Читать книгу Мы все по Пушкину родня. Марафон «От Пушкина до меня» - Славяна Бушнева - Страница 5

Увидь же ты, каким себя он видел…

Мне «попалась в руки» заметка под названием «Исповедь» в старом журнале 80-х годов. В ней автор Александр Басманов рассматривает, анализируя автопортреты Пушкина… Очень захотелось процитировать строки заметки в этой книге.

«Ни у одного писателя (из тех, кто пытался рисовать) нет такой огромной галереи автопортретов, как у Пушкина. И только один живописец в этом смысле догоняет его – Рембрандт. Видимо, их отношение к миру и к себе в мире имеют одну природу – тут «осколки большой исповеди».

Графика Пушкина менее всего случайна – по чудесному определению известнейшего его исследователя А. М. Эфроса, она «дитя пауз», спутница рождения его поэтических звёзд, его чувств и мыслей, в том числе и о самом себе, и кто хоть раз видел эти запрессованные в текст изображения, сразу и безоговорочно понимает: ни один профессиональный портрет Пушкина не даёт нам так полно и точно представление о живом Пушкине, как даёт он сам. Впрочем, вряд ли с этой точностью и жизненностью могла бы соперничать и фотография, появись она на полвека раньше.

По-видимому, он очень любил зеркало, ибо надо было очень пристально следить за собой, своим жестом или горечью взгляда, чтобы за столь короткую жизнь больше шестидесяти раз переменять приметы: изображать себя таким, каким был когда-то в садах Лицея, заглядывать в дряхлую старость, в обрюзглость и плешивость, перекраиваться на французский лад эпохи падения Бастилии, вылепливаться придворным арапом, лакеем или в тюрбане с пером. Не внешняя, видимая теперь из каждого учебника биография, но биография души – вот что разворачивается в цепи пушкинских автопортретов.

И тут замечательно само развитие его рисовального творчества – оно оттиск различных напряжений, оно группируется во времени различными массами. Их, автопортретов, например, совсем нет в безмятежную лицейскую пору, и нужны были встряска, изгнание, ссылка, чтобы автор обратился как бы вовнутрь себя: пушкинские лица возникают и скапливаются в конце 1823 года – Одесса, потом 1824 году – Михайловское, они маячат в 1829-м – Москва: крупная игра в любовь.

Любовь всегда сопутствовала самозарисовыванию: пики её кривой и графические взлёты одновременны. Если Одесса, то это Ризнич и Воронцова, если Михайловское – то Вульфы и Керн, если Москва 1829-го – то Гончарова. Дата же «1830» рубежная: за ней уже больше профилей Н. Н., чем своих, за ней не беспечность, а настороженность линий, за ней в конце концов начинает клубиться тень Чёрной речки.

В 1831 году пушкинское перо совсем не баловалось, не чертило вовсе его арапского профиля, в 1832 году их всего два, в 1833-м и 1834-м – ни одного, в 1835-м снова два, в 1836-м один: столбец цифр умопомрачительного долга в семьдесят пять тысяч и под ним Пушкин, словно мученик, придавленный тяжестью жизни, но всё же не лишённый дара иронии, этого обязательного свойства любого великого ума. Но, несмотря на ту легкую улыбку, нет в пушкинской иконографии сравнения с печалью, переданной в этих последних портретах: «Давно, усталый раб, замыслил я побег…»; символы страдальчества здесь повсюду: страдальчески поднятые брови, страдальческие глаза, ввалившиеся щёки и только единожды он как бы воскресает, рисует себя просветлённым, в лавровой короне, рисует себя так, как, наверное, писал свой «Памятник».

Рисунки Пушкина, давно признано, не менее совершенны, чем его слова, они образцы высочайшей искренности и вместе артистизма; их можно положить рядом с рисунками Дега или Врубеля, и они не проиграют. Прямой ход и огонь божественного гения видится здесь – Пушкин с легкой и стремительной уверенностью чертит светящийся, вечно движущийся пунктир своей жизни, столь наполненной и прекрасной».

Ещё первый биограф Пушкина, П. В. Анненков, отметил, что рисунки поэта – это как бы «разговор с самим собой». Автопортретов около 90. Ознакомиться с ними можно в «Пушкинском доме».