.

Мы уже отличали по звуку, что это может быть только гестапо. Как будто за дверью бились между собой Гитлер и Сталин за то, чтобы первым ворваться в квартиру. И они выбьют дверь, даже если мы не откроем.

Пани Диамант повернулась и выхватила у Изи из рук рюкзак.

– Быстро! – шептала она. – Хватайте свои коробки и тащите их в переднюю спальню. Под кровать. В спальню. Шевелитесь! Хаим, Макс! И кухонный стол туда же. И четыре стула. Живее!

Все засуетились. Грохот возобновился. Или, может быть, они теперь колотили в дверь прикладом или дубинкой.

– Gestapo! Öffne die Tür! Öffne![12]

Стол и стулья уже были в моей комнате. Мать кивнула Изе, показывая, что он может отпереть дверь. В прихожую ввалились четверо эсэсовцев и тут же стали рыскать по квартире. Один из них остался в прихожей в своей фуражке с черепом и смотрел на нас, ухмыляясь. Его черные сапоги сияли зеркальным блеском.

– Что происходит? – спросила пани Диамант.

– Молчать! – рявкнул офицер. – Наш фюрер разрешил вам пожертвовать лишние вещи в пользу германской армии…

Германской армии, по-видимому, необходим наш диван, думала я, глядя, как его выносят за дверь. Я побежала в гостиную. Один из офицеров вышел из кухни и стал рыться в коробке с одеждой Хаима, которую не успели спрятать в моей спальне. По комнате, тонувшей в полумраке из-за задернутых штор и клубов табачного дыма, окружавшего кресло пана Диаманта, были разбросаны мелкие вещицы из тех, что мы только что упаковали. Офицер сморщил нос и зажал коробку под мышкой.

– Вы, евреи, живете как свиньи, – произнес он – или нам показалось, что он сказал именно это. Его польский был намного хуже, чем у первого офицера. Он вытащил из нагрудного кармана пана Диаманта полную пачку сигарет, засунул ее к себе в карман и ударил старика по лицу. Затем сплюнул на пол.

Стоявший у стены Хаим шагнул вперед, и я видела, как Макс молча сделал останавливающий жест рукой. Хенек стоял в дверном проеме на пороге кухни, сжав кулаки, за спиной у него встал Изя.

В комнате повисло напряженное молчание. Казалось, что сейчас последует неминуемый взрыв.

Я быстро повернулась к офицеру и улыбнулась ему, как если бы хотела, чтобы он купил мне шоколадку. Он остановился, оглядел меня с головы до ног, опустил коробку на пол и извлек из внутреннего кармана список.

– Ваше имя? – спросил он.

– Это панна Подгорская, – ответила за меня пани Диамант, поспешно входя в комнату в сопровождении первого эсэсовца. Она устремилась к письменному столу и стала рыться в бумагах.

– Я вам уже говорила, ее прописали в одной из спален в нашей квартире. Все вещи в этой спальне принадлежат ей, а не евреям.

Она наконец отыскала письмо из жилищной конторы и вручила его офицеру.

– Это не еврейская собственность, – повторила она, в то время, как эсэсовец в блестящих сапогах читал письмо. Она бросила на меня быстрый взгляд, приказывая молчать. И я прикусила язык.

Второй офицер сверился со своим списком и кивнул.

– Комнату девушки не трогать! – рявкнул он. – Остальное забирайте.

Мы смотрели, как они выносят остатки мебели, все, вплоть до ковров и кресла пана Диаманта. Перед домом был припаркован грузовик, из его кузова торчали вещи, принадлежавшие семьям, жившим в нашем доме. В окно я увидела вышедшую из крайнего подъезда женщину с ведром, она выплеснула содержимое ведра на тротуар, и вода в сточной канаве окрасилась красным.

Я быстро опустила штору. Забыла, что не должна была ее поднимать.

Эсэсовец со списком в последний раз окинул взглядом пустую квартиру и нас семерых, стоявших и сидевших на голом полу. Довольный тем, что в доме не осталось ничего ценного, он двинулся к выходу. Затем снова повернулся в нашу сторону, подошел ко мне и ущипнул меня за щеку.

