Читать книгу Избранные. Фантастика о дружбе - София Морт, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 2

– Будем! – Серега громко выдохнул и осушил стопку.

Мне стало как-то противно. Прикусив от досады губу, я посмотрел на Серегу, затем перевел взгляд на лето, искристым золотом плескающееся за мутными оконными стеклами. Ведь вот же оно – лето! Необычное, залитое солнечным светом лето, полное неугомонных птиц, вольготно развалившихся в тени кошек, обычно ворчливых, а ныне скрывающих робкие улыбки старух и расшалившейся ребятни. Лето, наполненное утопающим в душистой листве ветром и дурманящими ароматами детства, полузабытыми грезами и похороненными под тяжестью взрослой жизни воспоминаниями… Во дворе кто-то радостно смеялся, и совсем не хотелось сидеть в городе в такой день. Нет, не хотелось! Мир требовал, чтобы мы повернулись к нему, прочувствовали его, насладились. А мы…

– Ты это, чего не пьешь-то?

Поставив стопку на стол, я демонстративно отодвинул ее от себя и вновь посмотрел на лучшего друга детства. Некогда худощавый черноволосый мальчуган с торчащими ушами и огоньком непокорности в больших темных глазах ныне превратился в лоснящегося от пота обрюзгшего лежебоку, чьими характерными особенностями являлись только блестящая лысина да мутный взгляд, в глубинах которого плавала этакая бессмысленность.

– Не хочу.

– Зря, продукт-то хороший.

– Да плевать мне на продукт! – воскликнул я. – Серега, я ведь в гости к тебе пришел, а не к продукту.

Серега насупился. Озадаченно почесав мясистый затылок, он угрюмо уставился на свои колени, спрятанные в засаленных брюках.

– Хм… ну так давай выпьем, что ли, – после непродолжительной паузы предпринял он очередную попытку. – За встречу! Давно ж не виделись.

– Да нет, не буду.

– А чего хочешь тогда?

Я вздохнул. И вот как объяснить этому незадачливому мужчине, этому спивающемуся обывателю, что нынешним утром во мне ни с того ни с сего пробудился ребенок, сорванец, которому безумно захотелось всех красок детства, и, конечно же, не обнаружив желаемого, этот ребенок отправился по местам былой славы. Он пришел в свой старый двор и увидал на его месте новенькую автостоянку. Он спустился по насыпи к берегу, где когда-то проводил многие часы, и чуть не утонул в груде мусора. Он решил навестить лучшего друга и товарища прошлых лет, а обнаружил… вот это?

– Ответь, ты помнишь что-нибудь про Июль?

Серега протестующе скрестил на груди руки.

– Вот еще! Тебе все покоя не дает та история? Говорю же, он был просто чокнутым, этот твой Июль. Типичный такой псих!

– Но что-то же ты помнишь? Что?! Серег, расскажи. Ведь я практически уже все забыл, столько воды утекло. Нам тогда лет-то было…

Серега отвернулся к окну, грустно вздохнул, и… внезапно едва уловимая дрожь пробежала по его телу. Сначала я даже подумал, что мне померещилось, но потом ясно увидел, как изменилось выражение его лица – за бледной маской бессмысленности сверкнула искра памяти.

– Вона оно какое, это лето, – едва слышно прошептал он. – Да? Там, за окном… Точно такое же, солнечное, пестрое… Прям как тогда.

Я улыбнулся. С ним явно что-то случилось. Наверное, мои вопросы каким-то образом пробудили в нем воспоминания – такие воспоминания, что он даже испугался. А может, то была лишь тоска? Горькие слезы о былом, которые он неимоверным усилием воли сумел удержать?

– Так ты помнишь его, Серег?

– Частично… А ты?

– Я тоже. Но вспомнил почему-то только сегодня. Проснулся и увидел, как мы… – На мгновение я растерялся: картина, представшая моему взору, была настолько отчетливой и живой, что я утратил всякое ощущение реальности. Взяв себя в руки, продолжил: – Вспомнил, как сидел на берегу с удочкой, и как ты возился с этой твоей бочкой.

– Бочкой… – мечтательно протянул Серега.

