Читать книгу Рыцарь света - Симона Вилар - Страница 8

В течение нескольких последовавших за этим единоборством дней на ристалище в Смитфилде проходили состязания менее прославленных поединщиков, по большей части сыновей рыцарей, которые не являлись старшими наследниками и вынуждены были сами находить себе способы к существованию[22]. Обычно таких было много, родители давали им вооружение и лошадей, снаряжали в путь и… езжай, голубчик, ищи себе путь в жизни. Вот и шатались такие молодые рыцари в поисках либо поживы, либо нанимателя. А по сути становились настоящими разбойниками на дорогах; азартные и рьяные, не гнушавшиеся даже нападением на путников, они считали, что таким образом можно проявить свою ловкость, приобрести сноровку. Да и денежки для хорошей жизни.

За годы войны в Англии такие безземельные рыцари стали настоящим бедствием. Они примыкали то к одной партии претендентов, то к другой; им было все равно, за кого сражаться. Некоторым везло, их принимали к себе тамплиеры и направляли в более благое русло – посылали сражаться с неверными в Святую землю.

Когда разнеслась весть о лондонском турнире, молодые сынки рыцарей стали являться в столицу толпами. И если они не были достаточно состоятельными, чтобы внести полагающийся взнос на участие в больших игрищах, если не были столь прославленными, чтобы во всеуслышание заявить о праве на бои с достойными соперниками, то не упускали возможности сразиться друг с другом. А что? Они, как и прочие, могли при удаче востребовать доспехи и коня побежденного противника, могли приглянуться какой-либо вдовой даме или понравиться какому-нибудь лорду, который искал себе наемников на службу.

К тому же многих воодушевил тот факт, что поглядеть на схватки безземельных рыцарей приходил сам принц Юстас. Он садился на одной из трибун и из-под надвинутого на лицо черного капюшона наблюдал за схватками. Потом уходил, так никого и не кликнув. Однако все равно было известно, что Юстас выразил желание принять участие в большом общем бое «моле», который завершал турниры и являлся ярчайшим зрелищем. А так как одно место в групповом бое освободилось – место так ярко проявившего себя и так неожиданного исчезнувшего госпитальера, – принц решил сам выступить в схватке и показать, на что он способен.

Однажды к ложе, где восседал Юстас, подъехал возвеличенный им граф Уитшир, бывший наемник Геривей Бритто. Несмотря на полученный им титул, над новоиспеченным графом посмеивались: титул-то титулом, но земля ему досталась полностью обескровленная после войн. Некогда одно из богатейших графств Англии ныне являло собой пустырь. Пройдет немало времени, прежде чем сэр Геривей сможет получать сливки с этой выжженной, пустой территории. Пока же он, как и прежде, бегал выполнять поручения королевского сына, преданно заглядывая ему в глаза.

Вот и сейчас он опустился на одно колено перед Юстасом, поцеловал полу его накидки.

– Милорд?

Юстас перевел тяжелый взгляд на Геривея.

– Ты узнал?

– Да, ваше высочество. Это ничтожество Эдмунд из Девоншира и впрямь помолвлен с саксонкой Милдрэд. Они собираются пожениться сразу по окончании турнира.

Глаза Юстаса оставались пустыми, но все же что-то в них изменилось. Они стали темнеть. Так бывало всегда, когда принц гневался: его зрачки расширялись, и от этого непроницаемые светлые глаза делались почти аспидно-черными.

Геривей заволновался. Он знал, что в минуты ярости принц бывает непредсказуем.

– Подумать только, – спешно заговорил он, лишь бы не выносить этого тихого бешенства, волнами расходившегося от принца, – ведь вы сами возвысили этого захудалого сакса в прошлом году, даровали ему право на беспошлинную торговлю оловом. И этот так называемый Этелинг теперь стал столь состоятельным и известным, что осмелился просить руки Милдрэд Гронвудской. Саксов это воодушевляет, они твердят, что леди Милдрэд и Этелинг смогут возродить их былую династию. Поэтому… Мессир, может, королю имеет смысл запретить подобный брак ради спокойствия в королевстве?

Геривей говорил торопливо. Он знал, как переживает принц из-за того, что понравившаяся ему леди достанется другому. Вот и советовал, хотя сам понимал, как нелепо вмешивать короля в подобную историю. Ибо Стефан не имел такой власти над подданными, чтобы разрешать или запрещать браки. Его власть в Англии только начала устанавливаться, и далеко не все верили, что это примирение продлится долго. К тому же Юстас сам дал столько свобод служившим ему саксам, что, вздумай он теперь разлучить столь популярную пару, многие саксонские соратники отвернутся от него. А сейчас, когда Генрих Плантагенет набирал на континенте силу, не время было распускать саксонские отряды.

– Хорса еще не прибыл? – неожиданно спросил принц о самом верном своем саксонском предводителе.

– Нет, милорд. Он все еще в Денло.

– Пусть остается там, я сообщу, когда он мне понадобится. И вот что, Геривей… Ты ведь являешься одним из распорядителей турнира, поэтому…

Тут Юстас задумался и сделал долгую паузу. Геривей ждал. Юстас глядел прямо перед собой, и глаза его были наполнены чем-то непередаваемо жутким. Но через миг он усмехнулся, скривившись в гримасе, отчего рубцеватые шрамы у его губ некрасиво взбугрились.

– Вот что, Геривей, проследи, чтобы в день большого состязания наконечник на моем копье был острым. Пусть насадку на нем склеят для видимости, однако непрочно: мое копье должно остаться смертоносным.

Геривей проглотил ком в горле. То, что предлагал принц, было недопустимо. И все же он сказал:

– Я все сделаю, мой принц.

Подумаешь, еще одно убийство. Ни принца, ни его верного приспешника подобное не смущало. Смерть – прекрасный способ избавиться от неугодных людей. И Геривей не видел ничего особенного в том, что Юстас замыслил избавиться от мешавшего ему сакса, сразив того в схватке. Если, конечно, справится с ним. Ибо хоть сын короля и отменный боец, но и Эдмунд Этелинг показал, на что он способен.

Принц поднялся, запахнулся в свой длинный плащ. И, уже уходя, указал Геривею на пару молодых рыцарей. Пусть Геривей с ними переговорит и предложит службу.

Юстас сел на коня и медленным шагом поехал от ристалища. На некотором расстоянии за ним двигались трое вооруженных до зубов телохранителей. Принц, оставив позади Смитфилдское поле, ехал по проезду, который назывался Старый Вал и огибал стены Сити. Некогда тут, возле укреплений, и впрямь были вал и ров, но с тех пор как город разросся вокруг старого Сити, ров давно обмелел, покрылся растительностью, а на его склонах под стеной горожанки выращивали травы. Выходящие к проезду Старого Вала улочки так и назывались: Полынный выезд, Ромашковый выезд. Когда-то давно тут, за стенами Сити, располагался район, где исстари селились саксы. Здесь они расчищали леса для своих построек, и именно тут был тогда Лондон, или Люндевик, Лондонское Поселение, как его называли в старину. Сам же Сити тогда был мало обитаем, ибо дикие саксы недолюбливали оставшиеся после римлян каменные жилища. Это позже, когда викинги стали завоевывать Англию, саксонское население вновь предпочло селиться за укреплениями, где не единожды выдерживало осады завоевателей с Севера. Но особенно разросся, похорошел и стал признанной столицей Лондон уже при королях-норманнах. Здесь стали венчаться на царство правители, здесь заседал королевский суд, ну и сам Лондон продолжал расти и богатеть.

Юстас подумал об этом, когда выехал на широкую Стренд. Некогда это была простая проселочная дорога, ведущая в Вестминстер. Ныне же вдоль нее высились замки знати, окруженные высокими оградами, а густые ухоженные сады спускались к самым причалам, ведь каждый особняк имел собственную пристань у реки.

Юстас еще издали увидел зубчатые парапеты особняка Монтфичер. Да уж, Генри Винчестерский постарался оградить прекрасную саксонку от племянника. Но и без этого Юстас не имел возможности предъявить права на столь знатную леди. И вот что странно: как оказалось, Милдрэд скрыла от родителей, какую роль в прошлом сыграл в ее судьбе сын короля. Юстас понял это, когда общался с ними на пиру в Вестминстере. Вряд ли такой человек, как Эдгар Гронвудский, был бы столь учтив с принцем, если бы знал, что тот посягал на честь его дочери. Почему же Милдрэд промолчала? Не желает ссоры родных с королевской семьей? Или… Юстас надеялся, что Милдрэд просто поняла, насколько сильно любит ее принц, и не захотела ставить его в неловкое положение. О, она была удивительная, эта веселая, светлая девушка, разбудившая в нем столь сильное чувство. Ранее Юстас и не предполагал, что может испытывать что-то подобное. Прежде в нем постоянно жили иные чувства: пустота, зависть и скука. Это было тяжело и беспросветно – знать, что ты вечный изгой, что, кроме страха и пренебрежения, ничего не вызываешь, что собственные родители скорее смирились с сыном, нежели привязаны к нему, что рядом нет никого, кто бы внес в жизнь радость. И вдруг она – Милдрэд. Изумительная красавица, которая однажды улыбнулась ему без страха и заискивания. И если бы он тогда сдержался, если бы не поддался этой вечно сосущей его изнутри черной бездне, которая требовала хватать все, что не хотят отдать добровольно…

И все-таки он не виноват, что он мужчина, а она красавица, манящая, как спелый плод, который так хочется попробовать. И пусть Юстас не имеет на нее прав, пусть не может предложить все, что хотел бы… Да и ничего достойного он бы не смог предложить этой солнечной девушке. Ибо он женат. Женат на высокородной Констанции, французской принцессе, которую запугал настолько, что она стала сумасшедшей. Милдрэд же достанется другому. Нет, не достанется! Потому что Юстас уничтожит, убьет, затравит любого, кто вознамерится хотя бы прикоснуться к его прекрасной, такой желанной леди.

