Читать книгу Брачная ночь - Софи Кинселла - Страница 5

О боже!.. Я готова заплакать и сдерживаюсь только чудом. Что-то пошло не так. Я не знаю – что, и не знаю почему, но мне совершенно ясно: что-то случилось.

Каждый раз, когда Лотти расстается с бойфрендом, она неизменно заговаривает о том, чтобы получить степень магистра. Это у нее чистый рефлекс, совсем как у павловских собачек.

– Быть может, я даже защищу диссертацию и получу степень доктора философии, – говорит сейчас Лотти, и голос ее почти не дрожит. – Я могла бы провести кое-какие научные исследования за границей, и…

Обычного человека она, пожалуй, и сумела бы провести, но не меня. Ведь я, что ни говори, ее родная сестра и сразу чувствую, когда Лотти по-настоящему плохо.

– Угу, – говорю я. – Да. Исследования за границей и степень доктора философии. Знаем, проходили.

Выпытывать у нее подробности нет никакого смысла, во всяком случае – сейчас. Лотти ничего не скажет. У нее выработан собственный способ борьбы с такими неприятными явлениями, как расставание с бойфрендом. Ее нельзя торопить, и тем более – нельзя демонстрировать ей сочувствие. Я убедилась в этом на собственном опыте, который, к несчастью, был не слишком приятным.

Лотти как раз рассталась с парнем, которого звали Шеймас. Она приехала ко мне совершенно неожиданно, с коробкой «Фиш-фуда» и с покрасневшими от слез глазами, и я, естественно, спросила, что стряслось. С моей стороны это оказалось ошибкой. Лотти взорвалась, словно граната.

«Черт побери, Флисс! – вскричала она. – Неужели мне нельзя просто прийти к родной сестре и угостить ее мороженым без того, чтобы мне устраивали допрос третьей степени?! И вообще, кроме бойфрендов, в мире хватает других важных вещей! Может, я хочу просто… пересмотреть свои жизненные приоритеты? Получить степень магистра, к примеру, тоже очень важно!»

Потом ее бросил Джеми, и я снова сделала промах, ляпнув что-то вроде: «Ах ты, бедняжка!» Думаю, если бы у Лотти оказалась под рукой бензопила, она бы устроила мне «техасскую резню».

«Это я – бедняжка?! – вопила она. – Что ты хочешь этим сказать? Может быть, ты жалеешь меня, потому что у меня нет мужчины? Я-то думала, ты убежденная феминистка, а оказывается…» Она говорила еще довольно долго и ухитрилась выплеснуть на меня всю свою обиду и боль, а мне под конец впору было заказывать слуховой аппарат, потому что от ее крика я едва не оглохла.

Вот почему теперь я только молча слушаю, как Лотти «давно собиралась» попробовать себя в теоретических исследованиях, потому что, дескать, кое-кто считает ее не слишком умной или, по крайней мере, не обладающей академическим складом ума, а это совершенно не так, потому что, еще когда она училась в университете, ее научный руководитель собирался представить работу Лотти на межуниверситетский конкурс, на котором она наверняка получила бы какую-то награду, потому что работа была очень, очень хорошей и глубокой, если я понимаю, что имеется виду. Я понимаю – главным образом потому, что Лотти подробно рассказала мне о своем дипломе в прошлый раз – сразу после того, как она рассталась с Джеми.

Наконец Лотти замолкает. Я тоже молчу и стараюсь даже не дышать. Похоже, мы наконец добрались до сути.

– Кстати, мы с Ричардом расстались, – говорит она нарочито небрежным тоном, и я машинально киваю. Я так и знала.

– Вот как? – говорю я в трубку точно таким же тоном. Можно подумать – мы с ней обсуждаем побочную сюжетную линию или мелкий эпизод из «Истэндеров»[5].

– Да, – отвечает Лотти еще более небрежно.

– Понятно.

– Что-то у нас было неправильно.

– Ну, если ты так считаешь… И все-таки это как-то… – Мой небогатый запас посторонних тем иссяк, и я не договариваю, но Лотти понимает меня:

– Да, жаль, – соглашается она. – Но, с другой стороны…

– Разумеется, – поспешно говорю я. – И все-таки, что́ он?.. – тут я явно вступаю на зыбкую почву. – То есть я хочу сказать…

«Какого черта вы вдруг разбежались, если меньше часа назад Ричард собирался сделать тебе предложение?» – вот что хочется мне спросить на самом деле.

Я не совсем доверяю сестре – в том смысле, что она не всегда способна разглядеть объективную картину. Она бывает излишне наивной, бесконечно романтичной и чересчур мечтательной и порой видит только то, что хочет видеть. И все же положа руку на сердце я была уверена, что Ричард сделает ей предложение, ничуть не меньше, чем сама Лотти.

Но теперь сестра утверждает, что они не только не помолвлены, но, напротив, расстались. Что между ними все кончено. И я, откровенно говоря, чувствую себя основательно потрясенной. За то время, что они были вместе, я успела довольно хорошо изучить Ричарда и пришла к заключению, что он – очень неплохой вариант. Во всяком случае, он определенно был лучшим из всех, с кем моя сестрица когда-либо встречалась. Таково мое мнение, и, я думаю, оно было прекрасно известно Лотти, хотя каждый раз, когда она звонила мне в расстроенных чувствах (часто – глубоко за полночь) после каких-то мелких размолвок с Ричардом, я просто не успевала высказать ей, что́ я о нем думаю, так как она неизменно меня перебивала и заявляла, что любит его, что бы я ни говорила. Ричарда и правда есть за что любить. Он – очень надежный, порядочный, добрый и сумел добиться успеха в жизни. Ричард не обидчив, не отягощен обязательствами перед бывшими женами и детьми и к тому же достаточно красив, но не тщеславен. А главное, он любил Лотти – так, во всяком случае, мне казалось до недавнего времени. Это действительно было главным, пожалуй, даже – единственным, что по-настоящему имело значение. Я буквально чувствовала, как от Ричарда и Лотти исходит то самое уютное… тепло – не знаю, как назвать, – которое отличает прочные, гармоничные пары. Между ними была связь. То, как они говорили, шутили, просто сидели рядом (при этом Ричард всегда клал руку на плечо Лотти и принимался играть ее волосами), то, как они вместе принимали решения, – от покупки суши на вынос до отпуска в Канаде, – все говорило о редкостном единодушии и взаимопонимании. И это было видно. Во всяком случае, я видела это достаточно отчетливо.

Но почему же этого не смог увидеть Ричард?!

Кретин, идиот, тупица! Что еще ему нужно? И что не так с моей сестрой? Или Ричард вдруг решил, что у него наклевывается роман с шестифутовой фотомоделью, а Лотти может ему помешать?

Мужики – дураки. Я всегда это говорила.

Чтобы выпустить пар, я яростно комкаю какую-то попавшую под руки бумажку и швыряю ее в мусорную корзину. В следующее мгновение я понимаю, что это была нужная бумажка. Черт!..

В трубке царит тишина, но я чувствую, как отчаяние и боль Лотти перетекают по телефонной линии ко мне. Этого я уже не могу вынести. Пусть она снова меня облает, но я просто обязана узнать больше. Как же так, недоумеваю я, только что они собирались пожениться, а через полчаса между ними уже все кончено? Просто бред какой-то!

– Мне казалось, ты говорила – он собирается обсудить с тобой какое-то важное дело, – осторожно начинаю я.

– Ну да, – откликается Лотти. Голос ее звучит неестественно равнодушно, и мне это совсем не нравится. – Сначала Ричард так и говорил, но потом сказал, что хотел обсудить со мной не важное дело, а просто дело.

Я невольно морщусь. Скверно. По-настоящему «важных» дел не так уж и много – можно по пальцам пересчитать.

– Так что у него был за вопрос?

– Оказывается, он просто хотел посоветоваться, что делать с накопленными «авиамилями». Как их потратить. – Голос Лотти остается совершенно невыразительным, и я начинаю тревожиться по-настоящему. «Авиамили»?.. Похоже, моя сестра пережила шок еще почище моего. «Авиамили»!.. И это – вместо предложения руки и сердца!

Внезапно я замечаю, что за стеклянной перегородкой, отделяющей мой кабинет от общего зала, стоит Иэн Айлворд. Он энергично машет мне рукой, и я сразу понимаю, что́ ему нужно. Он пришел за речью для запланированной на вечер торжественной церемонии.

– Все готово! – артикулирую я одними губами. Это наглая ложь, и я показываю ему на экран своего компьютера, пытаясь дать понять, что причины задержки – чисто технические. – Пришлю по электронной почте. По почте, понимаешь? – добавляю я все так же беззвучно.

Наконец Иэн уходит. Я бросаю взгляд на часы и слегка вздрагиваю. У меня остается всего десять минут, за которые мне нужно дослушать печальную повесть сестры, написать концовку речи и привести в порядок макияж.

Нет, уже не десять, а девять с половиной.

И снова я думаю о Ричарде с неприязнью. Если ему так хотелось разбить сердце моей сестре, почему он выбрал для этого именно тот день, когда у меня дел – выше крыши?!

