Читать книгу Светорада Янтарная - Симона Вилар - Страница 7

– Я хочу хлеба, Фока! – сказала Светорада, усаживаясь за столик во внутреннем дворе корчмы. – Понимаешь, нашего русского хлеба. А еще я хочу темного пенного квасу!

Княжна огляделась: по периметру внутреннего двора стояли выбеленные строения, а вдоль них – деревянные галереи на подпорах с уводящими на второй этаж лестницами, откуда видны двери в комнаты для постояльцев. Корчма Фоки не простое питейное заведение, а эргастирий – так называли в Константинополе гостиницы. Но главное все же – это дворик, куда можно зайти любому, чтобы выпить, перекусить, поделиться новостями. Благодаря тому, что дворик укрыт навесом из густо переплетенной лозы, которая дает прохладу и полумрак, здесь довольно уютно. Премилая корчма. Или, по-ромейски, эргастирий.

Корчмарь Фока, явившись с тряпкой, самолично вытер перед посетительницей столешницу. Был он крепенький, толстенький, с коротко, по-ромейски, подрезанной челкой, но широкой белокурой бородой, как у русов. В лице его было нечто хитроватое, а уж как лукаво он подмигнул зардевшейся Дорофее!.. И при этом скороговоркой обратился к Светораде:

– Как же, как же, самая свежая выпечка, ароматная, тепленькая еще. А от кваса из погребов аж зубы ломит. Если пожелаете, есть еще вареники с творогом и сметаной, которые ну так и просятся в рот.

Но это уже к Силе, который просто сопел от удовольствия, предвкушая, что ему дадут эти «уши», как он называл любимое на Днепре славянское блюдо.

– А вам, может, еще и кашу с молоком подать? – тут же справился у Светорады корчмарь. – Гречневую, рассыпчатую, с маслом и медом.

Умелый делец Фока понимал, кто из этой троицы главный и кому прежде всего следует угодить. Он знал в Константинополе нескольких славянских красавиц, весьма неплохо устроившихся под благословенным небом Константинополя. Ведь иную русскую деву могли и в цепях привезти, чтобы выставить на рынке рабов, а потом, глядишь, она уже в шелках разгуливает. Славянские красавицы тут ценились, к ним относились, как к достойной драгоценности, и девы начинали важничать, выглядели вполне довольными. И все равно, бывало, то одна, то иная зайдет в предместье Святого Маманта, в корчму Фоки. Некоторые выспрашивали новости у русских торговых гостей, другие пытались весточку отправить, но чаще просто приходили отведать привычной стряпни да перемолвиться словечком на родном языке. Иные даже сами начинали делиться своей историей – кто с грустью, а кто и похваляясь. Но только не эта красавица Янтарная. Фока давно выведал, под чьим покровительством эта молодка живет в Царьграде, но сама она ничего не рассказывала о себе. А он и не докучал. Расплачиваются с ним щедро – большего и не надо.

Когда мальчик-слуга поставил перед княжной миску с горячей кашей, она только ахнула. Гречневая! Как же давно она ее не едала! Вкуснотища да и только!

Через какое-то время Светорада отметила про себя, что Фока не подсел к ним за столик, как обычно, не попытался завести веселую беседу, шутливо затрагивая при этом Дорофею. Сейчас он все больше крутился рядом с какими-то русами, выглядел озабоченным. Ну и на нежные улыбки Дорофеи никак не реагировал. Наставница даже засопела, разочарованная подобным невниманием, сидела, размешивая в миске кашу с молоком. Отчего-то молоко не считалось у ромеев лакомством. Молоко – это продукт для изготовления масла и сыра, ну и еще для сыворотки или косметических средств, а вот сам продукт в чистом виде они не больно жаловали.

Фока по-прежнему избегал их. Суетился, выходил куда-то, поднимался на второй этаж, а затем опять спускался во дворик корчмы и подсаживался к группе гостей-купцов, кои сидели за длинным столом под одной из лестниц и о чем-то негромко переговаривались. Светорада присмотрелась к этим русам. Они выглядели как обычные гости с Руси – бородатые, в вышитых рубахах. С ними были варяги, которых часто нанимали для охраны купцов в дороге. Но в этот раз Светорада обратила внимание, что среди приезжих сидела баба, вернее девка, но не из тех разбитных служанок, к чьим услугам за плату порой прибегали приезжие, а вполне достойная девица, даже красивая: высокая, румяная, большеглазая, с длинной русой косой на плече. Славянка по виду, да и ее светлая рубаха с вышивкой на предплечьях тоже была не местного кроя, как и темная запашная юбка на бедрах. Колоритная особа, может, только на придирчивый вкус Светорады несколько крупновата. А подле нее сидел варяг, лицо которого показалось Светораде знакомым. Как же, видела его и ранее в эргастирии Фоки, когда сюда прибывали торговцы с Руси. Да и не признать такого было трудно: рослый, как все скандинавы, с медно-рыжими косами вдоль лица и длинными усами, обрамлявшими крепкий подбородок. Заметный мужчина, особенно среди смуглых невысоких ромеев, к тому же по-своему привлекательный. Одет богато, хотя весь его облик, как и меч у бедра, свидетельствовал, что это скорее воин, а не принарядившийся щеголь, который облачился в яркие византийские одежды. Светорада даже вспомнила, что его зовут Фарлаф, что он любит погулять, пошуметь, но впервые видела его таким сосредоточенным и мрачным. Сейчас вокруг Фарлафа собрались почти все славянские постояльцы Фоки. Они о чем-то разговаривали, а он молчал, крепко обнимая за плечи свою грустную подругу.

Вообще-то, Светорада уже привыкла, что с ее приходом в корчму Фоки славянские постояльцы больше внимания уделяют ей, смотрят восхищенно, порой и пообщаться стремятся. Однако, как она поняла, сегодня этим купцам было не до нее. Вон даже Фоку втянули в свои дела, и он, что-то поясняя им, даже кулаком по лбу постучал, будто дивясь их непонятливости. Светорада услышала, как Фока произнес в разговоре имя цареградского эпарха – Юстина Маны. Мана, прозвище эпарха, означало «рука», а среди торговцев скорее «лапа». Уж больно любил этот чиновник, чтобы несли ему подачки, взятки брал совсем бессовестно.

– Не припомните ли, – обратилась Светорада к своим спутникам, – что говорил нам меховщик на форуме Константина о неладах русов с эпархом?

Сила сразу понял, что от него требуется вызнать новости для госпожи. Поднялся, вытирая сметану с усов, с сожалением взглянул на опустевшую миску из-под вареников и покорно пошел к собравшимся, подсел, стал слушать. На него сперва косились неприветливо, но, узнав в нем славянина, успокоились. Один сухонький мужичонка, задиристо вскидывая куцую бороденку, даже теребил Силу за рукав, что-то доказывал ему. А там и Фока присоединился к русу, а потом, глянув в сторону, где сидела Светорада, что-то шепнул собравшимся, и все уставились на нее.

Дорофея заерзала на месте.

– Хотя я и нахожу Фоку вполне достойным человеком, но эти варвары, с которыми он водит дружбу… Просто оторопь берет. А еще вы заметили, милая Ксантия, сколько вооруженных людей нынче в предместье Святого Маманта и какая тут суета?

Надо же, Дорофея и та углядела, а Светорада все грезит. А о чем? О Тритоне пригожем, а может, как всегда, когда бывала здесь, вспомнила своего первого мужа Стемку Стрелка – Стемида, Стему, Стемушку… Он ведь когда-то мечтал поплыть с варягами в дальние пределы. Но не сложилось. Погиб от хазарской стрелы[59].

Светорада вздохнула. Воспоминания о Стеме всегда отзывались в ее душе пронзительной болью. Но тут она отвлеклась, заметив, как Сила вместе с корчмарем Фокой направились в ее сторону.

