Читать книгу Каким быть человеку? - Шейла Хети - Страница 7

Марго предложила мне сходить в парк за мороженым.

Я жила в задрипанной квартирке в подвале. Я только-только приняла решение оставить свое замужество и вместе с ним удушливое ощущение, что я проживаю чью-то чужую жизнь. Я не могла понять, как до этого дошло. Какое-то время я подумывала переехать из Торонто в Лос-Анджелес, но боялась за свою пропавшую без вести душу. Если бы я уехала из города, в котором мы в последний раз были с ней вместе, она бы не знала, где меня искать, пожелай она вернуться. Что ей делать, если она решит меня разыскать, а меня не будет на месте? Поэтому-то я и решила остаться, но с тех пор, как я съехала от мужа, всё в моей жизни было вверх тормашками и ощущалось странным, неясным. Я не могла различить времена года, не понимала, где нахожусь – то ли двигаюсь сквозь воздух, то ли сквозь воду.

Я услышала стук в окно – звонок на двери не работал, и, выглянув, я увидела ноги Марго. Я была так рада видеть ее! Каждый раз при нашей встрече меня переполняло счастье и казалось, что наша дружба приобретает новый смысл. Я попросила ее подождать и быстро закончила одеваться.

В предыдущий вечер я целовалась с парнем в баре. На его руках я заметила большие бородавки – они покрывали его запястья и ладони, – и я не сопротивлялась, пока он покрывал своей едкой слюной всё мое лицо и шею. Его уродство доставляло мне удовольствие. В этом наше большое женское преимущество – выбор остается за нами. Я всегда была благосклонна к горбунам, и мою готовность можно назвать справедливостью.

Пока мы шли к парку, я спросила у Марго, начала ли она рисовать свою уродливую картину.

«Пока нет», – сказала она.

Фургона с мороженым уже не было, когда мы дошли до парка, поэтому мы просто легли на траву и стали наблюдать за плавным движением ветвей над головами. Мы болтали о том о сем, а потом Марго спросила, как продвигается моя пьеса.

Знала бы я, что она спросит меня об этом, – я бы никогда не пошла с ней в парк.

Последние несколько лет я откладывала то, что должна была делать, – закрыть наглухо дверь своей комнаты, забыв обо всем мире, и выныривать только под ночь в лунное сияние. Весь мой жизненный опыт и все познания отразились бы в этом сиянии, осветив настоящее произведение искусства, пьесу. Я избегала звонков из театра, и мне было стыдно, а расстройство только росло соразмерно потраченному на пьесу времени, ведь удачная работа становилась всё меньшей долей времени, потраченного на нее. Пьесу мне заказала феминистская театральная компания в мой первый год замужества. Я задала тогда только один вопрос: «Это обязательно должна быть феминистская пьеса?»

«Нет, – ответили они, – но она должна быть о женщинах».

Но я ничего не знала о женщинах! И всё же я надеялась, что смогу написать ее, будучи женщиной сама. Я никогда раньше не писала на заказ, но мне нужны были деньги, и я решила, что с таким же успехом выведу людей из неволи словами из заказной пьесы, как сделала бы это своим собственным замыслом, зародившимся во мне. Так что я взяла этот заказ. Но всё то время, что я была замужем, меня занимали только мужчины – в особенности мой муж. Я не знала, чем между собой делились женщины или какое влияние они оказывали друг на друга. Я отложила сдачу пьесы и продолжала переносить сроки в надежде на то, что театр о ней забудет и перестанет мне звонить – но они не перестали.

Теперь, когда с моим замужеством было покончено и я переехала в собственную квартиру, я была вольна думать о чем угодно. Я пообещала себе вернуться к пьесе с новыми силами, но этого так и не случилось. Никакая работа не могла возместить всё то, что я растеряла с тех пор, как решила выйти замуж, – ощущение легкости, какого-то направления в жизни. А ведь когда-то я чувствовала благотворное воздействие судьбы на всё, что происходило! Большую часть моей жизни одно приводило к другому. Каждый шаг приносил ожидаемые плоды. Каждое совпадение казалось предопределенным. Это ощущалось как искренность, невинность, как будто я плавала в сиропе. Людей самих приносило ко мне. Удача улыбалась на каждом углу. Происходящее вызывало ощущение неизбежности, а каждый шаг казался частью какой-то общей картины мира, которая была разумнее меня, и мне надо было лишь оказаться в надлежащем месте. Я знала, что это было моей самой главной обязанностью, и я исполняла свою роль.