Я открываю на экране документ с текстом речи и начинаю быстро печатать:

«В заключение мне хотелось бы поблагодарить всех, кто собрался сегодня в этом зале – и тех, кто получил награды и призы, и тех, кто теперь скрипит зубами от досады. Можете не прятаться, я прекрасно слышу этот звук…»

Здесь должна быть пауза, чтобы все успели посмеяться шутке.

– Послушай, Лотти, – говорю я в телефон, – у нас сегодня важное мероприятие – нужно вручить награды победителям нашего конкурса. Я должна быть в зале уже через пять минут, так что… Ты же знаешь, если бы я могла, я бы тотчас примчалась к тебе.

Я слишком поздно понимаю, что снова совершила свою извечную ошибку. Я выразила сочувствие, и теперь Лотти набросится уже на меня.

На этот раз я угадываю верно.

– Примчалась ко мне? – ядовито осведомляется Лотти. – А зачем, позволь тебя спросить? Ты думаешь, я расстроилась из-за Ричарда? Черта с два! Я не из тех, кто строит свою жизнь в зависимости от капризов мужчины. Да будет тебе известно, у меня есть и другие интересы. А о Ричарде я даже не думаю, понятно? Я только пыталась поделиться с тобой своими планами насчет учебы и магистерской диссертации, вот и все!

– Ну да, конечно, – быстро соглашаюсь я. А что еще мне остается?

– Надо выяснить, быть может, у нас есть какая-то программа по обмену студентами со Штатами. Хотелось бы попасть в Стэнфорд[6], там очень неплохо поставлено дополнительное образование.

Она говорит еще что-то, но я не слышу – я стремительно набираю текст моей речи. Не слишком трудная задача, поскольку эту речь я произносила уже раз пять или шесть. Слова все те же, нужно только расставить их в новом порядке:

«Гостиничный бизнес продолжает развиваться невероятно быстрыми темпами. И я не могу не выразить своего восхищения достижениями и новшествами, появившимися за последнее время».

Нет, не годится. Я нажимаю «стереть» и начинаю сначала:

«На меня произвели очень сильное впечатление успехи, которых вы достигли и которые мы с моей командой обозревателей и экспертов наблюдали в отелях по всему миру».

Вот так. «Наблюдали» – самое подходящее слово. Оно придает всему тексту оттенок серьезности. Можно даже подумать, будто мы весь год общались с учеными богословами и святыми пророками, а не с веселыми загорелыми девчонками из рекламных отделов гостиниц, демонстрировавшими нам последние достижения в области сушки пляжных полотенец.

«Как и всегда, я должна поблагодарить Бредли Роуза…»

Стоит ли ставить Бреда первым? Может быть, лучше начать с Меган? Или с Майкла?

Самое главное – никого не пропустить и не забыть, но, увы, подобное мне еще ни разу не удавалось. Похоже, это закон природы, который распространяется на все благодарственные речи в мире. Ты непременно забываешь кого-нибудь важного, потом снова хватаешься за микрофон и начинаешь в панике выкрикивать пропущенные имена, но тебя уже никто не слушает. В результате приходится разыскивать обойденных твоим вниманием и долго, униженно извиняться и благодарить их уже лично, и, хотя они при этом приятно улыбаются, осадок остается. «Ты забыла о моем существовании!» – так и кажется, что эти слова написаны крупными буквами на огромном транспаранте, колышущемся над головой той или иной важной персоны, о которой ты действительно позабыла в запарке.

«Кроме того, я не могу не выразить свою признательность тем, кто организовал сегодняшнюю праздничную церемонию, а также тем, кто ничего не организовывал, а просто пришел выпить шампанского на халяву, всем моим сотрудникам, всем их близким и дальним родственникам, всем восьми миллиардам людей, которые населяют эту планету, а также Богу, Аллаху, Будде, Кришне и кто там есть еще…»

– …Нет, я действительно считаю, что это было к лучшему. Честно, Флисс, я так считаю!.. Теперь у меня появилась возможность пересмотреть свою жизнь, что-то изменить, исправить. Я уверена, что мне это было необходимо, просто раньше я этого не понимала, но теперь…

Я снова переключаю свое внимание на телефон. У Лотти есть одна очень приятная черта – она никогда не признаёт, что у нее что-то не складывается, и ее беззаветная отвага трогает меня до глубины души. Мне хочется обнять сестру, и в то же время я готова дернуть ее за волосы и заорать: «Хватит трепаться о магистерской диссертации, которую ты никогда не напишешь! Просто скажи, что тебе больно, черт тебя дери!»

Я-то знаю, что будет дальше – это мы тоже проходили, и не один раз. После разрыва с очередным любовником Лотти сначала храбрится и буквально брызжет оптимизмом. Кажется, даже самой себе она не признаётся, что что-то не так. Проходят дни, недели, но Лотти держится молодцом, с ее губ не сходит улыбка, и тем, кто не знает ее близко, начинает казаться, что она успешно преодолела кризис и что самое страшное для нее позади.

Но это не так. В конце концов непременно наступает отложенная реакция. И во всех случаях эта реакция приобретает форму импульсивного, необдуманного, откровенно дурацкого поступка, который ненадолго ввергает Лотти в состояние легкой эйфории. Каждый раз она придумывает что-то новенькое и неожиданное. Это может быть татуировка на лодыжке, новая экстремальная стрижка или даже дорогущая квартира в Боро[7], которую Лотти купила, когда рассталась с Джулианом, и которую впоследствии вынуждена была продать – себе в убыток. Как-то Лотти вступила в секту, а в другой раз – сделала интимный пирсинг, который в конце концов загноился. Это был, пожалуй, самый серьезный случай… Впрочем, нет. Хуже всего было, когда Лотти попала в секту. Эти мошенники выманили у нее фунтов шестьсот, а она все толковала о Просветлении, которого ей непременно хотелось достичь под руководством весьма подозрительного гуру. Грязные мерзавцы! У меня сложилось ощущение, что сектанты специально прочесывают город в поисках несчастных наивных дурочек, которых только что бросил парень.

Состояние эйфории, впрочем, быстро проходит, и вот тогда Лотти наконец ломается. Начинаются слезы, пропущенные на работе дни, упреки. «Флисс, почему ты меня не отговорила?», «Флисс, мне не нравится эта татуировка, как я теперь пойду к врачу?!», «Флисс, что же мне теперь де-ела-ать?!..».

Сумасбродства, которые Лотти совершает после каждого расставания с очередным бойфрендом, я называю про себя Неудачный Выбор. Именно эти слова часто повторяла наша мать, пока была жива. Относиться они могли к чему угодно, начиная от вульгарных туфель, надетых на ком-то из зашедших в гости подруг, и заканчивая решением нашего отца развестись с ней и жениться на королеве красоты откуда-то из Южной Африки. «Неудачный выбор…» – бормотала мама, качая головой и бросая на нас пронзительный, стальной взгляд, а мы, дети, невольно трепетали, даже если пресловутый Неудачный Выбор совершили не мы.

По матери я почти не скучаю, но иногда мне очень хочется, чтобы у меня был еще один близкий родственник, которому можно позвонить – посоветоваться и попросить помощи. Отец не в счет. Во-первых, он теперь живет в Иоганнесбурге, а во-вторых, его интересуют только лошади (он их разводит) и ви́ски. Ко всему остальному – в том числе к собственным дочерям – он вполне равнодушен.

Сейчас, слушая, как Лотти продолжает лепетать что-то о продолжительном творческом отпуске, который она возьмет для ведения научной работы, я чувствую, как у меня холодеет в груди. Я уже предчувствую очередной Неудачный Выбор, только я пока не знаю, каким он будет. Мне даже хочется поднести руку к глазам и оглядеть горизонт: не показалась ли вдали грозовая туча или стая акул, которые схватят мою несчастную сестру за пятку?..

Честное слово, я бы предпочла, чтобы Лотти бушевала, бранилась, как сапожник, и швыряла вещи. В этом случае я могла бы вздохнуть свободнее, зная, что вместе с досадой она выплескивает из себя и очередное безумство. Когда я сама рассталась с Дэвидом, я ругалась без передышки две недели подряд. Допускаю, что наблюдать за мной со стороны было не слишком приятно, но, по крайней мере, я не пошла к сектантам.

– Лотти… – Я потираю лоб. – Ты в курсе, что завтра я на две недели уезжаю в отпуск?

– Да, а что?

– С тобой все будет в порядке?

– Конечно, со мной все будет в порядке, – отвечает она язвительно. – Я уже не маленькая. Например, сегодня вечером я закажу пиццу и бутылку хорошего вина. Мне давно хотелось спокойно посидеть перед телевизором, чтобы никто не мешал.

– В таком случае желаю тебе приятного вечера. Только не пытайся утопить боль, о’кей?

Утопить боль – еще одно мамино выражение. Я до сих пор помню, как она, одетая в свой бесконечно элегантный белый брючный костюм, с глазами, подведенным зелеными тенями, сидела в гостиной нашего дома в Гонконге, где мы тогда жили, и хлестала мартини, а мы с Лотти, одетые в одинаковые розовые пижамки, привезенные из Англии, удивленно смотрели на нее. «Что ты делаешь, мамочка?» – «Пытаюсь утопить боль». Когда она умерла, мы бессчетное количество раз повторяли эти слова друг другу по поводу и без повода. Они стали нашим заклинанием, нашей мантрой. Честно говоря, я долгое время думала, что это такой тост вроде «Поехали!» или «Вздрогнем!», поэтому пару лет спустя на ланче у школьной подруги я невольно шокировала ее родителей, когда, приподняв бокал с клюквенным морсом, сказала: «Ну, утопим боль!»

