Читать книгу Второй пол - Симона де Бовуар, Жан-Поль Сартр, Жан-Поль Сартр - Страница 11

Можно было ожидать, что революция изменит женский удел. Ничего подобного. Эта буржуазная революция чтила буржуазные институты и ценности; и совершена она была почти исключительно мужчинами. Важно подчеркнуть, что на протяжении всего старого режима именно женщины из трудящихся классов были наиболее независимы как представительницы своего пола. Женщина могла иметь свое дело, у нее были все необходимые возможности, чтобы самостоятельно заниматься своим ремеслом. Она участвовала в производстве как белошвейка, прачка, полировщица, розничная торговка и т. д.; она работала или на дому, или на мелких предприятиях; материальная независимость позволяла ей вести себя весьма вольно: женщина из народа могла гулять, посещать таверны, распоряжаться своим телом почти как мужчина; они с мужем – равноправные компаньоны. Угнетение она терпит в экономическом, а не в половом плане. В деревнях крестьянка принимает значительное участие в сельском труде; относятся к ней как к прислуге; часто она не ест за одним столом с мужем и сыновьями, вкалывает больше их, и ко всем тяготам у нее еще добавляется бремя материнства. Но, как и в древних аграрных обществах, она необходима мужчине, а потому пользуется его уважением; у них общее имущество, общие интересы, общие заботы; дома ее авторитет весьма высок. Именно такие женщины в силу своей тяжелой жизни могли бы утвердить себя как личности и потребовать прав, но над ними тяготела традиционная робость и покорность: среди наказов депутатам Генеральных штатов число женских требований фактически ничтожно; все они сводятся к одному: «Пусть мужчинам будет запрещено заниматься женскими ремеслами». Женщин, конечно, можно встретить рядом с их мужьями на манифестациях и во время волнений; именно они отправляются в Версаль за «булочником, булочницей и мальчишкой-подмастерьем». Но революционное движение возглавлял не народ, и не он пожинал его плоды. Что касается женщин из буржуазии, то некоторые из них рьяно включились в борьбу за дело свободы: г-жа Ролан, Люсиль Демулен, Теруань де Мерикур; одна из них оказала глубокое влияние на ход событий – Шарлотта Корде, убившая Марата. Было и несколько феминистских движений. Олимпия де Гуж предложила в 1789 году Декларацию прав женщины по аналогии с Декларацией прав человека, где потребовала уничтожения всех мужских привилегий. В 1790 году те же идеи можно обнаружить в «Резолюции бедной Жавотты» и других подобных книжечках, но, несмотря на поддержку Кондорсе, усилия эти ни к чему не приводят, и Олимпия гибнет на эшафоте. Наряду с основанной ею газетой «Нетерпеливый» (L’Impatient) появляются и другие листки, но продержаться им удается недолго. Женские клубы по большей части сливаются с мужскими и поглощаются ими. Когда 28 брюмера 1793 года актриса Роза (Клер) Лакомб, возглавлявшая Общество революционных республиканок, в сопровождении депутации женщин стала штурмовать вход в Генеральный совет, в собрании раздались слова прокурора Шометта, как будто навеянные апостолом Павлом и святым Фомой Аквинским: «С каких это пор женщинам дозволено отрекаться от своего пола, делаться мужчиной?.. [Природа] сказала женщине: „Будь женщиной. Забота о детях, тонкости домашнего хозяйства, разные тревоги, связанные с материнством, – вот твои труды». В Совет их не допустили, а вскоре перестали допускать даже в клубы, где они приобщались к политике. В 1790 году было упразднено право первородства и мужское преимущество; в вопросе наследования мальчики и девочки стали равны; в 1792 году законодательно утверждается развод, что несколько ослабляет суровость брачных уз, но все это были лишь незначительные завоевания. В буржуазной среде женщины были слишком сильно интегрированы в семью, чтобы между ними могла возникнуть конкретная солидарность; они не составляли отдельной касты, способной выдвинуть требования, – с экономической точки зрения они вели паразитическое существование. Тем самым женщины, которые, несмотря на свой пол, могли бы участвовать в событиях, не могли этого сделать в силу классового положения, а женщины, принадлежащие к активному классу, были обречены оставаться в стороне именно как женщины. Только когда экономическая власть окажется в руках трудящихся, женщина-работница сможет добиться таких прав, каких никогда не имела женщина-паразит, как из дворян, так и из буржуазии.

В ходе ликвидации революционных завоеваний женщина пользовалась анархической свободой. Но когда сложилась новая структура общества, она вновь оказалась в жестком подчинении. С феминистской точки зрения Франция опережала остальные страны; но, к несчастью для современной француженки, ее статус был определен во времена военной диктатуры; Кодекс Наполеона, на целый век предрешивший ее судьбу, сильно задержал ее эмансипацию. Как все военные, Наполеон хочет видеть в женщине только мать, но, как наследник буржуазной революции, он не собирается разрушать устройство общества и отдавать матери преимущество перед супругой: он запрещает установление отцовства, жестко определяет положение матери-одиночки и внебрачного ребенка. Но и замужняя женщина не может опереться на достоинство матери; феодальный парадокс не исчезает. Девушка и женщина не считаются гражданами, что лишает их права исполнять некоторые функции: занимать должность адвоката или принимать на себя опекунство. Однако незамужняя женщина пользуется всей полнотой гражданских прав, тогда как в браке сохраняется mundium. Женщина обязана покоряться мужу; он может добиться ее заключения под стражу в случае супружеской измены и получить развод; если он убьет виновную на месте преступления, в глазах закона его вина простительна; тогда как на мужа может быть наложен штраф, только если он приведет сожительницу в супружеское жилище, и только в этом случае жена может получить развод. Место жительства определяет мужчина, у него гораздо больше прав на детей, чем у матери; и для того чтобы она могла взять на себя обязательство, необходимо разрешение мужа – за исключением случаев, когда женщина руководит коммерческим предприятием.

В течение всего XIX века юриспруденция только усиливает строгости Кодекса, – в частности, женщина лишается всяких прав на отчуждение имущества. В 1826 году Реставрация ликвидирует развод; Учредительное собрание 1848 года отказывается восстановить его; положение о нем вновь появляется лишь в 1884 году, но и то получить его очень трудно. Дело в том, что буржуазия в этот период сильна как никогда и в то же время понимает, какую опасность несет в себе промышленная революция; власть буржуазии утверждается на весьма шаткой основе. Унаследованное от XVIII века свободомыслие не затрагивает семейной морали; последняя остается такой, какой ее в начале XIX века определяют мыслители-реакционеры – Жозеф де Местр и Бональд. Они обосновывают ценность порядка Божественной волей и требуют строгой социальной иерархии; семья, неделимая ячейка общества, предстает Его микрокосмом. «Мужчина для женщины – то же, что женщина для ребенка; или [королевская] власть для министра – то же, что министр для подданного», – говорит Бональд. Иными словами, муж правит, жена распоряжается, дети повинуются. Развод, естественно, запрещен; женщина заперта у домашнего очага. «Женщины принадлежат к семье, а не к политическому обществу, – пишет далее Бональд, – природа создала их для домашних забот, а не для общественных должностей». В семье, определение которой даст в середине века Ле Пле, соблюдается та же иерархия.

Огюст Конт тоже настаивает на иерархии полов, правда немного иначе; между полами существуют «кардинальные различия одновременно физического и нравственного свойства, которые во всех животных видах и особенно в человеческой расе глубоко отделяют их друг от друга». Женское начало – это нечто вроде «постоянного детства», не позволяющего женщине приблизиться к «идеальному типу расы». Этот биологический инфантилизм выражается в умственной слабости; роль этого создания – чисто аффективная, роль супруги и домашней хозяйки, она не могла бы конкурировать с мужчиной: «ни руководящая деятельность, ни образование ей не подобают». Как и у Бональда, женщина у Конта заточается в семье, а руководит этим обществом в миниатюре отец, ибо женщина «не способна ни к какому руководству, даже домашнему»; она лишь распоряжается и советует. Познания ее должны быть ограниченны. «Женщины и пролетарии не могут и не должны быть творцами, тем более что они сами этого не хотят». И Конт предрекает, что эволюция общества приведет к полному устранению женского труда вне семьи. Во второй части своего труда Конт под влиянием любви к Клотильде де Во превозносит женщину, превращая ее почти в божество, эманацию великого существа; именно ей, согласно позитивистской религии, будет поклоняться народ в храме Человечества, но поклонения она заслуживает одной только своей нравственностью; пока мужчина действует, она любит – в ее душе гораздо больше альтруизма, чем у него. Однако с точки зрения позитивизма она тем не менее остается в семейном заточении; развод ей недоступен, а вдове желательно оставаться вдовой навсегда; у нее нет ни экономических, ни политических прав; она лишь супруга и воспитательница.

Бальзак выражает тот же идеал более цинично. Женщина «помышляет лишь о том, как понравиться своему возлюбленному, – пишет он в „Физиологии брака“. – Быть любимой – цель всех ее поступков, возбуждать желание – цель всех ее жестов». «Жена – имущество, во владение которым вы вступаете согласно контракту; имущество это – движимое, ибо других бумаг, удостоверяющих право собственности, его владельцу не требуется; наконец, женщина вообще представляет собой не что иное, как приложение к мужчине»[65]. Здесь писатель выступает рупором буржуазии, которая реагирует на вольнодумие XVIII века и угрожающие ей прогрессистские идеи удвоившим силу антифеминизмом. Блестяще показав в начале «Физиологии брака», что институт этот, не оставляющий места любви, неизбежно ведет женщину к адюльтеру, Бальзак увещевает супруга, желающего избежать насмешек и позора, держать ее в полном подчинении. Следует закрыть ей путь к образованию и культуре, запретить все, что может способствовать развитию ее индивидуальности, заставить носить неудобную одежду, посадить на истощающую диету. Буржуазия в точности следует этой программе; кухня, хозяйство закрепощает женщин, нравственность их – под ревнивым наблюдением; их держат в рамках принятых правил хорошего тона, что пресекает любое стремление к независимости. В качестве компенсации их окружают почетом и изысканной вежливостью. «Замужняя женщина – это рабыня, которую надо уметь посадить на трон», – говорит Бальзак; в любых незначительных обстоятельствах мужчине положено пропускать женщин вперед, уступать им первые места; их не только не заставляют носить тяжести, как в первобытных обществах, – их старательно ограждают от всех трудностей и забот, а тем самым и от всякой ответственности. И все это – в надежде, что, одураченные и соблазненные легкой жизнью, они согласятся на роль матери и домохозяйки, которую им хотят навязать. И действительно, бо́льшая часть женщин из буржуазии капитулирует. Поскольку воспитание и паразитическое положение ставят их в зависимость от мужчины, они даже не решаются выдвигать какие-либо требования, а те, кто позволяет себе такую дерзость, не встречают почти никакого отклика. «Легче надеть на людей цепи, чем снять, если цепи приносят уважение», – сказал Бернард Шоу. Буржуазная женщина держится за свои цепи, потому что держится за классовые преимущества. Ей неустанно объясняют, и она знает, что женская эмансипация ослабила бы буржуазное общество; освободившись от власти мужчины, она была бы обречена на труд; может, она и сожалеет, что ее права на частную собственность подчинены правам супруга, но расстроилась бы куда больше, если бы частная собственность была уничтожена вовсе; она не чувствует никакой солидарности с женщинами из рабочего класса – она гораздо ближе к своему мужу, чем к работницам текстильной фабрики. Его интересы становятся ее интересами.

