Читать книгу Китайские народные сказки - Сказки народов мира - Страница 2

Однажды китайский философ Чжу Си спросил своего ученика: откуда пошел обычай называть года по двенадцати животным и что в книгах про то сказано? Ученик, однако, ответить не смог, хотя упоминания о системе летосчисления по животным в китайских источниках встречаются с начала нашей эры.

Не знал ученик и легенды, которую рассказывали в народе. По легенде этой, записанной в приморской провинции Чжэцзян, счет годов по животным установил сам верховный владыка – Нефритовый государь. Он собрал в своем дворце зверей и выбрал двенадцать из них. Но жаркий спор разгорелся, лишь когда надо было расставить их по порядку. Всех обманула хитрая мышь, сумев доказать, что она самая большая среди зверей, даже больше вола. Сказкой «О том, как по животным счет годам вести стали»[1] и открывается наш сборник.

Найти объяснение, почему счет годам начинается с мыши, пытались не только китайцы. Еще в XI веке, за сто лет до Чжу Си, знаменитый составитель первого словаря тюркских наречий Махмуд Кашгарский записал тюркскую легенду о том, как некий царь повелел согнать к реке зверей и посмотреть, кто из них быстрее переплывет на другой берег. Первой оказалась мышь. Вслед за ней приплыли вол, барс, заяц, дракон, змея, лошадь, овца, обезьяна, курица, собака и свинья. В таком порядке-де и дали названия годам двенадцатилетнего цикла, чтобы легче было их запомнить.

В тюрко-монгольской легенде, известной бурятам и киргизам и более близкой к китайской, мышь тоже перехитрила всех зверей. Очень возможно, что весь животный цикл китайцы заимствовали у древних тюрко-монгольских племен. Только, в отличие от них, у китайцев исчисление времени по животным никогда не носило официального характера. Им пользовались гадатели, вычисляя, например, по специальным таблицам, будет ли счастливым брак, если жених родился в год Обезьяны, а невеста – в год Овцы. С животным циклом связаны и некоторые китайские поверья и обычаи: рожденный в год Петуха не должен был есть курятину.

Предположить, что весь животный цикл китайцы заимствовали у своих соседей, можно также, сопоставив древнекитайские представления о животных со средневековыми.

Как и легенда о животном цикле, другие сказки о животных, записанные у китайцев, построены на объяснении особенностей животных, происхождения их повадок или внешнего вида. В них рассказывается, почему враждуют собаки и кошки, почему краб сплющенный или отчего гуси не едят свинины.

На смену такого рода сказкам, именуемым в науке этиологическими, приходят забавные истории о проделках зверей, хитрости и находчивости зверя малого перед зверем большим, который по сказочной логике непременно оказывается в дураках. Вспомните хотя бы нашу знаменитую Лису Патрикеевну, которая одурачивает волка, медведя и льва, или хитрого зайца – фольклорного героя африканцев и жителей Юго-Восточной Азии. У китайцев, однако, циклы сказок о хитроумных проделках зверей не сложились, поскольку развитие сказок о животных у них приостановилось, видимо, еще в древности. Во всяком случае, в каталоге китайских сказок, составленном немецким ученым В. Эберхардом в 1937 году, значится только семь сюжетов о животных. Сейчас, благодаря записям последних лет, эту цифру можно увеличить в три-четыре раза. Малочисленность сказок о животных в Китае, пожалуй, связана с чрезвычайно ранним переходом китайцев к земледелию и забвением охотничьего промысла, а также с бедностью фауны в Китае, где в густонаселенных районах нет невозделанных земель, а уж лесов и подавно.

Немногие сохранившиеся у китайцев сказки о животных дошли до нас в сильно измененном виде. Как ветер веками выветривает песчаники и наносит по крупинке новую землю, так и время разрушало и меняло древнюю основу многих сюжетов. Фантастическое заменялось привычным, на смену чудесному приходило обыденное. Как изменялся сюжет, проследим хотя бы на сказке про собаку и кошку. Китайский вариант этой сказки («Как собака с кошкой враждовать стали»), помещенный в данном сборнике, уже осовременен: у бедняков пропало сокровище, его украл торговец. Собака и кошка решили помочь хозяевам и отправились на поиски. Жил торговец за рекой, а поскольку кошки не умеют плавать, собаке не только пришлось тащить кошку на себе, но и нырять за ларчиком, который та уронила в реку на обратном пути. По возвращении кошка приписала все заслуги себе. С тех пор и пошла между ними вражда.