Теперь, впрочем, мы с Лотти используем эту фразу вместо вульгарного «нажраться в хлам».

– Я не собираюсь топить боль, – обиделась Лотти. – И вообще, кто бы говорил!..

Она была права. Когда мы с Дэвидом разбежались, я стала налегать на водку и однажды произнесла целую речь перед потрясенными посетителями индийского кафе. Что-то о мужской неверности и вселенской несправедливости…

– Ну, хорошо. – Я вздыхаю. – Еще созвонимся.

Я кладу трубку, закрываю глаза и секунд десять сижу совершенно неподвижно, давая мозгу возможность перезагрузиться. Мне необходимо забыть о личной жизни сестры и сосредоточиться на работе. А главное – закончить наконец мою речь. Ну… Три. Два. Один. Поехали!..

Я открываю глаза и быстро печатаю список тех, кого необходимо поблагодарить. Набирается полтора десятка человек, но это как раз тот случай, когда лучше перебдеть. Готовую речь я отправляю на мейл Иэну с заголовком «Речь! Срочно!» и выскакиваю из-за стола.

– Флисс! – не успеваю я выйти из кабинета, как меня перехватывает Селия. Она – одна из наших самых плодовитых журналисток-фрилансеров. В уголках глаз Селии я вижу тоненькие «гусиные лапки» – расходящиеся лучами морщинки, такие бывают у профессиональных обозревателей спа-салонов. Некоторые всерьез думают, будто спа-процедуры способны справиться с преждевременным старением кожи, вызванным избытком солнечной радиации, но, на мой взгляд, дело обстоит как раз наоборот. В таких местах, как, например, Таиланд, давно пора прекратить устраивать спа-салоны. Лучше открывать их в северных странах, где-нибудь вблизи Полярного круга, где дневного света катастрофически не хватает.

А что, мысль интересная…

Я хватаю свой «Блэкберри» и быстро набиваю текст: «Полярная ночь – спа?» Только после этого я поднимаю голову.

– Что-нибудь случилось?

– Хрючело здесь. И, похоже, он очень сердит. – Она нервно сглатывает. – Может быть, мне лучше совсем уйти?

Хрючело мы прозвали Гюнтера Бахмейера, который владеет десятью роскошными отелями, живет в Швейцарии и ужасно одевается. У него страшный «рыкающий» акцент и гигантский живот, похожий на пивную бочку. Я знала, что Хрючело тоже приглашен на сегодняшнее мероприятие, но надеялась, что он не придет. Я бы на его месте не пришла. Только не после того, как мы опубликовали обзор его нового спа-отеля в Дубаи. Кажется, он назвал его «Звездная пальма» или как-то в этом роде.

– Не бойся, – говорю я, – ничего он тебе не сделает.

– Только не говори ему, что это я писала рецензию, – молит меня Селия, причем голос у нее по-настоящему дрожит.

Я как можно мягче беру ее за плечи:

– Разве ты готова отказаться от того, что́ написала?

– Нет, конечно, но…

– Вот и отлично. – Мне ужасно хочется ее подбодрить, но Селия бледнеет на глазах и вот-вот грохнется в обморок. Просто поразительно, как человек, пишущий столь резкие, едко-остроумные профессиональные рецензии, может быть таким ранимым и деликатным!..

Парадокс? Парадокс, но в нем, похоже, что-то есть, и я снова хватаюсь за «Блэкберри».

«Организовать личную встречу читателей с обозревателями?» – пишу я, но почти сразу удаляю запись. Ни к чему хорошему это не приведет. Нашим читателям вовсе неинтересно встречаться с обозревателями и критиками. Их, в частности, ни капельки не трогает, что некая С. Б. Д. живет в Хэкни и на досуге пишет превосходные стихи. Единственное, что им хочется знать, это где за какую сумму они могут получить лучшее солнце или лучший снег, лучшие пляжи или горы, лучшие блюда высокой кухни или лучшие клубные сэндвичи, лучшее общение или, наоборот, уединение, египетские пирамиды, индейские вигвамы и прочие неотъемлемые атрибуты пятизвездочного отдыха.

– Все равно никто не знает, кто такая С. Б. Д., так что тебе ничто не грозит, – я легонько похлопываю ее по руке. – Ну, все, мне пора бежать.

И я действительно почти бегу по коридору, который ведет в наш центральный зал – внутренний атрий высотой в добрых два с половиной этажа. На сегодняшний день это самое просторное и светлое помещение в здании «Пинчер Интернэшнл». Каждый год наши младшие редакторы, работающие в невероятной тесноте, предлагают переоборудовать его в офисное помещение, разгородив на десятки крошечных кабинетов-клетушек, однако даже они признаю́т, что лучшего места для проведения наших ежегодных церемоний нельзя и придумать.

Я быстро оглядываю зал, проверяя, все ли готово. Огромный глазированный пирог в виде обложки нашего журнала – на месте. Официанты – на месте. Стол с наградами – на месте. Иэн из компьютерного отдела возится у сцены, настраивая планшет с «бегущей строкой», в который я буду подглядывать, произнося свою речь.

– Все в порядке? – спрашиваю я, приближаясь к нему.

– Все отлично. – Иэн быстро вскакивает на ноги. – Твою речь я уже загрузил. Хочешь проверить звук?

Я поднимаюсь на сцену, включаю микрофон и бросаю взгляд на «бегущую строку».

– Добрый вечер, – говорю я, и громче: – Меня зовут Фелисити Грейвени, и я – ведущий редактор журнала для путешественников «Пинчер ревью». Я очень рада приветствовать всех, кто присутствует сегодня на нашей двадцать третьей ежегодной церемонии вручения наград лучшим деятелям отельного бизнеса. Для всех нас это был непростой год, и все же рынок гостиничных услуг продолжал развиваться невероятно быстрыми… – Иэн насмешливо приподнимает бровь; по-видимому, он считает, что моему голосу не хватает воодушевления.

– Заткнись, – быстро говорю я. – Мне придется вручать целых восемнадцать наград!

Восемнадцать наград – это действительно очень много. Каждый год мы до хрипоты спорим, какую из номинаций следует убрать – и в результате все остается как есть.

– Бла-бла-бла… – говорю я в микрофон и добавляю специально для Иэна: – Все в порядке, все работает. – Я выключаю микрофон. – Ну, все, увидимся позже.

Я выбегаю в коридор и замечаю в дальнем конце нашего издателя Гэвина, который заталкивает Хрючело в лифт. Не узнать герра Гюнтера просто невозможно: он пыхтит, сопит, и на мгновение мне становится страшно: как бы он не сломал нам лифт. В это мгновение Хрючело оборачивается через плечо и угрожающе улыбается мне, потом поднимает руку, растопырив четыре толстых, как сосиски, пальца.

Я знаю, что означает этот жест. Мы дали его новому отелю четыре звезды вместо пяти, и теперь Хрючело очень на нас зол, но я его не боюсь. Сам виноват: нужно было не жадничать и насы́пать побольше кораллового песка на бетонное основание «отмеченного десятками наград рукотворного пляжа». Кроме того, сотрудники отеля – начиная от менеджера и заканчивая младшей горничной – оказались самыми натуральными снобами. Хрючело следовало нанять людей попроще, и тогда он был бы в шоколаде.

Я захожу в дамскую комнату, разглядываю в зеркале свое лицо и недовольно морщусь. Порой мое собственное отражение в зеркале меня просто пугает. Неужели я настолько не похожа на Анжелину Джоли? Откуда вдруг взялись эти синяки под глазами? Я вдруг решаю, что в моей внешности слишком много темных тонов – темные волосы, темные брови, землистого оттенка кожа. Покрасить, что ли, волосы в светлый цвет? А может, не только волосы, а все сразу? Наверняка где-нибудь есть такой особый спа-салон, где стоит бочка или бак со специальным отбеливателем. Залезаешь туда, быстренько окунаешься пару раз – и все. Надо только не забыть открыть рот, чтобы отбелить заодно и зубы.

Гм-м… Ценная мысль! Я вбиваю в «Блэкберри» слова «Отбеливающ. спа-процедуры!», потом вооружаюсь щетками и начинаю приводить в порядок все, что только можно. Наконец последний штрих: я щедро мажу губы нарсовской «Красной ящерицей». Помада мне идет, к тому же я умею ею пользоваться – у меня она никогда не размазывается. Быть может, даже на моей могиле будет написано: «Здесь покоится Фелисити Грейвени. Она умела красить губы».

Я выхожу из дамской комнаты, бросаю взгляд на часы и на ходу нажимаю на телефоне клавишу ускоренного набора, чтобы позвонить Дэниелу. Он должен ждать моего звонка – мы заранее условились, во сколько я позвоню, поэтому сейчас он просто должен снять трубку… Пусть только попробует не снять! Ну же, Дэниел, мысленно тороплю я его, давай, что ты там телишься?

Да где ты, черт тебя возьми?!

Телефон переключается на голосовую почту, и я вполголоса бормочу проклятья. Дэниел способен довести меня до кипения за считаные секунды.

Я слышу в телефоне сигнал и начинаю диктовать свое сообщение.