Едва он подумал об этом, как увидел жениха своей избранницы. Тот стоял у приоткрытой калитки в Монтфичер и разговаривал с какими-то женщинами. Юстас остановил коня немного в стороне, за свешивающей длинные ветви ивой, и, чуть раздвинув их, стал наблюдать. Увы, Милдрэд он не увидел, зато стал свидетелем, как ее мать Гита Гронвудская премило беседовала с Эдмундом. Это была моложавая, довольно привлекательная женщина, имевшая привычку носить шаль на саксонский манер: легкая ткань покрывала ее голову и плечи, а спереди, на уровне ключиц, была собрана изящными драпировками с помощью сверкающих заколок в форме снежинок. Такими же ажурными снежинками был украшен и обруч, походивший на корону, который удерживал ткань на голове. Сама шаль была из серебристо-серого газа, в тон светло-серым глазам баронессы. Милдрэд мало походила на мать, но обеих женщин отличали непередаваемая грация и изящество. И с годами Милдрэд будет так же хороша, как и баронесса Гита. Недаром верный Юстасу тан Хорса и по сей день вздыхает по ней. Говорят, когда-то он неоднократно сватался к леди Гите, но она предпочла ему Эдгара Гронвудского. И Хорса настолько возненавидел Эдгара, что из мести готов был поспособствовать тому, чтобы Юстас заполучил его дочь. Что это и дочь Гиты, Хорса не думал. К тому же леди Милдрэд была очень похожа на отца.

Сейчас леди Гита мило улыбалась Эдмунду. Видимо, она куда-то собралась, за ней стояли несколько ее женщин и пара охранников. А вот Эдмунд, похоже, только приехал; он был в нарядном плаще и удерживал под уздцы лошадь в богатой наборной сбруе. И когда леди Гита отошла, жестом указав Эдмунду на открытую калитку, Юстас даже нервно дернул повод своего коня. К невесте приехал женишок, разрази его гром!

От резкого рывка гнедой принца вскинул голову, попятился и заржал. Леди Гита повернулась, и Юстасу ничего не оставалось, как выехать и продолжить свой путь по Стренду. Баронесса низко присела, кланяясь королевскому сыну, и он, проезжая мимо нее, милостиво кивнул. Но когда он уже миновал ее, одна из сопровождавших леди Гиту женщин сказала, осеняя себя крестным знамением:

– Точно демон. Всегда в черном и так зыркает своим недобрым глазом. Миледи, поговаривают, что встреча с Юстасом Блуаским сулит беду.

– Что за глупости, Клер! Это наш будущий король, и подобные речи можно приравнять к измене.

Она двинулась дальше, так как хотела успеть к началу вечерней мессы в церковь Святого Клемента Датского. Баронесса была очень набожной женщиной и старалась не пропускать богослужений, а вот дочери велела остаться и принять жениха. Ибо леди Гите казалось, что чем ближе становится срок свадьбы, тем старательнее Милдрэд избегает Эдмунда. Даже то, что Эдмунд отличился на турнире, не произвело на нее никакого впечатления. Зато как она восхищалась победой госпитальера! Она только и говорила о нем, расспрашивала отца об ордене Святого Иоанна, вызнавая, насколько его рыцари свободны общаться с женщинами, даже интересовалась, могут ли госпитальеры оставить свое братство, если захотят вступить в брак. Но едва Гита или Эдгар попытались выяснить, что означают эти вопросы, как девушка тут же начала отшучиваться; она говорила всякие нелепицы и все время смеялась. Милдрэд вообще в последние дни была необыкновенно весела, но и необыкновенно задумчива. Зато когда сегодня мать приказала ей отправиться на прогулку с женихом, у Милдрэд сделалось такое лицо, как будто ее хотели напоить горьким отваром из трав.

Баронесса размышляла обо всем этом во время мессы. В церкви Святого Клемента было немного прихожан. Здесь было полутемно, тихо потрескивали свечи, голубоватый дымок от ладана плыл между массивных, как столбы, подпор. Церковь была очень старая, выстроенная во времена, когда король Альфред[23] победил захвативших Англию датчан, однако позволил тем из них, кто принял христианство и женился на местных девушках, остаться в Лондоне. И эта церковь скорее походила на убежище, чем на Божий храм: узкие окна в неимоверно толстых стенах, массивные полукруглые своды, на капителях бочкообразных колонн скалились морды жутковатых драконов. Такими же искаженными масками была украшена и каменная чаша со святой водой у входа, к которой подходили верующие, макали в нее кончики пальцев и сотворяли крестное знамение. Когда по окончании мессы к чаше со святой водой приблизилась задумчивая Гита, чья-то сильная мужская рука уже опустилась в воду, а затем потянулась к ней. Гита, не поднимая глаз, слегка улыбнулась и коснулась поданной ей на пальцах незнакомца святой воды. Любезность – просто любезность. Обычно святую воду подавали, когда пытались галантно ухаживать или желали привлечь внимание. Но она уже немолодая женщина, у нее дочь на выданье. Хотя все же приятно…

Баронесса уже хотела отойти, когда негромкий мужской голос произнес:

– Здравствуй, Гита. Слава Иисусу Христу!

Удивленная баронесса увидела перед собой представительного высокого мужчину в длинной кожаной тунике и с мечом на поясе. Под полукруглой аркой выхода горел факел, и в его желтоватом свете она смогла рассмотреть, что рыцарь хоть и не молод, но еще привлекателен: длинные темные волосы с сединой на висках, небольшая ухоженная борода и усы, которые свидетельствовали о том, что он следит за своей внешностью, а глаза… темные, с пушистыми ресницами, и над ними брови – прямые и гордые. Гита была уверена, что знает этого человека, так фамильярно назвавшего ее по имени. Но не могла вспомнить.

– Во веки веков, – как и полагалось, ответила она и, обойдя его, двинулась из храма.

И тут мистрис Клер почти дернула ее за длинный рукав.

– Миледи, ну как можно быть такой неучтивой! Ведь некогда этого достойного рыцаря вы считали своим гостем и другом.

Больше она ничего сказать не успела, так как баронесса повернулась и поспешила назад. Надо же, Клер помнит его, а она…

– О, Гай, прости меня! – Гита протянула руки своему другу. – Ради всего святого… О Небо! Как же я рада тебя встретить!

Рыцарь улыбнулся.

– А я уже решил, что благонравная супруга гронвудского барона сочтет ниже своего достоинства общаться с объявленным вне закона!

Увы, Гита вспомнила, что Гай де Шампер все еще считается изгнанником и врагом короля. Но какое ей было до этого дело, если Гай когда-то оказал им с Эдгаром столько услуг[24], если он их верный друг! Просто они так давно не виделись, что она не узнала его в полутемной церкви.

Обычно по окончании службы прихожане не спешили расходиться: они собирались небольшими группами перед церковью, беседовали со знакомыми и родичами. Тем более что летний вечер был таким ясным и теплым, в воздухе с писком носились стрижи, а массивная колокольня церкви Святого Клемента еще розовела в закатных лучах солнца.

Гита и Гай стояли за столбами внешней галереи церкви, где их никто не мог побеспокоить. И все же Гай поспешил накинуть темный капюшон оплечья.

– Я сразу узнал тебя, Гита. Ты мало изменилась.

– О, Гай, ты тоже почти такой же. Даже странно, что я не узнала тебя. Сколько же лет прошло? И все же Клер вмиг распознала в тебе того красивого рыцаря, который некогда гостил в Гронвуд-Кастле и которому она некогда усердно строила глазки.

– Оказывается, Клер и поныне обращает внимание на мужчин?

– Не говори так, Гай. Клер – достойная супруга сенешаля Пенды, добродетельная матрона, и о ее бурном прошлом уже никто не вспоминает. Я даже определила ее наставницей нашей дочери. Ну а ты-то как? Как вышло, что ты в Лондоне? О, Пречистая Дева, от тебя ведь так долго не было вестей!

Гита была непривычно для нее разговорчива и все не могла насмотреться на Гая де Шампера. Пока он не прервал ее фразой:

– Простите, миледи, но мне и моему другу необходима помощь.

Глаза Гиты стали серьезными. Конечно же, он изгой. Английское рыцарство так и не приняло его в свои ряды. Но она сказала:

– Все, что в моих силах, Гай. Все, что смогу.

Приятно, когда давние друзья остаются таковыми и через годы. И Гай поведал, что он является наставником того самого госпитальера, который отличился на турнире. Казалось бы, молодой рыцарь прославился, однако есть причины, вынуждающие его не привлекать к себе внимание.

– Но, тем не менее, он это сделал, – заметила баронесса.

– Да, миледи. Молодость, неопытность, жажда успеха. Артур ле Бретон, как зовут моего подопечного, не подозревал, что его победа наделает столько шума. Но теперь встречи с ним желает сам король Стефан, что для госпитальера было бы весьма нежелательно.

У Гиты сразу возникли вопросы. Почему сей иоаннит не хочет предстать перед королем? Почему он скрылся, когда его имя у всех на устах? И как вышло, что английский рыцарь-изгой стал покровителем члена столь прославленного ордена, как братство Иоанна Иерусалимского?

Ей было неловко сразу обрушивать на Гая столько вопросов, но, к ее облегчению, он сам пояснил. Во-первых, этот молодой рыцарь во Франции был человеком императрицы. И его встреча с королем Стефаном может быть превратно истолкована покровительствующей иоаннитам Матильдой. Во-вторых, он прибыл инкогнито, чтобы не ставить в неловкое положение собратьев по ордену. К тому же Артуром ле Бретоном заинтересовались тамплиеры, которым, возможно, не понравится, что король собирается принять госпитальера, и они… Скажем так: будучи собратьями по оружию в Святой земле, в Европе оба ордена соперничают за свое влияние, а потому здесь крестоносцы могут не совсем благородно поступить с Артуром ле Бретоном. Поэтому Гай и просит, чтобы его подопечный пока укрылся у гронвудской четы… до тех пор, пока все не стихнет.

– А сейчас я со своим подопечным вынужден постоянно переезжать с места на место. Нас ищут как констебли короля, так и тамплиеры.

– Дорогой друг, я рада помочь, но я жена своего мужа, а он сам близок к ордену Храма. И вряд ли он станет утаивать от них…

– В том-то и дело, что нам с Артуром желательно, чтобы Эдгар замолвил за него слово перед храмовниками. Они не должны видеть в нем соперника, ибо молодой человек всерьез подумывает оставить орден. Он понял, что жизнь орденского братства претит его натуре. Артур намерен вернуться к мирской жизни и завести семью. Дело в том, что мой Артур влюблен.

– Ты сказал – мой Артур? – переспросила Гита.

– Да. Этот юноша дорог мне. Я настолько готов поддержать его, что даже осмелился тайно прибыть с ним в столицу. Но теперь нам непросто. Нам даже пришлось отослать его оруженосцев с конем, на котором выступал Артур, чтобы по нему нас не выследили. Последнюю ночь мы провели в Степни[25], а это место не самое изысканное и не подходящее для благородных людей.