Древнюю основу сюжета можно восстановить, если сопоставить разные его версии. Наиболее архаичный вариант записан у монголов. В монгольской сказке кот и пес похищают сокровище у самого владыки подземного царства, куда добираются через море. В древние времена считалось, что подземное царство отделено от мира людей водой. В более современном варианте, записанном у родственного китайцам народа мяо, живущего на юго-западе Китая, вместо владыки подземного царства фигурирует какой-то царь, чьи владения расположены за рекой. Китайский вариант сохраняет как бы ту же самую схему сюжета: звери переправляются за реку, где живет похититель (или владелец) сокровища. Но здесь он уже не владыка подземного царства, а простой торговец.

Широко распространены в Китае сказки о тиграх – похитителях девушек. Тигр почитался китайцами как царь зверей. К празднику начала лета в Китае специально шили обереги – мешочки или подушечки для ароматных и лекарственных трав, чаще всего им придавали форму тигра. Считалось, что тигр оберегает детей от гадов и ядоносов, которые во множестве появляются в начале лета. Причем на лбу у игрушечного тигра непременно рисовали тушью знак «ван» – «царь». Согласно древним воззрениям, тигр, как тотемный зверь, имел право на брачные отношения с людьми «своего племени». На бронзовом сосуде конца второго тысячелетия до нашей эры, например, изображен человек в могучих объятиях тигрицы. Сюжет о тигре, который взял в жены женщину, был популярен также и в средневековой сказочной новелле. В сказках, записанных в наше время, сюжет этот уже видоизменен. Например, в сказке «Как тигр невесту украл» тигр похищает невесту из свадебного паланкина, но так и не ясно, стала ли она его женой.

* * *

Наибольшее место в сказочном репертуаре китайцев и, соответственно, в данном сборнике занимают волшебные сказки. Они распадаются на отдельные циклы: повествования о похищении невесты и о вызволении ее из иного мира, о женитьбе на чудесной жене и сказки о том, как обездоленный герой берет верх над злыми родичами.

В древнейший из этих циклов входят повествования о поисках исчезнувшей невесты[2]: «Как юноша любимую искал», где героиню похищает злой оборотень, и «Сказка про хитрого У-гэна и верного Ши-е», где возлюбленную дровосека уносит Черный орел. Вспомним, что и в русских сказках невесту или жену героя часто похищают Змей, Кощей или Вихрь, которые в представлении древнего человека были связаны с потусторонним миром, и похищение ими девушки воспринималось как нарушение обычая брать жену только из своего рода или племени. Прекрасную героиню следовало отнять у похитителя, пришельца из иного мира, и возвратить «своему» герою из мира людей. Поэтому еще в древности волшебные сказки такого типа сложились в основном как повествования о хождении героя в подземное царство, где с помощью волшебства он вызволяет свою невесту и благополучно возвращается с ней домой. В поздних вариантах сюжет этот значительно изменен. Путешествие героя в подземное царство замещено в сказке «Как юноша любимую искал» хождением на далекий остров посреди моря. В сказке про братьев У-гэна и Ши-е орел уносит девушку к себе в логово, в глубокую темную пещеру на высокой горе. А ведь в Средние века китайцы как раз и представляли себе ад расположенным в глубокой пещере на вершине горы. Похититель в облике орла тоже едва ли случаен. У соседних с китайцами тунгусо-маньчжурских и тюрко-монгольских народов сохранился культ орла – родоначальника шаманов, который, по народному поверью, мог вступать в связь с женщинами и был непременным сопроводителем шаманов в их странствиях по подземному миру. Сами китайцы эту могучую птицу до сих пор именуют «лаоин» – «почтенный орел».

Герою, отправившемуся на поиски невесты в подземное царство, предстоит пройти длинную цепь испытаний: встретиться с охранительницей входа в подземное царство (в русской сказке это Баба-яга), у нее вкусить ритуальной еды, переправиться через водную преграду и лишь после этого вернуться в мир людей.

Путешествие в подземное царство обычно начинается с переправы через водную преграду, которую охраняет водный змей, огромная рыбина или другое чудище. Герой добывает волшебное средство, убивает чудище, затем переправляется через море или реку, причем преодолевает он водную преграду с помощью тех предметов или животных, которые связаны с погребальными обрядами, отражающими древнейшие представления о пути умершего в иной мир. Чжан Шуаню из сказки «Как юноша любимую искал» также предстоит переправиться через море на остров, где томится его возлюбленная. Но море стережет черная рыбина. Чтобы убить ее, Чжан Шуаню надо добыть волшебный меч. А чтобы добыть меч, ему предстоит пройти сквозь огонь. (В первобытные времена одним из основных видов обряда посвящения юноши во взрослого мужчину было реальное или символическое испытание огнем. Причем сам обряд этот мыслился как временное нисхождение в потусторонний мир.) С волшебным мечом в руках юноше уже нетрудно убить похитителя – рыбу-оборотня и, отведав магический персик, переправиться через море. Персик, по поверьям китайцев, дарует бессмертие. Согласно мифическим сказаниям, персики росли в саду Си Ван-му – Хозяйки Запада, то есть владычицы иного мира. Еще и сейчас, если вы зайдете в китайский храм, то увидите перед табличками с именами умерших предков жертвенные плоды – сделанные из плотной бумаги персики.