– Тебя нет на месте, – говорю я ледяным тоном, сворачивая к своему кабинету. – И очень жаль, потому что через несколько минут у нас начнется торжественная церемония, о которой я тебе говорила, и я буду очень занята…

Мой голос начинает дрожать, но я стараюсь не поддаваться гневу. Я не хочу, чтобы Дэниел доставал меня так легко. Наплюй на него, Флисс, говорю я себе. Из-за чего тут волноваться? Развод – это процесс, и жизнь – процесс, и все мы – часть дао, цзен или чего-то такого, о чем было написано в толстых книгах (я прочла их штук двадцать, честное слово!), и у каждой на обложке слово «Развод» было начертано над изображением круга или дерева. Ну, неважно…

– В общем… – Я делаю глубокий вдох. – Мне хотелось бы, чтобы ты дал Ною прослушать эту запись. Спасибо.

Я ненадолго закрываю глаза и напоминаю себе, что сейчас я буду говорить не с Дэниелом. Я пытаюсь выбросить из памяти его отвратительное лицо. Я буду говорить совсем с другим человеком – со своим маленьким семилетним сыном, чье личико с недавних пор одно освещает мою жизнь. Именно благодаря ему мой мир остается исполненным смысла. Мысленно я представляю себе его взлохмаченный чубчик, его серые глаза, его школьные гольфы (один спустился до лодыжки). Должно быть, сейчас он сидит на детском диванчике в квартире Дэниела и пьет чай, прижимая к себе Мистера Обезьяна.

– Мой дорогой мальчик, – говорю я в телефон, – надеюсь, ты хорошо проводишь время с папочкой. Не скучай, скоро увидимся. Я постараюсь перезвонить попозже, но, быть может, я не смогу. На всякий случай желаю тебе спокойной ночи…

Я почти дошла до своего кабинета. Меня еще ждут дела – много дел, – но остановиться я не могу и продолжаю говорить, пока повторный сигнал не извещает меня о том, что запись закончена.

– Приятных сновидений, пока-пока!.. – успеваю сказать я.

– Пока-пока!.. – раздается из-за двери знакомый голосок, и я едва не падаю от неожиданности. Это еще что такое?! Может, я брежу? У меня галлюцинации? Или мой сын успел в последний момент взять трубку и ответить?..

Я внимательно смотрю на свой телефон, несколько раз стукаю его о ладонь, потом снова подношу к уху и прислушиваюсь.

– Алло? – осторожно говорю я.

– Алло-алло-алло! – несется из-за двери.

О боже!..

Я врываюсь в кабинет и вижу своего семилетнего сына, который преспокойно сидит в кресле для посетителей. В моем кресле расположился Мистер Обезьян.

– Мама! – радостно вопит Ной.

– Вау! – Я почти лишаюсь дара речи. – Ты здесь? Ной, сыночек, откуда ты взялся?! Я не ожидала… Э-э, Дэниел? – Я поворачиваюсь к своему бывшему мужу, который стоит у окна, лениво перебирая старые выпуски нашего журнала. – В чем дело? Я думала, Ной уже в постели. У тебя. Как мы и договаривались, – добавляю я с нажимом.

– Я не в постели! – сообщает Ной радостно. – Еще нет!

– Да, дорогой, я вижу, – говорю я. – Итак, Дэниел, в чем дело?.. – И я улыбаюсь ему, улыбаюсь во весь рот. Уже давно я открыла для себя эту закономерность: чем больше я улыбаюсь Дэниелу, тем сильнее мне хочется его зарезать или придушить.

Эти деструктивные эмоции, впрочем, не мешают мне внимательно всматриваться в его лицо, хотя Дэниел больше не имеет ко мне никакого отношения. Похоже, за последнее время мой бывший набрал пару-тройку фунтов. На нем новая рубашка в тонкую синюю полоску. Кроме того, он перестал пользоваться накладками, а напрасно – без них его волосы выглядят слишком редкими и тонкими. Впрочем, мне-то какое дело? Быть может, Труди так больше нравится.

– Дэниел?! – снова окликаю я его.

Он ничего не отвечает, только небрежно поводит плечами, словно все и так очевидно и слова не нужны. Насколько я помню, эта идиотская манера пожимать плечами тоже появилась у него недавно – раньше Дэниел ничего подобного не делал. Пока мы были женаты, он постоянно сутулился, но теперь плечи его расправились, а на запястье болтается новенький золотой браслет с затейливыми каббалистическими символами. Все мои упреки отлетают от него, как горох от стенки, а чувство юмора давно вытеснено сознанием собственной правоты. Он больше не шутит – он вещает.

Я смотрю на него и не верю, что когда-то мы были близки. Я не верю, что Ной – наш сын. Можно подумать – я каким-то образом очутилась в «Матрице», и когда проснусь, окажется, что все эти годы я провела в саркофаге с физиологическим раствором, подключенная к мощному компьютеру с помощью проводов и электродов.

– Дэниел?! – повторяю я в третий раз, не переставая улыбаться.

Он снова пожимает плечами, и мне хочется стукнуть его по башке чем-нибудь тяжелым.

– Кажется, мы договорились, что сегодня Ной ночует у тебя, – говорит он как ни в чем не бывало.

– Что-о?!! – Я смотрю на него во все глаза. – Да ничего подобного! Сегодня твоя очередь.

– Сегодня мне нужно срочно лететь во Франкфурт. Я же послал тебе письмо на электронную почту…

– Ничего ты не посылал!

– Нет, посылал.

– Нет, не посылал. Я ничего не получала.

Но он меня как будто не слышит:

– …И мы договорились, что я подвезу Ноя к тебе на работу.

Дэниел совершенно спокоен – спокоен, как умеет только он. Что касается меня, то я уже балансирую на грани самой настоящей истерики.

– Но послушай… – Мне приходится прилагать невероятные усилия, чтобы не вцепиться ему ногтями в лицо, поэтому мой голос невольно дрожит. – Я просто не могла договориться с тобой ни о чем подобном, потому что как раз сегодня вечером мне нужно вести торжественную церемонию и… Сам подумай, как я могла взять Ноя, если весь вечер буду занята?

Этот идиот снова пожимает плечами.

– Мне пора в аэропорт, – заявляет он хладнокровно. – Ной поел, вот сумка с его пижамой и прочими вещами. – Он ставит на пол маленький рюкзачок. – Ну, малыш, пока. Сегодня ты ночуешь у мамочки.

Я ничего не могу поделать. Да и что тут можно сделать или сказать? Впрочем, сказать можно многое, но только не при ребенке.

– Вот и замечательно! Ты рад, Ной? – говорю я с фальшивым воодушевлением в голосе и улыбаюсь сыну, который с тревогой поглядывает то на меня, то на отца. В его возрасте любой конфликт между родителями воспринимается особенно остро. Если бы я могла, то, конечно, постаралась бы уберечь Ноя от лишних переживаний, но, к сожалению, в данном случае это зависит не только от меня.

– Я очень рада, – добавляю я и ерошу сыну волосы. – Подождите меня минутку, я сейчас.

Я выскакиваю в коридор и снова мчусь в дамскую комнату. Там никого нет, и это очень кстати, потому что я больше не могу сдерживаться.

– Он не присылал мне никакой гребаной почты! – ору я, и мой голос эхом отражается от кафельных стен и от перегородок кабинок. Потом я смотрю на себя в зеркало и перевожу дух. Мне немного лучше. Пожалуй, теперь я сумею дожить до конца церемонии.

Когда я возвращаюсь в кабинет, Дэниел уже натягивает куртку.

– Ну, пока. Счастливо тебе добраться, – говорю я небрежно и, пересадив Мистера Обезьяна на стол, достаю свою чернильную ручку и пишу на карточке, которая будет вложена в букет, предназначенный для главного победителя (новый курорт в Марракеше), коротенький текст: «Поздравляем! С наилучшими пожеланиями – Фелисити Грейвени и команда».

Дэниел не уходит. Я его не вижу, но чувствую, как он переминается с ноги на ногу у меня за спиной. Кажется, он собирается сказать мне что-то еще.

– Ты еще здесь? – я оборачиваюсь.

– Еще одна вещь, Фелисити, – он оглядывает меня с сознанием собственной правоты. – Я намерен добавить еще пару требований к нашему разводному соглашению.

Я настолько ошарашена, что даже не сразу реагирую на его заявление.

– Что-о-о? – выговариваю я наконец.

Какие еще требования? Мы оба уже сформулировали и согласовали все наши претензии друг к другу, осталось только подписать документ – и все! Судебное заседание прошло, апелляции поданы, адвокаты обменялись сотней-другой писем… Что, теперь все сначала?

– Я говорил с Труди, – величественно объясняет Дэниел. – И она привлекла мое внимание к нескольким спорным моментам…

К спорным моментам? Мне еще сильнее хочется его ударить. Какого черта он разговаривает со своей Труди о нашем разводе? Это дело касается только нас двоих, а если Труди хочется выдвигать дополнительные требования, пусть сначала выйдет за Дэниела замуж, а уж потом разводится с ним сколько влезет. Интересно было бы знать, как ей это понравится?

– Здесь всего пара пунктов. – Дэниел кладет передо мной на стол несколько листов бумаги. – Прочти на досуге.

