Читать книгу Ветер с севера - Симона Вилар - Страница 5

908 год от Рождества Христова

Аббат Радон, тучный, рослый, с похожей на гладкий шар головой, увенчанной раздвоенной митрой, обходил хозяйственный двор аббатства Святого Гилария-в-лесу. Было тихое предрассветное время после Вальпургиевой ночи[44], когда особенно сильна всякая нечисть. И хотя братия лесного монастыря окропила все вокруг святой водой и вечером обошла процессией деревню, касаясь веточками освященного самшита кустов и деревьев, а чтобы скотина была спокойна – сыпля в стойла соль, настоятель Радон лично пожелал убедиться, что силы тьмы не хозяйничали нынче в его владениях.

Но, кажется, везде царил мир. В предрассветном сумраке монахи меняли на скотном дворе подстилку, где навоз был перемешан с солью. Над дверями сараев прибивали крест-накрест веточку ракитника. Курили ладаном даже в свинарнике. От нечистой силы, портящей скот, не должно остаться и духу. Но сами четвероногие (хвала Создателю!), кажется, не пострадали – мулы шумно хрустели овсом, свиньи похрюкивали, блеяли овцы, еще не обросшие шерстью после зимней стрижки, подавали жалобные голоса ягнята. Полное лицо аббата расплылось в отеческой улыбке при взгляде на крошечных ягнят, и он не удержался, чтобы не войти в загон и не приласкать кое-кого из них, нисколько не думая о том, как странно выглядит в овечьем хлеву его расшитое золотом облачение. Его посох с резным золоченым завитком на конце попридержал брат-ключарь Тилпин – тощий старичок со скорбным лицом и венчиком седых волос вокруг тонзуры.

– Ваше благочестие, – негромко, но настойчиво проговорил ключарь, – скоро служба, вам пора быть в храме, а не среди безмозглых тварей.

Радон вытер пальцы о вышитую полу ризы и кротко вздохнул. Когда-то он бежал от насилия, крови и жестокости людского мира в эту глушь, создав здесь свой особый мирок, и, возможно, не слишком радел об обращении лесных обитателей-язычников в истинную веру, не журил местных женщин за колдовство, не разрушал старых языческих алтарей у лесных источников, и тем не менее Господу, видимо, была угодна его деятельность, раз он сподобил его в мире дожить до седых волос и принести покой всем обитателям этого края. Пусть иногда он и бывал суров, и даже, как поговаривали, скуп, пусть проявлял себя недостаточно ревностным христианином, но все же Гиларий-в-лесу стал уже почти городским поселением. И в том, что на праздник мая здесь собралось столько людей, которые почитают аббата и охотно повинуются власти монастыря, он видел очевидное проявление небесной благосклонности к грешному слуге Божьему Радону.

Аббат посмотрел в сторону бревенчатых стен странноприимного дома. Там расположились обитатели лесных поселений со своими женами и полудикими ребятишками, и монахи угощали их утренней похлебкой. Среди этого дремучего племени выделялся рослый светловолосый торговец-коробейник, Бог весть как пробравшийся через лес со своим товаром, вызвав смятение у всех деревенских кумушек. Сейчас он сидел в стороне от своих диких попутчиков и молча ел похлебку. Рослый, длинноволосый, с крепким дубовым посохом, явно предназначенным служить не только дорожной палкой, но и оружием. Радону пришло в голову, что неплохо было бы оставить торговца в обители, ибо он как раз намеревался набрать для аббатства вооруженную охрану. Она была нужна не столько для защиты от неожиданных напастей (от них пока Бог миловал), сколько от наездов чрезмерно полюбившего распоряжаться здесь Фулька Рыжего. Вчера Радон велел призвать к себе торговца, но остался разочарован. Тот оказался немым, глухо мычал в ответ, явно не понимая, чего от него хотят, и только крепче прижимал к себе свой короб, будто опасаясь, что Радон позарится на его побрякушки.

Сейчас, когда аббат наблюдал за ним, торговец, покончив с едой, сидел на своем коробе, свесив голову так, что его нечесаная грива скрывала лицо. Внезапно он резко выпрямился и замер, быстрым движением отбросив волосы с лица, а затем оглянулся и напряженно застыл, словно животное, заслышавшее звуки охоты.

Пусть он и нем, но слух у него, несомненно, превосходный. Но что же его насторожило?