В мир людей герой возвращается с помощью чудесного помощника, друга, которого он обретает в подземном царстве, оказав ему немаловажную услугу. Так, в сказке про братьев У-гэна и Ши-е герой возвращается в мир людей с помощью карпа. Случайно ли, что в китайской сказке помощником оказывается карп? Чудесный помощник как образ сказки сложился, видимо, на основе представлений первобытного человека о помощнике – тотеме рода, повелевающем стихиями. Одним из наиболее распространенных тотемов у племен, населявших территорию современного Китая и близлежащих стран, был дракон. Карп считался царем рыб, и его почитали наравне с драконом. Позднее, в IV–VI вв. н. э., когда у китайцев сложился образ царя драконов, карп стал считаться его сыном.

В древний сюжет о похищении невесты постепенно добавлялись новые элементы. В сказке про У-гэна и Ши-е, например, эти поздние черты проявляются главным образом в зачине (известно, что именно зачины сказки легче всего поддаются переделкам и видоизменениям). Здесь древний сюжет – похищение девушки – как бы обрамлен историей двух братьев, ленивого У-гэна и трудолюбивого Ши-е. А сцена знакомства героя с красавицей, дочерью богача – горожанина Чжана, которому он носит на продажу хворост, – это типичная картинка жизни уже феодального Китая.

Очень распространены у китайцев сказки о чудесной жене. В сказке «Волшебная картина» герой женится на деве, сошедшей с картины, в другой сказке женой оказывается дева-пион, в третьей – Нефритовая фея, дух персикового дерева, в четвертой – девушка-лотос, в пятой – девица-карп. Древнейшая основа всех этих сказок – брак с тотемной женой. Женитьба на деве-тотеме мыслилась в глубочайшей древности как способ овладеть природными богатствами, которыми она якобы распоряжалась. Яснее всего эта древняя основа проглядывает в сказе «Женьшень-оборотень», героиня которого – чудесная дева – указывает любимому место, где растет целебный корень.

Брак с тотемной девой в сказках часто и легко расторгается из-за нарушения каких-либо брачных запретов. Так, кстати, происходит в сказе о женьшеневой деве. Следует сказать, что сюжет этот дошел до нас в сильно измененном виде. Здесь уже появляются феодальный город, харчевня, присутственное место, уездная управа. Весь этот фон удивительно напоминает средневековую городскую повесть. Именно под ее влиянием, видимо, и изменился архаический сказочный сюжет.

Еще бо́льшие изменения под влиянием социальных условий претерпел сюжет сказки «Сад Нефритовой девы». Ее герой, бедный каменотес, встречает деву – дух персикового дерева. Она не дарит ему реально никакого особого «производственного могущества», лишь помогает каменотесу избавиться от тяжелой повинности и наказывает стражника, поднявшего на него руку. В древности китайцы наделяли персиковое дерево свойством отгонять нечистую силу. В поздней сказке фея – дух персикового дерева – тоже отвращает от юноши злую силу, но теперь уже вполне реальную: чиновников и стражников.

Во всех сказках, записанных в наше время, тотемная дева превратилась в деву-оборотня. Произошло это, видимо, под влиянием очень распространенной в странах Дальнего Востока веры в оборотней: всякий старый предмет или долго проживший зверь может принять человеческий облик: забытый за шкафом веник через много лет может-де превратиться в веник-оборотень, зверь, проживший тысячу лет, становится белым, а проживший десять тысяч лет – черным, – оба обладают магической способностью к превращениям. Вера в животных-оборотней в народе была настолько живуча, что даже в энциклопедии ремесел и сельского хозяйства в XV веке с полной серьезностью говорилось о способах изгнания лисиц-оборотней: достаточно ударить оборотня куском старого, высохшего дерева, как он тотчас примет свой изначальный вид.

Вера в оборотней сохранилась в Китае во многом благодаря религиозному даосизму, сложившемуся в первых веках нашей эры. Даосы включили в свой культ образы так называемой низшей мифологии (духи стихий, оборотни, неприкаянные души умерших). Даосские монахи заступили место древних шаманов. Их приглашали к больным для изгнания духа болезни или для очищения дома от наваждения. Но в сказках оборотни далеко не всегда персонажи отрицательные. Женьшеневая дева, например, говорит, своему возлюбленному, что никогда не причиняла людям зла, хоть она и оборотень. Такая двойственность сказочного образа родилась из сочетания древнейших представлений о тотемной жене, помогающей тому, кто вступает с ней в связь, с более поздними повериями об оборотнях-цзин, завлекающих людей и вредящих им.

