Читать книгу Рижане - Сима Крейнин - Страница 4

В 60-е годы XIX века религиозный еврей по имени Мовша Тульбович с женой и маленьким сыном ушел из родного дома, расположенного в местечке Дагда Режицкого уезда Витебской губернии. Преодолев 60 километров, где пешком, где на попутных подводах, семья пришла в уездный город Режице. Там они прожили несколько лет. В 1866 году там же у Мовши родился ещё один сын. Вчетвером они перебрались в город Динабург той же губернии. В то время Режица была маленьким городком с населением в три с половиной тысячи человек, и, конечно, не выдерживала сравнения с Динабургом, в котором из десятитысячного населения примерно половину составляли евреи.

Но и в Динабурге семья не задержалась надолго. В начале 70-х годов XIXвека они, уже по железной дороге, переехали в Ригу. Мне не удалось узнать, чем именно занимался глава семейства, и за какие заслуги он получил разрешение поселиться в Риге, не взирая на то, что Рига не входила в «черту оседлости».

Черта́ осе́длости (полное название: Черта́ постоянной еврейской оседлости) – в Российской империи с 1791 по 1917 год (фактически по 1915 год) – граница территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство евреям (то есть иудеям), за исключением нескольких категорий, в которые в разное время входили, например, купцы первой гильдии, лица с высшим образованием, отслужившие рекруты, ремесленники, приписанные к ремесленным цехам.

Город Режица – ныне Резекне в Латвии, до 1917 года – Режица. В 1285 году магистр Ливонского ордена Вильгельм фон Шауэрбург построил на этом месте укреплённый замок, назвав его Розиттен. С 1582 г., в результате Ливонской войны, Розиттен вошёл в состав Речи Посполитой. С 1772 года замок и возникшее вокруг него поселение вошли в состав Российской империи. По документам 1808 года: «В городе только одна улица; нет ни одного мастерового, никаких ярмарок, ни привоза жизненных припасов; жителей там 754 человека, из них 536 евреев…». В 1897 году в городе насчитывалось 10795 жителей, в том числе 6442 евреев.

Город Динабург – ныне Даугавпилс в Латвии, был основан ливонскими рыцарями на правом берегу Западной Двины (Даугавы) у озера Щуп. Первое упоминание о городе относится к 1275 году. Город назывался Duneburg до 1656 года, Nowenene в немецких источниках, Невгин, затем – Борисоглебск до 1667 года, снова Динабург – до 1893 года, затем Двинск до 1920 года, а с тех пор и поныне – Даугавпилс.

Судя по всему, не только семья Мовши Тульбовича проделала подобный путь. В начале 1941 года в Даугавпилсе жила семья Тулбовичей с четырьмя сыновьями и двумя дочерьми. В Риге в то время проживало не менее ста носителей этой фамилии. В Белоруссии до сих пор живут Тулбовичи.

Изменение фамилии объясняется тем, что в Российской империи все документы оформлялись на русском языке, и в оригинале фамилия писалась с мягким знаком – Тульбович. После революции и приобретения независимости местные власти в Латвии получили возможность пользоваться в качестве государственного латышским языком – как доказательство национальной самостоятельности. В латышском языке такой буквы, как мягкий знак, не существует, и фамилия звучит твёрдо. Современный русский вариант является копией местного языка, записанной русскими буквами – Тулбович.

Когда исчезла возможность попасть в Латвию (для тех, кто остался за её границей), еврейская молодежь обратила внимание на российскую столицу. Москва не всегда была благосклонна к искателям лучшей жизни. Вот одно из свидетельств.

Мой прадед Абрам Тулбович родился в семье, обосновавшейся в Риге. В этой семье было шестеро сыновей. Мне удалось обнаружить некоторые свидетельства лишь о пятерых из них.

Абрам Тулбович женился на девушке из религиозной семьи – Марьяше Дубин. Двоюродным братом Марьяши был Мордехай Дубин, член латвийского Сейма, весьма популярный и уважаемый в еврейской среде человек.

Из статьи Михаила Горелика в журнале «Лехаим»:

«Дубин неизменно возглавлял список «Агудат Исраэль» – партию ортодоксального еврейства, стоящую на последовательных антибундовских и антисионистских позициях, и был депутатом сейма все годы его существования (единственный среди еврейских политиков!), что говорит о политическом весе «Агудат Исраэль» и его личной популярности.

Естественно, Дубин прежде всего отстаивал интересы своих избирателей. Но фактически его деятельность постоянно выходила за партийные рамки. Он сознавал себя представителем всего еврейского народа и действовал сообразно этому убеждению. Он оказывал постоянную помощь еврейским эмигрантам из советской России – как легальным, так и нелегальным. Его поручительство за политическую благонадежность задержанных на границе беглецов из России давало им возможность легализоваться в стране.

Он помогал и людям совершенно чуждых ему убеждений, помогал политическим противникам, и они знали, что могут рассчитывать на него. Вот два примера.