Гита ужаснулась, услышав о подобном. О, конечно, она немедленно отправится к мужу и постарается его уговорить. Пусть и Гай пойдет с ней, ибо Эдгар наверняка обрадуется ему и не откажет в помощи. И пока Эдгар не сообщит обо всем храмовникам, они вполне могли бы укрыться у них в Монтфичере от людей короля. К тому же и епископ Генри в последнее время почти не появляется там, предпочитая проводить время в Вестминстере.

И Гита приложила столько усилий, так горячо просила за Гая де Шампера и его молодого друга, что, конечно же, сумела уговорить мужа. Эдгар даже сказал Гаю, когда тот уходил за своим спутником:

– Ни за кого иного моя жена не хлопотала бы так. Но она всегда к тебе очень тепло относилась. Знаешь, Гай, одно время я даже ревновал ее к тебе.

Но еще до того как гости прибыли в Монтфичер, с прогулки в сопровождении жениха вернулась Милдрэд. Причем раздраженная настолько, что едва выдавила из себя учтивые слова, прощаясь с Эдмундом.

– Ты излишне резка с ним, девочка, – заметил ей отец.

Но девушка продолжала кипятиться. Да знает ли отец, куда отвез ее жених? Сначала, как обычно, он пытался привлечь ее к обсуждению его рудников, потом рассказывал о свиньях в его поместье, а когда темы иссякли (между обрученными это случалось постоянно), Эдмунд предложил невесте посетить травлю медведей в Саутворке, заверив, что это презабавное зрелище. Однако когда Милдрэд насмотрелась, как разорванные медведем собаки волочат по песку свои кишки, и стала упрашивать жениха уйти, видя, что псов вновь и вновь натравливают на израненного мишку, а он ревет и рвется с цепи, Эдмунд даже не слушал ее. Видите ли, он поставил заклад, а потому ему не было дела до того, что его невесте стало дурно и что она еле выбралась из толпы. Да еще и публика там такая собирается… бррр.

Милдрэд рассказывала это отцу, когда они сидели подле обложенного камнем очага в холле Монтфичера. Вокруг них суетились убиравшие со стола слуги, которые прислушивались и посмеивались. Эдгару это не нравилось, но в Монтфичере было слишком мало места, чтобы уединиться: по сути этот особняк состоял из одного длинного высокого холла с более поздними пристройками по бокам, этаким башенкам, в одной из которых обустроился сам епископ со своими людьми, а вторую, красивую башенку с соларом[26], отвели для проживания Милдрэд. Правда, было еще помещение под скатом кровли над холлом, но оно оказалось довольно неуютным, и под вечер, когда накалялась черепичная кровля, там становилось очень душно. Поэтому барон и его дочь предпочитали нижний холл, хотя здесь трудно было уединиться и сделать так, чтобы слуги не совали свой нос в их дела.

В итоге Эдгар негромко произнес, обращаясь к дочери:

– Я догадываюсь, что ты не преминула высказать Эдмунду свое неудовольствие, Милдрэд. Хотя, будь ты мудрее, наверняка постаралась бы сдержать свой капризный норов, особенно учитывая, что ему завтра выступать в бое «моле», а это куда опасней одиночных поединков с копьями.

Милдрэд потупилась. Покосилась на слуг, гасивших в холле факелы. Теперь свет исходил только от очага, где недавно разогревали еду, да вверху, под деревянным потолком оставили так называемый ночной факел. Один из любопытных пажей все еще крутился рядом, пока барон жестом не отослал его. Милдрэд же пообещала, что завтра непременно подойдет к Эдмунду перед схваткой и пожелает ему удачи. Она хотела еще что-то добавить, но тут вошла непривычно оживленная баронесса и сообщила, что к ним прибыли. Эдгар сразу встал, но прежде чем выйти, повернулся к дочери:

– Сейчас мы пойдем в малый холл наверху. Не самое уютное место, но все же мы приказали там расположить наших гостей.

– Каких гостей? – полюбопытствовала девушка.

Ее родители заговорщически переглянулись.

– Ты помнишь Гая де Шампера, нашего дорогого друга, который помог тебе переправиться к графу Херефорду, когда принц Юстас объявил об осаде приграничных замков?

Милдрэд кивнула. Да, именно так она объяснила родным, почему ей пришлось оставить монастырь в Шрусбери и перебраться в Херефорд.

– Сейчас сэр Гай здесь, – негромко произнес Эдгар. – И будет нашим гостем, но об этом не стоит болтать, так как он так и не получил королевского прощения.

Милдрэд медленно привстала. Она помнила, что ей говорил Артур во время их встречи перед турниром, и сердце ее гулко забилось. Гай обещал за них похлопотать, и если он тут…

Сквозь бешеный стук сердца она услышала, что рыцарь прибыл не один, а со своим молодым другом Артуром ле Бретоном.

– Я знаю, – вымолвила юная леди побелевшими губами.

Ее родители переглянулись.

– Что ты знаешь?

Милдрэд пришлось собраться с духом, чтобы унять дрожь в голосе. Она машинально сняла и надела на запястье бренчащий подвесками браслет, и этот серебристый нежный звук немного успокоил ее.

– Я знаю этого Артура.

– Крестоносца?

Она посмотрела отцу прямо в глаза.

– Когда я его знала, он еще не был крестоносцем. По крайней мере, не говорил мне этого.

И не успели ее родители опомниться, как девушка едва не вприпрыжку кинулась к уводившей наверх лестнице. Им оставалось только последовать за ней.

Милдрэд, застыв на пороге верхнего помещения, смотрела на поднимавшихся с длинных скамей под скатом крыши рыцарей. В свете высокой свечи были видны их мечи на поясе, их схожие кожаные куртки… Да и вообще, они были очень похожи – один постарше, другой совсем молодой, но оба черноволосые и темноглазые, с одинаковой гордой статью.

Эдгар и Гита невольно переглянулись. Такое сходство…

Но Милдрэд уже шагнула к гостям, склонилась в приветственном поклоне, а потом повернулась к родителям. Лицо ее сияло.

– Я рада, что сэр Гай де Шампер – наш гость. Но не менее я рада, что с ним прибыл и Артур ле Бретон. Ибо этот человек оказал мне немало услуг, пока я пробиралась через охваченную войной Англию.

Она говорила быстро, чтобы из ее речи гостям было ясно, как им держаться и что они могут не утаивать. Да, продолжила Милдрэд, именно этому Артуру ле Бретону сэр Гай повелел переправить ее в Херефорд, а оттуда в укрепленный Девайзис. При этом рыцарь был учтив и заботился о ней. И она рада представить его родителям, потому что этот человек само благородство, смелость и… доброта, добавила она, не зная, какими еще эпитетами наградить мнимого крестоносца.

Поздно ночью, когда был съеден сытный ужин и гостям принесли тюфяки и подушки, а необычно разговорчивая и просто светящаяся от радости Милдрэд в сопровождении Клер удалилась к себе, Эдгар и Гита тоже отправились почивать. В тесном Монтфичере они занимали устроенную в толстой стене комнатку, по сути большую нишу, где не было окон и места хватало только для того, чтобы расположить их ложе и сундук с вещами. Дверей в комнатке-нише не имелось, и уединиться тут можно было, лишь занавесившись широкой драпировкой. Там супруги молча разделись и легли.

– Ты не спишь, жена? – шепотом спросил через время Эдгар.

– Как я могу уснуть, если я поняла, за кем столько времени так тосковала моя дочь.

Они помолчали еще немного. Из-за драпировки снизу, из холла, доносилась какая-то возня, кто-то из челяди еще разговаривал, но раздавался и громкий храп уснувших слуг, которые расположились на тюфяках, брошенных на пол. И когда Эдгар понял, что вряд ли кто поднимется на идущую вдоль холла галерею и станет подслушивать, он повернулся к Гите и сказал, что им следует все обсудить.

Они долго шептались в темноте. Вспомнили, как были удивлены, когда Эдмунд Этелинг привез к ним Милдрэд и дочь объявила, что они помолвлены. В тот день она сказала, что по доброй воле согласилась стать его невестой, но при этом упорно настаивала, чтобы венчание было отложено. Когда же Милдрэд спросили, как долго она намерена тянуть, дочь ответила: о, сколько понадобится. Ни Эдгар, ни Гита не понимали, что означает ее «сколько понадобится». Но они видели, что Этелинг, осчастливленный тем, что все же добился согласия желанной леди, готов был ждать. Тогда Эдгар решительно определил срок венчания. Гита с готовностью поддержала мужа, Эдмунд тоже согласился приехать в Лондон к положенному сроку. Одна Милдрэд была необычно молчалива и отнюдь не выглядела счастливой. Из скромности – решила тогда ее мать. Потрясение после опасного путешествия – подумал Эдгар. Но оба были рады, что их дитя наконец-то остановило свой выбор на достойном человеке. Да и проживавшие в Денло саксы ликовали; можно было даже Хорсу позвать на торжество, ведь именно он когда-то так ратовал за подобный союз. К тому же Хорса как-никак был сводным братом барона Эдгара, прижитым на стороне его отцом. Другое дело, что Хорса никогда не был другом гронвудской четы, да и Милдрэд знать о нем не желала, даже разгневалась, услышав шутки по поводу его присутствия на свадьбе.

Это возмущение девушки по поводу Хорсы было единственным сильным проявлением ее чувств. В остальном же обычно веселая и живая Милдрэд сама на себя не походила. Шли дни, недели и месяцы, а она уединенно сидела у себя, редко куда выезжала, много и горячо молилась. На попытки матери поговорить по душам дочь или отмалчивалась, или ссылалась на то, что повидала много зла и насилия и ей необходимо время, чтобы прийти в себя. И все же Гита заметила, что Милдрэд как будто кого-то ждет. Дочь интересовалась приезжавшими в Гронвуд-Кастл людьми, спешила на каждый звук трубы у ворот замка, однако сразу же, словно разочаровавшись, возвращалась к себе.

Родители тревожились: Милдрэд, нелюдимая и замкнутая, просто таяла на глазах. Вот тогда-то леди Гита и намекнула мужу, что, похоже, их девочка в кого-то безнадежно влюблена. Эдгар сначала лишь посмеялся: кто мог не ответить на чувство столь красивой, богатой и обаятельной девушки, как Милдрэд Гронвудская? Однако позже, перед самым отъездом в Лондон, барон все же попробовал поговорить со своей девочкой. Сказал, что они очень любят свое единственное дитя, желают ей счастья и хотят, чтобы она познала такую же радость в супружестве, как и ее родители. И если Эдмунд Этелинг при его несомненных достоинствах ей не по душе, если она имеет на примете иного достойного рыцаря, то они готовы выслушать ее.