Радон поглядел туда, куда устремил взгляд лоточник. За частоколом, едва видимый сквозь клубы дыма очагов и утреннюю дымку, там, где у расщепленного дуба из леса выбегала тропа, возник вооруженный всадник. Сердце Радона болезненно сжалось. Он видел, как свет зари отразился на коническом шлеме, блеснул на стальном острие копья. У Радона перехватило дыхание. Это норманн!

В первый миг аббат подумал о молодежи и монахах, которые разбрелись по лесу. Закрыть сейчас ворота означало бросить их на произвол судьбы. Оставить же створки открытыми, не подперев брусом из цельного дерева и не затянув цепью, значило дать жадным норманнам уничтожить все, чему он, Радон, посвятил всю жизнь.

Другие монахи тоже заметили всадника и взволнованно зашумели:

– Храни нас Господь от ярости и безумия норманнов! – простонал один из них слова обычной молитвы, вмиг ставшие злободневными.

Кто-то заплакал в голос. Радон пытался отдать какие-то распоряжения, но из его горла вырвался лишь слабый хрип, и он бессильно опустился на колени.

Маленький брат Тилпин опомнился первым. Несмотря на свою близорукость, он заметил, что воин в знак мира опустил копье к земле.

– Хвала Создателю! Этот человек не язычник-северянин. Те бестии нападают скопом и всегда неожиданно. Этот же едет один.

Позже Радон, багровый от стыда за проявленное малодушие, хмуро стоял перед спешившимся воином, объявившим, что его послал правитель Анжу Фульк Рыжий, дабы передать, что он сам направляется сюда с отрядом, о чем и надлежит знать настоятелю. Аббат лишь кивнул. Этого воина с черными длинными усами и угрюмым лицом, пересеченным багровым шрамом, он не видел прежде в свите Фулька.

– Ты новый вавассор Анжуйца? – только и спросил он.

Тот кивнул безо всякого выражения.

– Да, святой отец.

Но подойти для благословения не поспешил.

– Мое имя Эврар. Люди зовут меня Меченый – из-за шрама. Я лишь недавно в свите Фулька Рыжего. И мой граф Фульк послал меня вперед с сообщением, что он едет сюда вместе со своим сыном, дабы, согласно давнему уговору, обвенчать его с Эммой, своей племянницей.

Брат Тилпин второй раз за это утро топнул ногой.

– Не дело это – венчать столь близких по крови родственников. Я не позволю совершить сего с монастырской воспитанницей. Эмма подобна ангелу, и не ей пребывать в смертном грехе…

Теперь Эврар Меченый усмехнулся.

– Что ж, попытайтесь, святой отец.

Было известно, что Ги, сын Фулька, тоже не торопился к своей невесте и даже, чтобы избежать брака, едва не принял постриг в монастыре Святого Мартина Турского, однако отец чуть ли не за волосы выволок его из соборной ризницы и теперь везет сюда.

Радон заметил, что рослый торговец тоже стоит среди монахов, прислушиваясь к речам посланца, но не придал этому значения. Сейчас он вспоминал, как одиннадцать лет назад Фульк Рыжий заставил его участвовать в обручении двух детей – шестилетней девочки с рыжими косичками и хрупкого девятилетнего мальчика с красивыми мечтательными глазами. Тогда он тоже не преминул указать на кровное родство между женихом и невестой, но уж если сама Пипина Анжуйская – в высшей степени благочестивая дама – ничего не имела против, то Бог им всем судья. Внезапно Радон почувствовал, что даже рад приезду Фулька. Анжуец, конечно, вспыльчив, упрям, властолюбив и необуздан. Их встречи в аббатстве редко проходили мирно. Но Фульк вносил в дремотную тишину Гилария-в-лесу бурлящую мощь своего неуемного темперамента, с ним было забавно, и никогда нельзя было знать, что придет ему на ум в следующую минуту. Если бы только он не стремился подчинить себе обитель Святого Гилария… Да что там! Главное – благодарение Богу! – это все-таки Фульк, а не свирепые язычники-норманны. И Радон, все еще не оправившийся от противной дрожи в коленях, облегченно перевел дух.