Советский писатель Давид Бергельсон, приехав в Ригу, принял участие в нелегальном собрании. В самый разгар сходки в квартиру вошли сотрудники спецслужб. С просьбой срочно вызволить Бергельсона к Дубину обратился главный редактор еврейской газеты «Фриморнг» Лацкий-Бертольди, поносивший Дубина из номера в номер. Ночью разбудил. И Дубин помог.

Будучи членом бюджетной комиссии сейма, Дубин добился увеличения государственных субсидий еврейскому театру (субсидии хотели уменьшить). Пикантность ситуации в том, что Дубин, ортодоксальный еврей, отрицательно относился к театру и никогда (ни до, ни после) в нём не бывал. Однако он считал: существует закон о государственных субсидиях, который должен выполняться в отношении евреев точно так же, как в отношении других национальных меньшинств. В знак благодарности директор театра отменил спектакли по субботам и еврейским праздникам.

В 1934 году в результате государственного переворота установилась диктатура Карлиса Ульманиса. Сейм был распущен.

Рассказывает секретарь и жизнеописатель Дубина Абрам Годин:

Я присутствовал при первом телефонном разговоре М. Дубина с Ульманисом примерно через неделю после переворота. Дубин заявил Ульманису, что как глава общины он желает знать, какой будет новая политическая линия в отношении евреев: «Если я в Латвии лишний, я могу уехать». Ульманис успокоил его и пригласил в канцелярию для личной беседы. Формально Дубин считался теперь частным лицом, ибо депутатом он ввиду роспуска сейма больше не был. Пост председателя религиозной общины Риги не давал ему никаких официальных прав. Но фактически М. Дубин после аудиенции у Ульманиса стал единственным представителем всего латвийского еврейства. Двери всех государственных учреждений были теперь открыты для него еще шире, чем прежде.

После государственного переворота антисемитизм в латвийском обществе резко усилился, все еврейские политические организации, кроме «Бейтара» и «Агудат Исраэль», были поставлены вне закона, – Дубину не раз пришлось использовать особое отношение к нему Ульманиса.

В последние годы существования независимой Латвии в страну стали прибывать еврейские беженцы из Германии. Между Германией и Латвией существовало соглашение о безвизовом обмене, поэтому они оказывались в Латвии вполне легально, но их временное, а для кого-то и постоянное обустройство (многие остались без средств к существованию), отношения с властями маленькой страны, которые были совсем не в восторге от еврейских эмигрантов, – всё это требовало постоянной заботы Дубина.

Имя Мордехая Дубина связано с именем шестого Любавичского Ребе – Йосефа-Ицхака Шнеерсона. Дубин – дважды его спаситель: в 1927 году он добился разрешения на выезд Ребе из СССР, в 1939-м – способствовал вызволению его из оккупированной немцами Варшавы.

В 1927 году Ребе был арестован в Ленинграде, заключен в тюрьму и оперативно приговорен к смертной казни за контрреволюционную деятельность. Борьба за спасение Ребе, как в СССР, так и за его пределами, в которой участвовало множество лиц и организаций, привела к замене расстрела десятью годами на Соловках. Затем Соловки были заменены ссылкой в Кострому, а затем Ребе вообще был освобожден, хотя повторный арест и неизбежная гибель были делом времени. Выезд из СССР фактически спасал ему жизнь. Добиться этого было совершенно невозможно – Дубин был тем человеком, который добился невозможного.

В 1927 году в сейме, состоящем из ста мест, сложилась ситуация неустойчивого равновесия: правящее большинство обладало перевесом всего в один голос. Дубин возглавлял список «Агудат Исраэль» с двумя голосами; в правящую коалицию он не входил. Таким образом, голоса маленькой еврейской партии приобрели непропорционально большое значение. На повестке дня стоял вопрос о торговом договоре с советской Россией. Два депутата правящей коалиции заявили, что станут голосовать против, поскольку договор приведёт к усилению позиций коммунистов в стране. От Дубина зависело, будет ли ратифицирован торговый договор с СССР.

Именно этот козырь и был выложен им в Москве, куда Дубин ездил несколько раз в связи с делом Йосефа-Ицхака Шнеерсона. Москвы он откровенно боялся: у него был тяжелый опыт общения с большевиками в 1919 году, когда они ненадолго оккупировали Ригу, он попытался отстаивать интересы еврейского населения, что едва не кончилось для него трагически. Он не доверял большевикам, он вовсе не был уверен, что дипломатический паспорт служит в СССР надёжной гарантией неприкосновенности. Однако опасения Дубина оказались напрасны. Абрам Годин, со слов Дубина, утверждает, что тот был принят в Москве едва ли не как представитель великой державы («Все двери были перед ним открыты, и наркоматские чиновники готовы были исполнить любое его желание»). Когда русские поняли, что ключ к подписанию договора действительно лежит в кармане у Дубина, их отношение к нему переменилось. Потерпевший несколько чувствительных внешнеполитических поражений, СССР отчаянно нуждался в торговом договоре с Латвией. В руководстве СССР существовали разные группы и центры влияния. К счастью, победили не идеологи, а прагматики: Ребе получил разрешение на выезд из СССР, причем Дубин настоял, чтобы его сопровождали члены семьи (а уж как хотелась оставить их в заложниках!) и наиболее близкие люди, среди которых был преемник рабби Йосефа-Ицхака – будущий седьмой Любавичский Ребе Менахем-Мендл Шнеерсон.