– Фока знает, что ты живешь с патрикием Ипатием, – подсаживаясь, молвил Сила. – Ипатий-то при дворе вращается, так, может, он и подсобит тут маленько, если ты его попросишь…

Ох, как же не любила Светорада вмешиваться в служебные дела Ипатия! Да к тому же не все гладко у него при дворе, недаром Зенон волновался. Но, разумеется, она ничего не стала говорить, просто выдержала паузу, не сводя с них глаз. Молчать она научилась красноречиво. И Фока, поерзав на месте, стал объяснять княжне, в чем, собственно, дело.

Начал он издалека. Рассказал про торговых гостей с Руси, среди которых были купцы из Чернигова, Киева, далекого Новгорода. Охранников они обычно набирали из варягов, которые славились и как умельцы водить корабли, и как отважные воины. Вот рыжий ярл[60] Фарлаф и был нанят охранником в нынешнем караване торговых гостей. Богатый привел караван, много чего русы привезли в столицу мира: меха, воск, мед, янтарь и моржовую кость. Рабов тоже привезли. Все это был хороший товар, да и в пути все сложилось удачно: пока плыли сюда, как это обычно бывает, тоже промышляли – где охотой, а где и набегом. У истоков Днепра они совершили наскок на град тиверцев[61], лихо и яро напали, много пленников взяли, присоединив их к своему живому товару. И среди тиверских пленников оказалась эта девка Голуба. Ее Фарлаф добыл и, как полагается, рассчитывал за такую красу немало серебра получить в Царьграде. Только уж больно строптивая оказалась пленница, и по пути Фарлаф принялся усмирять ее… Однако доусмирялся так, что по прибытии в Царьград сам околдованным оказался, просто голову от своей Голубы потерял. И все же выставил полонянку на невольничьем рынке в Ставрионе. Однако цену за нее такую заломил, что хоть ромеи и присматривались к красивой тиверке, но купить никто не решился. Фарлаф же запил сильно. Почитай, больше двух недель пил, пьяный ругался со всеми, а то и в драку лез, даже связывать его приходилось. А как потом проспался да узнал, что его Голубу еще не купили, так и кинулся на рынок, забрал ее. Но тут сам глава русских купцов, киевский боярин Фост, стал уговаривать Фарлафа вернуть девушку на торги. Этот Фост, тоже не единожды бывавший в Царьграде, знал, что по обычаю местный градоначальник Юстин Мана отбирает себе часть дани товаром. На этот раз Юстин указал в числе прочего на красивую рабыню Фарлафа. Ее уже и собирать стали, когда Фарлаф вдруг опомнился и забрал любимую. Эпарху за нее предложили другой подходящий дар. И вот тут нашла коса на камень: заносчивый Юстин вдруг разобиделся и начал делать гадости купцам с Руси.

Какие это могли быть гадости, Светорада вполне представляла. Власть эпарха в Константинополе была огромной, и все законы были на его стороне. По предписанным указаниям прибывшие купцы, имущество которых старательно описывалось нотариями эпарха, должны были распродать весь товар на рынках столицы в положенный срок, заранее оговоренный. Но больше этого срока купцам оставаться в Царьграде не разрешалось – в противном случае им грозила конфискация оставшихся товаров и бесцеремонная высылка. И так уж постарался сделать Юстин, что русы, несмотря на заинтересованность местных торговцев, мало что успели продать из привезенного. Их то на торги не пускали неделями, то такой налог с продажи вводили, что торговля превращалась в сплошное разорение. Вот и вышло, что поход их получился убыточным. Срок уже истекал, но задержаться в Константинополе русы не имели права, поскольку могли лишиться последнего товара.

– Сегодня боярин Фост, глава купцов, со своим сыном Мстиславом и толмачом витязем Рулавом отправились на прием к эпарху в надежде умилостивить его и позволить побыть еще какое-то время сверх положенного. Ну и девку ему обещают отдать, хотя Фарлаф и клянется, что не откажется от милой. Но его, почитай, уже уговорили, – рассказывал Фока. – Однако теперь, даже если Фарлаф и отдаст свою любушку, еще неизвестно, чем завершатся переговоры с Юстином Маной. Другое дело, если бы кто повыше повлиял на эпарха, а? – Фока хитро прищурился и посмотрел на Светораду.

Княжна задумчиво теребила сережку с подвеской-крестиком. Почти кокетливое движение, если бы не серьезность того, что она говорила. А говорила она, что ее Ипатий вряд ли сможет сейчас помочь русам. И не потому, что патрикий не обладал достаточным влиянием, просто в городские дела эпарха даже базилевс не считает нужным вмешиваться. Эпарх почти неприкасаем, с него и взятки гладки. Но с другой стороны, Византия заинтересована в хороших отношениях с прибывающими купцами, и в Царьграде их обычно доброжелательно встречают, поскольку от них в известной степени зависят доходы и выгоды, получаемые немалым числом жителей столицы. Другое дело, что русы не считались в Византии цивилизованным народом, скорее варварами. И все же меха и янтарь сюда привозили именно они, да и светлокожие славянские рабы тут всегда в цене. Поэтому Светорада пообещала замолвить своему покровителю слово, так как у того брат служит препозитом в Палатии. Но возможно, для этого им придется дать препозиту Зенону хорошую взятку, чтобы он сообщил базилевсу о самоуправстве Юстина Маны.

Поговорив с собравшимися вокруг нее русами (даже заплаканная Голуба подошла со своим Фарлафом и слушала), княжна была несколько обескуражена, когда узнала, что все это надо сделать за каких-то пару дней! Вот это да! А ведь Светорада даже не была уверена, что Ипатий к этому времени вернется домой со службы из Священного Палатия.

Неожиданно их беседа была прервана шумом и криками. Во дворик эргастирия вбежали взволнованные русы.

– Наших бьют! Уже и кровушку пустили!

Ух, как же это сообщение взбудоражило русов! Вмиг все повскакивали со своих мест, загомонили, причем из верхних жилых помещений тоже стали спускаться по лестницам русы, что-то спрашивали, даже хватались за оружие. Предусмотрительный Фока показывал всем на выход.

– Не хватало еще, чтобы и мое заведение затронула их свара, – ворчал, наблюдая, как люди теснятся возле узкого выхода из дворика эргастирия.

– А много ли сейчас русов в Царьграде? – осведомилась Светорада, на что получила ответ: ромеев все равно больше. Неизвестно, что хотел сказать этим Фока, но тут и Сила неожиданно решил присоединиться к своим. И не важно, что на Руси его племя было примученным Олегом Вещим к союзу с Русью. Тут, на чужбине, все они были единым народом.

Взволнованная, ничего не понимающая Дорофея спрашивала, что случилось, когда Светорада увидела, как во дворик вбежал заплаканный длиннобородый человек. Княжна и раньше встречала его тут, знала, что это боярин Фост, который уже не единожды приводил торговые суда в Царьград. Сегодня он возглавил делегацию просителей-русов к эпарху. И вот вернулся – в разорванной одежде, без шапки, со слезами на глазах.

– Убили! – рыдал Фост, почти повиснув на руках Фоки. – Мстислава, сына моего, убили собаки проклятые!

Только через какое-то время, напоив Фоста водой и расспросив, Фока выяснил, что приключилось у эпарха. Как оказалось, ничего хорошего. Эпарх согласился принять русских купцов, однако держался с ними неуважительно, слушать ничего не пожелал, даже говорил оскорбительные слова, грозился выслать всех из Константинополя без товара. Вот Мстислав, горячая головушка, и двинул ему в зубы. Ах, не уследил отец, не сдержал парня!.. Но уж как наболело это самоуправство ромейское! И тут же кто-то из охранников эпарха выхватил клинок и полоснул Мстислава по горлу… Да и на остальных русов кинулись, хорошо, что витязь Рулав и его товарищи помогли отбиться и оттащили Фоста от мертвого сына. Так и ушли, отбиваясь, только в городской толчее сумели скрыться, но ведь эпарх все одно послал за ними равдухов[62], чтобы те схватили нарушителей закона. До того, что ромеи сами первыми решились на смертоубийство, им и дела не было, даже не позволили унести тело Мстислава, рассказывал, задыхаясь от горя и гнева, боярин.