Однако прослышавший о грядущем венчании сына Фулька Тилпин не на шутку разошелся. Он взывал к небесам, топал ногами, грозился отправиться в Реймс к архиепископу Эрве с жалобой. Монахи вокруг лишь посмеивались. В мире столько беззакония и зла, крови и преступлений, что духовному отцу франков нет никакого дела до того, что где-то в глухой деревне будут венчаться двоюродные брат и сестра. Всем было известно, что брат-ключарь души не чает в девочке, выросшей у него на глазах, которую он обучил грамоте, а позже давал читать редкие рукописи и свитки пергаментов, спасенные при бегстве из разгромленного Сомюра. Позже, когда открылось, что Господь наделил дочь Пипины из Байе великолепным голосом и слухом, брат Тилпин заявил, что Эмма – избранница Божья, и настоял на том, чтобы она пела в церковном хоре вместе с клириками, пророча ей духовную жизнь среди монахинь Девы Марии. И всякий раз искренне огорчался, когда Эмма убегала от него поплясать с парнями на лугу или откровенно кокетничала с молодыми послушниками. А теперь еще и это решение Фулька о скоропалительной свадьбе…

Между тем преподобный Радон принялся отдавать распоряжения, готовясь к приему гостей. Фульк Рыжий, хотя и являлся в лесную долину, чтобы повидать сестру, но неизменно останавливался под гостеприимным кровом Святого Гилария. К тому же крохотный монастырь, где обосновалась его сестра, жил совершенно замкнутой жизнью и, повинуясь строгому уставу, не допускал за свою ограду мужчин. Поэтому, когда большой вооруженный отряд появился на тропе у расщепленного дерева, всадники сразу же направились в сторону деревянных башен Гилария-в-лесу.

Воины Фулька Рыжего наполнили долину шумом, лязгом оружия, громкими выкриками. Их лошади испуганно ржали, шарахаясь от зашедшихся лаем деревенских собак. Привыкшие к тишине местные жители откидывали дерюжные завесы дверных проемов и с любопытством взирали на воинов, явившихся будто из какого-то другого мира. Встревоженные женщины скликали детей. На опушке леса показалась стайка привлеченной шумом молодежи, возвращающаяся домой с охапками майской зелени.

– Помилосердствуй! – почти застонал Радон, когда новоявленный граф, соскочив с седла, чуть не задушил его в объятиях. – Сын мой, уважай хотя бы мой сан и облачение!.. Ах, дьявол, как же я рад тебя видеть!

Они обнимались, раскачиваясь, как два дюжих медведя. Дорогой посох с резной завитушкой, забытый, валялся в траве у монастырского крыльца.

Граф Фульк Рыжий был на полголовы ниже аббата Радона, но почти вдвое шире его в плечах. Кряжистый, коренастый, кривоногий, в удлиненном панцире из нашитых на буйволиную кожу металлических блях, с разрезами спереди и сзади, он являл собой совершенный образ воина-правителя того времени. У него было живое и в то же время надменное веснушчатое лицо с рыжими вислыми усами. Его оранжево-золотые, до пояса, волосы были заплетены в три косы – две переброшены на грудь, позвякивая вплетенными в них золочеными украшениями, еще одна лежала на спине. Крепкие ноги графа выше колен были крест-накрест оплетены толстыми ремнями с золотым тиснением, а голову венчал яйцевидной формы шлем из темной стали с золотым ободом.

– Сатана тебе в голову, Радон! – гремел Фульк. – Ты стал еще круглее, с тех пор как мы виделись последний раз во время тяжбы за Бертинскую пустошь. Я привез тебе в подарок лучшее вино из виноградников Совиньера. Слаще его не найти во всей Луаре. Что скажешь, старый пьяница-святоша, не опоздал ли я на празднование мая в твоем аббатстве? А где моя сестра? Пусть пошлют за ней. Кстати, поп, известно ли тебе, что мы все время ехали в Гиларий рысью? Это в твою-то глушь, куда раньше едва удавалось пробиться сквозь терновник! Скоро не только беглецы да бортники смогут приходить к Святому Гиларию, но и язычники-норманны и дикие отряды бретонцев. Слыханное ли дело – мы выступили из пещер Сомюра едва рассвело и ехали почти по римскому тракту близ славного города Тура! Видит Бог, скоро эти леса перестанут служить убежищем. Тебе стоит подумать о том, чтобы начинать платить мне, дабы мои славные воины охраняли тебя.

Аббат сердито оттолкнул графа.

– Крест честной! Да я вижу, ты не прочь обратить меня в данника, Фульк? Всем известно: того, что хоть на миг прилипло к твоим ладоням, уже не отодрать.

Но Фульк Рыжий был настроен благодушно.

– Где же Пипина? А, она непременно придет к мессе в церкви в селении. Что же тогда мы здесь топчемся? Я привез ей племянника. Гляди, отче! Узнаешь ли ты моего сына Ги? Что скажешь? Вылитая Деленда – упокой, Господи, душу моей первой супруги.