Сравнивая развитие сказок о чудесной жене на Дальнем Востоке с такими же сказками других народов, скажем европейских, следует отметить, что тут эволюция сюжета пошла несколько иным путем. В Европе эти сказки превратились в повествования о женитьбе героя на обычно заколдованной прекрасной царевне, которая дает герою уже не магическую власть над природой, а право на престол, то есть власть над людьми. Разные пути развития одного исходного сюжета определили и принципиальные различия всего антуража сказки. В сказках китайцев нет пышности, красочного описания царской жизни, герои и героини живут не во дворцах, а в бедных крестьянских хижинах.

Есть среди волшебных сказок сказки об испытаниях зятя в царстве тестя. В сказке «Небесный барабан» герой женится на небесной фее, но союз этот быстро расторгается, так как отец уводит фею на небо и запирает в небесной тюрьме. Чтобы вернуть жену, юноша должен пройти в царстве тестя длинную цепь брачных испытаний, которые не прошел до женитьбы, нарушив тем самым брачный ритуал. Лишь выполнив все задачи, которые ему задает тесть, юноша может вновь соединиться со своей небесной супругой.

Хорошо знакомы читателю сказки о победе обездоленного героя над своим противником, обычно злым и жадным старшим братом и его женой, над отчимом или мачехой. В китайской «Сказке про младшего брата» ярко выражена характерная для фольклора многих народов идеализация младшего члена семьи как хранителя семейного очага и родовых традиций. Младший брат оказывается удачливее старшего потому, что ему достается хотя и малая, но чрезвычайно важная часть родительского наследства. В нашем варианте сказки, записанном на полуострове Шаньдун, младший брат получает кусок тощей землицы, петуха да собаку, на которой пашет. Пахота на собаке – это, видимо, переосмысленное древнейшее представление о тотемном предке (известно, что у многих родственных китайцам народов, живших к югу от Янцзы, тотемом была именно собака, и потому их первопредок изображался в облике пса), от которого зависит плодородие. Злой старший брат убивает и собаку, и петуха, младший закапывает их, и не где-нибудь, а перед своим жилищем, то есть на родовой земле. Из их костей вырастает чудесный вяз с листьями-монетами. На популярных еще недавно народных лубках часто можно было видеть изображение яоцяньшу – «дерева, отряхающего монеты». Вспомним, что и в русской сказке о падчерице чудесный сад вырастает из костей коровы, покровительницы обездоленной героини. В основе этого известного у всех народов мотива лежат, видимо, древние поверья о ритуальном умерщвлении животных, из которых вырастают различные полезные растения. Разумеется, китайский сказочник нашего времени не имеет представления об архаической основе сюжета. Для него эти древнейшие мотивы лишь привычные поэтические образы сказочного мира.

Кроме сложной архаической основы китайских волшебных сказок, следует также сказать о других древнейших их чертах. Речь идет о числовой и цветовой символике, а также о национальной системе ориентации во времени и пространстве. Девяносто девять рек облетел Тянь-тай – герой сказки «Портрет девушки из дворца», тысячу раз по девятьсот девяносто девять верст промчался он, прежде чем нашел волшебную уховертку. Производные от цифры девять постоянно встречаются и в других сказках. По древним представлениям девятка была основным нечетным (или как называли китайцы – мужским) числом. В китайских сказках вообще преобладают нечетные числа. Например, в обозначении количества героев – пять сестер, семеро братьев.

Наиболее часто встречаются в китайских сказках зеленый и красный цвета; зеленый – цвет растительности и, соответственно, весны, красный – цвет огня, созревающих плодов, а значит, и лета. Оба эти цвета символизировали в сознании китайцев течение жизни, недаром, видимо, когда в сказке о собаке и кошке звери приходят в дом торговца, они видят там людей в красном и в зеленом – в доме готовятся к свадьбе. Известно, что в некоторых южных провинциях Китая жениха несут в зеленом паланкине, а невесту в красном.

Темный и черный цвета, напротив, ассоциировались, по всей вероятности, с загробным миром, хотя у китайцев были и другие ассоциации, связанные с черным цветом, положительные.