Дорофея, встревоженная происходящим, все тянула Светораду за рукав, умоляя уйти, но та отмахивалась, слушая сбивчивую речь боярина. Внезапно шум со стороны улицы усилился, все громче становились крики и звуки трубы, свидетельствующие о начале вооруженного столкновения.

– Уходили бы вы и в самом деле, госпожа, – заметил Фока, нервно оглаживая свою широкую белокурую бороду. – Раз до такого дошло, то может произойти что угодно. А так пройдете за моей корчмой к дороге, что ведет к воротам Ксилокерка, а там и охрана, и двуколку нанять можно. Тут же теперь опасно оставаться.

Что он имел в виду, было не совсем ясно, но перепуганная Дорофея уже увлекала госпожу прочь. Этой ромейской армянке, всю жизнь прожившей за мощными укреплениями Константинополя, было страшно представить, что может случиться здесь, среди воинственных варваров, особенно когда где-то рядом творится нечто похожее на бой. Однако Светорада знавала в своей жизни и набеги, и схватки, и даже кое-что похуже. Она не потеряла присутствия духа, спокойно последовала за Фокой в боковой проход, откуда направилась по узкой улочке в сторону ворот Ксилокерка.

Здесь, в предместье, где селились прибывавшие извне варвары, жители уже привыкли ко всякого рода заварушкам. Сейчас их дома крепко запирались и было слышно, как матери сзывают детей, как опускаются на окошках ставни. Вскоре улица опустела. Но если ромеи старались поскорее укрыться, то оказавшиеся тут на постое русы, наоборот, спешили на улицу. Многие из них были вооружены, кое-кто и щит прихватил, и все бежали в сторону, откуда доносился шум.

Светорада понимала, что волнения ее земляков в чужом граде не приведут к добру. Горстка иноземцев – славян ли, варягов ли, сопровождавших их, – это всего лишь жалкая толика того, что они могли противопоставить вооруженным силам столицы мира. И княжна с тревогой посмотрела на стену, откуда начальники городской охраны имели возможность видеть все, что происходило вокруг. Когда она заметила, что по широкой стене движется вооруженный высокими пиками отряд схолариев, то не на шутку встревожилась. Это были воины столичных отрядов, которые имели очень широкие полномочия в случае вооруженных мятежей. А мятежниками сейчас выступали как раз соотечественники княжны.

Позже Светорада уже не могла припомнить, что толкнуло ее кинуться на звуки разгоравшейся схватки. Где-то сзади отстала зовущая ее Дорофея, а Светорада уже пробиралась сквозь разбегающуюся толпу зевак туда, откуда доносился шум. Ей страшно было и подумать, что случится, если на русов нападут схоларии. И хотя здесь, в предместье, за городскими стенами, приезжие имели право носить оружие, схоларии при их многочисленности и прекрасной военной выучке могли вмиг расправиться с непокорными, осмелившимися нарушить покой столицы.

Вскоре Светорада увидела сгруппировавшихся русов… Она замерла, укрывшись в нише двери какого-то дома, и смотрела, как варяги и русы стоят стеной, кричат, отбивая выпады равдухов. Похоже, тут и впрямь не обошлось без жертв: несколько убитых русов уже лежали на открытом пространстве между возбужденными стычкой русами и преграждавшими им путь равдухами. Но и равдухи заметно испугались, хотя, в отличие от русов, все они были в броне и шлемах, с большими каплевидными щитами и направленными в сторону мятежников пиками. Однако, несмотря на вооружение, они не осмеливались нападать, выжидали. От русов исходила явная угроза: все высокие как на подбор, гораздо крупнее ромеев, разъяренные несправедливостью властей, они стремились во что бы то ни стало доказать, что не позволят себя унижать. И Светорада, понимая безрассудство своих соотечественников, все же ощутила некую гордость за них.

В это время один из русских витязей вышел вперед, стал между своими и равдухами и, подняв руку, призвал к вниманию.

– Вызовите вашего хозяина, ромеи! – начал он на довольно неплохом ромейском. – Ни нам, ни вам не нужно кровопролитие, и дело еще можно кончить миром, если ваш эпарх Юстин явится на переговоры.

Равдухи только пятились, прикрываясь щитами. Они не отвечали, смотрели из-под надвинутых на глаза шлемов.

– Да чего с ними разговаривать! – крикнул кто-то из толпы русов. – Сомнем, как былинку, и сами до их Юстина доберемся! Как же это так, сначала торговать нам не давал, а теперь еще приказал наших братьев убивать!

Словно в подтверждение этих слов, русы двинулись на затор, образованный защитниками столицы. Те медленно отступали, и это воодушевило русов. Светорада даже разглядела в толпе Голубу, неожиданно оживленную и веселую, видимо решившую, что после этого ее наверняка не сговорят для эпарха. Вот дура! Именно сейчас дела принимали такой оборот, что ради мира ее едва ли не на коленях поставят перед Юстином Маной. Ибо все равно равдухи дальше Ксилокеркских ворот Константинополя не отойдут и не пустят чужаков в город. А там уже и отряд схолариев подоспеет, начнется резня.

Светорада оглянулась на стену, где уже не было видно рядов топорщащихся остриями копий. Значит, отряд схолариев уже спустился и теперь движется сюда между домами предместья. Очень скоро русы могут оказаться в кольце между мощными щитами равдухов и копьями схолариев. А тех, кого не убьют сразу, ждет тюрьма, палач или рудники.

В какой-то миг княжна заметила среди русов своего охранника Силу. Надо же, древлянин, похоже, уже не думал, что присоединился к тем, кто, возможно, некогда воевал с его племенем. И что ему неймется, если он и в рабстве устроен почти в роскоши, о которой никогда и не помышлял в своих диких лесах? Вон какой оживленный, даже веселый. А что до этих смутьянов самой Светораде, когда ее жизнь давно налажена и спокойна?

И все же она двинулась к ним, стала пробираться среди этих грубых, теснящих ее людей. Их тут набралась добрая сотня, но этого бесконечно мало… Княжна пыталась определить, кто тут главный, пока не заметила среди них рыжую голову рослого ярла Фарлафа. Еле смогла протолкаться к нему, схватила за руку. У Фарлафа при взгляде на княжну удивленно поднялись брови, и он смотрел на нее озадаченно и подозрительно.

– Послушай меня, храбрый ясень стали[63], – обратилась к нему Светорада на варяжском, не обращая внимания на его изумление. – Равдухи просто пытаются задержать вас, в то время как сюда движется отряд вооруженных до зубов схолариев. Вам не устоять против них, а они, поверь, никого не будут щадить. Вы ведь теперь мятежники, а с такими тут не церемонятся.

Фарлаф какое-то время соображал, даже не повернулся, когда Голуба повисла на его плече, глядя на Светораду почти с вызовом. Затем он мягко отстранил от себя свою милую и, обеспокоенно уставившись на Светораду, произнес:

– Ты мудра, яблоня пряжи[64], если заметила это и упредила меня. Но разве у нас есть иной выход, кроме как мужественно стоять за себя до последнего?

Ох, эти варяги, которые рвутся в сечу, как в объятия возлюбленной! Светорада рассердилась на него, однако что она и впрямь могла им предложить? Вряд ли теперь дело удастся уладить без кровопролития, если только…

– Посмотри вон туда, храбрый ярл. Нет, не на равдухов, а на каменную стену в стороне от них. Там находится дворец Святого Маманта, пустующий уже несколько лет. Во дворце почти никого нет, однако его ограда может послужить вам укрытием. Конечно, равдухи вряд ли вас подпустят к нему, но если вы сообщите им, что у вас в заложницах ромейская патрикия, – она указала на себя и гордо вскинула голову, – если принудите их отступить, то сможете добраться до ворот этого дворца. Какое ни есть, но это все же убежище. Наверное, ворота дворца на запоре, но вас много, а дворец охраняет только горстка слуг. Они вам не помеха. К тому же, имея в руках заложницу, вы сможете выставлять и свои условия. Даже вытребовать, чтобы вас отпустили.