И все же это упорное сопротивление не может затормозить ход истории; наступление машинизма разрушает земельную собственность, приводит к эмансипации класса трудящихся и, соответственно, к эмансипации женщины. Любой социализм, отрывая женщину от семьи, способствует ее освобождению: Платон, мечтая об общинном строе, обещал женщинам такую же самостоятельность, какая была у женщин Спарты. Вместе с утопическим социализмом Сен-Симона, Фурье, Кабе рождается утопия «свободной женщины». Идея Сен-Симона о всемирной ассоциации народов требует отмены любого порабощения – и рабочего, и женщины; Сен-Симон, а вслед за ним Леру, Пекёр, Карно настаивают на освобождении женщин, ибо они такие же люди, как и мужчины. К сожалению, это разумное положение не разделялось безусловно всеми членами школы. Утописты превозносят женщину за ее женственность, а это самый верный способ ей навредить. Отец Анфантен, ссылаясь на то, что единица общества – это супружеская пара, хочет каждому священнику дать в пару женщину, создать так называемого парного священника; от женщины-мессии он ждет пришествия лучших времен, и спутники женщины отплывают на Восток в поисках спасителя женского пола. Анфантен находится под влиянием Фурье, который путает освобождение женщины и реабилитацию плоти; Фурье требует, чтобы каждому человеку была предоставлена свобода следовать зову страстей; брак он хочет заменить любовью; он рассматривает женщину не как личность, а с точки зрения ее любовной функции. Кабе тоже обещает, что при икарийском коммунизме будет достигнуто полное равенство полов, хоть и допускает лишь ограниченное участие женщин в политической жизни. В действительности женщины в сенсимонистском движении занимают второстепенное место: достаточно важную роль играет только Клер Базар, основательница и руководительница газеты «Новая женщина» (La Femme nouvelle), продержавшейся недолгое время. Вслед за этим изданием появляется множество других мелких журналов, но требования их весьма робки: они добиваются для женщин скорее образования, чем эмансипации; именно к повышению уровня женского образования настойчиво стремится Карно, а вслед за ним и Легуве. Идея женщины-соратницы, женщины, возрождающей человечество, сохраняется на протяжении всего XIX века; ее можно найти у Виктора Гюго. Но эти учения больше дискредитировали дело женщины: они не уподобляют ее мужчине, а противопоставляют ему, признавая за ней интуицию, чувство, но не разум. Дискредитировано это дело было и неумелостью тех, кто за него боролся. В 1848 году женщины основывают клубы, газеты; Эжени Нибуайе издает газету «Голос женщин» (La Voix des Femmes), в которой сотрудничает Кабе. Женская делегация отправляется к парижской ратуше, чтобы потребовать «прав женщины», но возвращается ни с чем. В 1849 году Жанна Деруэн выдвинула себя кандидатом в депутаты и развернула предвыборную кампанию, которая обернулась фарсом. Насмешки убили и движения «везувианок» и «блумеристок», расхаживавших в экстравагантных костюмах. Наиболее умные женщины эпохи держатся в стороне от этих движений; г-жа де Сталь боролась скорее за себя, чем за своих сестер; Жорж Санд требует права на свободную любовь, но отказывается сотрудничать в «Голосе женщин»; ее требования лежат главным образом в сфере чувств. Флора Тристан верит в искупление народа женщиной, но ее больше интересует эмансипация рабочего класса, чем своего пола. Однако Даниель Стерн и г-жа де Жирарден присоединяются к феминистскому движению.

В целом реформистское движение, развивающееся в XIX веке, благоприятствует феминизму, поскольку ищет справедливости в равенстве. Но есть и примечательное исключение – Прудон. Видимо в силу своих крестьянских корней, он бурно восстает против сенсимонистского мистицизма; он остается сторонником мелкой собственности, а тем самым обрекает женщину на домашнее заточение. «Домохозяйка или куртизанка» – вот дилемма, перед которой он ее ставит. До него нападки на феминизм исходили от консерваторов, которые столь же беспощадно боролись и с социализмом; для «Шаривари» и прочих газет это служило неистощимым источником шуток; именно Прудон разрывает союз феминизма и социализма; он протестует против банкета женщин-социалисток под председательством Леру и мечет громы и молнии в адрес Жанны Деруэн. В труде, озаглавленном «О справедливости», он утверждает, что женщина должна оставаться в зависимости у мужчины; только его можно считать общественным индивидом; супружеская пара – это не сотрудничество, что предполагало бы равенство, а союз; женщина уступает мужчине, во-первых, потому, что ее физическая сила составляет лишь 2/3 от мужской, а во-вторых, потому, что в умственном и нравственном отношении она ниже его в той же пропорции; в целом ее ценность измеряется формулой 2 × 2 × 2 против 3 × 3 × 3, что составляет 8/27 от ценности мужчины. Когда две женщины, г-жа Адам и г-жа д’Эрикур, возразили ему, одна решительно и твердо, другая – с не слишком уместной экзальтацией, Прудон ответил им сочинением «Порнократия, или Женщины в настоящее время». При этом он, как все антифеминисты, горячо воспевает «настоящую женщину», рабу и зеркало мужчины, но при всем благоговении ему самому пришлось признать, что жизнь, которую он навязал супруге, не сделала ее счастливой: письма г-жи Прудон – это одна нескончаемая жалоба.

Однако эти теоретические прения не оказывают влияния на ход событий: скорее они дают их неуверенное отображение. Женщина вновь завоевывает экономическое значение, утраченное еще в доисторические времена, ибо отрывается от домашнего очага и по-новому принимает участие в производстве, работая на заводе. Подобный переворот становится возможным благодаря машине – различие в физической силе между работниками мужского и женского пола во многих случаях нивелируется. Поскольку резкий скачок промышленности требует гораздо больше рабочей силы, чем могут поставлять работники мужского пола, привлечение женщин делается необходимым. Это и есть та великая революция XIX века, которая меняет участь женщины и открывает перед ней новую эру. Маркс и Энгельс по достоинству оценивают значение этой революции и обещают, что освобождение пролетариата принесет с собой и освобождение женщин. В самом деле, «женщину и рабочего объединяет то, что оба они угнетенные», – говорит Бебель. И оба они освободятся от угнетения благодаря тому значению, которое в результате технической революции приобретет их производительный труд. Энгельс показывает, что судьба женщины тесно связана с историей частной собственности; в результате некоей катастрофы на смену материнскому праву пришел патриархат, подчинив женщину вотчине; но промышленная революция, в противовес этому упадку, приведет к эмансипации женщин. Он пишет: «Освобождение женщины станет возможным только тогда, когда она сможет в крупном, общественном масштабе участвовать в производстве, а работа по дому будет занимать ее лишь в незначительной мере. А это сделалось возможным только благодаря современной крупной промышленности, которая не только допускает женский труд в больших размерах, но и прямо требует его…»

В начале XIX века женщина подвергалась более постыдной эксплуатации, чем работники мужского пола. Надомная работа представляла собой то, что англичане называют «sweating system» («потогонная система»); несмотря на непрерывный труд, работница зарабатывала недостаточно для обеспечения своих нужд. Жюль Симон в «Работнице» и даже консерватор Леруа-Больё в книге «Женский труд в XIX веке», опубликованной в 1873 году, обличают чудовищные злоупотребления; так, последний заявляет, что более двухсот тысяч работниц-француженок не зарабатывают и пятидесяти сантимов в день. Понятно, что они стремятся перейти на мануфактуры; впрочем, вскоре за пределами цехов останутся лишь ремесла швеи, прачки да прислуги – рабские ремесла с голодным жалованьем; даже плетение кружев, трикотажное производство и т. п. захвачены заводом; зато существует массовый спрос на рабочую силу в хлопковой, шерстяной и шелковой отраслях; женщин используют главным образом в прядильных и ткацких цехах. Часто хозяева предпочитают их мужчинам. «Они работают лучше и за меньшую плату». Эта циничная формула проливает свет на драматизм женского труда. Ибо женщина обрела человеческое достоинство именно через труд, но борьба была исключительно тяжелой и долгой. Прядильщицы и ткачихи работают в удручающих гигиенических условиях. «В Лионе, – пишет Бланки, – в басонных цехах некоторым женщинам приходится работать, почти повиснув на ремнях и действуя одновременно ногами и руками». В 1831 году работницы шелковой промышленности трудятся летом с трех часов утра до одиннадцати вечера, то есть по семнадцать часов в день, «часто во вредных для здоровья цехах, куда никогда не проникают лучи солнца, – пишет Норбер Трюкен. – Половина девушек заболевают чахоткой, еще не закончив ученичества. Если они жалуются, их обвиняют в притворстве»[66]. К тому же конторские служащие насилуют молодых работниц. «Чтобы добиться своего, они прибегают к самым возмутительным средствам, нужде и голоду», – говорит анонимный автор «Правды о лионских событиях». Иногда женщины совмещают сельскохозяйственный труд с работой на заводе. Их цинично эксплуатируют. В одном из примечаний к «Капиталу» Маркс рассказывает: «Г-н Э., фабрикант, сообщил мне, что на своих механических ткацких станках он дает работу исключительно женщинам; он предпочитает замужних женщин, в особенности женщин с семьей, которую они содержат; они много внимательнее и послушнее, чем незамужние, и вынуждены до крайности напрягать свои силы, чтобы добывать необходимые средства к жизни. Так добродетели, – добавляет Маркс, – добродетели, свойственные характеру женщин, обращаются во вред им, так нравственная и нежная сторона их природы превращается в средство их порабощения, в источник их страданий». Ж. Дервиль, пересказывая «Капитал» и комментируя Бебеля, пишет: «Роскошный зверь или вьючное животное – вот фактически все, чем является сегодня женщина. Ее содержит мужчина, если она не работает, и он же содержит ее, если она убивается за работой». Положение женщины-работницы было настолько плачевным, что Сисмонди и Бланки требуют не допускать женщин в цеха. Причина этого отчасти состоит в том, что женщины поначалу не умели защищать себя и организовываться в профсоюзы. Женские объединения возникают в 1848 году, но первоначально это были объединения производственные. Движение это развивалось крайне медленно, о чем свидетельствуют следующие цифры:

в 1905 году среди 781 392 членов профсоюзов насчитывалось 69 405 женщин;

в 1908 году среди 957 120 членов профсоюзов насчитывалось 88 906 женщин;

в 1912 году среди 1 064 413 членов профсоюзов насчитывалось 92 336 женщин;

в 1920 году на 1 580 967 трудящихся приходилось 239 016 работниц и женщин-служащих – членов профсоюзов, а среди женщин, занятых в сельском хозяйстве, – всего 36 193 члена профсоюза на 1 083 957 работниц; то есть из 3 076 585 трудящихся, состоящих в профсоюзе, женщин было всего 292 000. Они остаются безоружными перед лицом открывающихся перед ними новых возможностей из-за традиционной привычки к смирению и покорности, из-за недостатка солидарности и коллективного сознания.

В результате такого отношения женский труд долго оставался нерегламентированным. Вмешательства закона пришлось ждать до 1874 года; да и то, несмотря на все кампании периода Империи, только два положения в нем касаются женщин: одно запрещает использовать труд несовершеннолетних в ночные часы, а также в воскресные и праздничные дни и ограничивает их рабочий день двенадцатью часами; что касается женщин старше двадцати одного года, то им всего лишь не разрешают трудиться под землей, в шахтах и каменоломнях. Первая хартия женского труда датируется 2 ноября 1892 года; она запрещает ночной труд и ограничивает рабочий день на заводе; однако остается множество путей ее обойти. В 1900 году рабочий день ограничивается десятью часами; в 1905-м вводится обязательный еженедельный выходной; в 1907-м работница получает право свободно распоряжаться своим заработком; в 1909-м роженицам гарантируется оплачиваемый отпуск; в 1911-м положения 1892 года приняты к неукоснительному исполнению; в 1913-м разработан порядок предоставления женщинам дородового и послеродового отпуска, введен запрет на их использование на опасных и чрезмерно тяжелых работах. Понемногу складывается социальное законодательство, и женский труд получает гарантию соблюдения гигиены: закон требует сидений для продавщиц, запрещается долгое стояние у выносных прилавков и т. д. В итоге благодаря Международному бюро труда были заключены международные конвенции относительно санитарно-гигиенических условий женского труда, предоставления отпусков по беременности и т. д.

Вторым следствием смиренной пассивности работниц были заработки, которыми им приходилось довольствоваться. Почему заработная плата для женщин была установлена на таком низком уровне – вопрос, который объясняли по-разному; феномен этот связан с целым рядом факторов. Говорить, что у женщин меньше потребностей, чем у мужчин, недостаточно – это годится лишь как оправдание задним числом. Скорее женщины, как мы видели, не сумели защитить себя от эксплуататоров; им приходилось бороться с конкуренцией тюрем, которые выбрасывали на рынок продукцию, произведенную без затрат на рабочую силу; они конкурировали и друг с другом. Кроме того, следует заметить, что освободиться через труд женщина стремится в обществе, где сохраняется общность имущества супругов; связанная с домом отца или мужа, она чаще всего довольствуется тем, что вносит свой вклад в хозяйство; она работает вне семьи, но на семью; и поскольку работница не должна сама удовлетворять свои потребности, ей приходится соглашаться на гораздо более низкое вознаграждение, чем то, какого требует мужчина. А поскольку значительное число женщин довольствуется пониженной заработной платой, женская зарплата в целом, естественно, выравнивается по этому уровню, наиболее выгодному для нанимателя.

По данным опроса, проведенного в 1889–1893 годах, во Франции работница за равный с мужчиной рабочий день получала лишь половину того, что платили мужчине. Согласно опросу 1908 года, самая высокая почасовая плата надомным работницам не превышала двадцати сантимов в час и доходила до пяти сантимов; при подобной эксплуатации женщине невозможно было жить, не прося подаяния или не имея покровителя. В Америке в 1918 году женщина получает лишь половину мужского заработка. Примерно в тот же период за одинаковое количество угля, добываемого в шахтах Германии, женщине платили примерно на 25 процентов меньше, чем мужчине. Между 1911 и 1943 годом женская заработная плата во Франции росла немного быстрее, чем мужская, но все равно осталась значительно ниже.

Наниматели охотно брали на работу женщин, соглашавшихся на низкие зарплаты, однако это вызвало сопротивление со стороны работников-мужчин. Между делом пролетариата и делом женщин нет той непосредственной солидарности, о какой писали Бебель и Энгельс. Вставала примерно та же проблема, что в США в связи с чернокожими рабочими. Наиболее угнетаемые в данном обществе меньшинства охотно используются угнетателями как оружие против основной массы того класса, к которому они принадлежат; тем самым первоначально они выступают как враги, и требуется более глубокое осознание ситуации, чтобы не противопоставлять, а объединять интересы черных и белых, работниц и работников. Понятно, почему трудящиеся мужчины поначалу увидели в конкуренции этой дешевой рабочей силы страшную угрозу и отнеслись к ней враждебно. Только когда женщины оказались вовлечены в профсоюзную деятельность, они смогли защищать собственные интересы, не ставя под удар интересы рабочего класса в целом.

Несмотря на все эти трудности, женский труд продолжал развиваться. В 1900 году во Франции еще насчитывалось 900 000 надомниц, изготовлявших одежду, изделия из кожи, погребальные венки, сумки, поделки из стекла, предметы роскоши, но число их значительно сократилось. В 1906 году 42 процента женщин трудоспособного возраста (от восемнадцати до шестидесяти лет) были заняты в сельском хозяйстве, промышленности, торговле, работали в банках, страховых компаниях, конторах, имели свободные профессии. Движение это было ускорено во всем мире кризисом рабочей силы 1914–1918 годов и аналогичным кризисом во время Второй мировой войны. Мелкая и средняя буржуазия решилась влиться в это движение, и женщины стали массово осваивать также и свободные профессии. Согласно одной из последних переписей довоенного времени, во Франции работают 42 % от общего числа женщин в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет, в Финляндии – 37 %, в Германии – 34,2 %, в Индии – 27,7 %, в Англии – 26,9 %, в Нидерландах – 19,2 %, в США – 17,7 %. Однако во Франции и Индии столь высокие показатели объясняются значительным удельным весом сельского труда. Если исключить крестьянство, во Франции в 1940 году насчитывается примерно 500 000 женщин, возглавляющих фирмы, миллион служащих, два миллиона работниц, полтора миллиона единоличниц или безработных. Среди работниц насчитывается 650 000 надомниц; 1 200 000 женщин заняты в перерабатывающих отраслях, из них 440 000 – в текстильной промышленности, 315 000 – на швейных предприятиях, 380 000 работают швеями на дому. В сфере торговли, свободных профессий, обслуживания показатели Франции, Англии и США примерно совпадают.

Одна из основных проблем, возникающих в связи с женщиной, – это, как мы видели, проблема совмещения ее репродуктивной функции и производительного труда. Главной причиной того, что на заре истории на долю женщины выпал домашний труд, а участвовать в созидании мира ей было запрещено, стало ее подчинение функции продолжения рода. Цикличность периодов течки и брачных сезонов у самок животных позволяет им экономить силы; у женщин же, напротив, с момента наступления половой зрелости и до климакса способность к деторождению природой не ограничена. В некоторых цивилизациях ранние браки запрещены; известны индейские племена, где требуется, чтобы женщинам был обеспечен хотя бы двухлетний отдых между родами, но в целом на протяжении многих веков деторождение никак не регулировалось. Еще со времен Античности[67] применялись противозачаточные средства, обычно предназначенные для женщин: микстуры, свечи, вагинальные тампоны, – но они оставались секретом проституток и врачей; может быть, секретом этим владели римлянки периода упадка, которых сатирики упрекали за бесплодие. Но Средневековье его не знало; никаких упоминаний о нем не встречается вплоть до XVIII века. Для многих женщин жизнь в этот период представляла собой непрерывную череду беременностей; даже женщины легкого поведения расплачивались за свободу любви беспрестанным материнством. Правда, в определенные эпохи человечество ощущало потребность в сокращении численности населения, но в то же время нации боялись ослабеть; в эпохи кризисов и нищеты снижение уровня рождаемости достигалось введением более позднего брачного возраста. Но как правило, люди женились молодыми и имели столько детей, сколько могла выносить женщина; и только детская смертность сокращала численность живых детей. Уже в XVII веке аббат де Пюр[68] протестует против «любовной водянки», на которую обречены женщины; а г-жа де Севинье советует дочери избегать слишком частых беременностей. Однако мальтузианская тенденция получает развитие во Франции лишь в XVIII веке. Сначала обеспеченные слои, а затем и все население полагают разумным соотносить количество детей с возможностями родителей, и в обиходе появляются противозачаточные средства. В 1778 году демограф Моро пишет: «Не только богатые женщины видят в продолжении рода устаревшее заблуждение; зловещие секреты, во всем животном мире ведомые лишь человеку, уже проникли в деревню; природу обманывают даже крестьяне». Практика coitus interruptus (прерванного сношения) распространяется сначала в буржуазной среде, а потом и среди сельского населения и рабочих; презерватив, ранее считавшийся средством от венерических болезней, становится средством противозачаточным; особенно широкое распространение он получает после открытия вулканизации в 1840 году[69]. В англосаксонских странах официально разрешен birth control (контроль за рождаемостью); открыто множество способов развести две прежде неразделимые функции – сексуальную и репродуктивную. Труды венских медиков, в точности описавших механизм зачатия и благоприятствующие ему условия, тем самым подсказали способы зачатия избежать. Во Франции пропаганда противозачаточных средств и продажа пессариев, вагинальных тампонов и т. д. запрещена, но это не мешает широкому распространению birth control.