В сказках мы постоянно сталкиваемся с обозначениями сторон света. Спустившийся с небес бессмертный старец советует героям сказки «Жены в зеркале» обратить зеркала на юго-запад, чтобы увидеть суженых им невест; в сказке «Женщина-лисица» девушка-оборотень, прощаясь, наказывает своему возлюбленному, чтобы он шел искать ее на юго-запад. Юго-запад упомянут тут явно не случайно. В древнекитайской гадательной «Книге перемен» (VIII–VII вв. до н. э.) говорится: «Благоприятен юго-запад, там свидишься с добрым человеком». Представление о юго-западе как о стороне, где должна состояться приятная герою встреча, сохранилось в народе и поныне. «Неблагоприятен северо-восток», – читаем мы в той же книге и понимаем, что также не случайно злой дракон в сказке «Лис-оборотень» прилетает с северо-востока. Особо следует сказать о западе. Там находилось, по древним представлениям, царство мертвых. «Вернуться на запад» означало по-китайски «умереть», и, когда старуха в сказке «Отворитесь, ворота каменные!» указывает героям путь на запад, они и попадают в иной мир, находящийся в горной пещере. Когда героиня сказки «Волшебная картина», которую унес злой оборотень, наказывает передать любимому, чтобы искал ее в Западной стране, – это значит, что он должен отправиться в страну мертвых.

События в китайских сказках часто связаны с какими-либо датами – обычно праздниками старого сельскохозяйственного календаря. Удивительные приключения происходят с героями или в Новый год, или в праздник фонарей, или в особые дни поминовения усопших предков (об этих праздниках подробно рассказано в комментариях к книге). По этим праздникам ведется в сказке счет течению времени в мире людей. В ином мире и время другое – это четко осознается сказочниками. Вроде бы совсем недолго пробыли в другом мире муж и жена из сказки «Отворитесь, ворота каменные!», а на земле «не век и не два минуло».

Волшебные сказки китайцев, как и некоторых других дальневосточных народов, отличаются особой «приземленностью» сказочной фантастики. Действие в них никогда не происходит в некотором царстве, тридесятом государстве, все необычное, наоборот, случается, с героем рядом, в родных и знакомых сказочнику местах. Бо́льшую часть вошедших в сборник волшебных повествований записали фольклористы Дун Цзюнь-лунь и Цзян Юань в глухом уезде Ишань провинции Шаньдун. Здесь же, в Ишаньских горах, случаются с героями сказок всякие чудеса. Но дело не только в более или менее точной локализации места действия сказки, а и в чрезвычайно характерном сочетании в них сложного вымысла с реальным бытом героев. Самое невероятное часто выписывается с такими подробностями, чисто бытовыми, а подчас и натуралистическими, что перестает казаться таким уж невероятным. Именно в этом, как представляется нам, принципиальное отличие сказочной фантастики китайцев от безудержной и совсем не приземленной фантастики индийских или, например, арабских сказок.

Раздел волшебных сказок завершается в сборнике повествованием об удивительных приключениях мастеров. Здесь использованы отдельные сказочные мотивы (путешествие героя в брюхе рыбы, встреча с великаном и другие), но сюжета, характерного для сказки, в нем нет. Ближе всего это повествование к авантюрным сказкам, но, в отличие от них, оно изобилует волшебными приключениями. Эта удивительная история, явно сложившаяся в позднее время (недаром в ней упоминаются даже пароходы!), интересна как рассказ о забавных приключениях мастеровых людей в разных мирах и странах, приключениях, чем-то напоминающих путешествие Гулливера или удивительные похождения героев романа китайского прозаика XIX века Ли Жу-чжэня «Цветы в зеркале».

* * *

Раздел бытовых сказок, среди которых есть и сатирические, открывается сказками «Волшебный чан» и «Красивая жена»; они построены по законам сказки сатирической, хотя главную роль пока еще играют волшебные предметы. В других сказках бытовые элементы вытеснили все волшебное. Среди них есть немало сюжетов, известных во всем мире. Где только не рассказывают сказку о глупце, который делает все невпопад! На похоронах он кричит: «Таскать вам не перетаскать», а на свадьбе – «Канун да ладан». Его китайский «собрат» («Глупый муж») поступает почти так же: набрасывается с руганью на похоронную процессию, а носильщикам расписного свадебного паланкина предлагает помочь гроб донести. Кончаются такие сказки всегда одинаково: в русской сказке дурак оказывается избитым, а в китайской – его поддевает на рога разъяренный бык.

В китайских сатирических сказках читатель найдет еще один чрезвычайно популярный в разных литературах сюжет: спрятанный в сундуке любовник. Едва ли не впервые он встречается в знаменитом «Океане сказаний» индийского писателя XI века Сомадевы; мы находим его потом в новелле десятой дня четвертого «Декамерона» Боккаччо и во многих произведениях русской литературы XVIII–XIX веков, начиная с анонимной «Повести о Карпе Сутулове». Жена купца Сутулова так же, как и героиня китайской сказки, ловко обманывает домогавшегося ее архиепископа, сталкивая его с другими притязателями и запирая в сундук. Характерно, что и в китайской сказке в сундуке оказывается настоятель монастыря, то есть лицо духовное.