– Ну да. А потом мы увидали его. Он подошел и…

* * *

…заговорил, как ни в чем не бывало.

Но что-то ведь было и перед этим? Целая жизнь, длиною в несколько лет. И время это – пронизанное потоками солнечного света и летнего тепла, а также зимней стужей и снегопадами, меланхоличным дыханием осенних дождей и томительным предвкушением весеннего цветения, – время это определяло, каким ты станешь в будущем. Зарождение новой вселенной, именуемой человек. Детство… Куда уходит память о нем?

То было интересное лето, и вместе с тем среди назойливой трескотни кузнечиков и усыпляющего журчания воды в речке, где-то в густых зарослях крыжовника, а может, и в глубине кроличьей норы – где-то там скрывалось некое смутное предчувствие, что в определенном плане лето это будет последним. Почему? На этот вопрос не имелось ответа, и, слушая, как набирает силу гроза за окном, а в соседней комнате похрапывает Сережкина мать, я тщетно пытался его отыскать. Что дальше? Неужто все закончится, исчезнет, канет в тартарары?

В комнате не было света, а потому, укутавшись с головой одеялом, я включил фонарик и погрузился в чтение. Говард Лавкрафт, «История Чарльза Декстера Варда». Повесть в сборнике ужастиков, что случайно обнаружился в шкафу среди десятка отсыревших, пропахших плесенью книг. «Можно?» – спросил я у Сережкиной матери, протягивая ей сборник. Она с сомнением глянула на обложку (красное с белым, отпечаток окровавленной ладони, угрожающее название): «А страшно не будет?» Я мотнул головой, и она пожала плечами.

И вот теперь Сережка с матерью спали в соседней комнате, а я с замиранием сердца следил за таинственной и пугающей жизнью некоего Чарльза Варда, между делом прислушиваясь и к нарастающему шуму дождя за окном. Но в какой-то момент мысли ушли от страшилки Лавкрафта, вернувшись к дурному предчувствию. По-своему я любил Сережку и, не имея собственной деревни, с превеликим удовольствием гостил у него. При этом всячески старался не обращать внимания на презрительное «городской», как окрестила меня местная ребятня. Я был беспристрастен, и меня вполне все устраивало. И эти полные увлекательных приключений жаркие дни в компании Сережкиных друзей, и пронизанные тишиной – а иногда, как теперь, звуками грозы – ночи, что я посвящал историям из забытого в шкафу сборника. И ведь только наступил июль! До школы еще целая вечность, – ни тебе уроков, ни скучных городских будней, провонявших бензином и пылью, а еще – сам не знаю почему – отцовским потом, когда тот возвращался с работы. Офицер… Все это осталось где-то там, словно бы по другую сторону реальности.

Что же тогда не так?

Я закрыл книгу и выключил фонарик, перевернулся на спину и уставился в потолок, под которым жирными медузами плавали маслянистые тени. За окном сверкнула молния, а где-то вдали – возможно за рекой или даже за полем – угрожающе отозвался гром. Раскатистое эхо прокатилось по мирно спящей деревне, и в нескольких домах испуганно залаяли собаки.

Предчувствие никуда не ушло, лишь сделалось сильнее. Словно бы утром мне предстояло идти к дантисту, удалять нерв или драть зуб. Я поежился. Завтра будет завтра. Лето и удушливый после дождя воздух… И вроде бы мы с Сережкой собрались на рыбалку… А может, и не пойдем. Разве не в этом свобода выбора? Пускай я ничего и не смыслил в рыбной ловле, но все-таки…

Я закрыл глаза.

В памяти мелькнули строчки, вычитанные в одной книжке. Кажется, она тоже была о лете и об одном мальчике. Как же его звали?.. Дуглас! Этот славный парнишка любил жизнь, он любил своего деда и младшего брата, отца и обитателей городка, где жил. И, конечно же, он любил лето. Что же он там говорил?

Этого я так и не вспомнил, потому что в следующее мгновение провалился в бархатные объятия сна.