– Скоро найдешь себе новых друзей, ja[13]?

Он улыбнулся и вышел, а я долго отмывала щеку под краном на кухне.

Диаманты быстро собрали спрятанные в моей комнате вещи. Но пани Диамант сказала, что стол и стулья остаются мне. Она поцеловала меня в лоб, а пан Диамант с покрасневшей щекой, согнувшийся под тяжестью тюка на спине, пожал руку. Хенек попрощался со мной кивком, а Изя поцеловал в губы. Макс в это время изучал трещины на потолке.

– Дождись меня, – сказал Изя.

Когда за ними закрылась дверь, я подошла к окну и распахнула его настежь. Вереница евреев, несших свой скарб в руках или толкавших перед собой тележки, двигалась вдоль по улице мимо железнодорожной станции, и я слышала проклятия, выкрикиваемые им вслед теми же людьми, которые годами покупали в магазине у пани Диамант блины и содовую, крекеры и сыр.

– Собаки!

– Паразиты!

– Грязные жиды!

Я заперла входную дверь, зашла в свою новую комнату, закрыла ее на ключ, забаррикадировала дверь стулом и легла. Я проплакала до самой темноты, пока на улице не установилась мертвая тишина. Не слышно было шагов по скрипящим ступеням. Ни отдаленных голосов, ни хлопающих дверей. В доме жили евреи, и теперь он стоял пустой, как свежевыкопанная могила. И я была в нем совсем одна. Я смотрела, как шевелятся на стенах тени. Мне представлялась мягкая поступь крадущихся по коридору блестящих сапог. И мне не с кем было поговорить. Некому рассказать. Мне нужна была моя мать рядом. Мне нужна была пани Диамант. Мне нужен был Изя. Покрытая испариной, я вцепилась в одеяло на груди.

Мне было очень страшно.

Следующим утром я надела старое пальто пани Диамант, которое она отдала мне взамен изрезанного, и высунула нос из дверей отзывавшейся эхом квартиры. Я переступила через порог, сделала шаг, потом другой, пока не оказалась на лестнице. Буквально скатившись по ступеням, я выскочила в тихий внутренний двор, где не видно было обычно игравших здесь детей. Промчавшись через подворотню дома № 7 по улице Мицкевича, я завернула за угол и перебежала по маленькому мостику на другую сторону железнодорожных путей. Район за станцией был превращен в гетто, и здесь мне пришлось остановиться.

Вся территория была окружена оградой из нескольких рядов колючей проволоки; внутрь вели ворота, сколоченные из свежевыструганных досок. Немецкий полицейский прохаживался взад-вперед перед воротами и, поймав на себе мой взгляд, что-то выкрикнул и направил в мою сторону автомат. Я побежала обратно вдоль железнодорожных путей, потом вдоль ограды, пытаясь найти, где она заканчивается, но все дороги, ведущие в гетто, оказались заблокированы. Евреев вовсе не «переселили». Их превратили в заключенных.

Я бродила по улицам Перемышля весь день. Смотрела на груды битого кирпича на месте стоявших здесь прежде зданий, заглядывала в витрины магазинов, видела шедших со смены или на смену фабричных рабочих – фабрики теперь принадлежали немцам. Я говорила себе, что ищу работу, именно из-за этого и брожу по городу, а вовсе не потому, что мне одиноко и страшно возвращаться домой.

Я прочитала объявление «Требуется помощница» в витрине парикмахерской и выяснила, что не смогу получить работу где бы то ни было, поскольку у меня нет правильных документов. Мои были польскими, а нужны были немецкие. Я отправилась в бюро трудовых ресурсов в здании городской ратуши. Низкорослый немец за конторкой, поправляя пальцем очки в металлической оправе, объяснил мне, что моих польских документов недостаточно, поскольку я не предоставила свидетельство о рождении. Я могу быть цыганкой. Я даже могу оказаться еврейкой. Чтобы получить нужные бумаги, сказал он, мне необходимо иметь с собой фотографию (на которую у меня не было денег) и свидетельство о рождении (которого у меня никогда не было). У вас их нет? В таком случае, может быть, найдется кто-либо знающий вас с самого рождения? Кто-нибудь, готовый под присягой подтвердить ваше имя, национальность и вероисповедание. Тоже нет? Тогда auf wiedersehen[14].