Торопливо собирая своих монахов, чтобы поспешить в деревенскую церковь, Радон распорядился захватить монастырскую дарохранительницу, хоругвь аббатства. На сына Фулька он глянул лишь мимоходом. Правда, на мгновение задержался, когда юноша с почтительным видом подал ему оброненный посох, а затем скромно опустился на колено, прося благословения.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа… – наскоро сотворил знамение аббат.

«Они с отцом похожи не больше, чем дубовый пень и хрупкая ольха. Вот разве что нос, этот крупный нос с горбинкой, от Фулька. Да и в посадке головы есть что-то похожее».

Он отечески положил руку на черные, слегка вьющиеся волосы юноши.

– Идем, сын мой. Гляди – за деревней уже выстроилась процессия с зеленью. Надо их встретить у храма.

Аббат Радон был доволен тем, как чинно шли монахи. Хоругвь с вышитым золотом изображением святого вилась по ветру, блистали драгоценные кресты, каноники с дымящимися кадильницами шли по сторонам и выступали во главе шествия. Радон, важный и полный достоинства, отряхивая с парадной ризы только сейчас замеченную овечью шерсть, возглавлял процессию. За ним парами двигались монахи и каноники – все в островерхих клобуках, смиренно опустив очи долу и спрятав руки в широкие рукава сутан. Даже Фульк с его людьми присмирели и тоже держались чинно из уважения к таинству обряда.

Деревенская церковь стояла в самом центре селения. Это было удлиненное высокое строение из поставленных вертикально мощных дубовых стволов, с покатой просмоленной тисовой крышей и небольшой, увенчанной крестом колоколенкой наверху. Крест был покрыт позолотой, розовеющей в первых лучах солнца, как и резные коньки. Над воротами храма, к которым вели деревянные ступени, располагалась галерея, ее деревянные арки опирались на замысловатые колонны в виде статуй длиннобородых святых. Вход в церковь был украшен гирляндами зелени, и нежный аромат свежесрезанных стеблей смешивался с запахом сухого дерева и пропотевшей крестьянской одежды.

Когда процессия из Гилария-в-лесу приблизилась к церкви, с другой стороны показалась темная стайка сестер из старой башни Девы Марии. Они уже почти подошли к лестнице, когда Фульк вдруг схватил сына за руку и устремился вперед, смешав, к великому неудовольствию Радона, стройные ряды монахов.

– Приветствую тебя, сестра! – вскричал он, шагнув к одной из монахинь, и когда та остановилась, сделав жест другим монахиням продолжать движение, почтительно склонил голову, а затем подтолкнул вперед сына. – Видишь, я привез с собой Ги. Каков молодец! Клянусь мечом, пришло время совершить то, что мы задумали с тобой много лет назад, и обвенчать его с Птичкой Эммой.

Графиня Байе Пипина ласково улыбнулась племяннику и протянула руку для поцелуя. Это была высокая стройная женщина с таким же, как у Фулька, усеянным веснушками лицом, но с более тонкими чертами, еще не утратившими следов былой красоты. В ней текла благородная кровь – и это становилось ясно каждому, кто лишь раз взглянул на Пипину. Она была вся в черном, лишь с белым полотняным покрывалом на голове, концы которого были заброшены за плечи и мягкими складками обрамляли рано постаревшее лицо. Среди других монахинь ее выделяло редкостное украшение – сверкающий синими искрами сапфировый крест на груди – дар ее царственной подруги королевы Теодорады.

– Благослови тебя Господь, Ги, мой мальчик. Последний раз я видела тебя еще ребенком. Говорят, все эти годы ты воспитывался в аббатстве великого святого Мартина Турского?

И не успел юноша подняться с колен и ответить, как его отец уже загремел:

– Да, это я имел безумие отдать его туда, когда вторично женился, на Росциле из Лоша. И что, по-твоему, удумал этот щенок? Он пожелал стать каноником, монахом в длинной юбке. Словно ему и дела нет до воли отца и продолжения рода Анжельжер!

Юноша с достоинством поднялся с колен.

– Я очень люблю и чту вас, отец. Но нашего Спасителя я люблю больше вас, больше всего земного, больше спасения своей души. А что касается продолжения рода, то у вас есть сыновья от дамы Росцилы, и они станут вашими наследниками.

– Ты слышишь, сестра? Слышишь ли ты? Я силой привез его сюда, он же всю дорогу скулил, что уговорит тебя и отца Радона не соглашаться на союз, считая его греховным кровосмешением.