* * *

Проснулся рано, сладко зевнул и потянулся, меж делом прислушиваясь к тому, как за окном надрываются соседские петухи да сварливо потявкивают местные дворняги. Подрагивая от холода, выбрался из-под теплого одеяла, так как терпеть больше не было сил, и, на цыпочках пройдя через комнату, где все еще спала Сережкина мать, выскользнул в сени. Оказавшись на улице, я и вовсе покрылся мурашками – утро выдалось довольно прохладным, хотя день обещался быть жарким. Солнце только-только появлялось из-за горизонта, гоня прочь вздувшиеся ленивые облака. О ночной грозе напоминали лишь примятая влажная трава да многочисленные лужи на дороге.

Обогнув дом, я забрался в разросшийся там кустарник и с превеликим удовольствием облегчился. Моча впитывалась в землю, и от нее шел пар. Я зябко поежился, предвкушая возвращение в теплую постель, где меня поджидали еще пару часиков сна или же продолжение таинственной истории Лавкрафта, – как пожелаю.

Не тут-то было!

– Двинься, – буркнул Сережка.

Я покорно отошел.

– Доброго утра.

– Будет добрым, как только отолью, – пробормотал он. – И почему по утрам так?

Я направился к дому и уселся на крыльце. Озноб постепенно проходил, как и мечты о дальнейшем сне. В траве у меня под ногами извивалась мохнатая гусеница с желтыми полосками по бокам; всеми силами она пыталась отогнать настырного черного муравья. Тот не сдавался.

Через некоторое время вернулся Сережка. Он присел рядом и мечтательно посмотрел на темнеющий вдали лес. Не без удовольствия поковырявшись в носу, задумчиво произнес:

– Хорошо тут.

– Ага.

– Гораздо лучше, чем в душном городе.

– Ага.

Так рассуждал Сережка, даже и не догадываясь, что через год-другой сделается завсегдатаем каменных джунглей, забудет дорогу к таким вот деревенским рассветам, и наши с ним жизненные пути навсегда разойдутся. Но, конечно же, в то утро мы ведать не ведали, как оно все обернется, и считали друг дружку лучшим друзьями едва ли не на веки вечные.

– Ну, какие у нас на сегодня планы?

Сережка оглянулся на дом, потом посмотрел на меня своими темными умными глазами. Его уши забавно торчали, а ветер перебирал растрепанные ото сна волосы.

– Мамка проснется, пожрем да на реку, – сказал он. – Буду учить тебя рыбу удить.

– Удочками?

– Нет, блин, руками! Гарпунить ее будешь.

Я засмеялся, и он снисходительно улыбнулся в ответ.

– А мы жрать точно хотим? – спросил я. – Может, ну его, этот завтрак? Айда прямо сейчас, к обеду как раз воротимся.

Тут вновь заголосили петухи. Из дома напротив вышел сосед – жилистый и весь словно бы прокоптившийся от многодневной работы на солнце. На плече у него красовалась синеватого цвета наколка, сделанная, видимо, очень давно, так что разобрать сам рисунок казалось уже невозможным. Одет же он был типично по-деревенски: болтающиеся кальсоны и грязная майка, а на ногах – безразмерные галоши. Потянувшись, сосед приветливо махнул нам рукой, после чего огляделся, будто бы что-то искал, и убрался обратно в сени. Спустя минуту-другую вернулся с сигаретой в зубах, прикурил и с довольным видом уставился в сторону восходящего солнца.

Начинало припекать.

– Без завтрака нельзя, – сказал Сережка. – Да и мамку предупредить надо, куда мы собрались.

– Зачем?

– Балда, ты ж теперь вроде как у нее на попечении! – Сережка не больно ткнул меня локтем в бок. – Ладно я, но она и за тебя ответственность несет.

Об этом я как-то и не подумал.

* * *

– Ну что, разбойники, куда намылились?

Перестав терзать вилкой яичницу-глазунью, я скосился на Сережку.

– На реку пойдем, – ответил он, – рыбу ловить.

– Хм…

Я куснул толстую красную помидорину, тщательно прожевал. Завтракать совсем не хотелось; где-то рядом все еще стоял преданный сон, и уж очень неплохо было бы вернуться к нему. Хотя бы на пару часиков. Поваляться в кровати, как обычно я делал дома. Послушать бормотание телевизора…

– Купаться, надеюсь, осторожней будете?