Я вернулась домой, не зная, что делать. Закрыла за собой дверь, стараясь сделать это бесшумно, страшась перекатывавшегося по пустой квартире эха. Внезапно резко хлопнула дверь. Где-то внизу. Послышались шаги – кто-то шел вверх по лестнице – быстрее, еще быстрее, и в такт им бешено колотилось мое сердце. Кто-то постучал в дверь комнаты напротив. Потом вновь раздались шаги, теперь уже стучали в мою дверь.

– Можно? – проговорил голос снаружи. Молодой. Женский. Я чуть приоткрыла дверь и разглядела улыбку. Распахнула дверь и увидела молодую женщину в голубом платье с рисунком, слегка покачивавшуюся на каблуках.

– Меня зовут Эмилька, – представилась она. – Я получила комнату на первом этаже, но мне здесь как-то боязно. Все комнаты пустые, двери заперты. Здесь чересчур тихо, и да, у меня есть сахар. Не слишком много, но есть, и я подумала, что, может быть, вам захочется чаю. Ой, то есть я имела в виду, что, возможно, вы тоже считаете, что этот дом чересчур большой, и захотите выпить со мной чаю. Пока у меня есть сахар…

– Да! – воскликнула я, прежде чем она закончила.

Ее улыбка стала еще шире.

– Тогда я сейчас! – И она побежала вниз по лестнице.

Я поспешила к себе в спальню, затолкала коробки под кровать, набросила одеяло поверх смятых простыней и ночной рубашки, повесила четки на спинку кровати и поправила изображения Иисуса и Девы Марии на подоконнике. После этого затопила маленькую плиту. Эмилька прибежала, неся с собой чайник, две чашки, чайную заварку и сахар в бумажном пакете; на этот раз, когда стемнело, моя комната показалась мне особенно уютной, ничто в ней не напоминало о кошмарах прошлой ночи.

Эмильке было двадцать три, католичка, как и я, шатенка с веснушчатым носиком, она работала в фотоателье. Девушка была в ужасе от того, во что немцы превратили Перемышль. Когда наконец поезда начнут ходить как следует и она скопит достаточно денег, то вернется к своей семье в Краков. Или, может быть, русские снова придут. Или же война скоро закончится, и все будет как раньше. Но на сегодня мы хозяйки в этом доме, правда? Королевы в царстве пустых комнат. Мы сможем все здесь устроить по своему вкусу, не так ли?

Она притащила снизу матрас и в эту ночь спала у меня в комнате, и мы уже не боялись тишины, потому что ее не было. Она спросила, есть ли у меня парень. Я ответила утвердительно, но не сказала, что он еврей. Я задала ей тот же вопрос, и она сказала, что у нее несколько ухажеров. Каждую ночь она теперь спала у меня.

Спустя десять дней утром меня разбудил шум. Стук от шагавших в такт по каменной мостовой ног. Я отодвинула штору. Внизу под конвоем вооруженных немецких солдат маршировала колонна выстроенных рядами мужчин, еврейских мужчин. Их головы были опущены, они смотрели себе под ноги, и только один из них смотрел вверх. Его взгляд был устремлен на мое окно.

Макс.

Я сбросила ночную рубашку, накинула платье и босиком помчалась вниз по лестнице. Выскочив из подъезда и пробежав под аркой дома № 7 по улице Мицкевича, я завернула за угол и оказалась у заднего фасада здания. К станции как раз подходил поезд, и мне пришлось пробираться сквозь толпу, стремившуюся попасть на платформу, однако путь к ней оказался перегорожен стоявшими на тротуаре зеваками, глазевшими на шедших мимо них евреев. Я протолкнулась к колонне маршировавших мужчин, улучила момент, когда охранник отвернулся, и пошла рядом с Максом.

– Привет, – произнес он.

– Что происходит? Куда вас ведут?