– А наши суда в портах, наш товар?

– Раньше об этом надо было думать! – сердито огрызнулась Светорада.

Фарлаф какой-то миг размышлял, потом вдруг резко подхватил ее на руки и, протискиваясь среди вопящих русов, вышел вперед, к равдухам. Там поставил Светораду перед собой, закрывшись, будто щитом.

– Если не отступите, мы этой патрикии перережем горло! – крикнул он на ромейском языке, причем для убедительности выхватил меч и приставил острие к горлу Светорады.

У нее в первый миг от страха все поплыло перед глазами. А тут еще и Сила рванулся к Фарлафу, испугавшись за госпожу, но древлянина удержали, а слышавшая весь разговор Голуба, видимо о чем-то догадавшаяся, стала торопливо объяснять древлянину, что происходит, – язык-то тиверцев и древлян схож. Однако сама Светорада, почувствовав на коже острие каленого булата, уже ни в чем не была уверена, и на лице ее застыл такой неподдельный ужас, что начальник равдухов и впрямь поверил, что дело тут неладно. Нарядно одетая женщина, скорее всего знатная византийская матрона, была не простой горожанкой, поэтому, случись с ней что, и офицер равдухов может потерять свое место.

И он дал сигнал отступить.

Фарлаф, по-прежнему удерживая у горла Светорады меч, торопливо объяснял своим людям, что им следует делать, а те передавали весть далее. И так, медленно двигаясь на стражей Константинополя, русы приблизились к широким воротам дворца Маманта. Это было довольно большое строение, окруженное каменной стеной, густо увитой плющом. Его высокие ворота были закрыты, однако русы не стали тратить на них время, а быстро, становясь на плечи один другому и хватаясь руками за плющ, взбирались на стену. А тут кто-то и лестницу уже тащил. Появившиеся было наверху немногочисленные охранники дворца поспешили сразу скрыться, сообразив, что не в силах остановить ораву отчаянных русов. И если в оставленном дворце еще могли быть слуги, то они куда-то подевались, ибо, едва оказавшись внутри, русы распахнули тяжелые створки ворот, и толпа мятежников вбежала на широкий мощеный двор, где их встретила тишина.

Во дворце Святого Маманта они оказались как раз вовремя, потому что со стороны улицы уже слышалась мощная поступь отряда схолариев. Русы теснились в воротах, торопились ворваться внутрь, толкались, видя, что ворота уже закрывают. И как только последние из них забежали во двор, створки со стуком сомкнулись и мятежники совместными усилиями задвинули брусья засовов в пазы. Удары наскочивших извне схолариев только грохоту прибавили. А Фарлаф, схватив Светораду за руку, уже тащил ее по каменной лестнице на арку, возвышавшуюся над воротами.

– У нас ваша патрикия! – крикнул он сверху, весьма непочтительно удерживая Светораду за волосы, отчего ее прическа совсем растрепалась, а сама она со страхом глядела вниз, где на них, задрав головы, смотрели воины в стальных шлемах. Фарлаф, видя замешательство ромеев, довольно рассмеялся. Но Светораде было не до смеха, когда ярл вновь грубо тряхнул ее. – Я перережу ей горло, если вы не прекратите напирать! И сообщите своему эпарху, что мы заняли ваш дворец и останемся тут, пока он не явится к нам на переговоры.

Только позже, когда схоларии отошли, Фарлаф наконец спустился с заложницей вниз, оставил ее и сказал уже совсем иным тоном:

– Ты не должна сердиться на меня за грубость, нежная береза нарядов. Ты поступила мужественно, защитив собой стольких людей. И я клянусь тебе мудрой силой Одина[65], что, пока я жив, ни один волос не упадет с твоей головы.

Светораде хотелось верить ему. Ведь если варяг поклялся своим верховным божеством… У них вообще честь священна, их слову можно верить. Однако она все еще не могла прийти в себя и почти кинулась на грудь Силе, когда тот протиснулся к ней сквозь толпу.

– Она наша, наша, – говорил Сила, сам уже ставший своим среди этих людей. – Думаете, ромейке какой было бы до вас дело? А эта сама из подневольных.

– Ты ж говорил, что она жена их патрикия!

– Что, не слыхали, как наши девушки к патрикиям попадают?

Сила никогда раньше не интересовался судьбой Светорады. Попал в услужение к своей – и готов был нести службу. Русы знали, что их женщины по-разному оказываются в богатой Византии. Поэтому к княжне – кто из них догадывался, что она княжна? – отнеслись даже с сочувствием, начали благодарить.

Постепенно все разошлись, стали осматривать дворец, дивились, отчего такое богатое жилище да в запустении. Разглядывали мозаичные картины на сводах, восхищались мраморными полами, любовались редкими статуями и беломраморными колоннами в простенках, оставленными тут бывшими хозяевами. А когда в служилом помещении обнаружили еще не успевшую остыть печку и кое-какие запасы провианта, вообще развеселились. А там и мех с вином по рукам пустили.

Однако Фарлаф и воевода Рулав быстро навели порядок. Рулав самолично продырявил мехи с вином, пригрозив, что вытолкнет к схолариям любого, кто будет бесчинствовать. Сам же поднялся на ворота и вступил в переговоры с командиром схолариев. Рулав требовал все то же: сообщить о случившемся эпарху, вызвать его сюда, дабы они могли прийти к какому-то соглашению. Если же схоларии решатся продолжать наступление, то русы не только не пожалеют заложницу, но и вообще устроят тут пожар. Сами сгорят – ведь терять-то нечего! – однако огонь перекинется и на иные постройки. Нужно ли такое ромеям? Вот то-то же!

Пока он вел переговоры, Фарлаф со Светорадой обошли весь дворец, сад и окружавшие его стены. Фарлаф все примечал взглядом воина, где приказывал остаться дозорному, где забаррикадировать калитки в стене. И совсем ему не понравилось, когда он заметил еще одни ворота, расположенные возле примыкавшего к дворцу Святого Маманта высокого сооружения.

– Что там? – Он указал на ворота, украшенные изваяниями льва, дракона и взвившегося в прыжке леопарда.

– Старый ипподром при дворце Маманта, где порой тренируются возничие перед выступлениями квадриг на большом ипподроме.

Фарлаф внимательно оглядел широкие створки ворот, за которыми располагался тренировочный ипподром, велел их забаррикадировать и выставил стражу. Ярл рассудил, что если ромеи решатся атаковать их, то скорее всего отсюда. И хотя к дворцу лепился еще и древний монастырь Святого Маманта, в честь которого получил название и сам дворец, со стороны обители священнослужителей Фарлаф не ожидал нападения.

– Ромеи вряд ли потревожат своих длиннополых монахов, – подытожил он, обращаясь к Светораде, и она согласилась с ним.

Вообще-то, княжне было волнительно. Вместе с русами она оказалась как бы под одной угрозой. Оставалось надеяться на Дорофею, которая, конечно, не преминет сообщить о случившемся Ипатию. Тот свяжется со своим братом препозитом, а уж Зенон может и пред ясные очи императора явиться. Другое дело, что Светорада все еще не была венчанной женой Ипатия. Воспримут ли ее при дворе как достойную помощи жительницу Византии? За своих-то ромеи горой стоят, но вот своя ли она в их глазах?

Зато русы отнеслись к ней приветливо. Даже Голуба больше не косилась недобро, а в пояс поклонилась. Сказала, что видела тут один покой, еще не разграбленный, где их спасительница, изнеженная византийская матрона, может расположиться. Светорада только на миг вошла в эту овальную полутемную комнату с малахитовыми колоннами, где на возвышении стояло широкое резное ложе с торчавшими по углам столбиками для балдахина. А как оглядела все, так и заспешила прочь. Не в этом ли покое подосланные узурпатором Василием убийцы зарезали императора Михаила Пьяницу?