Что касается аборта, то он нигде официально не разрешен законом. Римское право не защищало специально внутриутробную жизнь; nasciturus (зародыш) рассматривался не как человеческое существо, но как часть тела матери: partus antequam edatur mulieris portio est vel viscerum[70]. В период упадка Римской империи аборт считается нормальной практикой, и законодательная власть, даже стремясь повысить рождаемость, не решается его запретить. Если женщина отказывалась рожать вопреки воле мужа, тот мог привлечь ее к ответственности – но вина ее состояла в неповиновении. В целом в восточной и греко-римской цивилизации аборт допускается законом.

Христианство в корне пересмотрело моральный смысл этого вопроса, наделив зародыш душой; аборт стал преступлением против самого плода. «Всякая женщина, делающая так, чтобы не родить столько детей, сколько могла бы, столько же раз повинна в человекоубийстве, равно и женщина, что пытается ранить себя после зачатия», – говорит святой Августин. В Византии аборт карался лишь временной ссылкой; у варваров, допускавших детоубийство, аборт считался предосудительным, только если совершался насильно, против воли матери; вину искупали, уплатив цену крови. Но первые Вселенские соборы установили за это «человекоубийство» самые суровые кары, независимо от предполагаемого возраста плода. Однако один вопрос вызывает нескончаемые споры: в какой момент душа проникает в тело? Святой Фома Аквинский и большинство авторов установили, что одушевление происходит примерно на сороковой день у детей мужского пола и на восьмидесятый – у детей женского пола; так возникло различие одушевленного и неодушевленного плода. В средневековом пенитенциарии сказано: «Если беременная женщина умертвит свой плод до истечения сорока пяти дней, она подвергается наказанию сроком на один год. Если до истечения шестидесяти дней, то на три года. Если же ребенок уже одушевлен, ее следует считать человекоубийцей». Однако в книге добавлено: «Большая есть разница между бедной женщиной, умерщвляющей дитя потому, что ей трудно его прокормить, и той, что не имеет иной цели, кроме как сокрыть блудное преступление». В 1556 году Генрих II издал знаменитый эдикт о сокрытии беременности; поскольку простое сокрытие каралось смертью, из этого сделали вывод, что кара эта тем более должна применяться в случае аборта; на самом деле эдикт был направлен против детоубийства, но им воспользовались, чтобы карать смертной казнью всех, кто делает аборт, и их сообщников. К XVIII веку различие между одушевленным и неодушевленным плодом исчезло. В конце века Беккариа, пользовавшийся во Франции значительным влиянием, выступил в защиту женщины, отказывающейся от ребенка. Кодекс 1791 года оправдывает женщину, но карает ее сообщников «двадцатью годами кандалов». К XIX веку аборт перестают считать убийством: его рассматривают скорее как преступление против государства. Закон 1810 года полностью запрещает его под страхом заточения и каторжных работ для женщины и ее сообщников; в реальности врачи по-прежнему делают аборт в тех случаях, когда речь идет о спасении жизни матери. Чрезмерная суровость закона сама привела к тому, что к концу века присяжные перестали его применять; арестов было ничтожно мало, а 4/5 обвиняемых оправдывали. В 1923 году принят новый закон, предусматривающий каторжные работы для сообщников и тех, кто осуществил операцию, но женщине грозит только тюремное заключение или штраф; в 1939 году выходит новый декрет, направленный специально против исполнителей: отныне им отказано в условном наказании. В 1941 году аборт был объявлен преступлением против государственной безопасности. В других странах это правонарушение карается исправительными работами, впрочем в Англии это уголовное преступление (felony), за которое грозит тюрьма или каторга. В целом кодексы и суды куда более снисходительны к самой женщине, чем к ее сообщникам. Однако Церковь ни в чем не смягчает своей позиции. Кодекс канонического права, утвержденный 27 марта 1917 года, гласит: «Тот, кто совершает аборт с воспоследовавшим результатом, подлежит отлучению по заранее вынесенному судебному решению (latae sententiae)». Не учитываются никакие обстоятельства, даже наличие угрозы для жизни матери. Совсем недавно папа снова заявил, что, выбирая между жизнью матери и ребенка, следует принести в жертву первую: ведь мать, будучи крещена, может попасть на небо – любопытно, что ад в подобных построениях не фигурирует никогда, – тогда как плод обречен вечно оставаться в лимбе[71].

Аборт был официально разрешен лишь в течение краткого периода: в Германии до прихода нацизма и в СССР до 1936 года. Но, невзирая на религию и законы, он во всех странах занимает значительное место. Во Франции каждый год насчитывается от восьмисот тысяч до миллиона абортов – то есть столько же, сколько рожденных детей, – причем две трети из них делают замужние женщины, многие из которых уже имеют одного или двоих детей. Несмотря на предрассудки, сопротивление, пережитки устаревшей морали, совершается переход от свободной рождаемости к рождаемости, регулируемой государством или самими людьми. Прогресс в области акушерства значительно снизил опасность родов; постепенно уходят в прошлое и родовые муки; на днях – в марте 1949 года – в Англии вышло постановление об обязательном применении некоторых видов анестезии; они уже широко используются в США и начинают распространяться во Франции. Искусственное оплодотворение завершает эволюцию, которая позволит человечеству подчинить себе репродуктивную функцию. В частности, эти перемены имеют колоссальное значение для женщины; она может сократить число беременностей, рационально вписать их в свою жизнь, вместо того чтобы быть их рабыней. В свою очередь женщина на протяжении XIX века освобождается от оков природы; она завоевывает власть над своим телом. В значительной мере избавленная от бремени деторождения, она может взять на себя предлагаемую ей экономическую роль, которая в дальнейшем позволит ей овладеть своей личностью в целом.

Итак, эволюция положения женщины обусловлена конвергенцией двух факторов: участия в производстве и освобождения от рабства деторождения. Как и предвидел Энгельс, ее социальный и политический статус не мог не измениться. Феминистское движение, начатое во Франции Кондорсе, а в Англии – Мэри Уоллстонкрафт, с ее эссе «В защиту прав женщин», и подхваченное в начале века сенсимонистами, не могло увенчаться успехом, покуда у него не было конкретных основ. В настоящее время требования женщины будут звучать куда весомее. Они раздадутся даже в буржуазной среде. Вследствие быстрого развития промышленной цивилизации земельная собственность отступает перед собственностью движимой; принцип единства семейной группы теряет силу. Мобильность капитала позволяет его обладателю не пребывать во власти своего состояния, а владеть им в одностороннем порядке и иметь возможность им распоряжаться. Женщина была материально привязана к супругу через вотчину; с уничтожением вотчины супруги стали просто существовать рядом; даже дети не могут служить более прочным связующим звеном, чем материальный интерес. Тем самым в противовес группе будет утверждаться личность; эта эволюция особенно бросается в глаза в Америке, где торжествует современная форма капитализма: здесь широко распространен развод, а муж и жена считаются лишь временными компаньонами. Во Франции, где удельный вес сельского населения весьма высок, где Кодексом Наполеона была установлена опека над замужней женщиной, развитие пойдет медленнее. В 1884 году вновь разрешен развод, и женщина может получить его в случае измены мужа; в то же время в сфере уголовного права разница между полами сохраняется: супружеская измена считается правонарушением, только если ее совершает женщина. Право опеки, данное ей с оговорками в 1907 году, было введено окончательно лишь в 1917-м. В 1912 году было разрешено устанавливать отцовство для внебрачных детей. Пересмотра статуса замужней женщины пришлось ждать до 1938 и 1942 года: только тогда отменена обязанность послушания мужу, хотя главой семьи по-прежнему остается отец; он выбирает место жительства, но женщина может воспротивиться его выбору, если представит веские основания; ее правоспособность возрастает, однако в довольно путаной формулировке: «Замужняя женщина в полной мере обладает правоспособностью. Ее правоспособность не ограничена ничем, кроме брачного контракта и закона»; вторая часть статьи противоречит первой. Равенство супругов еще не достигнуто.

Что касается политических прав, то во Франции, в Англии и США они завоевывались с трудом. В 1867 году Стюарт Милль выступил перед английским парламентом с первой официально произнесенной речью в поддержку женского избирательного права. В своих трудах он настоятельно требовал равенства мужчины и женщины в семье и в обществе. «Я убежден, что принцип, которым управляются общественные отношения между обоими полами и влекущий за собой легальную подчиненность одного пола другому, по самой сущности своей ложен и составляет одно из главных препятствий к прогрессу человечества; вследствие чего его надлежит заменить принципом полного равенства». Вслед за его выступлениями англичанки создают политическую организацию под руководством г-жи Фоусет; француженки встают под знамена Марии Дерем, которая в 1868–1871 годах посвящает целую серию публичных лекций анализу женской участи; она вступает в бурную полемику с Александром Дюма-сыном, который советовал мужу, обманутому неверной женой: «Убей ее». Подлинным основателем феминизма был Леон Рише; в 1869 году он основал Общество за права женщин и организовал Международный конгресс за права женщин, состоявшийся в 1878 году. Вопрос об избирательном праве пока не поднимался; женщины ограничились требованием гражданских прав; на протяжении тридцати лет феминистское движение как во Франции, так и в Англии оставалось весьма робким. Правда, одна женщина, Губертина Оклер, развернула суфражистскую кампанию; она создала группу «Избирательный голос женщины» и газету «Гражданка» (La Citoyenne). Под ее влиянием образовалось множество обществ, но деятельность их была малоэффективна. Источником слабости феминизма были внутренние разногласия, ведь женщины, как уже отмечалось, не солидаризируются по признаку пола – прежде всего они связаны со своим классом; интересы женщин из буржуазии и из пролетариата не пересекаются. Революционный феминизм подхватывает сенсимонистскую и марксистскую традицию; кстати, следует отметить, что, например, Луиза Мишель выступает против феминизма, считая, что это движение только отвлекает силы, которые следует целиком направить на классовую борьбу; с уничтожением капитала наладится и судьба женщины.