– Работать, так, по крайней мере, нам сказали. Нам всем приходится работать.

Я подумала, что за работу им, скорее всего, не платят.

– Как ты? Как вы все? И как твоя мама? И Изя?

Он нахмурился. Это был Макс, но выражение его лица было непривычным для меня. Напряженное. Замкнутое.

– Mame хочет, чтобы ты продала какие-нибудь вещи и купила для нас еды. В гетто невозможно ничего купить, и в нашей квартире кроме нас живет еще восемь семей. Мы уже съели все, что принесли с собой.

– Как мне до вас добраться? Я пыталась к вам попасть, но повсюду забор…

– Мы проходим здесь каждое утро. Приходи сюда. Я постараюсь как-нибудь пронести…

– Halt![15]

Я вздрогнула от грубого окрика. Меня заметил немецкий охранник и нацелил на меня свой автомат.

– Я просто хотела сказать пару слов своему знакомому, – говорила я, пятясь от продолжавшей движение шеренги, – я уже молчу…

Повернувшись к охраннику спиной, я побежала, боясь, что он выстрелит. К счастью, выстрела не последовало. Поднявшись в квартиру и не обнаружив там Эмильки, я вымыла ноги и задумалась.

Восемь семей в одной квартире. Как они там помещаются? Их там может быть двадцать, тридцать человек. Это как минимум. И у них уже кончилась вся еда, и нет никакой возможности ее купить. Они очень голодны, и, пока Макс не принесет им завтра поесть после работы, у них не будет ни крошки во рту. И потом, каким образом Максу удастся пронести с собой продукты в таком количестве? И даже если бы он смог, позволят ли ему? Ведь немцы могут все у него отобрать.

Я начала расчесывать спутанные волосы. Как вообще люди смогут выжить в гетто? Может быть, нацисты планируют заморить голодом всех евреев Перемышля? Я натянула на чистые ноги носки и застегнула туфли.

Возможно, они именно этого и хотят, но я не позволю сделать это с дорогими мне людьми.

Покопавшись в коробке с предназначенными на продажу вещами, я отобрала шелковую блузку, которая давно уже была мала пани Диамант, и пару серебряных подсвечников, не найденных эсэсовцами благодаря тому, что они потемнели и были незаметны в глубине буфета. Почти все утро я провела на рынке и в лавках скупщиков, прицениваясь и отчаянно торгуясь, и вернулась домой с курицей, мешочком муки грубого помола, полкило масла, тремя дюжинами яиц и сдачей, которую я тут же добавила к деньгам, уже спрятанным в печной трубе.

Я сложила в свою сумку яйца, стараясь запихнуть туда как можно больше, а поверх пристроила масло в надежде, что оно не растает, затем, завернув курицу в коричневую бумагу и перевязав бечевкой, другой конец веревки привязала к своему запястью. То же самое я проделала с кульком муки. После чего осторожно продела руки в рукава огромного старого пальто пани Диамант. Теперь курица и мука были подвешены у меня под мышками и спрятаны под пальто. Я набила карманы оставшимися яйцами, взяла в руки сумку и сунула в карман носовой платок.

Немцы унесли наше зеркало. Но я и без него знала, что выгляжу нелепо.

Я осторожно спустилась вниз по ступеням, стараясь не скрипеть, чтобы не привлечь внимания Эмильки, если она уже вернулась с работы, затем пересекла газон опустевшего внутреннего двора, прошла через подворотню, завернула за угол и по мостику перешла железнодорожные пути. И наконец оказалась перед гетто с его охраняемыми воротами, но, решив на этот раз держаться от них подальше, я стала двигаться вдоль заграждения, пока не набрела на узкий проулок между двумя зданиями, огороженный рядами колючей проволоки. Я обернулась назад: рядом никого не было. Тогда я приблизилась к ограде. По углам зданий были вкопаны два деревянных столба, к которым во много рядов была примотана колючая проволока. Я обнаружила, что столбы были установлены не слишком тщательно. Достаточно было просто раскачать, а потом выдернуть один из них…

Вытащив из земли столб, я отодвинула в сторону секцию ограды так, что она открылась, как дверь, и пролезла внутрь, после чего водрузила столб на прежнее место и притоптала туфлями свежую глину. Я была внутри гетто.