Светорада решила оставаться пока среди русов, которые собрались в обширном нижнем зале дворца. Села на ступеньках мраморной лестницы, на услужливо постеленную кем-то накидку подле изваяния амура с луком. Русские купцы стали подступать к ней с вопросами.

– Тех из наших, кто остался в предместье, помилуют али, наоборот, обвинят и схватят? – спрашивали, как будто она могла знать.

– У меня на корабле с десяток бочонков с медом осталось, их что, теперь изымут?

– Наш боярин Фост вообще умело ряды[66] с ромеями складывал. Может, и теперь тоже сподобится? Выручит нас, а?

Светорада сперва отмалчивалась. Не стала отвечать и шустрому мужичку с торчавшей бороденкой, который вдруг запанибратски начал выпытывать у нее, как она сама у ромеев оказалась.

– Ты не хмурься, девонька, – говорил он ей. – Я неспроста вызнаю. Дочка у меня твоего возраста, и она страсть как хочет, чтобы ее за ромея просватали. Легко ли среди них жить? А то я ей тут женихов приглядываю.

– У твоей дочери тоже сын восьми годочков? – усмехнулась Светорада, догадавшись, что ее тут за девчонку принимают.

Кто-то сказал:

– Ты не серчай на нашего Свирьку, красавица. Он шустер да неумен, и дочка у него такая же. Все бы ей из Киева да в греки, чтобы в парче и колтах[67] рубиновых красоваться. Только неизвестно теперь, вернется ли ее батянька в славный Киев на Днепре? Как думаешь, скоро нас выпустят? И выпустят ли вообще?

Светорада пожимала плечами. Правда, когда к ней подошел молодой воевода Рулав и спросил, на что она сама рассчитывала, примкнув к русам, княжна вынуждена была отвечать. А был этот Рулав весьма пригожим молодцем: с кудрявой русой бородкой, пышными волнистыми волосами, сероглазый, привлекательный лицом, да еще и косая сажень в плечах. «Няньке моей Текле некогда такие очень нравились», – вспомнилась вдруг Светораде ее старая нянюшка в Смоленске. Та все, бывало, напевала юной княжне, что, мол, и для тебя найдем жениха-соколика, сероглазого да русобородого, сильного да ласкового…

Светорада под его строгим взглядом даже стала невольно приглаживать разметавшиеся волосы, поправила сбившийся гиматий. И взгляд Рулава потеплел. Глядя на этакую красу, да еще и спасительницу, землячку, разумницу не абы какую, он подумал: вон как толково отвечает. А княжна тем временем говорила, что весть о захвате русскими купцами старого дворца Маманта вскоре дойдет до самого императора. Он, конечно, не возрадуется этому, однако решит все возложить на эпарха. Торговых гостей в Византии обычно не принято обижать, в том убыток для ромейской торговли. Вот и русов, скорее всего, помилуют, но товара они, судя по всему, лишатся. И она не удивится, если по истечении положенного срока им позволят покинуть убежище и убраться восвояси. Поход их, конечно, будет бесславный и убыточный, но хоть живыми останутся.

Рулав размышлял, слушая ее, хмурил соболиные брови.

– В том позор для Руси, если ромеи нас словно каких-то евреев оберут, – сказал наконец.

Видать, не единожды уже бывал в Византии, если знал, что евреев христиане не очень-то любят. К тому же Светорада заметила у самого Рулава позвякивающий о пластины брони крест на бечевке. Рулав оказался чуть ли не единственным из присутствующих, кто был облачен в воинские доспехи. Ясное дело, ведь сегодня именно он ходил с Фостом и его сыном к эпарху Юстину Мане. И Светорада спросила, как же они не доглядели за боярским сыном, что тот первым в драку полез? Ведь из-за него теперь все их неприятности…

Рулав не ответил, разглядывал ее как-то по-новому.

– Скажи, красна девица, не мог ли я тебя ранее где видеть? Хотя такую красоту да забыть… Но вот где видел, не припомню…

Светорада поправила на голове легкую ткань гиматия, отвернулась. Что ж, все может быть. О ней когда-то немало на Руси говорили, многие даже приезжали в Смоленск, чтобы взглянуть на первую красавицу, невесту Игоря Киевского… Но давно это было…

Однако узнал ее именно ярл Фарлаф. Княжна вздрогнула, когда он назвал ее на скандинавский лад – Лисглада.

– Я был в походе Игоря, когда князь задумал забрать у хазар свою похищенную невесту. Мы тебя в хазарских краях отыскали, и ты вроде на Русь отправилась. Но что же потом с тобой приключилось? Слыхали, будто ты в плену у хазар была, а теперь среди ромеев прижилась. Вижу, что нить, какую спряли для тебя норны[68], запутана и сложна, как полет летучей мыши. И вот что еще хочу спросить: Ольга Вышгородская, которая ныне женой Игоря стала, как-то говаривала, что оставила тебя с сыном своим. Не скажешь ли, где теперь младой княжич?

Сердце княжны сжалось от боли и волнения. Она смотрела на догадливого ярла, теряясь, что ему ответить. Едва смогла проглотить подкатившийся к горлу ком.

– Сам же сказал – моя жизнь, что полет ночной мыши. И носит меня по пути судьбы по-прежнему, а потому не на все вопросы я могу ответить. И если маленький Глеб, как звали сына Игоря и Ольги, – тут Фарлаф согласно кивнул, – и был со мной какое-то время, то теперь мне нечего о нем сообщить.

Про себя же подумала: «Ни за что не отдам им Глебушку, мой он. А у Ольги и Игоря еще дети будут…»

Фарлаф больше ни о чем не расспрашивал. Он сейчас об ином заботился: проверял, у кого какое оружие, вновь и вновь осматривал стены, менял постовых, приказывал, чтобы глядели в оба глаза, слушали в оба уха, а то, не позволь боги, ромеи вдруг решатся пойти на приступ. Но русы хоть и слушали его, все же поговаривали, что ромеи не больно-то и сильны в наскоке. Вот в обороне – тут да, тут они умелые, стойко охраняют свои границы. Да и чувствовалось, что русы пребывают в некоем кураже: мол, если захватили ромейский дворец у самых ворот Царьграда, то уж удержать они его смогут.

Фарлаф вернулся, когда уже смеркалось. Долгий, полный событий день угасал, багровые отсветы заката на плитах дворца стали меркнуть, синеватые тени таились в углах, бледно, по-костяному высвечивались в ночи колонны. Русы, перекусив из местных закромов, располагались на ночлег. Светорада довольно удобно устроилась в нише стены, где, наверное, стояло некогда чье-то изваяние, а теперь как раз хватило места, чтобы прилечь на плаще и приклонить голову на колени присевшего рядом Силы. Спать – не спалось. Мысли будоражили. Надо же – среди своих! И речь родная. Как же не похожи ее соотечественники на скрытных ромеев, которые, вечно таясь от других, живут по принципу: каждый сам по себе. А русы еще не отвыкли от общины, легко вступают в разговор, болтают о всяком. Вот и петь начали:

И слаженно-то как пели!..

Светорада улыбалась, слушая. В какой-то миг заметила Фарлафа с его Голубой. Сидели любовнички на большом подоконнике, обнимались. Варяг играл косой своей милой, она приникала к нему нежно. Из-за нее, из-за Голубы ведь все, а вон поди ж ты, счастлива со своим ярлом. И он ее никому в обиду не даст. Хорошо быть подле такого… Светорада даже позавидовала тиверке. Быть рядом с милым, который защитит от всех жизненных напастей… Отправиться за ним в любые дали-дальние… Когда-то с ней было такое. Выпало ведь счастье, хоть и недолгое, но такое яркое… Вовек не забудешь. Но все равно сердце ретивое томилось и ждало, желая разрушить это спокойное одиночество в душе, какое не может развеять даже забота и доброта того, кто оберегает и ублажает ее. Ах, как хотелось полюбить! И вспомнился вдруг ее Тритон, заныло сердце, мечты вновь нагрянули. Доведется ли встретиться с ним вновь?.. Но потом вспомнила, как он оставил ее, как не являлся в условленное место на свидания. И горько на душе сделалось…

Светорада вздохнула. Опять смотрела туда, где в овальном проеме окна, на фоне слабого ночного свечения целовались ярл и его Голуба. Потом они взялись за руки и пошли вглубь темных переходов, переступая через лежащих вповалку русов.