– Какое купаться?! – искренне возмутился Сережка. – Рыбу ловить идем!

– Ну, естественно, – мягко улыбнулась его мать. – Только если полезете в воду, повнимательней. Течение там коварное. Это оно с виду спокойное, а на деле…

– Все знаю, мам, – перебил Сережка. – Помню еще, как в том году утопленника вытаскивали.

– Угу…

Насколько я понял, тема про утопленников не особо понравилась Сережкиной матери, и развивать ее она не стала.

Я глотнул молока, слушая, как в соседней комнате, разъяренно жужжа, бьется об стекло толстая муха. Озорные солнечные лучи заливали дом. Лето терпеливо ждало нашего участия, подобным незатейливым образом напоминая о своем существовании – вдруг забыли!

– Ну, ты чего? – Сережка уставился на меня. – Наелся?

– Угу, было очень вкусно. – Я повернулся к его матери. – Спасибо.

Она с усмешкой глянула на мою тарелку, в которой осталась добрая половина растерзанной яичницы.

– Ведь не съел же ничего.

– Да я по утрам не любитель, плохо ем.

Она понимающе кивнула.

– Лан, тогда пошли!

Видно было, что Сережке невтерпеж поскорее убраться из дома. Все ж снаружи нас ждут не дождутся мир и рыба, а мы тут о дурацких тарелках да завтраках разговариваем.

– Ну, бегите, – сказала его мать. – И поосторожней там.

* * *

Река и правда выглядела подозрительно спокойной. Казалось, нужно и вовсе не уметь плавать, чтобы умудриться утонуть в этом безобидном ручейке. Тем не менее внешность, как известно, штука обманчивая – вода в реке была холодной и темной, а глубина превышала несколько метров: и дна-то не разглядишь!

Так, скучая, я сидел на обрывистом берегу, сжимая в руках кривоватую самодельную удочку и слушая надрывное стрекотание кузнечиков да озорное щебетание птиц. Сонная деревня лежала километром правее, и над крышами ее избушек в мареве июльской жары и тополиного пуха плавали смутно различимые звуки обыденной жизни. Отраженное солнце жидкой огненной сферой утопало в черноте воды, по которой то и дело серебристыми бликами мелькали всевозможные водомерки и вертячки. Жужжали пчелы, порхали бабочки. А на росшем возле меня кусте деловито грелась большущая коричневого цвета стрекоза. Коромысло – определил я, мечтая сцапать стрекозу и не представляя, как это сделать. Своими глазищами стрекоза внимательно следила за мной – малейшее движение в ее сторону, и она тут же даст деру. В воде же равномерно покачивался унылый поплавок – наживка в виде червя совершенно не интересовала здешнюю рыбу. По крайней мере, в данный момент.

Вот поэтому я и не люблю рыбалку: нужно сидеть и терпеливо ждать. Ждать, ждать…

Где-то самодовольно квакнула лягушка, и что-то подозрительно зашевелилось в тине у берега. Не иначе как жужелица охотится…

Сережка же находился в нескольких метрах поодаль. Сам он предпочитал ловить «на блесну», хвастаясь, что, дескать, в прошлом году таким образом вытащил целую щуку. Я разглядывал реку и так и этак – уж никак не верилось, что в ней водятся «целые щуки».

– Ну что, клюет?

– Не-а.

– Фигово…

Было невыносимо скучно. Сладким медом внутри меня разливалась сонливость, и казалось, будто она густо перемешивается с медленно нарастающим полуденным зноем. Того и гляди, вовсе усну. Да-а, не так представлял я себе загадочно-мистическую рыбалку, от которой сходили с ума многие мальчишки и даже взрослые дядьки. При таком раскладе даже тарахтящий по пыльной дороге трактор уже событие.

Я проводил трактор взглядом, затем посмотрел на деревню, на пики крыш и купола церкви вдали. Купола все были обветшалые, и лишь новехонький криво поставленный крест сиял на одном из них. Этакий символ несокрушимости веры. Невольно улыбнулся, вспомнив рассказы Сережки о местном батюшке. Если вкратце, то церковь была уже старая, довоенная, и, пораздумав, здешний священник затеял ремонт. Собрал, значит, с набожных деревенских жителей деньжат на нужды храма божьего и… установил один новый крест. Причем установил его довольно-таки косо – словно бы сам этим и занимался, – так что отныне, глядя на купола церкви, даже как-то стыдно делалось. Возвышенность веры терялась в человеческой нелепости. А больше в церкви ничего и не поменялось. Мол, рублики кончились и надобно еще.