– Я никогда не забуду тот ее взгляд, – шептал жене Эдгар, едва различая во мраке лицо Гиты. – Словно Милдрэд услышала что-то невозможное, что-то немыслимое, что ей горько и стыдно слышать. И твердо ответила, что поедет в Лондон и готова обвенчаться с Эдмундом Этелингом. Сказала, что это дело ее чести, ее долг. Но ведь она сама разыскала Эдмунда во время той своей поездки, сама заговорила с ним о браке. И, видит Бог, мне нравится этот союз. Мне по душе Этелинг!

– Но он не Артур ле Бретон, – так же тихо, но с нажимом произнесла Гита. – Ты видел этого рыцаря: он очень хорош собой, учтив, у него прекрасные манеры. Как же при его появлении сразу расцвела наша девочка! И я могу ее понять. Однако… Теперь мне ясно, отчего она так грустила и сама настояла на браке с Эдмундом. Крестоносец, рыцарь-госпитальер… Милдрэд не надеялась, что между ней и орденским братом Артуром ле Бретоном что-то возможно. Вот и надумала ему в отместку выйти за Этелинга.

Они помолчали какое-то время. Потом Эдгар почувствовал, как рука его жены шарит по вышитому покрывалу, ища его руку.

– Но ведь Гай сказал, что этот Артур собирается оставить орден Святого Иоанна и намерен жениться. Не для этого ли они прибыли к нам? Скажи, ты заметил, как они похожи? Может, Артур… сын Гая?

– Он ничего об этом не говорил, – холодно ответил Эдгар. – К тому же ты не понимаешь, Гита, насколько непросто рыцарю выйти из орденского братства.

– Но ведь и ты некогда оставил орден тамплиеров, – напомнила ему жена.

– У меня все было по-другому. Я был последним в роду Армстронгов, меня ждали почести и титул. Кроме того, меня поддержал на этой стезе сам магистр ордена. С этим же Артуром ле Бретоном не все ясно. Он скрывается точно беглец или преступник. Н-да, похоже, этот парень натворил каких-то дел или просто из самоуправства решил снять орденский плащ. За такое не похвалят. Это может принести немало проблем, грозит позором, опалой, разорением. Нет, не желал бы я такого супруга для своей дочери!

После довольно продолжительной паузы барон решительно добавил:

– Я дал Эдмунду слово. Их с Милдрэд помолвка освящена в церкви. Разорвать ее теперь, когда все о ней знают, когда уже созваны на свадебный пир гости, было бы бесчестьем для нас. Так что, кем бы ни был этот Артур ле Бретон, как бы ни смотрела на него наша Милдрэд, я не откажусь от принятого решения!

Баронесса ничего не ответила. Эдгар знал, что Гита никогда не пойдет против его воли. Она была хорошей женой, верной подругой и чудесной хозяйкой. Они вместе прожили много счастливых лет. Но даже она, заметив, как их взбалмошная дочь просияла при появлении крестоносца, готова была встать на сторону этого смазливого юнца. А парень действительно походил на Гая, да и Гай, как они с женой заметили, был очень привязан к нему. И Гай их друг. Однако и Эдмунд Этелинг за все это время проявил себя с самой лучшей стороны, даже на турнире прославился. Хотя и не так, как этот красавчик крестоносец, от которого млеют дамы. И все же Эдгар не станет ради какого-то сомнительного госпитальера разрушать уже продуманное благополучие собственной дочери. Нет.

Он произнес это вслух:

– Нет!

И тут неожиданно Гита придвинулась к нему и крепко поцеловала в губы. Эдгар не смог не ответить ей, обнял, запуская пальцы в длинные шелковистые волосы жены. Они вместе так долго, но все же не разучились находить упоительное счастье друг в друге. И Гита… такая достойная и сдержанная при всех, могла стать шаловливой и пылкой, когда они оставались одни. И такой ласковой, такой… бесстыдной! О, он обожал ее бесстыдство!..

Позже, когда они еще не отдышались от бурного соития и голова баронессы покоилась на сильном плече мужа, она вдруг негромко сказала:

– Пообещай, что твое «нет» не будет окончательным. Обещай, что еще подумаешь.

Эдгар улыбнулся, не размыкая век. Ну и хитрая же лиса! Соблазнила его, утомила ласками, а теперь, когда он, разнеженный и удовлетворенный, сжимает ее в объятиях, все же пробует настоять на своем. Хотя о чем она просит? Ведь пока этот госпитальер и словом не заикнулся, что имеет виды на их дочь.

Эдгар так и сказал: еще и проблемы нет. А когда Гита уже уснула, лежал в темноте и вспоминал, какими глазами смотрел этот госпитальер на их девочку. Словно сама Пречистая ему явилась.

Несмотря на то что Монтфичер был старым неуютным особняком, от него к Темзе спускался прекрасный ухоженный сад. И когда наутро баронесса пришла поторопить Милдрэд на турнир, ей сообщили, что юная леди решила прогуляться в зарослях над рекой.

Баронесса сама отправилась в сад за дочерью, прошлась по усыпанной гравием дорожке, высматривая, где может быть девушка, а когда спускалась по каменной лестнице с верхней террасы, неожиданно замерла. Ибо увидела их.

Там, на нижней террасе, виднелась красивая белокаменная беседка. Ее изящные колонны были увиты розами, и среди каскадов мелких бледно-розовых цветов проглядывали коралловые бутоны, а их опавшие лепестки покрывали ступени беседки. Милдрэд в легком светлом одеянии с распущенными волосами сидела на расположенной по кругу беседки скамье, а госпитальер в своем темном кожаном одеянии устроился на ступенях у ее ног. И все вокруг них сияло от солнечного блеска, легкий ветер покачивал завитки цветов, их тени колебались, а воздух вокруг наполнился ароматом роз и гудением пчел.

Баронесса видела, как ее дочь потянулась к госпитальеру и убрала с его лба длинные черные пряди, а он поймал ее руку, прижал ладонь к своей щеке. Гита постаралась сохранить хладнокровие, негромко кашлянула, привлекая внимание. Артур тут же поднялся и отвесил поклон. Милдрэд осталась сидеть, даже когда мать приблизилась и сказала, что ей пора собираться на турнир. Девушка как будто медлила, словно ей не хотелось уходить отсюда, из этого райского уголка, от этих запахов и гудения пчел, от рыцаря, который был создан для нее. И которого она дождалась. Теперь ее мать не сомневалась в этом.

Артур остался в беседке. Из Монтфичера до него долетали людские голоса, гомон, смех, ржание лошадей. Артура раздражал этот шум. Увы, он означал начало сборов; все были воодушевлены предстоящим турнирным боем, в котором он не может принять участие, а его Милдрэд поедет туда, чтобы с благословения родителей наблюдать за успехами своего жениха. Несмотря на то что они с Гаем были тут, в ее семье, Гай сказал, что пока не время говорить о разрыве помолвки. К тому же Артур видел, что родители Милдрэд рады Гаю, однако на него самого поглядывают озадаченно и отчужденно. Особенно отец Милдрэд. Тот, кто мог решить судьбу дочери.

Не в силах побороть бурлившее в нем волнение, Артур сбежал с террасы и взобрался на стену, окружавшую земли Монтфичер. Приливы и отливы Темзы заметно подточили ее, кладка тут разрушилась, так что залезть и усесться на ее вершине не составило труда. Он долго сидел на свежем ветру и смотрел на реку, пока его не отыскал Гай, сообщивший, что все уже отбыли.

– Конечно, – едко произнес Артур. – Им не терпится поглядеть, как отличится этот толстяк Эдмунд.

Стоя под стеной, Гай невозмутимо кивнул. Да, сегодня многие отличатся. Во время «моле» рыцари собираются в две группы, выстраиваются в шеренгу по обоим концам ристалища и ждут положенного сигнала. А потом, после сигнала, маршал – распорядитель турнира перерубает разделяющий арену канат – и всадники, взяв копья наперевес, всей гурьбой несутся навстречу друг другу. Происходит великолепная сшибка, многие падают, но те, кто удержится в седле, даже если сломают копья, вступают в схватки. И бьются, пока хватает сил. Распорядители строго следят за боем, но обычно все равно не удается избежать ранений и увечий. И тут особенно надо подсуетиться оруженосцам, которые должны следить за своими рыцарями и быть начеку, если те потерпят поражение и надо поспешно вывести их – или вынести – с арены. Конечно, бой «моле» – это не настоящая битва, но когда после конной сшибки всадники вступают в схватку, их очень трудно контролировать. Быть одним из рыцарей, сражающимся против стены рыцарей, – это нечто! Это ужас и восторг. При этом надо учесть, что сейчас в Лондоне в «моле» участвуют противники из только что примирившихся лагерей, с которых перед боем взяли клятву, что они будут сражаться только для совершенствования воинского искусства. Но, опять-таки, общий хаос, сшибающиеся и отбивающиеся рыцари, ржущие в общей сутолоке кони, пытающиеся выкрикнуть призывы командиры, звуки клинков, ворчание и рычание от усилий. К тому же правила во время «моле» весьма вольные: выбив противника из седла, победитель имеет право атаковать его и пешего, а несколько рыцарей могут напасть на одного. И тут уже надо действовать по обстоятельствам, спешить на выручку, скрываться или взывать к рыцарям из своего отряда, дабы получить помощь. Можно поступить иначе – отъехать в зону, которая считается недосягаемой для боя, скрыться за стеной маршалов-распорядителей. Но сделать это непросто. Обычно рыцаря, стремящегося передохнуть, сразу замечают, преследуют и побеждают. Усталого бойца легче свалить или заставить признать поражение. И тогда – выкуп. А это немалые деньги. Деньги и славу сулят участникам турниры. А слава дает рыцарю не меньше преимуществ, чем золото. Прославленный рыцарь становится почитаемым, его все хотят принять у себя или пригласить в свое войско.

Есть и еще одна любопытная деталь: десяти особо отличившимся рыцарям судьи раздают специальные призы. Причем обычно это женские украшения: изящные браслеты, ожерелья, серьги, роскошные пояса, головные обручи – все необыкновенно ценное, с богатой отделкой. Описание их сообщается повсеместно, так что любое такое украшение становится предметом зависти и славы. И хотя рыцарь, получивший в награду подобный приз, может его весьма выгодно продать, дабы покрыть издержки на турнир, подобное поведение не приветствуется и даже осуждается. А вот преподнести такое украшение избранной даме сердца – это почетно как для призера, так и для его леди.