В отличие от русских сатирических сказок, где судья – персонаж отрицательный, в китайском фольклоре существует цикл сказок о мудром судье Бао-гуне, правителе столичного города Кай-фэна в начале XI века, который прославился своей неподкупностью и справедливостью. Впоследствии многочисленные легенды о мудром расследовании запутанных преступлений или о справедливом решении сложных тяжб народ связывал с его именем, которое стало нарицательным. Образ реального правителя в фольклоре, конечно, сильно идеализирован. Популярности его во многом способствовали пьесы о судье Бао, шедшие на китайской сцене с XIII века. Среди этих драм были произведения, в которых рассказывалось, как судья Бао чинил суд над императорским зятем, любимой наложницей государя, князьями и несправедливыми правителями областей и уездов. Бао казнит даже одного из судей ада, для чего ему приходится спуститься в подземное царство. Сказки о мудрых решениях судьи Бао, в отличие от драматических произведений, весьма просты. И дела здесь мельче, и расследование проще.

В течение веков феодальный Китай был известен как империя чиновников. Их глупость, самонадеянность и корыстолюбие выступают перед нами и в народных сказках. Крестьяне, создатели сказки, имели непосредственно дело только с чиновниками уездного масштаба. Действие всех этих сказок обычно происходит в уездном управлении – ямыне. Бытовая сказка должна показать алогизм обычного, вывернуть наизнанку привычные жизненные нормы, поэтому победителем в ней неизменно оказывается человек из народа, простолюдин, а уездный начальник либо остается в дураках, либо становится посмешищем.

Очень характерны для старого Китая сказки о посрамлении ученых-сюцаев. Чтобы получить низшую ученую степень сюцая, надо было выдержать экзамены в уездном городе, и только тогда можно было занять чиновничью должность. Единственное, что требовалось на экзаменах, – это знание конфуцианских классических книг. В делах практических сюцаи мало что смыслили. Спесивость и глупость подобного рода ученых мужей – извечная тема насмешливых сатирических сказок, одна из которых («Как три зятя тестя поздравляли») помещена в данном сборнике.

* * *

В последний раздел книги вошли сказы мастеровых и искателей женьшеня, а также старинные легенды. Сказы мастеровых – малоизвестная часть китайского фольклора. Многие из них связаны с именами обожествленных героев, научивших своему удивительному искусству других людей или пожертвовавших собой ради того, чтобы помочь мастеровым людям выполнить какую-либо трудную задачу. Жертвуя собой, спасает отца-кузнеца и его товарищей девушка Чжэнь-чжу в сказе «Богиня печи». Подобное же предание рассказывают в Пекине про дочь мастера Дэна, которая бросилась в горн, чтобы помочь отцу и его подручным отлить по приказу императора огромный колокол. Подобно Чжэнь-чжу, эта девушка была обожествлена как покровительница литейщиков колоколов, и в ее честь воздвигли храм. В основу этих повествований легли древние представления о необходимости принести в жертву человека, дабы умилостивить духов.

Сказ «Чжаочжоуский мост» повествует о Лу Бане, обожествленном покровителе строителей и плотников. Он жил в период между VIII и V веком до н. э. и прославился как искусный мастер. Впоследствии вокруг его имени стали циклизоваться многочисленные рассказы о чудесном умении изготовлять вещи из дерева и строить затейливые здания. В сочинении VIII века рассказывалось, например, о том, как Лу Бань смастерил деревянную птицу, сел на нее и улетел на небо. В сказах Лу Бань выступает как герой, научивший людей применять пилу, навешивать в домах двери и многому другому. Его образ напоминает древних мифических героев-первопредков, которым приписывалось добывание различных «культурных» благ и изобретение таких жизненно необходимых вещей, как очаг или письменные знаки. Лу Бань – герой уже более позднего, не мифологического времени, приписанные ему открытия не носят такого первостепенного характера, часто это просто сказочное объяснение происхождения какого-либо архитектурного памятника.

После сказов мастеровых в книге помещены легенды искателей женьшеня. Женьшень был известен китайцам давно. Самым ценным считался дикий корень, который изредка находят в Маньчжурии, в окрестностях гор Чанбайшань. Спасаясь от голода, в частые неурожайные годы крестьяне-шаньдунцы уходили в глухие тогда северо-восточные земли, мечтая найти драгоценное растение и выгодно продать его. Ходили целыми артелями, иногда месяцами блуждали в горах, не находя подчас ничего. По вечерам или в ненастную погоду, сидя в шалаше, искатели предавались мечтам о чудесных тысячелетних корнях. Тогда же, видимо, и складывались поэтические легенды. В основе их лежали многочисленные поверья, связанные с этим удивительным растением, корень которого напоминает фигуру человека. Китайцы, например, считали, что большие старые корни стерегут тигры, змеи или красные волки. Они приписывали птичке банчуйняо чудесное свойство – указывать людям, где растет «человек-корень». Старые корни наделялись способностью исчезать, как только их находили и хотели выкопать люди. Они, как считали искатели, не просто исчезали, а превращались то в торговца, то в женщину, то в корову и уходили, чтобы потом опять возвратиться в землю на старое место. В одной легенде даже рассказывается, будто корешки женьшеня превратились в артистов и давали представление в уездном городке в Маньчжурии. Эта вера в способность растений к перевоплощению восходит к древним анимистическим представлениям и вере в оборотней.