На досуге! Можно подумать, он советует мне хороший детектив или дамский роман!

– Какие еще пункты, Дэниел?.. – Я чувствую, что начинаю закипать, как чайник на плите. – Дело сделано, мы развелись. Условия мы обговорили, и ты со всем согласился.

– Я просто хочу, чтобы все было правильно и ни у кого из нас не осталось никаких претензий.

В его голосе слышится упрек, словно мы развелись наскоро, второпях, но это далеко не так. Насколько я понимаю, наш развод – настоящее произведение юридического искусства. Не нечто сляпанное кое-как, на живую нитку, а штучная, уникальная работа.

– Мы обо всем договорились, – повторяю я, – и у меня нет никаких претензий. Я всем довольна. – «Довольна», конечно, не совсем подходящее слово. Как можно быть довольной, когда ты обнаруживаешь в мужнином кейсе (куда ты заглянула в поисках жевательной резинки) черновики его любовных писем к другой женщине?

Нет, вы не ослышались – я действительно сказала «любовные письма». Черновики любовных писем. Так сказать, наброски, и тем не менее… Скажу честно, ничего подобного я от Дэниела не ожидала. Это была довольно изысканная эротическая поэзия в прозе, к тому же – с собственноручно выполненными иллюстрациями, и когда я их нашла… Что ж, мне оставалось только пожалеть, что Дэниел не писал подобных писем мне. Тогда, быть может, я поняла бы, какой он эгоист и извращенец, до того, как вышла за него замуж.

– Это твое мнение, – говорит он, старательно изображая ангельское терпение. – Но мне кажется, что ты слишком концентрируешься на сиюминутных деталях и не учитываешь перспективу. Я же постарался заглянуть в будущее…

Это я-то слишком концентрируюсь на деталях? Но как я могу этого не делать, если речь идет о моем разводе?! Да и какая такая перспектива может быть у двух разведенных людей, которые расстались раз и навсегда? Он что, спятил?! Как может этот эмоционально кастрированный обладатель гуттаперчевой совести указывать мне на какие-то перспективы? Как вообще этот тип сумел стать частью моей жизни?

От злости и разочарования я дышу, как загнанная лошадь. Можно подумать, я только что бежала наперегонки с самим Усейном Болтом – и победила.

И тут это случилось. Я сделала это не намеренно и не осознанно, но тем не менее… Моя кисть с зажатой в ней ручкой совершает резкое стряхивающее движение – и на светлой сорочке Дэниела появляется цепочка из шести синих пятнышек. Мгновение уходит на то, чтобы понять, что же я натворила, и вот я уже готова вопить и скакать на одной ножке от радости.

– Что… что ты наделала?! – Дэниел смотрит на испачканную рубашку, потом поднимает взгляд на меня. – Это… это чернила? Ты стряхнула на меня ручку?

Я бросаю быстрый взгляд на Ноя – видел ли он, как его мать опустилась до мелкого дошкольного пакостничества, но он, к счастью, погружен в куда более взрослый мир приключений Капитана Подштанники[8].

– Извини, – говорю я с самым невинным видом. – Я не нарочно. Это как-то само…

– Не нарочно? Тебе что, пять лет?! – Дэниел свирепо скалит зубы и пытается промокнуть рубашку платком, но только размазывает одно из чернильных пятнышек. – Вообще-то я мог бы рассказать о твоем поведении своему адвокату. Клянусь, я так и сделаю!

– Расскажи. Заодно можешь обсудить с ним свой любимый вопрос о распределении родительских обязанностей.

– Не смешно.

– Не смешно, – соглашаюсь я. Эмоциональный подъем, который я только что испытала, как-то очень быстро проходит, и я чувствую страшную усталость. В самом деле, сколько можно мстить человеку, который причинил тебе боль, да еще и мстить так мелко, по-детски? Я снова смотрю на нашего сына, который склонился над своей книжкой. Его плечи трясутся от беззвучного смеха, школьные шорты подвернуты повыше, и я вижу на коленке Ноя нарисованное шариковой ручкой лицо и надпись неровными буквами: «Я – Супергерой!» И как только Дэниел смог оставить такого очаровашку?! Неужели он совсем его не любит? Я вспоминаю, что до сегодняшнего вечера Дэниел не виделся с сыном почти две недели, он даже ему не звонил! Можно подумать, Ной для него что-то вроде хобби – не живой человек, а тамагочи, которому он поначалу покупал еду и необходимые аксессуары, но потом разочаровался в этом занятии и решил заняться чем-нибудь другим вроде скалолазания или пешего туризма.

– Это действительно не смешно, – повторяю я холодно. – И… Я думаю, тебе лучше уйти.

Он уходит, но я даже не гляжу ему вслед. Вместо этого я придвигаю к себе бумаги, которые он оставил, и начинаю просматривать, но я так зла, что не в силах разобрать ни слова. Тогда я открываю на компьютере новый документ и яростно печатаю:

«Д. явился ко мне на работу, чтобы оставить со мной сына. Он меня не предупредил, что является нарушением нашей договоренности. Вел себя вызывающе. Хочет выдвинуть какие-то дополнительные требования к разводному соглашению. Обсуждать что-либо отказывается».

Я ставлю число и время, потом отцепляю карту памяти, которую ношу на шее на цепочке, и сохраняю компьютерный файл на нее. Эта крошечная флешка – мое стеганое ватное одеяло, которое греет меня в любых обстоятельствах. На ней хранится полное досье на Дэниела – все собранные мною компрометирующие материалы. Карту я вешаю обратно и с помощью кнопки ускоренного набора звоню Барнаби, своему адвокату.

– Барнаби, ты не поверишь! – кричу я в телефон, как только включается его «голосовая почта». – Дэниел снова хочет пересмотреть условия соглашения! Перезвони мне, пожалуйста, как можно скорее.

Тут я спохватываюсь: не слышал ли Ной мой крик души, но сын тихо хихикает над своей книжкой. Придется поручить его моей личной помощнице – она уже не раз выручала меня в подобных случаях.

– Ну, идем, – говорю я, вставая, и ерошу ему волосы. – Нам надо найти тетю Элис.

* * *

Уклоняться от разговоров с ненужными людьми на разного рода мероприятиях достаточно легко, особенно если ты – ведущий. Ты всегда можешь сослаться на неотложные дела и прервать разговор, как только увидишь, что на тебя надвигается огромное пивное брюхо, обтянутое рубашкой в тонкую розовую полоску. («Прошу прощения, но мне нужно поприветствовать маркетинг-менеджера отеля «Мандарин-Ориенталь», который только что прибыл из аэропорта. Задержался из-за погоды. Я вернусь через секунду».)

Церемония шла уже полчаса, и все это время я довольно успешно уклонялась от разговора с Хрючело. На мое счастье, он довольно неуклюж, и ему трудно маневрировать в заполненном людьми зале, я же вижу его издалека и успеваю произнести заветные слова. «Извините, но мне нужно срочно поприветствовать, переговорить, решить важный вопрос с…» Как говорится, впишите имя. И, прежде чем Хрючело успевает приблизиться ко мне на пару-тройку ярдов, я уже шагаю в противоположную сторону и покидаю зал через другую дверь, а если деваться уж совсем некуда – ныряю в дамскую комнату.

Но в конце концов я все же попалась. Только вышла из туалета – и сразу наткнулась на Хрючело. Оказывается, Гюнтер Бахмейер караулил меня у дверей.

– О, добрый вечер, Гюнтер, – говорю я как ни в чем не бывало. – Рада вас видеть. Я как раз собиралась с вами поговорить…

– Поговорр-рить? – рычит он. – Да вы весь вечер от меня бегать!

– Вам показалось. Кстати, как вам наша вечеринка? – Сделав над собой усилие, я дотрагиваюсь до его огромной, как баварский окорок, ручищи.

– Вы оклеветать мой новый отель! – Благодаря его чудовищному акценту, мне чудится раскатистое «р-р-р» даже в слове «оклеветать». Просто поразительно, что этот могучий толстяк – живое воплощение грубоватого тевтонского характера – знает подобные слова. Лично я затруднилась бы подобрать соответствующий немецкий глагол. Все мои познания в немецком языке сводятся к фразе: «Такси, битте?»

– Ну, Гюнтер, вы преувеличиваете! – Я приятно улыбаюсь. – Ведь мы все-таки присвоили вашему отелю четыре звезды – где же тут «клевета»? – Я чуть не сказала «оклеветание», так на меня действует общение с косноязычным Хрючело. – Поверьте, мне искренне жаль, что наш обозреватель не счел возможным присвоить вашей «Звездной пальме» пять звезд, но…

– Вы не побывать в моем отеле сами. Если бы поехать туда, вы убедиться, что с ним все в порядке! – Гюнтер буквально кипит от ярости. – Но вы послать любителя, фрилансера. Это быть большой неуважение! – Он завершает свою тираду еще одним гортанным рыком.

– Это ни в коем случае не быть большой неуважение, – парирую я на том же ломаном наречии, которое Хрючело именует английским (я просто ничего не могу с собой поделать). – То есть большое, – поправляюсь я и чувствую, что краснею. – Не есть… Не есть неуважение.

Я окончательно запутываюсь, и теперь у меня горит не только лицо, но и уши.