Артур в конце концов не выдержал и резко перебил восторженный рассказ Гая:

– Вы рассказываете мне все это, чтобы я понял, какое я ничтожество, раз не могу участвовать в «моле»? Или чтобы уразумел, что неплохой боец Эдмунд из Девоншира обязательно отличится, получит роскошный приз и преподнесет его своей невесте? Разве после такого мы вправе просить у барона Эдгара отказаться от брака его дочери с этим саксом?

Гай неопределенно улыбнулся.

– Эдмунду надо будет очень постараться, чтобы ему повезло.

Но что Эдмунду настолько не повезет, ни Гай, ни Артур не могли и предположить.

Они узнали об этом ближе к вечеру, когда заметили прискакавшего в Монтфичер оруженосца барона, молодого Торкеля. Столпившиеся вокруг юноши слуги выглядели взволнованными. Когда Гай и Артур подошли, им тут же выложили: жених Милдрэд погиб на турнире. Надо же, сокрушались они, и это как раз за неделю до свадьбы!

Гай посмотрел на сына. Целая гамма чувств промелькнула на лице юноши: удивление, невольная радость и, наконец, растерянность. Затем он замкнулся и, повернувшись, ушел.

Гай принялся расспрашивать Торкеля, как все случилось.

Эдмунд Этелинг перед началом турнира был весел и находился в прекрасном расположении духа. Он подъехал к ложе невесты и ее родителей, голубая вуаль Милдред по-прежнему развевалась у него на предплечье. Эдмунд поведал, что хотел сражаться в отряде, который возглавил принц Юстас, однако судьи что-то напутали, и оказалось, что Эдмунд зачислен в отряд Роджера Херефордского, возглавлявшего другой отряд вместо предполагавшегося изначально графа Кента. Известно, что Кент, увы, не смог принять участие в большом бое, так как все еще не оправился после сшибки с госпитальером: у него головокружение и он неважно видит. Так что соперников Юстаса возглавил граф Херефорд. Эдмунду это не очень нравилось, поскольку он неожиданно оказался среди тех, с кем воевал в прошлом году. Но Эдгар его успокоил, сказал, что суть турниров – боевые тренировки, приобретение боевых навыков, но никак не сведение счетов.

Но на деле, видимо, не все было так, сокрушался Торкель. Ибо когда началась схватка, Эдмунду нанесли смертельное ранение. Кто это сделал, определить не удалось. Когда началось побоище, там такая пыль стояла! И это несмотря на то, что перед боем арену полили водой. Вот маршалы турнира и не смогли определить, кто победил Эдмунда. Именно победил, так как на турнирах всякое случается, и несчастный случай, приведший к смерти, вряд ли кто сочтет убийством. К тому же кроме Эдмунда на турнире погибли еще два человека, и это не считая увечий участников и раненых лошадей, хотя в правилах строжайше запрещается ранить или калечить животное. Да и людей тоже. Это ведь турнир… Всякое может случиться.

Гай с этим согласился, но про себя решил, что, видимо, молитвы его сына были истолкованы таким образом, чтобы убрать с пути соперника. Однако Гай не думал, что Артур желал такой участи незадачливому жениху Милдрэд. Он стал расспрашивать Торкеля, как к гибели Эдмунда отнеслась сама леди и ее родители, и оруженосец ответил, что сейчас они отправились в обитель Святого Бартоломью, где лекари обмывают и облачают тело Эдмунда, последнего потомка саксонской династии.

Да, невеселая участь выпала несостоявшемуся тестю Этелинга. Но об этом Гаю вечером рассказала леди Гита. Она уже успокоилась, хотя на лице женщины еще были заметны следы слез. Баронесса прибыла вместе с дочерью, которая тут же удалилась к себе и никого не принимала. Эдгар занялся предстоящим погребением. Маловероятно, что по такой жаре тело Эдмунда отвезут в Девоншир, вот барон и хлопотал, чтобы останкам Этелинга была оказана последняя честь и его погребли в Вестминстере. Королевская кровь как-никак, пусть и из побежденной династии. Еще Гита добавила, что ее мужу вызвался помочь в этом принц Юстас, за которого в прошлом году сражался тан.

Сам Эдгар вернулся поздно ночью. Они с Гаем спустились в сад, и барон сказал, что раз Милдрэд не стала женой Эдмунда, то его имущество будет передано в казну. Разрешение на погребение среди английских королей все же получено, завтра состоятся отпевание и похороны, на которые придет довольно много народу, ибо саксы, несмотря на то что они привыкли к норманнским королям, все еще хранили память о старой династии и хотели почтить последнего из нее.

– Ты разузнал, как случилось, что Эдмунд погиб? – спросил Гай.

Они сидели в той же беседке, где утром так счастливо и беспечно общались Милдрэд и Артур и где сейчас царила темень. Было новолуние, в вышине раскинулось пустое бездонное небо с мерцающими кое-где огоньками звезд. И все же летняя ночь была прекрасна. От мощной, поднимаемой приливом Темзы веяло свежестью, было слышно, как она журчит за огибающей сад стеной; время от времени долетал отдаленный крик лодочника. Аромат росистых трав и фиалок, растущих в саду, смешивался с запахом тины под стеной. А в ветвях груши соловей пел так упоительно, как будто в мире и не могло быть никаких бед.

Барон Эдгар заговорил не сразу. Сказал, что как бы он ни контролировал ход «моле», как бы ни высматривал Эдмунда в строю, но когда бой начался, очень трудно было проследить за ним в общей схватке: грохот копий, ржание лошадей, стальная лавина, схлестнувшаяся с другой стальной лавиной. Но все же в какой-то миг Эдгар рассмотрел Эдмунда. Тот как-то безучастно носился на коне вдоль дальних восточных ворот, он не держал в руках копья, но и не выхватил никакого иного оружия. Как позже понял Эдгар, он был уже мертв… или умирал. Но его безвольное тело еще оставалось в седле, удерживаемое высокими луками и застрявшими в стременах шпорами. Лишь когда Эдмунд все же упал, когда его оруженосцы пробились к своему господину и, прикрываясь большими щитами, смогли вынести его с ристалища, они поняли, что Эдмунд мертв. И все же они отнесли господина к лекарям в аббатство Святого Бартоломью. Там его раздели и осмотрели. Похоже, что Эдмунда пронзили во время первой же сшибки: копье глубоко вошло в область груди, сломав ребра, и острие вылезло наружу между лопаток, прорвав звенья кольчуги. Такой удар можно было нанести только острым оружием, и выходит, что кто-то выехал на ристалище, проигнорировав все существующие правила.

– Думаю, тебе не стоит никому говорить о своих подозрениях, – сказал Гай. – Наверняка завтра на погребение прибудут немало саксов, и лучше не возбуждать их подозрительность. Пожалуй, неплохо, что в Вестминстере не будет Хорсы. Вот кто не упустил бы случая поднять шум и потребовать дознания.

Эдгар сказал, что у него неспокойно на душе, что Хорса сейчас в Денло. Поэтому, едва будут завершены дела с похоронами, Эдгар намерен поспешить в Норфолкшир, чтобы приглядывать за своим незаконнорожденным братцем. Сделав паузу, он спросил у Гая:

– А ты, друг, куда поедешь?

Тот медлил с ответом, соображая, как в создавшейся ситуации поставить вопрос о сватовстве Артура к Милдрэд. Сейчас нельзя, но позже… Девушка все равно теперь свободна.

– По сути, Эдгар, мне некуда пока податься. Нам с Артуром просто нужен уголок, где мы сможем переждать некоторое время.

Эдгар все понял и сам предложил им погостить в Гронвуд-Кастле. Конечно, Эдгар не скроет от храмовников, что Артур ле Бретон станет его гостем, но сообщит об этом только лишь в Колчестерской комтурии, где всем заправляет его друг Ричард Гастингс, которому он может поведать о том, что Артур ле Бретон собирается выйти из рядов госпитальеров. И они вряд ли станут волноваться, что бывший госпитальер гостит у Эдгара Армстронга как частное лицо. К тому же у себя во владениях Эдгар – полный хозяин и только ему решать, кого звать в гости.

На другой день все отправились на похороны в Вестминстер. При отъезде Артур хотел переговорить с Милдрэд, но девушка прошла мимо, и он даже не мог разглядеть ее лицо под вуалью. Гай заметил его растерянность, но постарался успокоить:

– Лучше учись у девушки владеть собой. Нам надо выждать время, а теперь, когда твоей милой уже не угрожает поспешный брак, оно у нас есть. Нас пригласили в Гронвуд-Кастл, и все, что от тебя сейчас требуется, это понравиться ее родителям. Если сумеешь их расположить, считай, что полдела сделано. А пока что отправляйся за Султаном, которого прячут в лесу Рис и Метью. Сэр Эдгар любит добрых коней, так что тебе будет кем похвалиться перед ним. А когда пройдет положенное для траура время, мы сможем завести речи о сватовстве.

Об этом же времени думала и Милдрэд, пока стояла на отпевании Эдмунда в соборе Вестминстера. Ей было стыдно, что она чувствует облегчение и готова едва ли не благодарить Небо за то, что свадьба не состоялась. О нет, лучше бы, конечно, Эдмунд остался жив, пусть и с разбитым сердцем. Ибо едва она встретила Артура в Лондоне, как поняла, что не пойдет с таном под венец. Она была готова упорствовать и бороться. И вот она свободна. И Артур был с ней! Теперь, если их ложь удастся, она сможет воссоединиться с тем, кто ей милее всех на свете.

Грешно было думать о таком, когда священник пел над телом Requiescat[27]. Да и жаль было Эдмунда. Она вспоминала, как добр был к ней жених, терпел вспышки ее раздражения, старался добиться ее благосклонности. Но она… Даже в последний день на ристалище Милдрэд еле нашла в себе силы послать ему улыбку. И он… Заботливый, стремящийся угодить ей Эдмунд. Он оказал ей последнюю услугу, погибнув так вовремя.

Милдрэд расплакалась. Горько, надрывно, кусая губы, чтобы не разрыдаться в голос. И сквозь пелену слез не сразу различила, как кто-то склонился перед ней. Темная тень, негромкий знакомый голос, выражающий сочувствие. Но от звука этого голоса ее бросило в дрожь. Принц Юстас!

Она увидела прямо перед собой его неподвижное лицо с рубцами, устремленный на нее взгляд и едва не отшатнулась. Но сдержалась, ограничившись легким поклоном. Сквозь длинную тонкую вуаль девушка наблюдала, как он отходит, но даже когда принц удалился, еще несколько минут не могла унять дрожь.