В поверьях искателей целебного корня было много архаических черт, в частности табу на название самого растения. Считалось, что нельзя называть корень его настоящим именем, иначе-де искателю не будет удачи и найденное растение уйдет от него. Вместо слова «женьшень» полагалось говорить «банчуй», что значит «палка», «батог». Также нельзя было произносить названия диких зверей. Тигра звали «шаньшэнье» – «господин горный дух», а волка почему-то Чжан Сань – Чжан Третий. С этими же архаическими чертами мы сталкиваемся и в легендах («Женьшень-оборотень» и «Царь-удав»).

В сказке-легенде о царе-удаве отразились очень древние в своей основе представления об очищении земли от страшных чудовищ. Такие рассказы у китайцев некогда связывались с образом мифического стрелка И, который избавил людей от злого людоеда-быка яоюя, страшного кабана фэнсы, удава дафэна и клыка-бурава цзочи. Подобно ему, герой легенды «Царь-удав» убивает страшных змеев, стерегущих женьшень. Использованы в легенде и многие мотивы волшебной сказки – юноша совершает подвиг лишь благодаря чудесным помощникам: вороне, птичке банчуйняо, мальчику-женьшеню, духу березы.

Архаичность сказов о женьшене объясняется, видимо, тем, что сказы эти бытуют в основном среди самих искателей, а возможно, и тем, что искатели целебного корня часто встречались в горах и лесах с представителями других, уже тунгусо-маньчжурских народов (нанайцев, удэгейцев, маньчжур), устное творчество у которых гораздо архаичнее, чем у китайцев.

Завершают сборник три чрезвычайно распространенные в Китае легенды. Самая древняя из них – повествование о Волопасе и Ткачихе. Впервые мы находим этот сюжет в китайской поэзии начала нашей эры. В варианте, вошедшем в данный сборник, соединились многие сказочные мотивы: и история о разделе имущества между братьями, и эпизод с кражей одежды у спустившейся с неба девицы-голубки, и испытания молодого зятя у злого тестя. Древнему преданию о звездах Пастуха из созвездия Орла и Ткачихи из созвездия Лиры, разделенных Млечным Путем, здесь придан облик привычной волшебной сказки.

Аналогичные изменения заметны и в «Сказании о Мэн Цзян-нюй». Старинное предание о женщине, разрушившей своими слезами Великую Китайскую стену, известное нам уже по обработкам VIII–IX веков, получает в поздних прозаических вариантах чисто сказочное оформление (прибавляется начало, описывающее чудесное рождение героини из тыквы, предание о волшебном кнуте императора Ши-хуана).

Третье из этих сказаний («О Лян Шань-бо и Чжу Ин-тай») сложилось, видимо, к VIII–X векам. Оно явно более позднее и, за исключением концовки, совсем бытовое. В нем рассказывается о любви девушки, переодетой юношей, к своему школьному товарищу. Тема эта тысячекратно перелагалась в драмах разных веков и местностей. Пьесу о разрушенной, вопреки воле молодых людей, трогательной любви показывал в нашей стране в 1955 году Театр шаосинской музыкальной драмы. В этой легенде с особой художественной силой выражен протест против жестокости родителей, насильно выдававших дочерей замуж. Трагически разрушенная любовь – постоянная тема многих очень поэтичных китайских легенд.

Все эти легенды давно вошли в народное сознание. У Шаньхай-гуаня, небольшого городка, где начинается Великая стена, вам покажут в море огромные камни. По преданию, именно здесь и утопилась верная памяти мужа Мэн Цзян-нюй. В провинции Шэньси есть развалины храма, где сохранились статуи Мэн Цзян-нюй и ее мужа. На протяжении веков в народе отмечали седьмое число седьмой луны как день встречи Волопаса и Ткачихи. В окрестностях Шанхая народ давно уже зовет желтых бабочек Лян Шань-бо, а черных – Чжу Ин-тай. Храмы в честь этих героев можно увидеть в разных концах страны. И конечно же, эти сюжеты были излюбленными на красочных новогодних лубках.