В 1889 году на социалистическом конгрессе было провозглашено равенство полов, и с тех пор союз феминизма и социализма стал нерасторжимым; но поскольку женщины связывают свою эмансипацию с освобождением трудящихся в целом, то и делу своему придают лишь второстепенное значение. Представительницы буржуазии, напротив, требуют новых прав в рамках существующего общества, но всячески отрекаются от роли революционерок; они хотят провести добродетельные реформы нравов: уничтожить алкоголизм, порнографическую литературу, проституцию. В 1892 году собирается так называемый Феминистский конгресс, давший имя всему движению; результаты его невелики. Между тем в 1897 году выходит закон, позволяющий женщине выступать свидетелем в суде, однако, когда женщина, имеющая степень доктора права, подает заявление на должность адвоката, ей отвечают отказом. В 1898 году женщины получают право избирать в Торговый суд, право избирать и быть избранными в Высший совет труда, допуск в Высший совет общественного призрения и в Школу изящных искусств. В 1900 году феминистки вновь собираются на конгресс, но и он не приносит особых результатов. Между тем в 1901 году Вивиани впервые ставит в палате депутатов вопрос о женском голосовании, – впрочем, он предлагает ограничиться предоставлением права голоса незамужним и разведенным женщинам. В этот период значение феминистского движения возрастает. В 1909 году создается Французский суфражистский союз женщин под руководством г-жи Брюншвиг; Союз организует конференции, митинги, конгрессы, манифестации. В 1909 году Бюиссон представляет доклад относительно предложения Дюссозуа предоставить женщинам право голоса на выборах в органы местного управления. В 1910 году предложение в пользу женского избирательного права вносит Тома; к нему возвращаются в 1918-м, а в 1919-м оно получает поддержку палаты депутатов, но в 1922 году сенат его отклоняет. Ситуация складывается весьма сложная. К революционному, так называемому независимому феминизму г-жи Брюншвиг добавился феминизм христианский: папа Бенедикт XV в 1919 году высказался за предоставление женщинам избирательного права, монсеньор Бодрийяр и отец Сертийанж ведут активную пропаганду в этом направлении; на самом деле католики считают, что женщины во Франции представляют собой консервативный и религиозный элемент; именно этого и боятся радикалы: истинная причина их сопротивления в том, что они боятся перераспределения голосов в случае, если женщинам будет позволено голосовать. В сенате многие католики, группа Республиканского союза, а с другой стороны – ультралевые партии выступают за предоставление женщинам права голоса; однако большинство против. Вплоть до 1932 года сенат, прибегая к различным процедурным проволочкам, отказывается обсуждать предложения, касающиеся женского избирательного права; тем не менее в 1932 году, после того как палата депутатов тремястами девятнадцатью голосами против одного приняла поправку, предоставляющую женщинам право избирать и быть избранными, сенат открывает прения, которые длятся на протяжении нескольких заседаний; поправка отклоняется. Отчет, напечатанный в «Официальной газете» (Journal officiel), весьма показателен; в нем можно найти все аргументы, выдвинутые антифеминистами на протяжении полувека в таком количестве трудов, что их трудно даже перечислить. Первым делом в ход идут галантные аргументы в духе: мы слишком любим женщин, чтобы позволить им голосовать; как когда-то у Прудона, превозносится «настоящая женщина», принимающая дилемму «куртизанка или домохозяйка»: голосующая женщина утратила бы все свое обаяние, она высится на пьедестале, так пусть с него и не сходит, став избирательницей, она теряет все, ничего не приобретая взамен, ей не нужен избирательный бюллетень, чтобы повелевать мужчинами, и т. д. Более серьезные люди ссылаются на интересы семьи: место женщины – дом; политические дискуссии привели бы к раздорам между супругами. Некоторые признаются в умеренном антифеминизме. Женщины отличаются от мужчин. Они не служат в армии. Будут ли голосовать проститутки? А другие высокомерно настаивают на своем мужском превосходстве: голосование – обязанность, а не право, женщины его недостойны. Они не столь умны и не столь образованны, как мужчины. Если они будут голосовать, мужчины изнежатся. У женщин нет никакого политического воспитания. Они станут голосовать так, как прикажет муж. Если они хотят быть свободными, пусть сначала освободятся от своей портнихи. Предлагают даже такой великолепный в своей наивности аргумент: во Франции женщин больше, чем мужчин. Несмотря на убожество всех этих возражений, политических прав француженке пришлось ждать до 1945 года.

Новая Зеландия предоставила женщине всю полноту прав уже в 1893 году; в 1908-м ее примеру последовала Австралия. Но в Англии и Америке победа была трудной. Викторианская Англия властно удерживала женщину у домашнего очага, Джейн Остин писала тайком; требовалось немалое мужество или необычайная судьба, чтобы стать Джордж Элиот или Эмилией Бронте; в 1888 году один английский ученый писал: «Женщины – это не только не раса и даже не половина расы, но всего лишь подвид, предназначенный исключительно для размножения». Г-жа Фоусет основывает в конце века суфражистское движение, но, как и во Франции, весьма робкое. Зато к 1903 году женские требования приобретают особое звучание. Семья Пэнкхерст создает в Лондоне Женский социально-политический союз (ЖСПС), примыкающий к Лейбористской партии; он начинает активную и решительную борьбу. Впервые в истории женщины выступают именно как женщины: это придает особый интерес деятельности английских и американских суфражисток. На протяжении пятнадцати лет они проводят политику давления, отчасти напоминающую поведение Ганди: отказываясь от насилия, они более или менее искусно изобретают его заменители. Они врываются в Альберт-холл во время митингов Либеральной партии, потрясая ситцевыми знаменами с лозунгом: «Право голоса – женщинам!»; они силой пробираются в кабинет лорда Асквита, митингуют в Гайд-парке или на Трафальгарской площади, устраивают уличные шествия с транспарантами, читают лекции; во время демонстраций они оскорбляют полицейских или кидают в них камнями, чтобы против них возбудили дела; в тюрьме прибегают к тактике голодовок; они собирают средства, объединяют вокруг себя миллионы женщин и мужчин; они с такой силой будоражат общественное мнение, что в 1907 году двести членов парламента образуют Комитет в защиту женского избирательного права; отныне каждый год кто-нибудь из членов комитета предлагает закон о женском избирательном праве, и каждый год этот закон отклоняется по одним и тем же основаниям. В том же 1907 году ЖСПС организует первый марш на парламент, в котором принимают участие множество работниц в платках и несколько аристократок; полиция разгоняет их; однако год спустя, когда возникает угроза запрета для замужних женщин работать в определенных штольнях шахт, ЖСПС призывает работниц из Ланкашира устроить в Лондоне большой митинг. Снова идут аресты, на которые заключенные-суфражистки отвечают в 1909 году длительной голодовкой. Выйдя на свободу, они организуют новые шествия: одна из них верхом на выбеленной известью лошади изображает королеву Елизавету. 18 июля 1910 года, в день, когда закон о женском избирательном праве должен был обсуждаться в палате общин, через весь Лондон протягивается девятикилометровая живая цепь; закон отклоняют, следуют новые митинги и новые аресты. В 1912 году женщины переходят к более агрессивной тактике: поджигают нежилые дома, срывают афиши, топчут газоны, швыряют камнями в полицейских; параллельно они шлют делегацию за делегацией к Ллойд Джорджу и сэру Эдуарду Грею; прячутся в Альберт-холле и с шумом врываются в зал во время выступлений Ллойд Джорджа. Их деятельность прервала война. Сейчас очень сложно сказать, в какой мере эта борьба ускорила события. Ограниченное избирательное право было предоставлено англичанкам в 1918 году, полное – в 1928 году: этот успех был достигнут в основном за счет деятельности женщин во время войны.

Сперва американская женщина оказалась более независимой, чем европейская. В начале XIX века женщинам пришлось участвовать в тяжелом труде первопроходцев, который лег на мужские плечи, они боролись наравне с мужчинами; их было намного меньше, а потому ценили их очень высоко. Однако понемногу их положение сблизилось с положением женщин Старого Света; с ними продолжали обходиться галантно; они сохранили культурные привилегии и господствующее положение в семье; законы охотно признавали за ними религиозную и нравственную роль; однако все рычаги управления обществом оставались в руках мужчин. Около 1830 года некоторые женщины стали требовать политических прав. Они также развернули кампанию в защиту негров. Поскольку участие женщин в состоявшейся в 1840 году Конвенции противников рабства не предусматривалось, квакерша Лукреция Мотт основала феминистскую ассоциацию. 18 июля 1840 года на Конвенции по правам женщин в Сенека-Фоллзе ее члены составили манифест, проникнутый духом квакерства и задавший тон всему американскому феминизму. «Все мужчины и женщины рождены равными – Господь наделил их определенными неотъемлемыми правами… Для защиты этих прав учреждаются правительства… [Мужчина], сделав 〈женщину〉 в замужестве бесправной перед лицом закона, приговорил ее к гражданской смерти… Он присвоил себе прерогативу самого Иеговы, утверждая свое право указывать ей сферу деятельности, тогда как это дело ее совести и ее Бога». Спустя три года г-жа Бичер-Стоу пишет «Хижину дяди Тома», которая поднимет в общественном мнении волну сочувствия неграм. Эмерсон и Линкольн поддерживают феминистское движение. Когда вспыхивает война между Севером и Югом, женщины принимают в ней активное участие, но напрасно они требуют, чтобы поправка, предоставляющая право голоса неграм, была сформулирована в следующей редакции: «Ни цвет кожи, ни пол… не могут служить препятствием для предоставления избирательного права». Тем не менее, воспользовавшись тем, что одна из статей поправки допускает разночтения, мисс Энтони, одна из лидеров феминизма, вместе с четырнадцатью соратницами голосует в Рочестере; на нее налагают штраф в размере ста долларов. В 1869 году она основывает Национальную ассоциацию за избирательные права женщин; в том же году женщинам штата Вайоминг предоставляется право голоса. Но только в 1893 году этому примеру последовал штат Колорадо, а за ним в 1896-м – Айдахо и Юта. Далее прогресс идет очень медленно. Однако в экономическом плане женщины добиваются гораздо большего, чем в Европе. В 1900 году в США насчитывается пять миллионов работающих женщин, из которых 1 300 000 заняты в промышленности, 500 000 – в торговле; множество женщин работают в торговле, промышленности, занимаются бизнесом и всеми свободными профессиями. Есть женщины-адвокаты, доктора и 3373 женщины-пастора. Знаменитая Мери Бейкер Эдди основывает движение «Христианская наука». Женщины привыкают объединяться в клубы: в 1900 году в их составе насчитывается около двух миллионов членов.