Однако больше никто шастать впотьмах по заброшенному дворцу не решался. А тут еще Рулав стал рассказывать, как вышло, что у этого роскошного жилища появилась недобрая слава, отчего тут никто не решается жить. Сперва поведал, что некогда монастырь Святого Маманта долго стоял на пустыре в одиночестве, пока один из базилевсов не возвел здесь роскошное загородное поместье, тоже названное в честь Святого Маманта. Но что-то все не ладилось с этим жилищем. То кто-то болел и умирал, то заговоры тут учиняли. Когда болгарский хан Крум[69] ходил в поход на Царьград, он вообще здесь все порушил. Но через какое-то время дворец был восстановлен императором Михаилом III, получившим прозвище Пьяница за свою любовь к кутежам и возлияниям. Он же велел построить ипподром, любил останавливаться тут, в стороне от строгих глаз отцов Церкви и степенных сановников, здесь устраивал оргии и попойки. Был у этого императора любимый царедворец Василий. Михаил его сперва приблизил почти до соправителя, а потом решил погубить. Вот тогда-то Василий и задумал расправиться с Михаилом. Прибыв на одну из пирушек со своими сторонниками, он дождался, когда императора под руки отвели в опочивальню, и послал к нему убийц. Правда, спальник Михаила поднял шум, отчего и сам базилевс очнулся. И когда убийцы ворвались в его покой, он поднял руки, защищаясь. Убийцы, отрубив ему руки, чего-то испугались и кинулись прочь.

Тогда сам Василий взял меч и пошел в опочивальню Михаила. Император сидел на постели, обливаясь кровью, и гневно ругал своих убийц. Василий кивнул одному из них и велел добить царя. Тот вогнал нож в живот императора. Михаил умер в муках, а Василий объявил себя правителем и воцарился на много лет. И нынешний император Лев – продолжатель его династии.

– А про дворец святого Маманта с тех пор поговаривают, что это недоброе место. Нынешние правители его не посещают, так как ходят слухи, что по пустым переходам дворца и по сей день бродит призрак убиенного Михаила с отрубленными руками.

Рулав рассказывал эту историю спокойно и толково, да и крест на его груди свидетельствовал о том, что он многое знает о Византии, почти своим тут стал за время наездов. Обычное дело, Светорада с такими уже сталкивалась. И об убийстве Михаила Пьяницы Ипатий ей рассказывал. Однако сейчас княжне стало как-то не по себе. Да и не только ей. Русы, не отдавая себе отчета, начали собираться в кучу, переговаривались, что, дескать, сразу поняли, что с этим дворцом не все ладно. Потом решили зажечь факелы, а когда свет озарил помещение, стали обсуждать, как это Фарлафу с его Голубой не страшно таиться в потемках, где ходит убиенный базилевс. Неугомонный Свирька вдруг забеспокоился, дескать, как там они, не нападет ли на них окровавленный безрукий блазень?[70] Даже стал предлагать кое-кому пройти с ним во внутренние покои, посмотреть, все ли у них ладно. Его отговаривали, однако Свирьке словно вожжа под хвост попала. Пойду, сказал, и все тут!

В конце концов ему дали один из факелов, нашлась и пара сопровождающих. Они ушли во тьму переходов, а русы ждали чего-то, прислушивались. И все всполошились, когда в переходах раздались крики и грохот.

Свирька почти скатился с лестницы, а за ним его сотоварищи. Ругались грубо, потирали ушибы. Остальные же так и зашлись от хохота. Спрашивали:

– И кто же это вас так? Фарлаф обозлился или же безрукий царь спихнул?

Потешались, пока не появился полуголый Фарлаф, на Свирьку так глянул, что тот за статую амура поспешил спрятаться. Но Фарлаф был неумолим:

– Раз тебе неймется, Свирька, замени на посту кого-нибудь из уставших охранников. Вот и не будет, чем дурную голову загружать.

Свирька начал было оправдываться, что у него, мол, и в мыслях не было подглядывать за ярлом и его милой, что он за Фарлафа волновался, но все же, понурив голову, отправился нести дозор.

Светорада, нахохотавшись вволю, вновь примостилась на коленях Силы. Как ни странно, у нее было хорошо на душе. Сама не заметила, как заснула. Спокойно и устало. И среди своих была, и впечатлений хватило, чтобы утомиться.

На другой день дворец Святого Маманта окружили отряды схолариев. Стояли рядами, но на приступ не шли. Фарлаф и Рулав поднялись на ворота, переговаривались с их офицерами. Светораду тоже позвали, показывали, что с заложницей все в порядке. А она разглядела за рядами воинских копий богатые носилки Ипатия. Обрадовалась. Что ж, невенчанный муж не оставит ее в беде. Ей даже передали корзину с провиантом, чтобы пленная патрикия не голодала.

Она хотела поделиться снедью с русами, но те отказывались, несмотря на то что оставленной немногочисленной охраной дворца провизии явно не хватало, чтобы насытить такую ораву. Однако русы говорили, что им не впервой голодать. А не выпустят ромеи… Клялись сами раздобыть себе провиант в предместье.

И все же настроение у них было не так чтобы приподнятое. Понимали, что попали в передрягу. Особенно приуныли, когда явился сам эпарх Юстин, а вслед за ним приволокли боярина Фоста, заставив того уговаривать своих товарищей покинуть убежище.

Фост, выпихнутый вперед, сообщил, что по приказу градоначальника схватили и казнили нескольких русских гостей, не успевших укрыться. Для острастки остальных, так сказать. Но, припугнув люд, Юстин все же заявил, что готов отпустить русов, если те вернут без ущерба благородную госпожу Ксантию. Эпарх говорил, что русам даже позволят уйти на судах из Золотого Рога. При этом Фост делал какие-то знаки, чтобы осажденные что-то уразумели.

Фарлаф с Рулавом попытались истолковать эти жесты по-своему: дескать, так Фост пытается предупредить, что товары их конфискуют. Но это они уже и сами поняли. Ворчали на Фоста, что, мол, из-за тебя все, из-за сына твоего излишне рьяного теперь ущерб терпим. А еще было подозрение, что хитрят ромеи, как они это всегда умели, выманить хотят, чтобы потом напасть всем скопом. Эх, непросто все.

Рулав обратился к эпарху, сообщив, что русы отдадут заложницу и освободят дворец при условии, если Юстин Мана отведет от дворца отряды схолариев, а также поклянется именем своего Бога, что позволит русам спуститься к кораблям и беспрепятственно выйти в море. Только тогда они покинут убежище, а иначе ни себя не пожалеют, ни ромеев. Так что пусть Юстин хорошенько подумает, прежде чем решится напасть на торговых гостей с Руси. И опять Юстин обещал, а Фост гримасничал, словно упреждая. Так и разошлись, ни о чем толком не договорившись.

Настроение осажденных русов после переговоров с градоначальником было не самое хорошее. Осматривали свое оружие, кто-то вспоминал, какую отменную броню на постое оставил, – и стоила она недешево, и от хазарской стрелы не раз уберегала. Теперь же все проклятым христианам и их жадному эпарху достанется. Злясь от обреченности, они даже зачем-то разбили мраморную статую купидона со стрелой, будто несчастный божок был в чем-то виноват перед ними.