Но как только я вышла замуж, мое отношение к собственной судьбе поменялось. Ее знаки потускнели. Одного их прочтения уже не хватало. Нужно было снова и снова обращаться к ним в попытке уловить лучшее направление к такому результату, которым я могла бы восхищаться.

Я всегда сомневалась в себе, всегда по сто раз передумывала. Я возвращалась по неверно выбранной дороге, а затем отправлялась в другую сторону, надеясь, что теперь-то мой путь – правильный. Судьба стала загадочным родителем, который много требовал и при этом скверно давал указания. А я была его ребенком и постоянно пыталась угодить ему и понять, чего же ему от меня нужно. Я вглядывалась в его лицо в поисках подсказки: как же он хочет, чтобы я вела себя? Сквозь всё происходящее красной нитью тянулся самый главный вопрос, прочно засевший в моем сознании, словно долгосрочная задача, которую никак нельзя было выполнить, пускай надежда на это и не покидала меня. Как правильно общаться с другими? Какой меня видят люди на вечеринках? Какой мне быть?

Но вселенная отвечала туманно. Я всё равно искала подсказки; меня это не останавливало ни от поисков, ни от веры в то, что ответ всё же где-то кроется. В каком-то смысле я тратила на это всё свое время, ведь как еще я могла заставить вселенную обратить на меня внимание, полюбить меня? Я бы точно потеряла любой след ее благосклонности и защиты, если бы вела себя неправильно, – как будто вселенная принимала меня с радостью только в одном моем проявлении.

Пока я жила под одной крышей с мужем, мне не удавалось избежать ни одной ошибки. Стены нашего дома были испещрены следами моего бездумного проживания жизни. Я не видела ничего, кроме откровенных пятен – там, где должна была быть белоснежная стена.

С самого начала между мной и мужем установилась эмпатия; мы всегда были ласковы. Мы словно боялись сломать друг друга. Мы не ссорились и не давили, будто мир был достаточно жестким и без того. Что до сложных разговоров, которые могут ранить человека, – мы к такому и не прибегали. Так могло продолжаться и дальше – в нашей жизни и в нашей любви, – но через несколько лет замужества я споткнулась. Споткнулась, оступилась, поднялась и пошла дальше, но оказалась не там, где было нужно; сбилась с пути. Мои дни стали удивительно похожи по запаху и ощущению, точь-в-точь как в месяц моего восемнадцатилетия – жаркий и липкий август. Тогда я только-только выехала из дома, где жила со своим школьным бойфрендом, и проводила дни в отцовском подвале. Целый месяц я словно пребывала в чистилище, подвешенная между жизнью в доме со своим парнем и свободой театрального училища в другом городе.

В тот месяц, пока я ждала начала новой жизни, я впервые испытала чувство напряженного бездействия. Месяц был неподвижный, словно застывший в янтаре, при этом наполненный нетерпением. Повсюду меня преследовал один запах, похожий на смрад сгнивших, испортившихся конфет. Живот крутило. На коже постоянно проступал пот.

Яркий отголосок этих дней ожившим воспоминанием проявился в моей жизни, вторгся в мое замужество и задержался на целых шесть месяцев. Мне хотелось вырваться из этого жуткого замкнутого круга. Ни один человек не должен проходить через такое – это просто неправильно! Каждый день должен ощущаться по-новому; я же заново оказалась в духе другого времени, которое уже когда-то проживала – и прожила.

Каждое утро я просыпалась рядом с мужем и осматривалась, не исчезло ли это чувство; но оно не исчезало. И я вставала, уже с раннего утра обессиленная им, вся липкая от того же напряженного бездействия, которое ощущала когда-то давно.

В один день ни с того ни с сего давление спало. И это чувство просто исчезло. Я ничего для этого не делала. С облегчением я оглядела себя. Но оказалось, что это было лишь паузой, потому что вскоре во мне начало прорастать другое чувство, и оно было еще хуже, чем первое. Как будто я вот-вот со свистом и треском пронесусь сквозь пространство и время, как будто я камень, который положили в рогатку и отвели на резинке назад, к тому августу, подержав так некоторое время. А затем рука отпустила меня.