Мне вовсе не хотелось дразнить Хрючело – в конце концов, это опасно для жизни. Во всем виновата моя дурацкая привычка попугайничать: сама того не желая, я начинаю пародировать чужой акцент и манеру говорить, стоит мне только услышать, что кто-то произносит слова не совсем правильно или не в том падеже. Что ж, своего я добилась: Гюнтер глядит на меня с еще большей яростью.

– Как дела, Фелисити? – Это Гэвин, наш издатель, неслышно подходит к нам сзади. Я вижу, как он втягивает в себя воздух, и его тонкий, чувствительный нос слегка подрагивает. Ничего удивительного: в прошлом году Хрючело раскошелился на двадцать четыре двойных разворота чистой рекламы. Только благодаря таким, как он, нам до сих пор удается оставаться в бизнесе, и все же я не могу присвоить его отелю пятую звезду только на том основании, что он оплатил сколько-то там рекламных объявлений. Хороший отзыв в «Пинчер ревью» стоит гораздо большего – как-никак мы дорожим своей репутацией самого авторитетного в стране журнала для путешественников.

– Я только что объясняла герру Гюнтеру, что обзор его отеля делал наш лучший внештатный сотрудник, – говорю я. – Мне очень жаль, что отзыв ему не понравился, но…

– Вы должен делать обзор-р сама! – рычит Хрючело. – Где быть ваш пр-рофессионализм, Фелисити? Где быть объективность?!

Он сердито шагает прочь, а я вновь поворачиваюсь к Гэвину. По правде сказать, я основательно перетрухнула, и сердце у меня колотится, как у зайца. Тем не менее я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно непринужденнее.

– Он слишком остро реагирует, – говорю я, с трудом подавляя желание зарычать, как Хрючело. – Так нельзя!..

– А кстати, – хмурится Гэвин, – почему вы не занялись его отелем сами? Насколько мне известно, обзор новых проектов всегда делали вы. И никто другой.

– На этот раз я решила послать Селию Дэвидсон, – отвечаю я, уходя от прямого ответа. – Она очень хорошо пишет. Ярко. Художественно.

– Почему вы лично не сделали обзор «Звездной пальмы», Фелисити? – повторяет вопрос Гэвин.

– Я была, гм-м… очень занята. – Я слегка откашливаюсь. Мне не хочется об этом говорить, но выхода я не вижу. – У меня были… семейные проблемы.

До Гэвина вдруг доходит:

– Вы имеете в виду ваш развод?

– Ну да, – я киваю, радуясь, что он сам произнес неприятное слово. Одновременно я принимаюсь крутить часы на руке, делая вид, будто они меня вдруг очень заинтересовали. Я-то знаю, что последует дальше.

– Ваш развод?! – переспрашивает Гэвин, причем с каждым слогом тембр его голоса делается все выше. – Опять?!!

У меня снова начинают гореть щеки. Я знаю, что мой развод давно превратился в самую настоящую эпопею, вроде «Властелина колец», и что он отнимает у меня слишком много рабочего времени. Я уже много раз говорила Гэвину, что, мол, все, дело закончено – и каждый раз находились еще какие-то вопросы, которые необходимо было урегулировать.

Впрочем, никакого особенного выбора у меня не было. Да и сам развод не доставлял мне никакого удовольствия.

– Я обратилась к барристеру, который специализируется на разводах, – признаю́сь я откровенно. – Его контора находится в Эдинбурге, и мне пришлось лететь туда в середине рабочей недели. Он, видите ли, ведет очень много дел, поэтому я просто вынуждена подстраиваться к его расписанию.

– Послушайте, Фелисити… – Гэвин манит меня в укромный уголок коридора. При виде его напряженной улыбки мне становится по-настоящему нехорошо. Так он улыбается, когда урезает зарплаты и бюджеты, и сообщает сотрудникам о том, что они, к сожалению, попали под сокращение, так что «не будете ли вы так добры покинуть здание?». – Послушайте, – повторяет он, – я очень хорошо вас понимаю и всей душой сочувствую вашим проблемам, но…

Лжец, думаю я. Что он может знать о разводах? У Гэвина есть жена и любовница, обе знают о существовании друг друга, но, по-видимому, нисколько не возражают.

– Спасибо, Гэв, – киваю я. Я обязана его поблагодарить – этого требует общепринятый протокол вежливости.

– …Но ваш развод ни в коем случае не должен мешать вашей работе и влиять на репутацию «Пинчер ревью», – заканчивает он. – Понятно?

Тут я начинаю нервничать не на шутку. Мне прекрасно известно, что Гэвин заговаривает о репутации «Пинчер» каждый раз, когда у него руки чешутся кого-нибудь уволить – неважно, по необходимости или в назидание другим. Это фактически официальное предупреждение, и я чувствую, как по спине у меня бегут мурашки.

С другой стороны, я по опыту знаю, что иметь дело с Гэвином можно только одним способом, а именно – до последнего отрицать собственную вину. Если проявить достаточно упорства, он может и усомниться в правильности своих решений.

– Вот что, Гэвин, – говорю я и выпрямляюсь во весь рост, чтобы придать себе максимум достоинства. – Мне хотелось бы кое-что прояснить… – Тут я делаю паузу, словно я – Дэвид Кэмерон, который отчитывается перед Кабинетом. – Я никогда, никогда не делаю ничего, что могло бы помешать моей работе в журнале. На самом деле…

Меня прерывает пронзительный вопль.

– Ба-бах! Бумм! Лазерная атака! Падайте, вы убиты!

Я застываю точно парализованная. Не может быть… Нет!!..

Из-за угла коридора доносится знакомый треск. Воздух наполняется ядовито-оранжевыми пластмассовыми пульками, которые летят во все стороны, попадая в гостей и в бокалы с шампанским. Ной со всех ног мчится по коридору по направлению к залу и, торжествующе вопя, палит во все стороны из игрушечного бластера. Черт! И как это я позабыла проверить его рюкзачок?!

– Стой! Прекрати! – Я бросаюсь к сыну, хватаю за шиворот и вырываю оружие у него из рук. – Прекрати сейчас же! Гэвин, извините!.. – добавляю я, жадно хватая ртом воздух. – Это Дэниел… Сегодня была его очередь присматривать за Ноем, но ему срочно понадобилось лететь во Франкфурт, и он привез сына ко мне… Совершенно неожиданно, клянусь! А, черт!.. – Я нечаянно нажимаю какой-то рычажок, и бластер выпускает еще одну очередь оранжевых пулек, которые попадают Гэвину в грудь и в живот (сцена, безусловно, достойна Тарантино и его «Бешеных псов»[9]). «Я только что застрелила своего босса из игрушечного автомата, – думаю я. – Интересно, как это будет смотреться в моей служебной характеристике, когда меня уволят?» Между тем я продолжаю жать на спусковой крючок, и пули летят все выше. Они попадают Гэвину в лицо, и он в страхе что-то невнятно кричит.

– Извините! – я роняю игрушку на пол. – Я не хотела стрелять!

Совсем рядом я вдруг замечаю Гюнтера и вздрагиваю. В его клочковатых редких волосах застряли три оранжевые пульки, еще одна плавает в бокале.

– Гэвин… – Я судорожно сглатываю. – Даже не знаю, что сказать…

– Это я виновата, – перебивает меня Элис, которая тоже появляется на поле боя. – Я должна была присматривать за Ноем, но он…

– Ноя вообще не следовало приводить в офис, – быстро говорю я. – Так что это моя вина!

Мы обе смотрим на Гэвина, словно ожидая приговора, но он только глядит на нас и качает головой.

– Личная жизнь. Работа, – произносит он наконец, складывая пухлые ручки перед собой. – Вы должны решить, что для вас важнее, Флисс.

* * *

Мое лицо пылает от унижения, когда я вталкиваю упирающегося Ноя в свой кабинет.

– Но я почти победил!.. – протестует он.

– Мне так жаль, Флисс! – Элис, входя в кабинет следом за мной, сжимает голову руками. – Он сказал, что это его любимая игра, и…

– Ничего страшного, – я через силу улыбаюсь ей. – Запомни, Ной, у мамы на работе нельзя играть с бластером. Понятно?

– Я найду ему что-нибудь поесть, – говорит Элис. – А тебе, Флисс, нужно возвращаться в зал как можно скорее. Иди и не волнуйся, все будет в порядке. Идем, Ной, где-то здесь я видела конфеты…

Они уходят, и я в изнеможении опускаю руки. Элис права – мне необходимо как можно скорее вернуться в зал, собрать с пола оранжевые пульки, извиниться перед гостями, очаровать всех и таким образом снова превратить нашу вечеринку в сугубо профессиональное мероприятие, каким оно и должно быть. Увы, сейчас эта задача кажется мне непосильной. Больше всего на свете мне хочется свернуться калачиком на коврике, который лежит под моим креслом, и хоть на несколько минут закрыть глаза…

Не в силах справиться с усталостью, я все же опускаюсь в кресло, и тот же миг звонит телефон. Ладно, так и быть, отвечу… Быть может, это хорошие новости, которые помогут мне немного взбодриться.

– Алло?

– Фелисити? Это Барнаби.