И все же только девять штатов предоставили женщинам избирательное право. В 1913 году организуется движение суфражисток по типу, аналогичному английскому движению. Его возглавляют две женщины: мисс Стивенс и молодая квакерша Элис Пол. Они добиваются от Вильсона разрешения проводить демонстрации и шествия со знаменами и транспарантами, затем организуют серию разнообразных лекций, митингов, шествий и манифестаций. Избирательницы из девяти штатов, где женщинам предоставлено право голоса, торжественно направляются к Капитолию, требуя избирательного права для женщин всей нации. В Чикаго женщины впервые объединяются в партию за освобождение своего пола – на ее основе образовалась Национальная женская партия. В 1917 году суфражистки изобретают новую тактику: они стоят как на часах у ворот Белого дома со знаменами в руках, нередко приковывая себя к решетке, чтобы их нельзя было прогнать. Через полгода их арестовывают и отправляют в исправительную тюрьму Оккоквен; они объявляют голодовку, и их в конце концов выпускают. Новые шествия уже больше похожи на мятежи. Наконец правительство соглашается назначить при палате представителей Комитет по избирательному праву. Исполнительный комитет Женской партии созывает в Вашингтоне конференцию; в итоге поправка о предоставлении женщинам избирательного права выносится на обсуждение палаты представителей и голосуется 10 января 1918 года. Остается получить одобрение сената. Поскольку Вильсон не собирается оказывать необходимого давления на сенат, суфражистки выходят на новые манифестации; они устраивают митинг у ворот Белого дома. Президент принимает решение обратиться к сенату с воззванием, но поправка отклоняется с перевесом в два голоса. Она будет принята Республиканским конгрессом в июне 1919 года. Следующие два года будет длиться борьба за полное равенство полов. На Шестой Панамериканской конференции, проходившей в Гаване в 1928 году, женщины добиваются образования Межамериканской женской комиссии. В 1933 году международные соглашения, подписанные в Монтевидео, поднимают положение женщин на новую высоту. Девятнадцать американских республик подписывают конвенцию, предоставляющую женщине полное равноправие.

Сильное феминистское движение существует также в Швеции. Ссылаясь на старые традиции, шведки требуют права «на образование, на труд, на свободу». Борьбу ведут в основном женщины-литераторы, и в первую очередь их интересует моральный аспект проблемы; затем, объединившись в мощные ассоциации, они привлекают на свою сторону либералов, но наталкиваются на враждебность консерваторов. Норвежки получают право голоса в 1907 году, финки – в 1906-м, тогда как шведкам приходится ждать его еще долгие годы.

В романских странах, как и в странах Востока, женщина подавлена строгостью нравов еще сильнее, чем строгостью законов. В Италии развитие феминизма постоянно тормозил фашизм. Итальянский фашизм, ища союза с Церковью, почитая семью и продолжая традицию женского рабства, поставил женщину в двойную зависимость – от государственной власти и от мужа. Совершенно иная ситуация складывается в Германии. В 1790 году студент Гиппель выступил с первым манифестом немецкого феминизма. Начало XIX века было периодом расцвета сентиментального феминизма, наподобие того, что проповедовала Жорж Санд. В 1848 году первая немецкая феминистка Луиза Отто требовала для женщин права содействовать переменам в стране; ее феминизм был по сути националистическим. В 1865 году она основала Всеобщий германский женский союз. Немецкие социалисты вместе с Бебелем, в свою очередь, требовали отмены неравенства полов. В 1892 году в состав партийного руководства СДПГ входит Клара Цеткин. Появляются женские рабочие ассоциации и союзы женщин-социалисток, объединенные в Федерацию. Предпринятая немками в 1914 году попытка создать женскую национальную армию терпит крах, но они активно участвуют в войне. После поражения Германии они, получив избирательное право, принимают участие в политической жизни: Роза Люксембург ведет борьбу в группе «Спартак» бок о бок с Либкнехтом и в 1919 году становится жертвой убийства. Большинство немок выступили в поддержку партии порядка; многие из них заседают в рейхстаге. То есть наполеоновский идеал «Küche, Kirche, Kinder» был вновь навязан Гитлером уже эмансипированным женщинам. «Присутствие женщины обесчестило бы рейхстаг», – заявил он. Поскольку нацизм имел антикатолическую и антибуржуазную направленность, он отводил привилегированное место матери; социальная защита матерей-одиночек и внебрачных детей в значительной мере освободила женщину от брака; она, как в Спарте, куда сильнее зависела от государства, чем от конкретного человека, что давало ей одновременно и больше и меньше автономии, чем имела женщина из буржуазной среды при капиталистическом строе.

Наибольшего размаха феминистское движение достигло в СССР. Оно наметилось в конце XIX века среди студенчества и интеллигенции; женщины эти были привержены не столько своему личному делу, сколько революционному движению в целом; они «идут в народ» и борются с охранкой нигилистическими методами: в 1878 году Вера Засулич убивает префекта полиции Трепова. Во время Русско-японской войны женщины во многих профессиях заменяют мужчин; у них появляется самосознание, и русский Союз равноправия женщин требует политического равенства полов; в составе Первой думы образуется депутатская группа по правам женщин, однако результатов она не дает. Эмансипация трудящихся женщин станет возможной после революции. Уже в 1905 году они принимали широкое участие в охвативших страну массовых политических забастовках и шли на баррикады. В 1917 году, за несколько дней до Февральской революции, они устроили по случаю Международного женского дня (8 Марта) массовую манифестацию на улицах Санкт-Петербурга, требуя хлеба, мира и возвращения мужей. Принимают они участие и в Октябрьском восстании; в 1918–1920 годах они играют большую экономическую и даже военную роль в борьбе страны против интервентов. Ленин, верный марксистской традиции, связывал женскую эмансипацию с освобождением трудящихся; он предоставил им политическое и экономическое равенство.

Статья 122 Конституции 1936 года гласит: «Женщине в СССР предоставляются равные права с мужчиной во всех областях хозяйственной, государственной, культурной и общественно-политической жизни». Эти принципы были развиты Коминтерном. Он провозглашает: «Социальное уравнение женщины с мужчиной перед законом и в быту, коренная перестройка брачного и семейного права, признание материнства социальной функцией, охрана материнства и младенчества. Начало осуществления обществом ухода за детьми и молодежью и их воспитания (детские ясли, сады, дома и т. д.). Создание учреждений для постепенной разгрузки домашнего хозяйства (общественные кухни и прачечные), планомерная культурная борьба с идеологией и традициями, закабаляющими женщину». В экономической области завоевания женщины поразительны. Она получила равную с работниками-мужчинами заработную плату и принимала активное участие в производстве; тем самым она стала играть значительную роль в политике и в обществе. В недавно изданной обществом «Франция – СССР» брошюре говорится, что, по результатам всеобщих выборов 1939 года, 457 000 женщин стали депутатами районных, областных, городских и сельских советов, 1480 – высших республиканских советов, 227 заседали в Верховном Совете СССР. Около 10 миллионов женщин являются членами профсоюзов. Женщины составляют 40 процентов рабочих и служащих в СССР; многие работницы приняли участие в стахановском движении. Известно, сколь велика была роль русской женщины в последней войне; женщины самоотверженно трудились даже в отраслях с преобладанием мужских профессий: в металлургии и горнодобывающей промышленности, на лесосплаве, на железных дорогах и т. д. Они отличились как летчицы и парашютистки, они создавали партизанские отряды.

Участие женщины в общественной жизни породило сложную проблему: вопрос о ее роли в семейной жизни. На протяжении длительного периода ее стремились освободить от домашних обязанностей; 16 ноября 1924 года Коминтерн на пленарном заседании провозгласил: «Революция бессильна, пока существует старая идея семьи и семейных отношений». Уважение свободного союза, облегчение развода, легализация абортов – все это обеспечивало женщине свободу перед лицом мужчины; законы об отпусках по беременности, ясли, детские сады и прочее облегчали материнские обязанности. На основании эмоциональных и противоречивых свидетельств трудно установить, каково было конкретное положение женщины; несомненно лишь то, что сегодня необходимость роста населения привела к иной семейной политике: семья является первичной ячейкой общества, а женщина – одновременно и труженицей, и домохозяйкой[72]. Сексуальная мораль очень строга; закон, принятый в июне 1936 года и ужесточенный 7 июня 1941 года, запрещает аборт; развод практически отменен; нравы осуждают супружескую измену. Русская женщина, находящаяся, как и все трудящиеся, в тесной зависимости от государства и прочно привязанная к домашнему очагу, но при этом имеющая доступ к политической жизни и пользующаяся тем уважением, какое сообщает ей производительный труд, оказывается в особом положении; его своеобразие было бы полезно изучить вблизи, на месте; к несчастью, обстоятельства не позволяют мне это сделать.

На своей недавней сессии Комиссия ООН по положению женщин потребовала признания всеми нациями равноправия полов и одобрила целый ряд предложений, направленных на то, чтобы этот юридический статус нашел соответствие в конкретной реальности. Судя по всему, дело выиграно. Будущее может лишь привести ко все более глубокой интеграции женщины в некогда мужское общество.