– Хорошо, что принц почтил похороны Этелинга своим присутствием, – услышала она голос отца.

Да, ее родители стояли рядом, и Юстас не смел при них повести себя так, как он делал это раньше. Милдрэд была защищена от него. В этот миг больше всего на свете девушке хотелось надеяться, что Юстас ушел не только из храма, но и из ее жизни навсегда.

Отпевание подходило к концу. Гроб закрыли и на ремнях опустили в могилу. Милдрэд шагнула вперед и бросила на гроб букетик розмарина.

– Покойся с миром, Эдмунд.

Они покинули Лондон через несколько дней после похорон Этелинга. Барон Эдгар отбывал с многочисленной свитой, охранниками и оруженосцами, за верховыми двигались возы, где расположилась прислуга и хранилась поклажа. В одном из таких возков с удовольствием устроились Рис и Метью. Им до чертиков надоело скрываться в лесах севернее Лондона, словно каким-то преступникам, Метью наконец мог переодеться в привычное бенедиктинское облачение и, как степенный монах, явиться перед челядью барона. Теперь он устроился в одном из возов, даже понравился вознице и сам взялся править лошадьми. Рис тоже был рад расположиться на тюках с вещами и только смущенно сопел, когда его пытались задевать бойкие горничные леди Милдрэд.

Леди Гита ехала на коне подле супруга. Не часто покидавшая Норфолкшир, она скоро начинала скучать по родным местам и теперь волновалась, как там у них дома. Эдгар тоже желал поскорее вернуться. Да и Милдрэд казалось, что чем дальше они отъедут от столицы, тем скорее она избавится от чувства вины перед погибшим Эдмундом. Несмотря на то что она ехала в траурном одеянии, в такой погожий солнечный день не хотелось думать о горестном, хотелось верить в будущее, тем более что и Артур ехал с ними на своем вороном, белолобом Султане. С ним был Гай де Шампер, и присутствие этого рыцаря вселяло в девушку надежду. Она уже поняла, что ее родители считаются с ним, и верила, что ловкий Черный Волк найдет способ, как помочь им с Артуром. Пока же влюбленные ехали в отдалении друг от друга. Артур замечал, что сэр Эдгар смотрит на него, но держался невозмутимо. Сложнее стало, когда Эдгар подозвал его к себе и принялся задавать вопросы, на которые мнимому крестоносцу было непросто отвечать.

Барон интересовался, из какого рода Артур, и юноша начинал выкручиваться, скупо отвечая на вопросы о бретонской родне. Припоминая, что рассказывал настоящий Артур ле Бретон, он старался повторять его слова. Но когда Эдгар, как и некогда тамплиеры, спросил имя его туркополье, Артуру пришлось назвать первое пришедшее на ум имя, и он невольно занервничал. Хорошо, что Эдгар перевел разговор на Святую землю, и Артур в душе возблагодарил Черного Волка, который в свое время так много поведал ему о тех краях.

И все же Артур предпочел бы избежать этих разговоров, тем более что Эдгар вдруг сказал:

– Странно, сейчас вы говорили на прекрасном англо-норманнском, но совсем не как француз.

– Это потому, что я немало времени провел в Англии, милорд.

– В качестве госпитальера или как посланец императрицы Матильды?

– Как человек ее сына, – ответил Артур и перевел дыхание. По крайней мере, это было сущей правдой.

Эдгар хотел еще что-то спросить, но тут к ним быстрой рысью подъехала Милдрэд. Она издали наблюдала за напряженным разговором отца и возлюбленного и решила, что ей лучше вмешаться.

– Отец, мы будем двигаться до самого вечера или, возможно, сделаем остановку? Смотрите, вон там вполне неплохое место, чтобы немного передохнуть.

И она указала хлыстом в сторону раскидистых буков у небольшого пруда.

Они расположились под деревьями, расстелили скатерти, достали из корзин провизию, откупорили бочонок с пивом. Рис вскоре развеселил всех, заставив Гро выделывать забавные трюки, а потом взял лютню и, подсев к баронессе с дочерью, потешил их, сыграв плавную, красивую мелодию.

Перекусив, все заняли свои места, и обоз снова тронулся в путь. Но теперь Милдрэд, упредив порыв отца вновь приступить к расспросам госпитальера, сама поехала рядом с ним, болтая о всякой всячине. Артур же благоразумно отстал и двигался в середине кавалькады, по привычке проводника отмечая все вокруг.

Старая римская дорога, по которой они ехали, была довольно оживленной, мимо то и дело проезжали всадники, двигались телеги и возы, попадались группы пешеходов. В отличие от Западной Англии, где постоянно шли войны, здесь никто не страшился встретить путников, крестьяне продолжали работать на полях, пасшие свиней или коз деревенские подростки, наоборот, старались приблизиться, желая рассмотреть проезжавший кортеж. Когда же на пути попадались селения, никто не начинал бить тревогу, все было просто и обыденно: долетал звук ударов из кузницы, слышался людской гомон, кудахтали куры и ворковали голуби, а стиравшие у запруд белье поселянки даже лукаво улыбались проезжавшим мимо всадникам.

Молодой оруженосец Торкель не преминул сказать Артуру:

– Ты заметил вон ту кудрявенькую, у которой так высоко подоткнуты юбки и такие пухлые ножки? О, да с кем я говорю! Ты же почти храмовник!

Сам Торкель не упускал случая затронуть по дороге то одну, то иную из встречных поселянок. Он был весьма пригож собой, круглолицый, с вьющимися русыми волосами, ловкий и статный. К тому же Торкель был высокого мнения о себе и с важностью поведал ехавшему рядом Артуру, что он происходит из хорошего рода, что у него имеется богатая усадьба Ньюторп, но после того как его мать вторично вышла замуж и родила супругу целый выводок ребятишек, она посчитала, что старшему сыну будет неплохо стать оруженосцем в Гронвуде, дабы однажды он получил рыцарский пояс и смог привести в дом знатную жену.

Ближе к вечеру Эдгар выслал вперед людей, чтобы заранее позаботиться о хорошем ночлеге – многие придорожные харчевни совсем не годились для благородных дам. В итоге они остановились в большом цистерцианском монастыре, где Артур рассчитывал уловить момент для разговора с Милдрэд, однако девушка поспешила удалиться, хотя и послала ему долгий нежный взгляд. Юноша же удостоился беседы с леди Гитой. У Артура сложилось впечатление, что баронесса благосклонна к нему, поэтому с готовностью отвечал на все ее вопросы, рассказал, как сэр Гай жил в Уэльсе, поведал о его жене, и леди Гита посокрушалась, узнав, что Гай потерял недавно родившегося сына. То, что у Гая есть две незаконнорожденные дочери, не показалось ей существенным, и она спросила, кому же перейдет наследство после рыцаря? Похоже, ее это особенно интересовало, она испытующе смотрела на Артура, но не успел он ответить, как баронесса задала совсем иной вопрос: если Артур ле Бретон решил оставить орден, дабы вступить в брак, то есть ли у него уже на примете невеста? При этом Артур непроизвольно посмотрел на дверь, куда удалилась Милдрэд. Правда, он тут же спохватился, стал что-то говорить, но неожиданно запнулся под ироничным взглядом леди Гиты. Однако она ничего не сказала ему, просто улыбнулась и пожала руку. А когда ушла, Артур еще какое-то время стоял на крыльце монастырского странноприимного дома, с радостью понимая, что у него появилась союзница.

Чего нельзя было сказать об отце Милдрэд. Ох уж эти отцы! Как же они пекутся о чести своих дочерей! Артур заметил, что Эдгар всякий раз оказывался рядом, как только юноша подъезжал к облаченной в траурные одежды Милдрэд. И так было всегда до того дня, пока Эдгару не пришлось оставить обоз. Перед отъездом он подозвал Гая де Шампера и сказал:

– Мы приближаемся к Колчестеру, где, как я говорил, расположена комтурия храмовников. Мне придется заехать туда как по своим делам, так и для того, чтобы сообщить, что к моей свите примкнул рыцарь-иоаннит.

Гай понимающе кивнул. Что касается Артура, то он, едва барон отбыл, почувствовал явное облегчение. Тем более что леди Гита сама попросила молодого рыцаря догнать уехавшую вперед Милдрэд и охранять ее. Девушка же, заметив, что Артур ее нагоняет, тут же пришпорила свою вороную лошадку. Юноша настиг ее только в отдаленной придорожной роще, где они, скрытые за ветвями деревьев, склонились друг к другу в седлах и стали упоенно целоваться.

– Ты мой, – шептала Милдрэд между поцелуями.

– Да, кошечка, я твой без остатка. И все сделаю, чтобы мы всегда были вместе!

Они дождались подтягивающегося обоза, поехали впереди, негромко переговариваясь, или просто молчали, переполненные своим счастьем.

Опять ночевка, а затем снова в путь. Молодые люди теперь не разлучались. Метью и Рис, поглядывая на них, шептались, перейдя на валлийский: по всем приметам выходило, что их ловкий приятель все же сумеет добиться своей саксонки. Наблюдали за влюбленными и иные члены свиты. А строгая Клер даже обругала Торкеля, когда тот стал говорить, что любой орденский рыцарь забудет свои обеты, когда ему строит глазки такая красотка. Вот Клер и высказала Торкелю, чтобы не болтал лишнего. Сам еще недавно то и дело крутился вокруг молодой госпожи, а теперь… Теперь просто завидует! Вот уж Клер пожалуется на Торкеля его матушке Элдре!

Самим же влюбленным не было никакого дела до всех этих пересудов. Они словно плыли в упоении своего счастья и не рассуждали по поводу того, что пока ничего не решено. А еще они верили, что созданы друг для друга, верили, что само Провидение поможет им.

Мир вокруг был прекрасен. Легкие ночные дожди оканчивались с рассветом, и целыми днями светило нежаркое июньское солнце. Воздух благоухал ароматами цветущего льна и мальвы, был наполнен жужжанием пчел, собирающих мед на красно-белом ковре из клевера. На реках и озерах можно было увидеть лебедей, отражающихся в зеркальной воде, неподалеку от селений шумели колеса водяных мельниц, издали долетал благовест колоколов.