На лице Пипины из Байе появилось выражение разочарования и грусти. Она внимательно вглядывалась в красивое лицо племянника. Как и настоятель Радон, она не могла не отметить, как мало похожи отец и сын. Ги был почти на голову выше отца, у него была смуглая гладкая кожа и черные миндалевидные глаза матери, которая считалась первой красавицей Анжу. Когда-то она тоже хотела стать монахиней, но влюбленный Фульк похитил ее из монастыря, где та готовилась принять постриг, и взял ее в жены силой. Говорят, после брачной ночи его лицо было исцарапано, как после схватки с дикой рысью.

И вот теперь, словно в насмешку, сын любимой женщины тоже пошел наперекор его воле и решил посвятить себя служению Богу. Пипина понимала гнев старшего брата, но в то же время видела и непреклонную решимость племянника. Даже в том, что он остриг волосы короче, чем было принято в миру, и носил темную одежду монашеского покроя, чувствовалось стремление удалиться от суеты.

Пипина осторожно взяла в свои узкие ладони руку юноши.

– Твои братья, Ги, еще малые дети, а Эмме уже необходим муж и защитник. И она ждала все эти годы, твердо зная, что однажды ты явишься к ней как жених и вы обменяетесь обетами перед алтарем.

Ги резко вскинул голову.

– Вы говорите это лишь как мать Эммы. И видит Бог, я не понимаю, почему такая святая женщина, как вы, всецело посвятившая себя служению Господу и его Пречистой Матери, не хочет понять, в какой грех вы стремитесь ввести Эмму. Ведь наша святая матерь Церковь выступает против союза мужчин и женщин, связанных родственными узами ближе седьмого колена.

– Ты отлично знаешь, Ги, что церковь весьма часто делает исключения на сей счет. Однако если родство между вами единственная причина, из-за чего ты отказываешься от Эммы, прозванной здесь Птичкой, то успокойся – вы с ней на самом деле гораздо более дальние родственники, чем думаете.

Она умолкла на полуслове, увидев стоявшего совсем близко к ним воина со шрамом на щеке. Вероятно, ей показалось, что этот человек прислушивается к ее словам, однако его лицо было ей несомненно знакомо.

Фульк проследил за взглядом сестры и кивнул.

– Узнаешь, Пипина? Это Эврар. Он служил у Эда. Потом жил в Лотарингии, а недавно вернулся в Анжу, и я взял его к себе в палатины. Он превосходный воин. Эй, Эврар, подойди сюда!

– Позже, – остановила его сестра. – Я вижу, процессия уже завершила движение и мне пора занять место на галерее. Ты же… – Она повернулась к Ги и вдруг улыбнулась с нежностью. – Видишь, от леса движется еще одна процессия с зеленью? Где-то там и твоя невеста. Я хочу, чтобы ты сначала заново познакомился с ней – ведь ты совсем уже не помнишь Эмму, не так ли? И тогда… Тогда мы еще раз обсудим, согласен ли ты связать свою судьбу с Птичкой из лесов Анжу.

Граф Фульк одобрительно крякнул и увлек юношу за собой на крыльцо, а там, растолкав окружавших аббата монахов, занял место рядом с Радоном.

– От тебя, однако, овчарней попахивает, святой отец, – тотчас заметил он.

– Помолчи, Фульк. Клянусь самим святым Гиларием, я откажу тебе в гостеприимстве, если ты, как и в прошлый раз, попробуешь выставить меня на посмешище и помешаешь празднику.

И он зычным баритоном подхватил стих распеваемого братией псалма.

Солнце, до этого прятавшееся за лесом, теперь поднялось выше, залив ясным теплом лесную долину. Под его лучами хорошо была видна процессия поселян и молодых каноников, с пением двигавшаяся по тропе от леса к церкви. У всех у них без исключения на голове были венки из зелени и цветов. Два белых вола с рогами, увитыми цветочными гирляндами, везли повозку со свежей травой и молодыми березками, среди которых особенно выделялся один длинный ствол, предназначенный для майского шеста. Охапки зелени были и в руках поклонников древнего обычая, и они посыпали ею тропу, украшали ограды зелеными ветвями.

Дойдя до церкви, процессия описала полукруг и остановилась. Темные рясы монахов и каноников смешались с нарядными одеждами поселян из светлой холстины. Аббат Радон вышел вперед и громко прочел молитву на латыни. Толпа выдохнула единым духом: «Аминь», люди зашевелились, творя крестное знамение. Потом от толпы отделилась небольшая группа молодежи и преподнесла настоятелю пышную гирлянду из цветов и зелени. Девушка с длинными медно-рыжими волосами, в огромном венке из ландышей и желтых лютиков протянула Радону большой, еще влажный от росы букет цветов.