Когда настала ночь, русы, приуныв, долго сидели. Голодные, злые, не видящие для себя иного выхода, как погибнуть с честью. И были воинственны, грозились пролить столько ромейской крови, чтобы за каждого своего нескольких христиан положить. Насилу все угомонились. А потом, когда гнев поутих, успокоились маленько, стали гадать, что их ждет. И тут вдруг кто-то заиграл на рожке. Так переливчато и плавно по-русски, то грустно, то с неожиданной лихостью. Русов это сперва умилило, кто-то заговорил, вспоминая родные берега, близких, а некоторые стали вытирать кулаком выступившие слезы. Но потом на осажденных русов нашел некий раж. Попросили сыграть плясовую, стали улыбаться, притопывать да прихлопывать, а там уже кто-то выпрыгнул в освещенный круг, пошел выделывать коленца вприсядку.

Смешки русов перешли в подпевание и подзадоривание друг друга. Вон и маленький Свирька засеменил, выставив руки кренделем, кто-то приказал зажечь больше света, начал присвистывать. Ух-ма! Еще давай, жги, жги, пляши!..

Светорада тоже вдруг примкнула к танцующим, пошла перед ними белой лебедушкой, плавно и гордо неся вскинутую голову, ногами дробь выбивала часто-часто, только янтарные бусы подрагивали. Она ведь так любила плясать, а тут русский танец с его живостью и жаром, без этой извечной величавой медлительности ромейского хоровода.

Русы смотрели на нее восхищенно. То один, то другой из плясунов стремился покрасоваться перед ней – скакали, вились вьюном, шли в дробном топоте. Даже важный витязь Рулав не удержался, пошел боком на нее, пританцовывая и упирая руки в бока.

– Ах, встреть я тебя ранее… Самим Родом[71] клянусь, моей супружницы кику[72] носила бы!

Глаза его так и блестели из-под кудрявого чуба…

Светорада поняла, что пора прекратить красоваться. Тяжело дыша и обмахиваясь краем легкого гиматия, она отошла туда, где в стенной нише сидел ее Сила. Но княжну все равно обступили, хвалили за пляс, а там кто-то и спросил:

– Что ж ты, красна девица, нашу Русь на ромейское счастье променяла? Вон как из тебя дух наш рвется.

Светорада прикусила губу. Они, наверное, считают, что она, как иные глупые девки, тоже всегда мечтала тут поселиться, жить в доме с водопроводом и ходить в храмы христианские… И плакать так захотелось, что слезы еле смогла сдержать. Сквозь застилавшую глаза пелену Светорада увидела стоявшего в стороне Фарлафа, который пристально смотрел на нее. Его лицо было суровым.

– Все, все, оставьте ее. Повеселились, поплясали и на покой пора.

Но, уходя, опять оглянулся на княжну. Знал ведь, кто она…

Когда погасили факелы, когда все улеглись и стали засыпать – кто-то даже захрапел зычно, – Светорада тоже погрузилась в сон. И снился ей двор смоленского терема ее отца, и она сама, совсем юная, плывущая в танце по кругу с ощущением полного счастья, полного полета… Так и кажется, взмахнешь сейчас руками по-лебединому – и полетишь.

Ближе к утру, когда мир совсем притих, в арке дворцовых ворот показался один из дозорных. Прокрался в полутьме, переступая через спавших, туда, где подремывал в обнимку с Голубой Фарлаф, сказал что-то негромко… Ярл так и подскочил, отпихнув лежавшую на нем сонную тиверку. Стал торопливо и тихо поднимать спавших вокруг русов.

Сила тоже уловил движение, и, как ни старался не потревожить спавшую Светораду, она очнулась. Чтобы успокоить госпожу, Сила велел оставаться на месте, но княжна, видя, как русы поднимаются, обнажают оружие и выскальзывают из помещения, уже не могла спокойно спать. Сила ушел вместе с другими, бесшумно, как тень, и она тоже заторопилась на крыльцо, где долго стояла, всматриваясь в темный запущенный парк вокруг дворца, деревья которого отчетливо виднелись на фоне светлеющего неба. Тихо было. Даже собака нигде не залает, стража городская не постучит своей колотушкой. Самое время для сна. И самое неожиданное.

Появившаяся Голуба пояснила шепотком, что дозорные в предутренних сумерках заприметили над аркой ворот пустующего малого ипподрома некое движение, вот и заподозрили, что ромеи что-то замышляют. И сейчас все русы там, ждут, что будет…

Ее слова были прерваны яростным воплем, просто оглушающим в этой тиши. Потом раздался громкий скрежещущий звук сошедшегося оружия, послышались крики, русская ругань, стоны. Светорада с Голубой невольно схватились за руки, замерли, вглядываясь во мрак. Шум все усиливался, потом резко стих. На короткое время. А затем донеслись торжествующие крики русов.

Тогда Голуба кинулась во тьму. Светорада дрожала – то ли от предутренней сырости, то ли от страха – и все время зябко куталась в тонкий гиматий. Потом русы вернулись, зажгли факелы. Светорада увидела, что все плечо Фарлафа в крови, а Голуба рвет подол рубахи на полосы, чтобы перевязать его, но он, все еще в пылу боя, отстранил ее. А еще Светорада увидела, что русы захватили в плен нескольких воинов в лориках дворцовой гвардии. Значит, ромеи лучших своих воинов отправили на приступ. Но как же издевались над ними русы! Били их, топтали, а те падали, харкали кровью. А их вновь пинали.

Светорада различила на одном из пленников алый плащ с серебряной каймой и поспешила к Рулаву.

– Это их воевода, не менее чем комит. Его тоже можно выставить заложником, ибо такие всегда из знатных семей.

Рулав согласно кивнул и приказал прекратить избиение. Пленные ромеи стали с трудом подниматься – истерзанные, окровавленные. Комиту досталось больше других: все лицо в крови, глаз заплыл. Он озирался на своих пленителей, слышал их похвальбу о том, как они ловко перехватили пытавшихся прокрасться через ограду ромеев, скольких положили прямо на месте, а этих пятерых, что не успели пробиться назад, взяли в полон.

Вряд ли пленные понимали русскую речь, хотя по довольным лицам русов догадывались, что тех развеселило.

– Эх, как мы их! – кричал, размахивая выхваченным у кого-то из пленных топориком Свирька. – И скольких положили! Будут теперь знать золотопанцирные, как с русами связываться! А наши-то все целы! Мы ведь не чета ромеям!

Действительно, только некоторые из русов были в крови. Фарлаф наконец позволил Голубе перевязать его, Светорада помогала остальным. В какой-то миг оглянулась, почувствовав на себе исполненный ненависти взгляд. Так и есть – комит гвардейцев. Только теперь Светорада разглядела его. Молодой, крепкий, плечистый и для ромея довольно высок. Темные волосы по-военному коротко острижены, лицо продолговатое, выступающий упрямый подбородок подчеркивает выстриженная в тонкую обводку небольшая бородка, брови сросшиеся, а глаза светлые, с красноватым отблеском от зажженного факела. Вернее, глаз, так как второй полностью заплыл от удара. Но и взгляда этого единственного, по-волчьи сверкавшего пламенем, хватало, чтобы послать такую волну ненависти, что Светорада содрогнулась. Но все же подошла к совещавшимся Фарлафу с Рулавом.

– Этих тоже надо перевязать.

– Что, своих жалко? – зло оскалился Фарлаф.

Светорада вскинула голову и смерила озлобленного боем ярла таким надменным взглядом, что тот отвел глаза.

Рулав же сказал:

– Не гневайся на него. Ну а эти… Не подохнут. Обошлись малой кровью, а у нас врачевать их нечем.

Пленных заперли в отдельном покое, поставили у дверей стражу. А утром, когда после утомительной ночи Светорада все еще спала, русы выволокли одного пленника на стену, накинули ему на шею петлю и повесили, сбросив вниз. Чтобы ромеи видели, что шутить с ними не собираются.

– Так мы поступим со всеми, никого не пощадим, если не выполнят наши условия! – крикнул в толпу волнующихся ромеев Рулав.