* * *

Если окинуть взглядом эту историю в целом, мы увидим, что из нее следует несколько выводов. Первый: вся история женщин творилась мужчинами. Подобно тому как в Америке нет проблемы черных, а есть проблема белых[73], подобно тому как «антисемитизм – не еврейская проблема, это наша проблема»[74], проблема женщины всегда была мужской проблемой. Мы видели, по каким причинам они вначале получили моральное преимущество благодаря физической силе; они создали ценности, нравы, религию; эту власть женщины никогда у них не оспаривали. Считаные единицы – Сафо, Кристина Пизанская, Мэри Уоллстонкрафт, Олимпия де Гуж – протестовали против своего тяжкого удела; иногда случались коллективные манифестации, но римские матроны, объединившиеся против закона Оппия, или англосаксонские суфражистки смогли оказать давление на мужчин только потому, что те охотно ему поддавались. Судьба женщины всегда была в их руках; и распоряжались они ею отнюдь не в ее интересах – они пеклись о собственных проектах, о своих опасениях и нуждах. Они поклонялись богине-матери только потому, что Природа внушала им страх; как только бронзовые орудия труда дали им возможность ей противостоять, они установили патриархат; и тогда статус женщины стал определяться конфликтом между семьей и государством; в ее положении отразилось отношение христианина к Богу, миру и своей плоти; то, что в Средние века получило название «спор о женщинах», было на самом деле спором между клириками и мирянами относительно брака и целибата; к опеке над замужней женщиной привел общественный строй, основанный на частной собственности, а современных женщин освободила техническая революция, осуществленная мужчинами. Именно эволюция мужской этики привела к сокращению количества детей в семье благодаря контролю за рождаемостью и частично освободила женщину от тягот материнства. Да и сам феминизм никогда не был независимым движением: он был отчасти орудием в руках политиков, отчасти эпифеноменом, отражающим более глубокую социальную драму. Женщины никогда не составляли отдельной касты и, по правде говоря, никогда не стремились играть некую историческую роль как особый пол. Учения, что призывают пришествие женщины-плоти, женщины-жизни, женщины-имманентности, женщины как Другого, суть идеологии мужчин, нисколько не отражающие женские притязания. Большинство женщин смиряются со своим уделом и не предпринимают никаких действий; те же, кто стремился к изменениям, хотели не замкнуться в своей особости и дать ей одержать победу, а ее преодолеть. Если они вмешивались в ход мирового развития, то в согласии с мужчинами, в заданной мужчинами перспективе.

В целом их вмешательство было второстепенным и эпизодическим. Классы, где женщины пользовались некоторой экономической автономией и участвовали в производстве, – это классы угнетенные, и женщины-работницы были порабощены еще сильнее, чем работники-мужчины. Женщина из правящих классов вела паразитарное существование, а потому полностью подчинялась мужским законам; в обоих случаях возможность действия для нее практически исключалась. Право и нравы не всегда совпадали, и равновесие между ними достигалось таким образом, что женщина никогда не обладала конкретной свободой. В древнеримской республике благодаря экономическим условиям матрона имеет некоторые конкретные возможности, но никакой юридической независимости у нее нет; часто так же дело обстоит в крестьянской среде и у мелкой торговой буржуазии; женщина, любовница и прислуга в доме, в социальном плане остается несовершеннолетней. И наоборот, в эпохи общественного распада женщина эмансипируется, но, перестав быть вассалом мужчины, теряет и свою вотчину; у нее есть только негативная свобода, не находящая иного выхода, кроме вольного поведения и распутства: так было в период упадка Римской империи, в эпоху Возрождения, в XVIII веке, при Директории. Либо она находит себе применение, но при этом порабощена, – либо свободна, но не знает, куда себя приложить. Характерно, среди прочего, что замужняя женщина всегда имела свое место в обществе, но была абсолютно бесправна, тогда как незамужняя, будь то честная девушка или проститутка, обладала всеми правами мужчины; но вплоть до нынешнего века она была более или менее исключена из общественной жизни. Такая противоположность права и нравов породила, в частности, любопытный парадокс: свободная любовь не запрещена законом, тогда как супружеская измена – правонарушение; между тем часто «согрешившая» девушка считается обесчещенной, тогда как на похождения супруги смотрят снисходительно: многие девушки с XVII века и до наших дней выходили замуж специально, чтобы свободно заводить любовников. При такой замысловатой системе основная масса женщин связана по рукам и ногам – нужны исключительные обстоятельства, чтобы в зазоре между двумя видами уз, абстрактных или конкретных, смогла утвердиться женская личность. Деяния, сопоставимые с мужскими, совершили лишь те женщины, которые силой социальных институций были поставлены выше любых половых различий. Изабелла Католическая, Елизавета Английская, Екатерина Великая не принадлежали ни к мужскому, ни к женскому полу: это монархи. Примечательно, что их женственность, будучи социально уничтожена, перестала быть изъяном: среди королев процент тех, чье правление считается великим, был намного выше, чем процент великих королей. То же превращение производит и религия: Екатерина Сиенская и святая Тереза – это святые души вне каких-либо физиологических условий; их мирская и мистическая жизнь, их деяния и сочинения достигают высот, доступных лишь редким мужчинам. Мы вправе полагать, что другим женщинам не удалось оставить по себе глубокого следа в мире только потому, что они не могли выйти за рамки своего положения. Они действовали исключительно негативным или косвенным образом. Юдифь, Шарлотта Корде, Вера Засулич убивают; участницы Фронды готовят заговор; во время революции и Парижской коммуны женщины борются бок о бок с мужчинами против установленного порядка; свободе, лишенной права и власти, дозволено направлять все силы на отрицание и бунт, но запрещено участвовать в позитивном строительстве; в лучшем случае ей удастся окольными путями просочиться в дела мужчин. К советам Аспазии, г-жи де Ментенон, принцессы дез Юрсен мужчины прислушивались – но надо было, чтобы они согласились их слушать. Мужчины охотно преувеличивают такого рода влияние, когда хотят убедить женщину в ее преимуществах; но в действительности с началом конкретных действий женские голоса умолкают; женщины могли развязывать войны, но не подсказывать тактику ведения боя; они задавали направление политики лишь постольку, поскольку политика сводилась к интригам, – истинные же бразды правления миром никогда не находились в женских руках; женщины не оказывали воздействия на технику и экономику, не создавали и не разрушали государств, не открывали новых миров. Многие события совершались из-за них, но сами они были главным образом предлогом, а не действующими лицами. Самоубийство Лукреции имело чисто символическое значение. Угнетенному всегда дозволено стать мучеником; во время гонений на христиан, сразу после социальных или национальных потрясений женщинам всегда доставалась эта роль живых свидетельств, но еще ни один мученик не изменил лицо мира. Даже женские манифестации и выступления обрели вес, лишь получив действенное и решительное продолжение со стороны мужчин. Американки, сплотившиеся вокруг г-жи Бичер-Стоу, поднимают общественное мнение на решительную борьбу с рабством, но истинные причины войны между Севером и Югом лежат вне сферы чувств. «Женский день» 8 марта 1917 года, может, и приблизил русскую революцию, но все равно был только сигналом. Большинство женщин-героинь относится к барочному типу: это авантюристки, сумасбродки, знаменитые не столько благодаря значительным поступкам, сколько в силу своей особенной судьбы; величие Жанны д’Арк, г-жи Ролан, Флоры Тристан, если сравнить их с Ришелье, Дантоном, Лениным, главным образом субъективного свойства: это скорее образцовые фигуры, чем исторические деятели. Великий человек вырывается из массы и отдается на волю обстоятельств; женская же масса живет на обочине истории, а обстоятельства для каждой из них – это барьер, а не трамплин. Чтобы изменить облик мира, нужно прежде накрепко в него врасти, но женщины, крепко укорененные в обществе, покорны этому обществу; если они не предназначены для деятельности по Божественному праву – в этом случае женщины ни в чем не уступают мужчинам, – то честолюбивая женщина или героиня выглядит диковинным существом. Лишь когда женщины начинают чувствовать себя на этой земле как дома, появляются такие личности, как Роза Люксембург и г-жа Кюри. Они с блеском продемонстрировали, что не неполноценность женщин обусловила их ничтожную роль в истории, а, наоборот, ничтожная роль в истории обрекла их на неполноценность[75].

Это особенно бросается в глаза в той области, где женщинам лучше всего удалось утвердить себя, – в области культуры. Их судьба была тесно связана с развитием литературы и искусства; уже у германцев функции пророчиц и жриц возлагались на женщин; поскольку женщины – маргиналы и находятся на обочине мира, именно к ним обратятся мужчины в попытках преодолеть границы своего универсума с помощью культуры и достичь чего-то иного. Куртуазный мистицизм, гуманистическое любопытство, вкус к красоте, расцветающий в ренессансной Италии, прециозность XVII века, передовой идеал XVIII века приводят в разных формах к прославлению женственности. Женщина тогда занимает главное место в поэзии, становится содержанием искусства; располагая досугом, она может предаваться духовным усладам; вдохновительница, судия, аудитория писателя, она становится его соперницей; часто именно благодаря ей берет верх тот или иной тип чувствительности, та или иная этика, питающая мужские сердца, и тем самым она влияет и на собственный удел: женское образование – это в основном завоевание самих женщин. Но хотя коллективная роль женщин-интеллектуалок весьма значительна, их индивидуальный вклад в целом куда менее ценен. Женщине принадлежит привилегированное место в сфере мысли и искусства потому, что она не вовлечена в действие; но именно в действии лежит живой источник искусства и мысли. Обочина мира – не самое благоприятное положение для того, кто стремится сотворить этот мир заново: и здесь тоже, чтобы вырваться за пределы данного, нужно для начала иметь в нем глубокие корни. Для тех категорий людей, которые коллективно удерживаются в приниженном состоянии, личная реализация почти невозможна. «Куда прикажете деваться со своими юбками?» – спрашивала Мария Башкирцева. А Стендаль говорил: «Все гении, родившиеся женщинами, пропадают для общественного счастья». Собственно, гениями не рождаются, гениями становятся; а до сих пор положение женщины делало это становление невозможным.

Антифеминисты черпают в анализе истории два противоречивых аргумента: 1) женщины никогда не создавали ничего великого; 2) положение женщины никогда не мешало расцвету великих личностей женского пола. Оба утверждения не вполне добросовестны; успехи отдельных избранниц не могут ни компенсировать, ни оправдать систематической приниженности на коллективном уровне; тот факт, что успехи эти редки и ограниченны, как раз и доказывает, что обстоятельства им не благоприятствуют. Как утверждали Кристина Пизанская, Пулен де ля Барр, Кондорсе, Стюарт Милль, Стендаль, женщина не имела возможностей никогда и ни в одной области. Именно поэтому сегодня многие из них требуют для себя нового статуса; и, повторяю, им не нужно, чтобы их превозносили как женщин: они хотят, чтобы в них самих, как и в человечестве в целом, трансценденция одержала верх над имманентностью; они хотят, чтобы им наконец были предоставлены абстрактные права и конкретные возможности, без сочетания которых свобода – не более чем мистификация[76].