– С майским днем вас во имя Божье, благочестивый отец!

Кто-то из толпы крикнул:

– Пусть Птичка споет песню!

И тут же другие голоса подхватили:

– Песню, Птичка! Спой майскую песню!

Девушка улыбнулась и не заставила себя долго упрашивать. В наступившей, словно по мановению жезла феи, тишине полился чарующий, полный тепла голос:

Бесхитростная песенка превратилась в драгоценность благодаря голосу этой юной поселянки в венке. Все еще хмуро стоящий рядом с отцом Ги медленно поднял голову. Глаза его изумленно округлились. Выросший в одном из самых знаменитых монастырей Франции, где с величайшей бережностью относились к музыкальному наследию христианского мира, хор славился стройностью голосов, а звучание органа не знало себе равных, – Ги был поражен великолепным голосом этой девушки. С глаз его будто спала пелена. Перед ним предстала майская фея: невысокая хрупкая фигурка с копной кажущихся огненно-красными волос, в платье из беленого холста, тонкая талия перетянута сплетенным из цветных нитей поясом с кистями. От венка на лицо девушки падала тень, и Ги, стоявший против солнца, не мог разглядеть его черт, но ее дивная хрупкость и волшебный, звенящий и переливающийся трелями голос произвели на юношу неизгладимое впечатление. Он словно созерцал лесное языческое божество – медноволосую фею цветов и зелени, легкого эльфа, сотканного из света и тепла.

Он вздрогнул, когда девушка умолкла и вокруг раздались громкие возгласы одобрения. Ги тоже стал улыбаться и захлопал в ладоши. Юноша не видел, как внимательно наблюдает за ним отец, зато услышал его раскатистый смех.

– Ну что, Ги? Разве такую девушку можно променять на келью и власяницу? Ступай же, поприветствуй свою невесту.

И Фульк довольно грубо подтолкнул сына, так что тот, сбежав по ступеням крыльца, едва не сбил с ног юную певунью. Он остановился перед ней, покачнулся и, потеряв равновесие, опустил руки ей на плечи. Девушка сначала отпрянула, но потом улыбнулась, глядя ему прямо в глаза. Ги увидел ее совсем близко – прекрасное, похожее на таинственный цветок лицо, нежный очерк подбородка и щек, тонкая шелковистая кожа с легким, словно прозрачным, румянцем, пунцовый, как спелая земляника, улыбающийся рот, маленький точеный нос. Черные брови изящно изгибались дугами, ресницы тоже оказались черными и густыми. А под ними живым огнем сверкали огромные темно-карие, как спелые каштаны, глаза. Это были удивительные, покоряющие глаза, и все легкое и радостное существо этой девушки, казалось, было сосредоточено в них.

– Здравствуй, Ги Анжуйский, – чарующим голосом звучно проговорила Эмма и, прежде чем юноша успел опомниться, встала на цыпочки и звонко расцеловала его в обе щеки.

Он вздрогнул, отшатнулся, но зацепился за ступеньку и, оступившись, сел у ног отца и аббата Радона. До него долетел хохот настоятеля, заливистый смех отца, шум развеселившейся толпы. Ги стремительно вскочил, путаясь в полах своей хламиды, задел шпорой за очередную ступеньку и вновь оказался сидящим на лестнице.

Теперь смеялась и Эмма. Звонко, как колокольчик. Стояла среди толпы, уперев руки в бока, и хохотала, откинув голову и обнажив сверкающий ряд великолепных, как жемчуг, зубов. На нее было устремлено множество взглядов, но, казалось, это ее нисколько не волновало. Как и во время песни, она получала удовольствие, находясь в центре всеобщего внимания.

Лишь один человек не смеялся, а разглядывал Эмму пристально, даже со злобой. Эврар Меченый, стоя среди веселящихся воинов Фулька Анжуйского, не сводил с девушки напряженного взгляда. Еще прежде, узнав, как настаивает на браке сына с племянницей Фульк, он понял, что Анжуец хочет возвыситься, породнившись с Робертином, своим прямым сеньором. Теперь же, когда он увидел ее… Да, сомнений не оставалось. Он сразу разглядел в ней Эда и Теодораду вместе. Стать, хрупкость, теплота и чувственность Теодорады, ее красновато-рыжие прямые волосы и жгучие глаза Эда, его гордая улыбка, дерзкий взгляд.