Вынув из кармана носовой платок, я попыталась обвязать его вокруг правой руки. Это оказалось труднее, чем я думала, пришлось помогать себе зубами. С колотящимся так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, сердцем я пробралась между двумя зданиями и оказалась на улице.

На ее противоположной стороне на крыльце дома сидели три старика в черных пальто, с пейсами и белыми нарукавными повязками. Они безучастно посмотрели на меня и вновь опустили глаза, бормоча что-то себе под нос. Раздался стук тяжелых ботинок. Сзади ко мне приближался полицейский. Ссутулившись и наклонив голову (так, кажется, ходили здесь все), я перешла на другую сторону. Полицейский перебросил автомат из одной руки в другую и прошел мимо. Я подняла голову, глядя на его удалявшуюся фигуру, и улыбнулась.

Я больше не боялась.

Что, конечно, лишь демонстрировало, как глупа я еще была тогда.

– Семья Диамант? – обратилась я к старикам шепотом. – Исаак Диамант и Лия, его жена? И четверо сыновей…

– Gey avek, – произнес один из них.

Мне велели убираться прочь.

– Уходи, девушка, откуда пришла, пока тебя не убили! – прошептал другой, на этот раз по-польски. Они отвернулись от меня, и я пошла дальше по улице.

Люди группками стояли возле дверей домов, дети играли на тротуарах и в водосточных канавах. Это было похоже на праздничный день, когда фабрики не работают, только радости не чувствовалось. И, если мимо проходил полицейский, люди прятались по углам, исчезая, как тени на солнце. Моя импровизированная нарукавная повязка могла сойти за настоящую только при беглом взгляде, не говоря уже о моем странно массивном силуэте в бесформенном пальто. Я снова и снова спрашивала у людей, как мне найти Диамантов, пока наконец какая-то женщина не прошептала:

– Реймонта, дом два.

Я отыскала улицу и дом, ничем не отличавшийся от других, довольно маленький, всего в два этажа, и толкнула дверь.

Коридор был набит людьми. Они сидели и стояли по углам, на ступеньках, пригибались под натянутыми между дверей веревками с сохнущим на них бельем. Орали младенцы, с визгом бегали вокруг дети, воняло переполненной уборной. Я прошла мимо сидевшей на ступеньках маленькой девочки, шлепавшей совсем крошечного ребенка и требовавшей, чтобы он перестал плакать, отчего, конечно, он ревел еще громче. Я остановилась, готовая взять ребенка на руки, чтобы отыскать его мать, но девочка сердито посмотрела мне в глаза и вцепилась в малыша, готовая драться за него. И внезапно мне все стало ясно. Ребенок плакал от голода. И маленькая девочка тоже была голодная, возможно, она голодала еще до того, как попала в гетто. Все дети здесь голодали, а на мне было пальто, набитое едой.

Нестерпимый стыд пронзил меня. Я должна была их накормить. Я так хотела их всех накормить. Но как я могла это сделать? Я отошла от детей и стала медленно подниматься по ступеням, стараясь сосредоточить все внимание на поисках двери в квартиру Диамантов. Наконец я отыскала ее, постучала, и мне открыл незнакомец. Мужчина с окладистой бородой и грубым голосом.

– Что вам надо?

– Я ищу…

– Фуся!

Мне навстречу по коридору спешила моя babcia со свисавшими вдоль щек космами седых волос. Она прижала меня к своей мягкой груди. Я выдохнула, успокаиваясь. Но она оттолкнула меня от себя.

– Что ты здесь делаешь?

Я заморгала.

– Зачем ты сюда пришла?

– Но вы сказали, чтобы я…

– Но не так! Ты понимаешь, насколько это опасно? Ты…

Я приоткрыла полы пальто, совсем чуть-чуть, но она успела увидеть курицу.