После остановки в аббатстве Бери-Сент-Эдмундс путники свернули с большого тракта на дорогу к Гронвуду и прибыли туда на закате, когда все окрест сопровождалось игрой цветов от желтого до оранжевого и пурпурного. Теплые блики сумерек уже скользили по глади речки Уисси и поверхности рва, окружавшего замок, отражались на светлых стенах цитадели, на скатах крыш и на лицах высыпавших встречать их людей.

Артур с интересом огляделся. Конечно, Милдрэд рассказывала ему о Гронвуде, но все же он не ожидал увидеть такую мощь, такое оживление и ликование, царившие вокруг. Они проехали через раскинувшийся вокруг Гронвуд-Кастла городок, и всюду слышались приветственные возгласы. Миновали мост и мощный барбакан[28], проехали внешний двор, и наконец копыта коней зацокали по плитам внутреннего двора.

Когда они спешивались, в многоголосье собравшихся людей можно было различить и взволнованные речи. Кто-то спросил, отчего они прибыли раньше положенного срока, причем юная леди явилась не с женихом и вся в черном. Пока баронесса обращалась к собравшимся с приветственной речью, весть о том, что жених Милдрэд погиб на турнире, уже разошлась среди челяди. А одна толстая старуха даже довольно громко заметила:

– Неладно это. Что же, нашей леди теперь всю жизнь ходить в трауре по женихам? Того и гляди люди скажут, что она несет смерть своим избранникам.

Леди Гита даже запнулась и гневно взглянула на говорившую. Но поняла, что подобный слух и впрямь может распространиться, а людям рты не закроешь.

Что касается Милдрэд, то ее куда больше воодушевили разговоры молоденьких служанок, успевших рассмотреть, какой красавец приехал в свите леди, и решивших, что наверняка у него что-то намечается с их хозяйкой. Ведь все заметили, как он поспешил снять ее с седла.

На другой день в Гронвуд прибыл барон. И перво-наперво спросил, где его дочь.

– Она поехала показать Артуру ле Бретону усадьбу Незерби, – пояснила леди Гита. И добавила с неким вызовом: – Я сама им это позволила!

Позже барон переговорил с Гаем.

– Я поведал тамплиерам, что в моем замке будет гостить бывший иоаннит. Их это не особенно взволновало, поскольку они учли, что он и впрямь снимет орденский плащ и не прислан распространяться всюду о своем ордене.

– Да уж поверь мне, так все и есть, – усмехнулся Гай.

Милдрэд с Артуром вернулись ближе к вечеру. Эдгар с неким удивлением взирал на свою одетую в траур, но необычайно оживленную дочь. Да и ее спутник выглядел просто сияющим. Молодые люди почти не расставались, болтали, смеялись чему-то, а вечером в соларе просидели за партией в шахматы. Когда позже Милдрэд пришло время удалиться, Артур тоже поспешил откланяться. И все бы ничего, но немного погодя барон распахнул окно и, выглянув наружу, был неприятно поражен: на крепостной стене прогуливалась парочка – его дочь и Артур.

– Что все это значит? – Он указал Гаю и жене на молодых людей, которые, держась за руки, брели по зубчатой куртине[29]. – Что станут говорить о них люди?

– Разве они ведут себя предосудительно? – Гита с улыбкой смотрела в окно. – Ты только погляди, какая ночь, Эдгар! Какой воздух!.. И молодой месяц светит с неба.

Лицо барона оставалось суровым.

– Наша дочь только что потеряла жениха. Она обязана год носить по нему траур, прежде чем снова начнет морочить головы поклонникам.

И тут его обычно такая покладистая супруга вспылила.

– Опять год траура? Эдгар, опомнись! Милдрэд уже восемнадцать! Может, тебе хочется, чтобы твою дочь считали перезревшей невестой? Того и гляди пойдет весть, что с наследницей Гронвуда что-то не так. И люди станут говорить, что Милдрэд сопровождает злой рок и она приносит гибель любому, кто к ней посватается.

Эдгар, опешив, уставился на жену. Что за глупости? Кто осмелится опорочить гронвудскую красавицу? Да и на рынке невест Милдрэд по-прежнему будет считаться одной из самых завидных партий. Но при условии, что ее репутация останется незапятнанной.

– Сэр Гай, – довольно сурово обратился барон к своему гостю, – боюсь, что вашего молодого друга не научили сдержанности в присутствии юных леди. Вам бы следовало переговорить с ним и научить его учтивости.

– Мой Артур достаточно хорошо воспитан, чтобы честь леди не пострадала. И я не вижу вреда, если эти двое, так приглянувшиеся друг другу, и далее будут общаться. Ибо они влюблены, разве вы не видите? А я желаю счастья нашим детям.

Все. Это было сказано. И сначала Гита, а потом и Эдгар повернулись и удивленно посмотрели на Черного Волка.

– Наши дети? – переспросил барон. – Вы намекаете, что этот госпитальер ваш сын?

Они переглянулись с женой, и Гита сказала:

– Вообще-то, мы с мужем подозревали нечто подобное. Не так ли, Эдгар?

Гай как-то смущенно улыбнулся. Он отошел к столику, где остались расставленные молодыми людьми шахматы, взял фигурку белого ферзя и стал теребить ее, невольно выдавая этим свое волнение.

– Говорите, заподозрили, что Артур мой? А вот я, к своему стыду, долго не догадывался об этом.

Гай рассказал, как Артура подбросили младенцем в приют для подкидышей в Шрусбери, когда он сам еще был изгнанником в чужих краях. Тогда за ним охотились люди старого короля Генриха и за его голову была назначена награда. Эдгар и Гита помнили то время, ибо именно в тот момент он, изгнанник и беглец, появился в Денло[30]. Позже Гай отправился в графство Шрусбери, оттуда – в Уэльс, где сошелся с валлийцами и попытался отвоевать свои земли. Он и понятия не имел, что в аббатстве в Шрусбери растет его сын. А вот сестра Гая Риган, принявшая при пострижении имя Бенедикта, уже тогда обратила внимание на этого ребенка, который так был похож на ее брата. У женщин особое чутье на это. Вот почему она взялась опекать Артура, а позже постаралась свести его с братом. Но если Гай и проникся симпатией к смышленому пареньку, то все намеки Бенедикты вызывали у него одно лишь глухое раздражение.

– Но Риган не сдавалась, – продолжал рыцарь, глядя на внимательно слушавших его Эдгара и Гиту. – И недавно она выведала, что Артур все же мой сын. Причем привела такие доказательства, против коих я не мог возразить.

Гай не стал уточнять, какую жизнь вел все эти годы Артур, – незачем им знать о бродяжничестве его сына. Поэтому, все так же перебирая фигурки на шахматной доске, Гай сказал о том, что уже сообщил надежным людям в Уэльсе, что Артур его сын. Ибо в том краю не имеет значения, законнорожденный наследник или нет, главное – чтобы отец признал его своим, и тогда все его имущество, а также имя переходят указанному продолжателю рода.

– Я по-прежнему изгой в Англии, – говорил рыцарь Черный Волк, – но в Уэльсе я уважаемый человек и имею хорошее состояние. К тому же, если однажды Генрих Плантагенет сможет заполучить корону, у меня появится шанс отсудить свои приграничные земли. Но в любом случае мое родовое имя унаследует Артур. Конечно, если возвысится Плантагенет, это будет проще сделать, учитывая, что Артур был его приближенным и находился в милости. Но даже если Генрих Анжуйский откажется от прав на английскую корону, то мой сын однажды смело назовет себя именем моего рода. А род наш древний и уважаемый. Мой дед Юон де Шампер получил свои владения за службу Вильгельму Завоевателю, и отныне мы зовемся господа де Шампер, владельцы маноров Тависток, д’Орнейль и Круэл. И все это я завещал Артуру, как и свои валлийские усадьбы. Ну, за вычетом приданого моим дочерям.

Он повернулся и посмотрел на Эдгара и Гиту.

– Конечно, все это еще спорные земли, но кровь-то у моего сына благородная. И он искренне любит вашу дочь. Да и девушка неравнодушна к Артуру. Артуру де Шампер! – добавил он с гордостью. – Поэтому от его имени я хочу просить у вас руки Милдрэд Гронвудской из рода Армстронгов. Вы не потеряете достоинства, если не станете противиться привязанности своей дочери и моего сына!

Произнеся все это, Гай бурно задышал, и было видно, что он сильно взволнован и с нетерпением ждет их решения.

И тут Гита спросила:

– А кто же его мать?

Даже в золотистом свете свечей стало видно, как побледнел Гай.

– Вы поняли, что Артур – мое незаконнорожденное дитя. И та, что произвела его на свет, не моя супруга, никогда не была и не могла ею стать. Ибо она замужем. Да и род ее столь высок, что нас ничего не могло связать, кроме пылкого чувства. Не будь этого чувства, эта леди никогда бы не снизошла до меня. Но ее кровь… Благородная кровь, столь высокая, что она возвышает даже того, кто имеет положение бастарда.

Он опять стал передвигать фигурки на доске, волнуясь и не осмеливаясь досказать начатое. В итоге его рука так дрогнула, что он смел половину шахмат с доски на ковер, посмотрел на разбросанные фигурки, но не спешил их поднимать.

– Матильда, – произнес он негромко. – Императрица Матильда. Но тогда… Когда мы любили друг друга, она звалась еще и графиней Анжуйской.

Эдгар и Гита пораженно молчали, и в покое стало совсем тихо, только легко, как шелк, потрескивали свечи в высоких шандалах.

Наконец барон сказал:

– Я припоминаю какие-то слухи, что ты опозорил графа Анжу и он потребовал от короля Генриха твою голову. Так вот в чем была причина… Но как, ради всего святого, удалось скрыть подобное, когда Матильда всегда на виду и за ней следят столько глаз?

Гай как-то устало склонился над шахматным столиком, опустил голову на руки. Когда заговорил, голос его звучал глухо:

– Поэтому я и не мог предположить, что Артур мой, ибо связь у меня была только с императрицей, супругой Анжу. Правда, ведь и я слышал сплетни, что вроде Матильда родила бастарда, который вскоре умер. Но тогда мне это казалось нелепицей. Чтобы Матильда, замужняя дама, императрица, графиня, наследница престола – и смогла тайно родить?.. Но оказалось, что она особенная. И может все!

Гай вскинулся, глаза его засияли. Он словно забыл, что говорит с людьми, поддерживающими врагов его возлюбленной. Однако они не прерывали его, и Гай не стал таиться.