Я чувствовала, как внутри меня начала закипать кровь, пульс бил в ушах барабанной дробью, кожа стала натянутой и холодной, как будто я чересчур быстро летела сквозь атмосферу. Тело было готово вот-вот лопнуть от страха, от ожидания чего-то неведомого, и в то же время мной овладело ответное сопротивление. Мне ничего так не хотелось, как не допустить этот ужасающий конец, к которому меня уносило. Я представляла его как страшную боль, и застрявшая в голове на повторе фраза ее предвещала: «Пробей собой кирпичную стену, пробей собой кирпичную стену».

Однажды вечером я поняла, что это за кирпичная стена – мой брак. Мной овладело напряжение, невыносимое желание просто покончить с этим. Стена стояла на месте; пар можно было выпустить только одним способом. Весь день я провела в бездействии, но чувствовала себя, как будто несусь сквозь пространство и время, как тот камень. Я запретила себе с кем бы то ни было видеться и разговаривать, но, когда мой муж вечером лег рядом со мной, я повернулась к нему и сказала – так, будто всё просчитала, словно встала на его место и вынесла продуманное решение: «Я не могу больше быть с тобой».

Он и не подозревал о грозовых тучах, которые собирались во мне всё это время, и, когда он хлопнул дверью, грозовые тучи разверзлись и пошел ливень, и он струился холодным потоком облегчения по всему моему лицу и телу.

На следующее утро я проснулась в нашей кровати одна, почти в полдень. Я повернулась выглянуть в окно. Светило солнце. Я привстала, глубоко вдохнула и поняла: настал новый день. Шесть месяцев подошли к концу. Ощущение свистящего полета исчезло. Этот отрезок времени навсегда остался позади, и я знала, что он уже не вернется ни воспоминанием, ни отголоском. Я ощутила невероятную радость; свободу, которой не чувствовала с тех пор, как была ребенком. Я преисполнилась легкости и сказала себе: «Это – самый счастливый день моей жизни».

Весь оставшийся день я то засыпала, то снова просыпалась, как человек, выброшенный на берег острова, наконец в безопасности, недвижимый, сухой. Биение волн, которое толкнуло меня в руки моего мужа, пронесло меня через брак, а потом оттолкнуло меня, улеглось и затихло; море успокоилось и отошло. Я вышла на песок и осмотрелась. Я была одна, и я была свободна.

Я знала, что с этих пор мне предстоит принимать решения, не выискивая следов на песке и не опираясь на ведущую меня руку. Отныне мне не будет ясно, что к чему может привести. Мне предстоит обратиться к своей проницательности, не только к интуиции; научиться взвешивать за и против, брать на себя ответственность. Взглянуть на реальность, а не только заглядывать внутрь себя.

Наконец я с головой погрузилась в безразличие вселенной. Словно умерли мои родители. Выбор был за мной. Я поняла, что могла бы попробовать вернуться к мужу, если бы захотела, но это уже не судьбоносная дорожка, а мой собственный выбор. И ничто не требовало от меня этого возвращения, потому что отказ возвращаться тоже мог стать моим выбором. Разница между этими двумя возможностями не была существенной; они были просто разными, вот и всё. Наконец-то я могла выбирать сама. Мне предстояло решить, какой мне быть.

Когда я переехала в одиночку в свою новую квартиру, я месяцами смотрела на пьесу, которую начала писать под воздействием судьбы. В тот период моей жизни я набросала первый ее черновик, и, хотя он не был идеальным, он казался написанным человеком, живущим в каком-то совершенно ином мире. Закончить этот черновик теперь не представлялось возможным. Пьеса могла с одинаковой вероятностью свернуть в любую сторону. Я не понимала, куда пойти и какой след оставить на земле.

Конечно, я не знала, как всё это облечь в слова или рассказать кому-то. Кроме того, я не понимала, почему это нужно рассказывать и какой в этом был смысл, а также кому это можно доверить – точно не Марго и не Мише, никому из тех, кого я знала, – ведь у них не было времени выслушивать такие слова, как судьба.

Поэтому я повернулась к Марго и ответила так же, как отвечала любому, кто спрашивал меня про пьесу. «Нормально».

Затем я встала с травы, отряхнулась и сказала, что мне пора в салон красоты.