Пани Диамант схватила меня за руку, втащила в квартиру и, захлопнув за нами дверь, торопливо провела меня сквозь прихожую в комнату, которая, возможно, служила в прошлом столовой, а теперь в ней размещалось все семейство Диамант. Пан Диамант лежал на полу с подложенным под спину свернутым в валик одеялом. Он протянул ко мне обе руки, взял в них мои руки и поцеловал, но тут пани Диамант стала стаскивать с меня пальто.

– Осторожно, тут яйца, – прошептала я, но сразу же замолчала. Она сердито бормотала, мешая польский и идиш, разматывая шпагат на моих запястьях и бросая опасливые взгляды в сторону коридора, как будто боясь, что кто-нибудь войдет и отберет у нее еду.

Может быть, так бы оно и случилось.

– Глупая девчонка, – повторяла она еле слышно. – Глупая, безрассудная девчонка…

– Но вы сами сказали, чтобы я пришла!

– Я сказала, чтобы ты отдала еду Максу, а не изображала из себя мишень для стрельбы.

Она кружила по комнате с пакетом муки, в конце концов засунув его под спину пана Диаманта.

– Тебе что, жизнь не дорога? Что я буду делать, если тебя здесь застрелят?

Мне стало стыдно. Наверное, я и вправду поступила опрометчиво. Если меня убьют, они, возможно, погибнут от голода. Я виновато открыла сумку, и пани Диамант уставилась на потерявшее форму масло и яйца. Ее лицо сморщилось, она взяла мою голову в ладони и расцеловала меня в щеки.

– Ты хорошая девочка, ketzele, – шептала она. – Но ты не понимаешь. Да и как ты можешь это понять, когда я сама не понимаю? Но сейчас слушай меня внимательно. – Держа в ладонях мое лицо, она пристально смотрела мне в глаза. – Они могут тебя убить. И они сделают это с удовольствием. Не давай им такой возможности.

– Фуся!

Я взглянула через ее плечо и увидела входящего в комнату Хенека. С ним была девушка, и он улыбался. Я не сразу поняла, чему надо больше удивляться: тому, что он улыбается, находясь в гетто, или тому, что он улыбается мне.

– Люди на улице сказали, что нас кто-то разыскивает. Это была ты? Тебе надо быть осторожней. Ты принесла…

– Тихо, Хенек! – прервала его пани Диамант. Она погладила меня по волосам и отодвинулась. – Фусе надо идти.

Из-за плеча Хенека выглядывала его девушка. В обрамлении темных локонов ее лицо казалось особенно бледным, и я не знала, было ли оно таким от природы или же от жизни в гетто.

– Я много о вас слышала, – произнесла она нежным голосом. – Вы член семьи, но не еврейка, правда?

Мои брови поползли вверх.

– Это девушка Хенека, Данута, – быстро сказала пани Диамант. Девушка протянула мне руку, и я пожала ее. С каких это пор у Хенека появилась девушка? Пани Диамант стала нахлобучивать на меня пальто.

– А где Изя? – спросила я.

– На работах, – ответила она. – По крайней мере, он получит суп.

– Можно мне подождать? Я…

– Ты не слышала, что я тебе сказала? Нет!

Она положила руку мне на плечо, я помахала им на прощанье, и пани Диамант стала подталкивать меня к выходу. Мы остановились возле двери.

– Что еще вам нужно? – спросила я.

Она на секунду задумалась.

– Мыло. И каждый день немного еды. Давай Максу не больше того, что он сможет унести, хорошо?

Я кивнула.

– И больше никогда сюда не приходи. Ты меня поняла?

Я снова кивнула. Она поправила импровизированную повязку у меня на рукаве и поцеловала меня в лоб. Как это делала мама, когда мне было два года.

– Sholem aleikhem[16], – сказала она, и мне показалось, что она сейчас заплачет. – Теперь поскорее уходи. Будь умной, осмотрительной и постарайся выжить. Обещаешь?

Я пообещала и пошла прочь, пробираясь между плакавшими детьми. Спускалась по лестнице, и каждый следующий шаг давался со все большим трудом, как будто на плечах у меня лежал тяжелый груз. Этим грузом был страх. Я боялась.

Боялась, что больше никогда их не увижу.