«Кажется, пришло время поработать. Пока этот олух Ги не изменил своих благочестивых намерений и не потащил девушку прямиком к алтарю, мне следует заняться девицей. Пусть она и отчаянная кокетка, и, похоже, бездумна, как канарейка, клянусь светлым дубом, мой герцог не будет разочарован, когда я привезу к нему это лесное существо».

Тем временем наследник графа пришел в себя. Пунцовый, он встал на ноги и, не поднимая глаз, поспешил затеряться в толпе. Но теперь уже словно какая-то магическая сила притягивала его к Эмме, и он невольно поворачивался туда, где она стояла. Девушка осталась на прежнем месте и, улыбаясь, смотрела ему вслед. Вокруг нее, хихикая, скакал монах с шишковатой головой и тупым лицом дурачка. Девушка лишь мельком бросила на него взгляд и машинально шлепнула ладошкой по его бритой макушке. Потом от толпы отделился здоровенный парень с темной щетиной на щеках, в длинной красной тунике, подпоясанной нарядным поясом с коваными бляхами. Он властно взял девушку под руку и попытался ее увести. Бог весть почему, Ги вдруг ощутил холодное, режущее чувство в груди и уже шагнул было вперед, но остановился. Он видел, как Эмма взглянула снизу вверх на рослого парня и, скорчив брезгливую гримаску, нетерпеливо вырвала руку. Потом она легко взбежала на крыльцо, где стояла Пипина из Байе, и прильнула к ней. Ги чувствовал, что не в силах отвести от девушки взгляд, но, когда она через плечо посмотрела в его сторону, осудил себя за суетные мысли, постарался придать лицу строгое выражение и поспешил отвернуться.

Тем временем брат Тилпин теребил аббата, требуя прекратить веселье и приступать к и без того запозднившейся службе. По его знаку опомнился и звонарь. Над шумящей толпой взлетел дребезжащий удар колокола. Люди, потихоньку умолкая, стали креститься. Наконец и развеселившийся преподобный Радон опомнился, поправил съехавшую митру и, затянув псалом, важно прошествовал в церковь. За ним двинулись монахи, сестры из башни Святой Марии, среди которых вертелся и юродивый монах. Звеня кольчугами и пересмеиваясь, вслед за графом вошли дружинники, затем двинулись поселяне.

Ги вошел в церковь одним из последних. В дверном проеме он столкнулся с высоким парнем в красной тунике. Тот окинул его насмешливым взглядом, в котором, однако, сквозила еще и враждебность. Ги постарался придать своему лицу как можно более надменное выражение и прошел внутрь, лишь немного задержавшись, чтобы обмакнуть пальцы в чашу со святой водой.

Внутри церковь была достаточно просторной, чтобы вместить постоянных прихожан, но сейчас набилось столько народу, что многим пришлось остаться на паперти. Ги с любопытством огляделся. Смутно всплыли отдаленные воспоминания детства – именно здесь происходило его обручение с Эммой. Тогда церковь в лесистой долине произвела на него совсем иное впечатление. Но за эти годы он привык к величественному храму Святого Мартина в Туре – к его высоким полукруглым сводам, цветным витражам огромных окон, к рядам массивных колонн, – и у него сложилось иное представление о храме Божьем. Церковь Девы Марии скорее походила на маленькую деревянную крепость. Неф был таким широким, что поперечные балки сводов подпирались столбами. Здесь тоже поработала рука деревенского резчика – все те же фигуры длиннобородых святых с застывшими глазами казались изображениями друидов. Сверху сквозь открытые полукруглые ставни в церковь вливался ясный дневной свет, что лишало Божий храм того волнующего, вызывающего молитвенное настроение полумрака, к которому привык юноша. Две высокие, едва ли не в человеческий рост свечи слабо мерцали по сторонам алтаря, но свет их был едва приметен, как и блеклый огонь лампады перед дарохранительницей. Изображения святых, металлические украшения и церковная утварь были, однако, хорошо освещены, хотя и находились в затемненных резными колоннами приделах. Крепко пахло зеленью, которой были украшены алтарь и сходящиеся наверху крест-накрест балки кровли. Этот аромат смешивался с запахом смолы, которой недавно пропитали бревна стен, с пряным духом плывущих над головами волокон ладана, с дыханием толпы.