Это все его сестра. Как он говорил ранее, Риган всегда подозревала, что Артур их с Гаем родня. И когда она узнала, что юноша потерял голову и сердце от любви к прекрасной Милдрэд, решила сама во всем разобраться. Для этого ей понадобилось разрешение на отъезд, и она, покинув свою паству, уехала за море. Риган, когда-то давно бывшая фрейлиной императрицы, с превеликим трудом добралась до города Анжер и добилась встречи с последней. Но оказалось, что с тех пор как Матильда доверяла ей, прошло слишком много времени. С Риган она держалась холодно и отчужденно, а когда аббатиса стала делать некие намеки, то просто не пожелала ее слушать.

– Может, в этом была и моя вина, – рассказывал Гай. – Я ведь сопровождал императрицу, когда она совершила свой побег из оксфордского пленения. Тогда все было слишком сумбурно и сложно, но помнится, что Матильда с каким-то особым интересом осведомилась: есть ли у меня дети? Почему она не спросила напрямик? Увы, с тех пор как мы потеряли голову от любви, прошло слишком много времени, многое изменилось, Матильду обуревали иные заботы и… И она… уже любила другого человека. Бриан Фиц Каунт из Уоллингфорда занимал все ее мысли. Он и ее война за корону. Но все же Матильда спросила о моих детях. Помнится, я сказал, что имею двух внебрачных дочерей. А она все уточняла, есть ли сыновья? Но я не придал тогда значения ее вопросу. Отшутился, что, дескать, еще достаточно в силе, чтобы заиметь наследника. Императрица заметно расстроилась, но больше не стала допытывать меня. Лишь сказала, что, видимо, так было суждено. И словно потеряла ко мне всякий интерес. Еще бы, ее ведь уже ждал Уоллингфордский Бриан!

Гай произнес это с нескрываемым отчаянием. Супруги переглянулись. Они поняли, что Гай всю жизнь любил только одну Матильду, высокородную, но недосягаемую для него женщину. И эта любовь и поныне заставляла его страдать.

– Но разве Матильда сама не ведала, где ее сын? – осторожно спросил Эдгар, когда молчание Гая затянулось.

Тот перевел дыхание. И поведал все.

Оказывается, сколько бы Риган после своей встречи с императрицей ни пыталась добиться еще одной аудиенции, ей постоянно отказывали. А ведь она хотела предъявить Матильде алмазный крестик, который был на подброшенном в приют ребенке, и рассказать о судьбе малыша. Поистине упорству Риган, ее преданности Артуру можно только позавидовать. Но императрица не желала больше касаться этой темы, как и не желала вести речи с сестрой человека, ради любви к которому когда-то поступилась своей честью. Риган рассказала, как она ездила за двором Матильды, как ее гнали, но она, сильно поистратившись в пути, все же не отступала. Было в ее разговоре с императрицей что-то такое, что казалось недосказанным, чего та решительно не желала касаться. И это давало сестре Гая надежду. Наверное, она рано или поздно смирилась бы, но, видимо, ей слишком хотелось добиться цели, и Господь откликнулся на ее молитвы.

Нет, с Матильдой ей так и не довелось больше свидеться, однако как-то, уже в Ле-Мане, Риган заметила одна из придворных дам императрицы. Некогда они обе состояли в ее штате, и сия дама – звали ее Ивета де Кемвилль – узнала былую наперсницу, увидела жалкое состояние той и приняла ее к себе на постой. Ивета де Кемвилль все еще входила в окружение императрицы, была обеспеченной и довольной своей жизнью особой. Уже овдовев, она неплохо жила в Ле-Мане, и если ее что-то не устраивало, так это скука. Поэтому она была даже рада встретить знакомую из прошлого, они подолгу беседовали, причем облагодетельствованная за долгую верную службу Ивета жила в роскоши, пристрастилась к вкусной еде и вину… Именно благодаря излишнему пристрастию к этому напитку она как-то и проговорилась. Сначала она выспрашивала у Риган о брате, вспомнила, как Матильда настолько им увлеклась, что сделала своим любовником. И забеременела от него. Но тогда уже разразился скандал из-за Гая, и рыцарь вынужден был скрываться, а Матильда с двумя верными служанками – самой Иветой и еще одной дамой – под видом богомолья отбыла в один из уединенных английских монастырей, где втайне разродилась младенцем мужского пола. По ее приказу ребенка отправили в графство Шропшир, чтобы передать мальчика отцу. Но что-то там у них не сложилось, и в итоге никто не ведал, куда запропастился малыш.

Ивета, захмелев, призналась, что первое время Матильда очень сокрушалась, что не может отыскать ребенка, но потом у нее родились сыновья от супруга, жизнь пошла своим чередом, и она постаралась позабыть тот досадный инцидент, порочащий ее честь. Однако те милости, что императрица расточала Ивете, были связаны именно с тем, что та доказала верность госпоже в столь трудное для нее время.

– Представляете, что почувствовала моя сестра, услышав подобное? – Гай повернулся к внимательно слушавшим его супругам. – Все сходилось. И по срокам, и по деталям. А таковой деталью является нательный алмазный крестик, какой был на подкидыше Артуре. Когда Риган показала его захмелевшей Ивете де Кемвилль, та сразу узнала его. Сказала, что Матильде подарил его отец, король Генрих, и она потом велела сделать себе такой же. Теперь его носит старший сын императрицы Генрих Плантагенет. Ивета даже удивлялась, откуда такой же крестик у Риган. Ибо именно его надела на шею бастарда Матильда, прежде чем велела унести малютку.

На другой день сия дама раскаивалась в своей пьяной откровенности, умоляла Риган забыть их разговор, чего-то боялась и даже призналась, что она и жива-то до сих пор лишь потому, что столько лет хранила все в тайне. Аббатиса пообещала молчать и сумела успокоить подругу, сообщив, что немедленно возвращается в Англию. Но как только Риган переплыла Канал, она спешно приехала ко мне в Уэльс и все рассказала.

Гай умолк. Молчали и его слушатели. Наконец Гита тихо спросила:

– А Артур знает?

Гай отрицательно покачал головой. Потом встал и приблизился к сидевшим в нише окна супругам.

– Я прошу вас ничего не говорить ему. Для всех мой сын должен оставаться рыцарем ле Бретоном. Однажды я ему все поведаю. Но пока… Вы же понимаете, кто его мать… И я рассказал вам это, несмотря на то что вы союзники короля Стефана, лишь потому, что верю в вашу честь, которая не позволит вам разгласить эту давно поглощенную временем тайную историю. Ведь это вопрос доброго имени дамы!

После раздумья Эдгар спросил, когда Артур вступил в орден Святого Иоанна, которому покровительствует Матильда, и не догадалась ли она, кто сей молодой рыцарь? Гай поспешил заверить, что не догадалась, да и Артур по большей части общался с принцем Генрихом. По сути так оно и было. Даже после своих признаний Черный Волк не спешил сообщать щепетильному в вопросах чести Эдгару, что Артур имеет к госпитальерам не более отношения, чем он сам. Особенно теперь, когда Эдгар хлопотал об отставном госпитальере перед храмовниками. Да, барон должен видеть в Артуре лишь рыцаря, равного по крови и положению его единственной дочери. Может, они с Артуром потом и сознаются в своем обмане. Но это будет позже, когда все уладится.

Эдгар отвернулся к окну. Снаружи порой долетали звуки ночи: отдаленный крик совы, голоса перекликающихся на стенах замка стражников.

– А эти все еще гуляют. И ночь им не ночь, – произнес он, заметив свою дочь и сына Гая, медленно прохаживающихся вдоль зубчатого парапета стены.

Эдгар догадывался, что именно по воле Милдрэд молодой рыцарь остается с ней. Вряд ли бы юноша осмелился на такое, а вот Милдрэд всегда была своенравной. Она часто прикидывалась покорной, но при этом умела настоять на своем. И Эдгар поощрял в ней это умение. Милдрэд слишком знатна и богата, чтобы находиться у кого-то в повиновении. Когда Эдгар узнал, что с его девочкой непочтительно обошлись в доме предназначенного ей в супруги Роджера Херефордского, он сразу решил, что не такой муж нужен для Милдрэд. Может, поэтому и дал согласие на ее обручение с Этелингом, ибо видел, что с таким супругом Милдрэд останется госпожой в своих владениях. Но было и еще кое-что; Эдгар даже самому себе не признавался, что втайне ревновал свою единственную обожаемую девочку к любому, кто бы ни стал ее мужем. Но дочери все равно вырастают, и их привязанность к отцам переходит на иного мужчину. Эдгар же хотел всегда оставаться для своей малышки единственным. Поэтому спокойно свыкся с мыслью, что Милдрэд не любила Эдмунда. Привыкнет, думал он, но именно отец всегда будет первым в ее сердце. Однако он ошибся, ибо Милдрэд уже тогда была влюблена. Гита первая поняла это. И вот этот возлюбленный дочери появился. А Милдрэд стала такой, какой никогда не была ранее: безмерно счастливой.

Это была потаенная отцовская ревность. Эдгар сам стыдился ее и убеждал себя, что если желает для дочери счастья, то должен ответить согласием Гаю. Гай – его друг, давний и верный, они с Гитой многим ему обязаны. И разве не счастье, что их дети нашли и полюбили друг друга, разве не замечательно, что они могут породниться с таким славным человеком, как Гай де Шампер?

Но Эдгар всегда был практичным и рассудительным человеком. Он понимал, что если сын Гая и его дочь станут парой, то при власти Стефана им придется содержать себя только за счет приданого невесты. Более того, молодой человек даже не сможет дать жене своего истинного имени. С ее рукой он получит титул барона Гронвудского, но пока она будет называться просто Милдрэд ле Бретон. Не самое почетное имя для его девочки. Однако пути Господни неисповедимы, и если по воле Провидения корона Англии однажды перейдет к Генриху Плантагенету, гронвудская леди, возможно, несказанно возвысится. Но кто способен предвидеть грядущее?

Опершись локтями о колени и закрыв ладонями лицо, Эдгар погрузился в размышления. Но вот он поднял голову и увидел, как пристально и взволнованно смотрит на него Гай.

– Во имя Бога, Эдгар, дай свое согласие! Сделай счастливыми наших детей!

Гита тоже выжидающе смотрела на мужа. Она не станет перечить любому его решению, но не думает ли она… Некогда Эдгар ради высокого положения избрал не ее, а куда более знатную особу[31]. И тот брак был полной противоположностью союзу, какой он познал, сочетавшись с Гитой, которую любил. Возможно ли, чтобы он не желал подобного счастья своему ребенку?

Эдгар резко поднялся и решительно вложил свои руки в ладони Гая де Шампера.

– Во имя Бога! – ответил он.