– А, это ты… Привет. – Я сажусь прямо, чувствуя прилив адреналина. – Хорошо, что ты перезвонил. Ты просто не поверишь, что снова учудил Дэниел. Мы договорились, что Ной сегодня будет ночевать у него, но в последний момент этот тип передумал и привез мальчика ко мне на службу – буквально за пять минут до начала торжественной церемонии, которую я должна вести. Кроме того, Дэниел сказал, что он, видите ли, посоветовался со своей Труди и решил снова изменить условия нашего соглашения. Попомни мое слово, Барнаби, это кончится тем, что мы снова окажемся в суде!

– Флисс, успокойся! Остынь, ладно? – Неспешный и мягкий манчестерский выговор Барнаби действует на меня успокаивающе, хотя в большинстве случаев мне хочется, чтобы он говорил побыстрее. Это тем более актуально, что я плачу ему почасовой гонорар – и отнюдь не по самой низкой ставке. – Не беспокойся, мы во всем разберемся, все решим.

– Если бы ты знал, как он мне надоел!

– Я тебя хорошо понимаю, и все равно мне кажется, ты напрасно переживаешь. Постарайся не думать о том, что случилось, хорошо?

Он что, издевается?

– Я все записала, – говорю я. – Все, что он сделал. Я могу прислать тебе файл по электронной почте. – Я машинально нащупываю на шее карту памяти. – Хочешь, я сделаю это прямо сейчас?

– Я уже говорил тебе, нет никакого смысла записывать каждую мелочь, которая кажется тебе нарушением существующих договоренностей.

– Но я хочу… хочу, чтобы у нас были основания обвинить его в неподобающем поведении и злоупотреблении своими правами. Если собрать все материалы вместе, судья наверняка поймет, какая он эгоистичная свинья, и тогда…

– Судья уже знает, что представляет собой твой Дэниел.

– Во-первых, он давно не мой. Во-вторых…

– Флисс… – Барнаби тяжело вздыхает. – У тебя типичный случай Разводной Горячки. Помнишь, что я говорил тебе об этой болезни?

Я отвечаю не сразу. Барнаби хорошо меня изучил. Порой он буквально читает мои мысли, и мне это не всегда нравится. Когда-то мы вместе учились в колледже, и хотя его услуги – даже с учетом скидки, которую он сделал мне по старой дружбе, – обходятся мне очень и очень недешево, я ни разу не задумалась о том, чтобы обратиться к кому-то другому. Сейчас он ждет ответа – словно учитель, задавший школьнику какой-то очень простой вопрос, и я просто не могу его подвести.

– Разводная Горячка сопровождается бредом и видениями, которые не имеют никакого отношения к реальности, – отбарабаниваю я.

– Никакого отношения к реальности, – с нажимом повторяет Барнаби. – Это означает, что ни один судья не станет зачитывать в суде двухсотстраничный перечень проступков Дэниела, а зрители не станут свистеть, улюлюкать и показывать пальцами на твоего бывшего. И ни один судья не скажет: «Миссис Грейвени, вы – святая, а ваш муж – просто презренный негодяй и мерзавец, и на этом основании я готов признать законными все ваши претензии».

Я невольно краснею, потому что именно о чем-то в этом роде я мечтала. Только в моем воображении толпа не только тыкала в Дэниела пальцами, но и швыряла в него гнилыми помидорами.

– С другой стороны, Дэниел никогда не призна́ет, что был не прав, – безжалостно продолжает Барнаби. – Он не встанет перед судьей на колени и не скажет со слезами на глазах: «Дорогая Флисс, прости меня, пожалуйста!» И ни одна газета не поместит отчет о твоем разводе под заголовком: «Самый дерьмовый в мире муж признал свою дерьмовость в суде».

Я не выдерживаю и фыркаю.

– Я все понимаю, но…

– Понимаешь? – с сомнением переспрашивает Барнаби. – Ты уверена? Или где-то в глубине души ты все еще ждешь, что однажды утром Дэниел проснется и, осознав все свои ошибки, публично в них покается? Не надейся, Флисс. Дэниел никогда ничего не поймет и не осозна́ет, и никогда не признается в том, что он был плохим человеком и скверным мужем. Я могу заниматься этим делом еще много тысяч часов, но на подобное я не рассчитываю, потому что этого никогда не случится.

– Но ведь это чертовски несправедливо! – восклицаю я разочарованно. – Ведь Дэниел – настоящий двуличный негодяй!

– Я знаю. Твой Дэниел… прости, просто Дэниел – то еще дерьмо. Тем меньше у тебя оснований вспоминать о нем при каждом удобном и неудобном случае. Выбрось его из своей жизни, выбрось навсегда!

– Ну, это не так просто… – неуверенно бормочу я после небольшой паузы. – В конце концов, он отец моего ребенка.

– Я и не говорил, что будет просто, – отвечает Барнаби, заметно смягчаясь. Некоторое время мы оба молчим. Я смотрю на свои офисные часы – на тонкую секундную стрелку, которая бежит по круглому пластмассовому циферблату. Спустя примерно минуту я устало склоняюсь вперед, упираясь головой в сгиб локтя.

– Чертов развод!..

– Да, развод, – подтверждает Барнаби. – Величайшее изобретение человечества.

– Я хотела бы… даже не знаю… – Я тяжело вздыхаю. – Вот если бы можно было просто взмахнуть волшебной палочкой и сделать так, чтобы наш брак никогда не существовал!.. Разумеется, это не касается Ноя. Пусть он останется, а все остальное пусть исчезнет как дурной сон.

– Ты, вероятно, говоришь об аннулировании брака, – жизнерадостно заявляет Барнаби.

– Это еще что такое? – удивляюсь я.

– Признание брака недействительным или не вступившим в законную силу, – поясняет он.

– И что, такое бывает? – удивляюсь я.

– Бывает, – подтверждает Барнаби. – Суд объявляет семейный договор недействительным – и все. Должен сказать, что многие мои клиенты добиваются не развода, а именно аннулирования брака.

– А я могла бы аннулировать свой брак? – Эта идея внезапно захватывает меня целиком. Неужели существует какой-то неизвестный мне ранее способ обойти мучительную и долгую процедуру официального развода?! Ан-ну-ли-рование… Мне нравится, как звучит это слово! И почему Барнаби ничего не сказал мне об этом раньше?

– Нет, если только мы не выясним, что Дэниел был двоеженцем, – сухо сообщает Барнаби. – Или что он принудил тебя к браку. Или что вы фактически не вступили в супружеские отношения. Или что один из вас в момент заключения брака был недееспособен и не мог отвечать за свои поступки по причине душевного заболевания.

– Это была я! – быстро говорю я. – Я была недееспособна. Я отлично помню, что буквально сходила с ума при одной мысли о свадьбе.

– Все так говорят! – Барнаби смеется. – Но, боюсь, это не пройдет.

Вспыхнувшая было искра надежды медленно угасает. Черт! Сейчас мне почти хочется, чтобы Дэниел оказался двоеженцем. Я даже представляю себе почтенную матрону в мормонском капоре, которая вдруг появится как из-под земли и крикнет: «Он женился на мне раньше!» Подобный поворот сразу избавил бы меня от всех проблем и его дурацких претензий.

– Боюсь, нам придется и дальше придерживаться первоначального варианта с разводом, – говорю я наконец. – Спасибо, Барнаби. Ну а теперь я лучше пойду, пока ты не выписал мне счет еще тысяч на тридцать только за то, что мы просто поздоровались.

– Да, так действительно будет лучше, – спокойно соглашается Барнаби. Он никогда не обижается, что бы я ни говорила. – Но пока ты еще не умчалась, ответь-ка мне еще на один вопрос: ты все еще собираешься во Францию, верно?

– Да. Я лечу туда завтра.

Мы с Ноем летим на Лазурный Берег, на целых две недели. С его точки зрения, это пасхальные каникулы. Что касается меня, то это очередная работа. Мне предстоит оценить и подробно описать три отеля, шесть ресторанов и один тематический парк. Это означает, что каждый день мне придется по несколько часов работать за компьютером, но я не жалуюсь.

– Я тут снова созванивался со своим старым приятелем Натаном Форрестером. Кажется, я тебе о нем уже рассказывал… Он живет на Антибах. Было бы неплохо, если бы ты его навестила, о’кей?

– Хорошо, – я чувствую, как у меня поднимается настроение. – Я не против.

– В таком случае я пришлю тебе по электронной почте его точный адрес. Натан – неплохой парень. Правда, он слишком увлекается покером, но пусть тебя это не пугает.

Заядлый игрок в покер, живущий на юге Франции? Звучит довольно заманчиво.

– Спасибо, Барнаби. Постараюсь у него побывать.

– Не за что. Пока, Флисс.

Я кладу трубку на рычаги, и телефон тотчас принимается звонить вновь. Должно быть, это Барнаби забыл сказать мне что-то важное.

– Алло? Барнаби, это ты?

Нет ответа, но я отчетливо слышу, как кто-то громко и часто дышит в трубку. Неужто Барнаби решил трахнуть свою секретаршу и случайно нажал клавишу повторного набора?! Впрочем, уже в следующую секунду я узнаю́ это дыхание и даже слышу на заднем плане чуть слышную мелодию «Я стараюсь» в исполнении Мейси Грей. Лотти всегда слушает эту композицию, когда расстается с очередным кавалером.

– Алло? – снова говорю я. – Лотти, это ты?

Дыхание в трубке становится хриплым и прерывистым.