Вся церковная утварь уже была расставлена по местам и отсвечивала золочеными боками с грубоотшлифованными драгоценными камнями. Ги знал от отца, что сюда, в лесную долину Святого Гилария, после разорения Сомюра на Луаре норманнами попала часть церковных сокровищ. Но сейчас он думал не об этом. Благочестивый трепет уступил место совсем иным чувствам, когда среди мужских голосов хора, певшего «Приди, Создатель», он различил голос Эммы.

В городе женщины, отправляясь в церковь, обычно покрывали голову, как того требовал церковный канон, но здесь, в лесной глуши, не слишком строго придерживались не только этого, но и многих других правил. Поэтому многие из них так и остались в венках. Эмма тоже была в венке, удерживающем волны распущенных рыжих волос, и тем не менее она уже не казалась языческой лесной феей. Наоборот, с молитвенно сложенными руками и опущенным взором она походила на ангела. Ее голос вибрировал, с поразительной легкостью и одухотворенностью возносился до самых высот. Даже диковатые лесные жители, явившиеся в деревню на мессу, стояли замерев, пораженные этим ясным голосом, гармонично сплетавшимся со строгим звучанием мужских голосов. И когда пение смолкло и Эмма подняла глаза, в которых блеснули слезы вдохновения, то Ги вдруг понял, что эта девушка – бесценный дар, который сулит ему судьба, и он должен любить и оберегать ее, более того – посвятить ей жизнь.

Чья-то широкая спина загородила чудное видение. Он словно вернулся с небес на землю, почувствовав резкий запах плохо выделанных волчьих шкур. Ги невольно посторонился, бросив косой взгляд на стоявшего перед ним незнакомца в безрукавке. Это был рослый торговец, которого он видел в толпе. Ги поразило хищное, свирепое выражение его лица, пристальный напряженный взгляд, устремленный поверх голов молящихся. Юноша невольно проследил за этим взглядом и убедился, что тот был направлен на драгоценные церковные сосуды. Дьявольский металл – золото, вот что приковывало внимание незнакомца.

«Человек ничтожен и подвержен слабостям, дьявольские соблазны постоянно преследуют его», – вспомнил он слова своего наставника в обители Мартина Турского. Но тотчас его мысли приняли совсем иное направление. Его учитель будет обрадован, когда он представит ему свою невесту, наделенную столь очевидным Божественным даром. Тот всегда считал огромной удачей, когда находил по-особому одаренных людей, и Ги, его ученик, часто ощущал себя обделенным судьбой, оттого что небеса сотворили его столь посредственным человеком. Но Эмма… Ги вдруг понял, что не мыслит своей дальнейшей жизни без нее, и это наполнило его радостью: ведь она была уже его невестой и их родители желали этого союза. Желали не менее, чем он сам. Ги теперь трудно было представить, что еще вчера вечером он упорно настаивал на расторжении их помолвки.

Месса тем временем продолжалась. Пока аббат читал молитвы, паства стояла на коленях, повторяя за ним слова. Ги тоже старался проникнуться тем восторженным чувством, которое всегда овладевало им в церкви, – но не мог. Помимо воли он думал об Эмме, вспоминая легкое прикосновение ее губ к своему лицу, запахи цветов в ее венке и горячего молодого тела, которые ощутил, оказавшись там, перед папертью, так близко от нее. Странное волнение охватило его. Чтобы лучше видеть Эмму, он вышел из-за колонны, слушая грубую латынь проповеди отца Радона и не сводя с девушки глаз. О, как ему хотелось, чтобы служба скорее закончилась и он вновь смог оказаться подле нее! Он увидел, что и Эмма порой поглядывает в его сторону, ее яркие губы складываются в дразнящую улыбку, а на щеках появляются лукавые ямочки.

Наконец паства вкусила святого причастия и тотчас прозвучало долгожданное: «Идите, месса кончена». Процессия монахов покинула церковь, и ее своды наполнились гулом возбужденных голосов прихожан, направлявшихся к выходу. Ги задержался у кропильницы, надеясь подать Эмме святой воды. Со своего места он видел, как она сбежала с хоров, но тут ее окружила толпа молодежи, среди которой топтался и здоровенный детина в красной тунике. Похоже, он был в этой глуши заводилой – когда он что-либо говорил, все, в том числе и Эмма, внимательно слушали его, девушка глядела на него с улыбкой. Потом рассмеялась и, когда вся толпа двинулась к выходу, доверчиво вложила ладошку в его огромную ручищу. Проходя через притвор, она словно и не заметила Ги, зато ее спутник бросил в его сторону откровенно насмешливый взгляд.