Второй раз Дубин спас Ребе через 13 лет. В момент начала войны Ребе жил в Варшаве. Дубин сразу же бросился в Министерство иностранных дел. У Ребе было латвийское гражданство, что и давало формальную возможность хлопотать за него. В условиях войны сделать что-нибудь было крайне затруднительно. Первого сентября начались боевые действия, а уже через два дня связь между Ригой и латвийским посольством в Варшаве была прервана. Существовал план вывезти Ребе на машине, но дороги бомбили, так что от этого плана пришлось отказаться. Министерство иностранных дел связалось непосредственно с Берлином, и была достигнута договоренность о выезде из Польши через линию фронта группы латвийских граждан, среди которых должен был быть и Ребе. Железная дорога Варшава-Рига была разбомблена – люди возвращались кружным путем через Кенигсберг.

Но возникли непредвиденные затруднения. График эвакуации был составлен таким образом, что Йом Кипур заставал беженцев в дороге. Ребе ехать отказался. Возникает удивительное deja vu: повторяется ситуация освобождения из советской тюрьмы, когда Ребе отказался покинуть камеру, поскольку приезд в ссылку выпадал на субботу, и вышел из тюрьмы только в воскресенье. Принимая решение, Ребе об этом совпадении несомненно размышлял. В обоих случаях он сильно рисковал. И неизвестно, когда сильнее. Не воспользовавшись представленной возможностью, он оказался бы в немецкой оккупации. В конце концов, стараниями Дубина Ребе всё же добрался до Риги, но было это уже в декабре; а в апреле 1940 года он отплыл в Америку – на последнем пароходе.

Хочу еще раз обратить внимание: в 1939 году у Дубина не было никакого формального политического статуса – успех его хлопот по освобождению Ребе определялся исключительно его авторитетом в глазах правительства.

ДУБИН Мордехай (Мортхель) Залманович

Родился в 1889 в Риге, в семье любавичского хасида. Получил традиционное еврейское религиозное воспитание. С 1919 по 1934 – депутат Латвийского сейма от партии «Агудас Исроэль». Будучи в дружеских отношениях с президентом К. Ульманисом, содействовал смягчению антисемитской атмосферы в стране. Принимал активное участие в общественно-религиозной жизни еврейства, был председателем секции религиозных евреев. С его помощью Ребе Йосеф-Ицхак Шнеерсон получил разрешение на выезд из СССР в Латвию. В 1940 – с установлением советской власти – был арестован как «руководитель реакционной клерикальной» еврейской партии «Агудас Исроэль». Выслан в Куйбышевскую область. В начале 1945 года, после освобождения из ссылки, проживал в Москве. Среди хасидов пользовался непререкаемым авторитетом, большинство прихожан синагоги обращались к нему по всем жизненным и религиозным вопросам. 29 февраля 1948 – арестован как «участник антисоветской националистической организации». Из обвинительного заключения: «После установления в Латвии советской власти занимался организацией нелегальной переброски еврейской буржуазии за границу и распространял клеветнические измышления о советской власти; поддерживал преступную связь с враждебно настроенными евреями, подстрекая их к бегству за границу». Виновным себя не признал. 16 октября 1948 – приговорён к 10 годам тюремного заключения. Отбывал наказание в Бутырской тюрьме. В 1951 – заболел в тюрьме и заключением судебно-психиатрической экспертизы признан душевнобольным. 12 января 1952 – отправлен «на принудительное лечение в соединении с изоляцией» в Тульскую психиатрическую больницу, где в 1956 скончался. Его останки позднее были перенесены на еврейское кладбище в пос. Малаховка под Москвой.

Архив ФСБ РФ. Следственное дело М-1717

Благодаря проекту, осуществленному Латвийским университетом, появились сведения о евреях из Риги, доживших до 1941 года. Но евреи, умершие до этого времени, были похоронены на Старом еврейском кладбище. И теперь невозможно восстановить даты их жизни и смерти.

Первое еврейское кладбище в Риге было открыто в 1725 году, и там продолжались погребения до конца 1930-х годов. После того как немецкие войска заняли Ригу в 1941 году, кладбище стало местом массовых захоронений более 1000 евреев, убитых на улицах и в домах Рижского гетто. После Второй мировой войны многие из надгробий кладбища были извлечены и использованы в качестве строительного материала. В 1960-е годы место было разрушено и переименовано в «Парк коммунистических бригад». В 1992 году парк был переименован в «Старое еврейское кладбище». В настоящее время парк, расположенный в одном из самых бедных районов города, называемом Маскачка (Maskava – латышское название Москвы), является популярным местом для праздных пьяниц, местной детворы и американских туристов.