Опять день тянулся напряженно и долго. Русы уже начали голодать, и когда ромеи передали провиант для пленных, то русы, подняв его на веревке, поделили съестное между собой, накормив и Светораду. Она разволновалась, слушая их речи. Поняла, что русы готовятся к прорыву. Удачный ночной бой их воодушевил, и они решили прорваться к морю. Княжне их решение казалось безрассудством, она понимала, насколько это опасно… почти безнадежно. Но не вмешивалась. Там, где решают воины, голос женщины вряд ли услышат. Потом к ней подошел Фарлаф, спросил, она, мол, с ними или как? Княжна молчала, и он понимающе кивнул. Велел оставаться во дворце, тут ей будет безопаснее. Силу тоже вопрошал, пойдет ли тот с ними? В глазах древлянина так и вспыхнуло воодушевление. Но все же отказался. Пояснил, что хозяйку охранять должен. И опять ярл только согласно кивнул.

Пока обсуждали, что да как, Рулав позволил Светораде подняться на стену ограды. Оттуда она опять увидела носилки Ипатия, заметила и Зенона, непривычно разгневанного, что-то возмущенно говорившего эпарху и грозившего тому перстом у самых глаз. Еще она узнала в одном из ромеев главу синклита Агира, который тоже стал отдавать приказы Юстину Мане, отчего эпарх так разозлился, что покраснел как рак, даже со стены это было заметно.

– Может, погодите вы с прорывом, – сказала княжна подошедшему к ней Рулаву. – Непростые люди прибыли к эпарху. И еще неясно, чем все обернется.

Рулав, похоже, был того же мнения. Более спокойный и рассудительный, чем рвущийся в схватку Фарлаф, он внимательно выслушал отправленного на переговоры схолария. Потом вернулся к своим, сообщив, что хорошо, мол, что они не забили пленных, – оказывается, один из них является родственником толстого евнуха, который сейчас наседает на эпарха. Светорада размышляла только один миг: у Зенона не было детей, не было другой родни, кроме брата. Сын Ипатия Варда был его племянником. Так неужели…

Княжна прошла туда, где держали пленных, велела пропустить ее к ним.

Ромеи сидели в маленьком темном помещении без окон, там было душно и дурно пахло. Светорада, подняв огарок свечи, осмотрела их и приблизилась к молодому комиту в алой накидке.

– Варда? Варда Малеил?

Он недобро осклабился, глядя на нее.

– Что тебе надо от меня, презренная шлюха?

Светорада какое-то время смотрела на него. Да, Ипатий говорил, как к ней относится его сын, но сейчас княжна испытывала только облегчение, оттого что этот озлобленный, избитый русами воин не ее Тритон.

Она перевела дыхание. А когда заговорила, голос ее звучал отчужденно и спокойно:

– Тебе, Варда, надо не оскорблять, а благодарить меня, что не позволила вас растерзать.

– Но это не помешало тебе, потаскуха, возиться с варварами, в то время как мой полоумный отец валяется в ногах у базилевса, умоляя спасти тебя.

Светорада отвернулась и пошла прочь. У порога, не оборачиваясь, сказала:

– Ты плохой христианин, Варда, если не знаешь, как надо почитать родного отца.

– Я почитаю свою мать! – услышала она злой голос комита уже из-за закрытой двери.

Но думала о другом: пусть Ипатий и молит Льва за свою невенчанную жену, но уж Зенон просто из кожи вылезет, чтобы спасли единственного наследника семьи Малеилов.

Как оказалось, она была права. Уже ближе к вечеру схоларии были отозваны от дворца Святого Маманта, окрестные жители, все время следившие за происходящим, тоже поспешили укрыться, а лично подъехавший на коне эпарх Юстин сказал, что, хоть товары русов и конфискованы, сами они могут выйти к морю и погрузиться на суда. Но чтоб ноги их больше никогда не было в Царьграде!

Что ж, для мятежников это был какой-никакой выход. Когда вопрос шел о жизни, не стоило пытаться выторговать свое имущество. Хорошо, что хотя бы ладьи вернули. Поэтому они спешно покинули дворец, только Рулав задержался подле Светорады, смотрел нежно.

– Может, с нами? Со мной… – Он покраснел, как девушка, и добавил: – Я тебя почитать и оберегать буду.

Она отрицательно покачала головой. Потом долго смотрела в проем раскрытых ворот, где исчезла высокая фигура русского витязя. Что бы ее ждало на Руси? Да и Ипатия не предашь…

Когда княжна вышла из ворот, первым увидела именно его. И побежала к нему, прижалась. Патрикий обнял ее, стал гладить по разметавшимся волосам, пытался успокоить, хотя, судя по его дрожащему голосу, надо было успокаивать не княжну, а его самого. Ипатий с укоризной сказал Силе, что тот, мол, не уследил за хозяйкой и виноват, что она оказалась в плену. Сила только хмыкнул. Ну ведь не оставил же ее в беде! Светораде бы умиляться преданности древлянина, но она не сбрасывала со счетов и то, что жизнь в богатой цивилизованной Византии для славянского раба имела свои преимущества.

А потом Светорада почувствовала, как обнимавшие ее руки Ипатия неожиданно напряглись. Он смотрел куда-то через ее плечо. И, оглянувшись, княжна поняла, что он увидел вышедшего из ворот пустого дворца сына.

Однако Варда прошел мимо отца, даже не взглянув на него, и направился к крытым носилкам, откуда ему махал пухлой рукой Зенон. Однако Варда не сел к Зенону, хотя тот и настаивал. Между тем к ним подошел Агир, высокий, важный, и почти обнял Варду. И только после того как Варда удалился, Агир приблизился к Ипатию и Светораде.

– Рад вашему освобождению, любезная Ксантия. Ну и прыть, я скажу, у этих скифов! Дерзости их нет предела, видит Бог. Но, Пречистая Дева, как же так вышло, что вы оказались их пленницей?

Спрашивает вроде любезно, но в глазах таится что-то колючее. Немудрено, что они не очень-то и волновались за нее, пока среди пленников не оказался Варда Малеил.

Светорада стала объяснять, что ходила в предместье с Дорофеей, что они случайно оказались на пути взбунтовавшихся славян. Но осеклась и, поглядев в потемневшие страдающие глаза Ипатия, сказала:

– Я убедилась, что твой сын и впрямь ненавидит меня, но самим Иисусом Христом умоляю: что бы он ни говорил про меня – не верь его словам и наветам. Я чиста перед тобой!

Она знала, как для Ипатия важны ее чистота, ее верность. Видимо, он многое передумал за время ее пребывания во дворце Святого Маманта среди людей с Руси. Знал ведь, что в душе княжна так и осталась русской. Ну и потом, столько мужчин было рядом с его красавицей княжной… Однако слова Светорады, блеск в ее глазах успокоили его. Он перевел дыхание, вновь обнял ее.

– Я верю тебе, моя янтарная девочка. – И шепнул совсем тихо: – Но я опасался, что ты оставишь меня и уйдешь с ними.

А ей вдруг стало так тоскливо от его слов.

Дома Дорофея просто кинулась своей госпоже на шею.

– Ночи и дни с колен не вставала, молила за вас Пречистую!

Светорада искренне растрогалась. Надо же, ее ворчунья Дорофея – и такая преданность. Нет, все-таки ее дом уже здесь, в Константинополе.

Сила, поев и переодевшись, куда-то ушел. Вернулся поздно, мрачный, подавленный. Разыскал хозяйку, которая успела привести себя в порядок и теперь чинно сидела с вышиванием, слушая читавшую ей из псалтыря Дорофею. Сила молча ждал, пока наставница окончит, но не дождался и, перебив чтицу, сказал по-русски:

– Наши ушли, их выпустили из Золотого Рога, но за ними вскоре отправили несколько больших дромонов.

Дорофея недоуменно переводила взгляд со Светорады на Силу, потом как ни в чем не бывало, продолжила чтение.

Через несколько дней Сила разузнал для хозяйки еще одну новость: боевые корабли ромеев пожгли уходящие русские суда греческим огнем. Только паре из них удалось избежать гибели и уйти на Русь.