Сейчас это стремление осуществляется. Но мы живем в переходный период; мир, всегда принадлежавший мужчинам, пока по-прежнему в их руках; большинство институтов и ценностей патриархата еще сохраняется. Далеко не везде женщинам предоставлена вся полнота абстрактных прав: в Швейцарии они до сих пор не голосуют, во Франции закон 1942 года в смягченной форме закрепляет прерогативы супруга. А как мы сказали выше, абстрактных прав всегда недостаточно, чтобы дать женщине конкретную власть над миром; истинного равенства полов на сегодняшний день все еще нет.

Во-первых, бремя семейной жизни для женщины по-прежнему намного тяжелее, чем для мужчины. Мы видели, что материнские обязанности сократились благодаря контролю за рождаемостью – открытому или тайному, но практика такого контроля распространена не везде и соблюдается не строго; поскольку аборт официально запрещен, многие женщины либо подрывают свое здоровье подпольными абортивными средствами, либо изнуряют себя многочисленными беременностями. Забота о детях и домашнее хозяйство до сих пор лежат почти исключительно на женских плечах. В частности, во Франции традиции антифеминизма настолько стойки, что мужчина счел бы для себя унижением участвовать в исконно женских делах. В результате женщине труднее, чем мужчине, сочетать семейную жизнь и работу. В тех случаях, когда общество требует от нее этого усилия, ей живется намного тяжелее, чем ее супругу.

Рассмотрим, например, долю крестьянок. Во Франции они составляют большинство женщин, участвующих в производительном труде; как правило, они замужем. Незамужняя женщина чаще всего фактически остается прислугой в доме отца, брата или сестры; хозяйкой дома она становится, лишь признав над собой власть мужа; в разных регионах нравы и традиции отводят ей разные роли: нормандская крестьянка во время трапезы сидит во главе стола, тогда как корсиканская женщина не садится за один стол с мужчинами; но в любом случае она, играя важнейшую роль в домашнем хозяйстве, разделяет обязанности и интересы мужа, вместе с ним владеет собственностью; она пользуется уважением и нередко является фактической главой семьи, то есть занимает примерно то же положение, что и в древней сельскохозяйственной общине. Ее моральный престиж часто равен или превосходит престиж мужа, но конкретное ее положение намного тяжелее. На ней одной лежит уход за садом, птичьим двором, овчарней, свинарником; она принимает участие и в тяжелых работах: чистит стойла, унавоживает, сеет, пашет, пропалывает, косит; она копает, удаляет сорняки, жнет, собирает виноград, а порой и помогает нагружать и разгружать возы соломы, сена, дров и хвороста, фуража и пр. Кроме того, она готовит еду и ведет хозяйство: стирает, зашивает, штопает и т. д. Она несет на себе всю тяжесть материнства и заботы о детях. Она встает на заре, кормит птицу и мелкий скот, подает завтрак мужчинам, приводит в порядок детей и отправляется работать в поле, в лес или на огород, потом идет к источнику за водой, снова подает на стол, моет посуду, опять работает в поле до ужина, а после ужина до поздней ночи штопает, убирает дом, лущит кукурузу и т. д. Поскольку даже во время беременности у нее нет времени заниматься здоровьем, она быстро теряет форму, раньше времени блекнет, стареет, болеет. Ей отказано в тех немногих компенсациях, какие мужчина время от времени находит в общественной жизни: он ездит в город по воскресеньям и в дни ярмарок, встречается с другими мужчинами, ходит в кафе, пьет, играет в карты, охотится, ловит рыбу. Она же остается на ферме и вообще не знает досуга. Лишь зажиточные крестьянки, которые могут взять себе в помощь прислугу или избавлены от полевых работ, достигают в жизни счастливого равновесия: их почитают в обществе, а дома они пользуются большим авторитетом, не изнемогая под тяжестью непосильного труда. Однако чаще всего сельский труд низводит женщину до положения вьючного животного.

Положение лавочницы, хозяйки небольшого предприятия, во все времена было привилегированным; они были единственными, кого законодательство со времен Средневековья признавало правоспособными; бакалейщица, молочница, трактирщица, торговка табаком стоят на одной ступени с мужчинами; если они не замужем или овдовели, их торговое дело принадлежит только им; выйдя замуж, они остаются такими же самостоятельными, как и супруг. Они имеют редкую возможность работать там же, где живут, и работа обычно не бывает чересчур обременительной.

Совершенно иначе обстоит дело у работницы, служащей, секретарши, продавщицы – всех, кто трудится вне дома. Им гораздо труднее сочетать работу с домашними хлопотами (покупки, готовка, уборка, приведение в порядок одежды отнимают у них по меньшей мере три с половиной часа в день и шесть часов по воскресеньям; весьма существенная цифра, если добавить ее к часам, проведенным на заводе или в учреждении). Что касается свободных профессий, то, даже если женщинам-адвокатам, врачам или преподавателям кто-то помогает по хозяйству, домашние хлопоты и заботы о детях для них тоже тяжелая обуза. В Америке работа по дому облегчается техническими изобретениями, но от работающей женщины требуют, чтобы она элегантно одевалась и хорошо выглядела, создавая для нее еще одну зависимость; и она по-прежнему отвечает за дом и за детей. С другой стороны, у женщины, стремящейся обрести независимость в работе, гораздо меньше шансов, чем у ее конкурентов-мужчин. Во многих профессиях ей платят меньше, чем мужчинам; ей поручают менее специальные, а значит, хуже оплачиваемые операции, чем квалифицированному рабочему; но и за одинаковые задачи она получает меньшее вознаграждение. Она – новичок в мире мужчин и потому имеет куда меньше возможностей добиться успеха. И мужчинам и женщинам равно претит быть под началом у женщины; они всегда больше доверяют мужчине; быть женщиной – если не порок, то по крайней мере особенность. Чтобы «преуспеть», женщине полезно заручиться мужской поддержкой. Мужчины занимают самые выгодные места, самые значимые посты. Важно подчеркнуть, что в экономическом плане мужчины и женщины образуют две разные касты[77].

Нынешнее положение женщины обусловлено тем, что в намечающейся новой цивилизации упорно сохраняются пережитки самых древних традиций. Именно в этом не отдают себе отчета поверхностные наблюдатели, которые считают, что женщина недостойна предоставленных ей сегодня возможностей, или же видят в этих возможностях лишь опасные соблазны. Истина же заключается в том, что в положении ее нет равновесия, и потому ей очень сложно к нему приспособиться. Женщинам открыты любые заводы, учреждения, факультеты, однако брак по-прежнему считается для них самым почетным поприщем, освобождающим от всякого иного участия в общественной жизни. Как в первобытных цивилизациях, акт любви для нее – это услуга, за которую она имеет право прямо или косвенно брать плату. Везде, кроме СССР[78], современной женщине разрешено рассматривать свое тело как капитал, который можно пустить в дело. К проституции относятся терпимо[79], любовные похождения приветствуются. Замужняя женщина имеет полное право состоять на содержании у мужа; к тому же ее социальный статус гораздо выше, чем у незамужней. Нравы отнюдь не предоставляют ей той же сексуальной свободы, что и неженатому мужчине; в частности, ей практически отказано в материнстве, ибо мать-одиночка по-прежнему вызывает общественное негодование. Как же тогда не оставаться в силе мифу о Золушке?[80] До сих пор все склоняет молодую девушку к тому, чтобы ждать богатства и счастья от «прекрасного принца», а не попытаться добиться их самой в трудной и неверной борьбе. В частности, благодаря ему она может получить доступ в более высокую касту – чудо, которое ей не заработать и за всю жизнь. Но эта надежда пагубна для женщины, потому что отделяет ее силы от ее интересов[81]; в этом разделении, быть может, и состоит главное препятствие на ее пути. Родители, воспитывая дочь, до сих пор не столько способствуют ее развитию как личности, сколько готовят ее к замужеству; она видит в нем столько преимуществ, что и сама к нему стремится; в результате она часто менее образованна, чем ее братья, хуже подготовлена к какой-либо профессии и отдает ей меньше сил; тем самым она обрекает себя на вторые роли; складывается порочный круг: чувствуя собственную неполноценность, она еще сильнее хочет найти мужа. Оборотная сторона любого права – обязанность, но если обязанности слишком тяжелы, то и право становится бременем; сегодня труд для большинства трудящихся – неблагодарная повинность, но женщине эта повинность не приносит ни конкретного социального достоинства, ни свободы нравов, ни экономической независимости; вполне естественно, что многие работницы и служащие видят в праве на труд только обязанность, от которой их может избавить брак. Но поскольку женщина уже осознала себя и тот факт, что она тоже может освободиться от брака через труд, она уже не соглашается покорно со своим подчиненным положением. Ей бы только хотелось, чтобы совмещение семейной жизни и профессии не требовало от нее изнурительной эквилибристики. Но даже в этом случае, пока существует соблазн легкого пути – из-за экономического неравенства, дающего преимущество отдельным людям, и из-за признанного права женщины продаться одному из этих избранников, – ей потребуется куда большее моральное усилие, чем мужчине, чтобы избрать путь независимости. Не все еще осознают, что искушение – тоже препятствие, причем из самых опасных. В данном случае к нему добавляется мистификация, поскольку на самом деле в лотерее удачного замужества выигрывает одна из многих тысяч. Современная эпоха призывает женщин трудиться, даже обязывает их к труду, но при этом держит у них перед глазами заманчивый рай праздности и наслаждений: избранниц, попавших в этот рай, она возносит на высоту, недосягаемую для тех, кто остается жить в этом, земном мире.

Экономические преимущества, которыми обладают мужчины, их социальный статус, престиж брака, значение мужской поддержки – все склоняет женщин к страстному желанию нравиться мужчинам. В целом они до сих пор не вышли из вассальной зависимости. Из этого следует, что женщина сознает и выбирает себя не такой, какой она существует для себя, но такой, какой ее определяет мужчина. Поэтому нам следует для начала описать ее так, как видят ее мужчины в своих грезах, ибо ее «для-мужчин-бытие» – один из основных факторов ее конкретного положения.