Легенды, так же как и сказки различных жанров, являют нам своеобразие устного народного творчества китайцев и вместе с тем свидетельствуют, что китайский сказочный эпос не есть явление уникальное. Напротив, китайские сказки – национальный вариант общемирового сказочного творчества, развившегося на базе весьма сходных для большинства народов первобытных представлений и верований. Едва ли случайно, что наиболее популярны во всех провинциях Китая те сюжеты, которые с детства хорошо знакомы и нашему читателю. Такова история про лису и трех девочек, удивительно похожая на сказку «Волк и семеро козлят», сказки об испытаниях зятя в царстве тестя, напоминающие историю про Царевну Лебедь; «Жених-змей» – вариант «Аленького цветочка» и многие другие.

Китайские сказки на протяжении, по крайней мере, полутора тысяч лет питали своими образами и сюжетами литературную новеллу. Уже в сборниках коротких рассказов о чудесах, созданных в III–VI веках, мы найдем немало сказочных мотивов. Именно там впервые встречается рассказ о чудесной жене-улитке, которая готовит бедному крестьянину вкусную еду. Сказку использовали и некоторые романисты. Так, сюжет о благодарном карпе вошел в ткань фантастического романа У Чэн-эня (XVI век) «Путешествие на Запад». Сюжет о мыши, упавшей в чан («Горная мышь и городская мышь»), изложенный в виде анекдота, включил в свое собрание забавных историй известный литератор XVII века Фэн Мэн-лун. Сказки о чудесных женах в самых причудливых вариантах переработал знаменитый писатель XVII века Пу Сун-лин, автор «Удивительных историй Ляо-чжая», известных у нас под названием «Лисьи чары». Письменная литература оказывала, в свою очередь, влияние и на неграмотных сказочников. Из пересказов романов они заимствовали описания героев и некоторые сравнения, под влиянием старых повестей отдельные сказки (например, «Лис-оборотень») завершаются рифмованными четверостишиями. В народе эту сказку и подобные ей повествования об оборотнях, близкие к новелле, называют «Ляо-чжай чацзы» – «Ветви Ляо-чжая», подчеркивая тем самым влияние удивительных историй Пу Сун-лина. Название это встретилось собирателям, правда, только в Шаньдуне, на родине писателя.

* * *

Хотя китайские сказочные сюжеты довольно рано попали в литературу письменную, сами сказки стали собирать и записывать совсем недавно. Только в 1918 году при Пекинском университете образовалось Общество изучения китайской народной песни, вслед за ним различные общества, ставившие себе целью сбор, публикацию и изучение фольклорного наследия страны, начали возникать в других городах Китая. Китайские фольклористы в 20–30-е годы собрали и опубликовали множество вариантов различных сказок. Но по-настоящему грандиозную собирательскую работу в стране развернуло только Общество изучения фольклора Китая, созданное в 1950 году, уже после победы народной власти. Не было, наверное, ни одного провинциального издательства в Китае, которое не издало бы в 1950–1963 годах нескольких сборников легенд и сказок. Однако ни ранее, ни в эти годы в Китае не было составлено ни одного сколько-нибудь полного и представительного собрания народных сказок. Не было и точных, научных публикаций записанных текстов. Если в 20–30-е годы собиратели, видимо, неслучайно проходили мимо остросоциальных сатирических сказок, то в 50–60-е годы произошло обратное, фольклор обрабатывался порой весьма произвольно и тенденциозно, прежде чем записи появлялись на страницах печатных изданий. Злые братья в таких обработанных вариантах превращались нередко в жестоких помещиков, сюжет искажался, и сказка часто теряла облик, присущий ей с древних времен. Обработка касалась и языка сказок: если в журналах сорокалетней давности сказки нередко излагались архаическим литературным языком, на котором много веков уже никто не говорил, то в поздних сборниках язык всюду приглажен и за ним трудно различить живую народную речь. Почти ничего не сообщают китайские фольклористы и о самих сказочниках, особенностях их репертуара, манеры. Мы знаем разве что только о Цинь Ди-нюй – старой крестьянке из Внутренней Монголии, от которой фольклористы записали помещенные в этом сборнике прекрасные варианты сказок «Жених-змей» и «Волопас и Ткачиха». В 1954 году, когда в ее родную деревню приехали ученые, ей было шестьдесят семь лет. Свои сказки она слышала в детстве от матери, а та переняла их от своей матери.

* * *

Книга под названием «Китайские народные сказки» выходит в издательстве «Художественная литература» в третий раз. При подготовке данного издания бо́льшая часть сказок, входивших в предыдущие сборники, была заменена новыми, взятыми из публикаций, сделанных китайскими фольклористами в конце 20-х – начале 60-х годов.

Китайские сказки доносят до нас дыхание жизни китайского народа, рисуют его тяжелое прошлое и показывают, как богат и неисчерпаем старинный китайский фольклор.

Б. Рифтин