– Эй, Лотти? Почему ты молчишь?

– Ох, Флисс!.. – Сестра громко рыдает. – Я ведь думала, он и вправду хочет сделать мне предложени-е-е-е-е!

– Боже мой, Лотти! Ну, не плачь… – Я баюкаю в руках телефонную трубку, жалея, что не могу обнять Лотти, прижать ее к себе. – Не плачь, пожалуйста!

– Я думала, он меня любит и хочет иметь дете-е-е-ей!.. Но он не хочет. И не любит меня. Не любит! – Она жалобно всхлипывает, совсем как Ной, когда ушибет коленку или поцарапается. – Что мне теперь делать? Ведь мне уже тридцать три-и-и-и!.. – Лотти внезапно начинает икать и никак не может остановиться.

– Тридцать три – это ерунда, – быстро говорю я. – Это совсем мало. Ты еще долго будешь красивой и привлекательной, поверь!..

– А ведь я ему даже кольцо купи-и-и-ла…

Кольцо? Лотти купила Ричарду кольцо?! Я изумленно смотрю на телефонную трубку. Не ослышалась ли я?

– Какое кольцо? – спрашиваю я, не в силах сдержать любопытство, и представляю себе, как Лотти преподносит Ричарду огромный перстень с сапфиром в бархатной коробочке.

О господи!

– Ну, просто кольцо!.. – отвечает Лотти не без нотки раздражения и шмыгает носом. – Обычное обручальное кольцо… Мужское.

Просто кольцо? Мужское обручальное кольцо? Гм-м… Насколько я знаю, подобных колец не существует в природе.

– Послушай, Лотти, – начинаю я осторожно, – ты уверена, что Ричард из тех, кто… кто стал бы носить такое кольцо? Может, это его и… отпугнуло?

– Кольцо ни при чем! – Сестра снова начинает всхлипывать. – Он его даже не видел. И зачем я только купила эту штуку?! Но ведь я просто думала, что так будет справедливо. Я думала, что он купил кольцо мне, а значит, я тоже должна-а-а-а…

– О’кей, – говорю я. – Извини.

– Ничего. – Лотти немного успокаивается. – Это ты меня извини. Я не хотела тебя беспокоить, просто… просто мне не с кем было поговорить, вот я и вывалила все это на тебя.

– Не говори глупости. Для чего же еще нужны сестры?

Мне очень жаль Лотти. Она действительно расстроена, и мне ее жаль, но в глубине души я испытываю некоторое облегчение. Лотти больше не делает вид, будто все хорошо, все нормально. Она призналась, что ей плохо, и это хорошо. Это уже прогресс.

– Я уже решила, что мне делать, и теперь мне намного лучше. Мне кажется, у меня есть план. Есть цель, – говорит Лотти и шумно сморкается, а я снова настораживаюсь. Какая еще цель? Мой собственный развод научил меня с подозрением относиться к подобным словам. «План». «Цель». «Проект». «Новые перспективы» и «новый друг». Когда речь заходит о чем-то из перечисленного, добра не жди.

– Вот как? – говорю я. – Отлично. И в чем же она заключается, эта твоя цель?

Мысленно я уже перебираю все возможности. Только пусть это будет не новый пирсинг и не новая татуировка! Несколько раз Лотти собиралась бросить работу, и мне лишь с огромным трудом удавалось убедить ее не делать этого. А вдруг она снова задумала купить новую, дорогущую квартиру или еще какую-нибудь недвижимость? Нет, только не это!

Помимо перечисленных вариантов мне на ум приходят переезд в Австралию и новая диета. Но Австралия слишком далеко, что же касается диеты, то Лотти – а) и так довольно худая, и б) в последний раз, когда Лотти сидела на диете, она сделала меня своей «партнершей». Это означало, что я должна была звонить ей каждые полчаса, обзывать «жирной коровой» и напоминать о необходимости питаться только низкокалорийными продуктами. Я, естественно, отказалась, и Лотти на меня обиделась.

– Что же ты задумала? – интересуюсь я небрежно, хотя от страха у меня начинают ходить ходуном колени.

– Я вылечу в Сан-Франциско первым же рейсом, на какой смогу достать билет, и сама сделаю Ричарду предложение. То-то он удивится!

– Че-го?! – Я едва не роняю телефон. – Нет, Лотти, нет! Это… это плохой план!

Неужели, думаю я, она собирается ворваться в офис, где работает Ричард? Или будет дожидаться его у двери гостиничного номера? А когда он появится – встанет на одно колено и преподнесет ему это свое «мужское» обручальное кольцо?.. Нет, я этого не допущу. В конце концов ничего кроме нового унижения из этого не выйдет, а мне потом возиться с моей безутешной сестрой!

– Но ведь я люблю его! – почти кричит Лотти, и я понимаю, что она на грани истерики. – Я люблю его больше всего на свете! И если он не понимает, что мы просто созданы друг для друга, я обязана ему это доказать. Я должна сделать первый шаг. Слушай, Флисс, – добавляет она совсем другим тоном. – Я сейчас на сайте «Вирджн Атлантик»[10], в какой класс мне лучше взять билет – в первый или в экономический? Кстати, ты не можешь договориться, чтобы мне сделали скидку?

– Нет, не могу. И вообще, не вздумай покупать билет до Сан-Франциско, – говорю я самым твердым и самым властным тоном, на какой я только способна. – Выключи Интернет. А лучше – выключи компьютер и отойди от него подальше.

– Но…

– Послушай, Лотти, – говорю я чуть мягче. – У Ричарда был шанс, но он им не воспользовался. Значит, он просто не хочет на тебе жениться, в противном случае он бы уже давно сделал тебе предложение.

Я знаю, говорить так – жестоко, но я не сомневаюсь в своей правоте. Если мужчина хочет завести семью, он действует, а не мямлит. И женщине вовсе не надо ловить намеки и истолковывать те или иные поступки. Предложение руки и сердца – вот главный поступок.

Но Лотти меня не слышит.

– Ричард просто не понимает, чего он на самом деле хочет, – с горячностью возражает она. – Ему нужно объяснить, убедить, может, даже немного подтолкнуть.

Ну да, подтолкнуть, думаю я с иронией. Вот только то, что ты собираешься сделать, больше похоже на пинок в зад. На мгновение я представляю себе, как моя сестрица за волосы волочит Ричарда к алтарю, и мне становится противно. Я отлично знаю, чем все закончится. В конце концов и Лотти и Ричард окажутся в офисе Барнаби Риза («пятьсот фунтов за первую консультацию»).

– Слушай меня, Лотти, – говорю я, – и слушай внимательно. Я категорически не советую тебе выходить замуж за кого бы то ни было, если ты только не уверена на двести процентов, что из этого выйдет какой-нибудь толк. Нет, лучше – на шестьсот процентов, – мой взгляд непроизвольно устремляется на бумаги, в которых Дэниел изложил свои новые требования. – Потому что в противном случае ты не наживешь ничего, кроме очень большого… больших проблем. Я знаю это точно, причем по своему собственному печальному опыту. Поверь мне, это ужасно.

На том конце линии воцаряется тишина. Я хорошо знаю Лотти и могу представить, о чем она сейчас думает. Должно быть, как раз в эти минуты моя сестрица прощается со слащаво-романтической картиной, которую она успела нарисовать в своем воображении: она делает Ричарду предложение на мосту Золотые Ворота на фоне заката. Или рассвета – в зависимости от того, в какое время суток ей удастся его отловить.

– По крайней мере, сначала подумай, – добавляю я. – Не стоит совершать опрометчивые поступки, о которых ты будешь горько жалеть. Если вы любите друг друга, несколько недель ничего не изменят в ваших отношениях, а если нет…

Тут я задерживаю дыхание и суеверно скрещиваю пальцы. Подействует или нет?

– О’кей, – говорит наконец Лотти, но в ее голосе отчетливо слышатся унылые нотки. – Я… я подумаю.

Мне хочется завопить от радости. Я сделала это! Сделала! Впервые в жизни мне удалось убить болезнь в зародыше: помешать сестре совершить Неудачный Выбор. Не исключено, впрочем, что с возрастом Лотти сделалась чуть менее импульсивной – в то, что она научилась мыслить более или менее рационально, мне по-прежнему не верится.

– Давай-ка пообедаем вместе, ладно? – предлагаю я, чтобы немного ее подбодрить. – Я угощаю. Как только я вернусь из отпуска, так сразу и пойдем… В лучший ресторан, какой ты скажешь.

– Это… это неплохая идея, – жалобно бормочет Лотти. – Спасибо, Флисс.

– Ну, мне пора бежать. Будь умницей. Увидимся.

Лотти дает отбой, и я с шумом выдыхаю воздух. Я очень злюсь, только не знаю – на кого. На Ричарда? На Дэниела? На Гэвина? На Гюнтера? А может, на всех мужчин сразу? Нет, это было бы несправедливо. Среди мужчин тоже встречаются достойные экземпляры, тот же Барнаби, мой очаровательный молочник Невилл, далай-лама, может быть, еще папа римский…

Я поднимаю взгляд, вижу свое отражение в темном экране компьютера и в ужасе отшатываюсь. У меня в волосах застряла оранжевая пулька из игрушечного бластера Ноя.

То, что надо. Не хватает только накладного носа и рыжего парика.