«Зато, – подвел итог Сережка, – поп прикупил себе иномарку и возвел нехилую пристройку у дома»…

– Видать, наживка не нравится, – грянуло над самым ухом, и от неожиданности я даже вздрогнул.

Стрекозы давно и след простыл, а лягушки у берега насторожено притихли.

– Так ведь червь! – изумился я.

– Толку-то? – фыркнул Сережка. – Нужно на опарыша, рыба его любит.

– И где этого твоего опарыша взять?

Сережка задумался, я же вновь посмотрел в сторону церкви. Все ж мне казалось возмутительным такое поведение священника. Ведь церковь же! Бог все видит, как можно так на нем наживаться?

– Рядом с Вариным болотом недавно дохлую псину видел, – сообщил Сережка, отплевываясь от лезущего в рот тополиного пуха. – Можем сходить, насобирать.

Вариным болотом звалось озерцо неподалеку от кладбища, где по легенде утопилась некая девица Варя. Почему она так поступила, никто знать не знал, но с тех пор как это случилось, по деревне поползли всевозможные байки – якобы Варя плачет там по ночам да неустанно зовет кого-то. Естественно, детвора толпами рвалась туда, но только днем. С наступлением сумерек к болоту не отваживались приближаться даже самые старшие из ребят.

– Кого насобирать? – не понял я.

– Кого-кого, опарышей! Тепло, солнечно, их в собаке сейчас тьма-тьмущая!

Его восторгу не было предела.

– Может, ну их, а? Не больно-то хочется ковыряться в дохлятине.

– М-да, дело твое, – хмыкнул Сережка, окинув меня уничижительным взглядом. – В принципе, наверное, рыба просто вверх по течению ушла.

Я вновь посмотрел на реку и начал неспешно сматывать удочку. Тем не менее что-то было не так: леска натянулась и не хотела сворачиваться.

– Зацепилась, кажись, – всполошился Сережка. – Погоди… Да не тяни ты, балда! Порвешь же! Эх, неумеха… Дай-ка сам все сделаю.

Он отобрал у меня удочку и начал возиться с зацепившейся леской. Я тем временем поднялся с земли и, потянувшись, огляделся по сторонам. Ну и хорошо же здесь! Солнце жгло мои бледные плечи, напекало голову (кепки у меня не имелось, а брать бесформенную панаму, которую предлагала Сережкина мать, я не решился: боялся, что засмеют, – настолько нелепа была панама). За спиной у меня грозно высился лес – неизменный атрибут всевозможных местных страшилок, – а спереди, чуть правее, – деревня, жители которой эти страшилки и сочиняли. Слева речка уводила к холмам, а по правую руку раскинулось большущее поле – этакие бесхозные земли, заросшие ромашкой, всевозможной муравой и безымянными кустарниками. И кто-то неторопливо шел по полю, но был он так далеко, что разглядеть не представлялось возможным…

– Странно, – прервал мои мысли Сережка.

– А?

– Гляди, она что-то тащит, – и он указал на леску.

Действительно, с небольшой натяжкой, но леска все ж поддавалась. Сережка осторожно тянул ее на себя. Спустившись к самому берегу и забавно балансируя из стороны в сторону, он отчаянно пытался сохранить равновесие и не бухнуться в воду.

– Может, это утопленник? – предположил я.

Сережка испугано посмотрел на меня.

– Может, и утопленник, – прошептал он. – В любом случае что-то там, на дне… Ого!

Из воды показался кусок сетки, покрывающей каркас престранной штуковины, предназначение которой мне было неведомо.

– Да это ж бочка! – воскликнул Сережка.

Никакой бочки я в упор не видел, но предпочел воздержаться от комментариев. Молча следил за действиями друга. В итоге выяснилось, что бочкой называют обтянутую сеткой корзину с отверстием посередине.

Сережка вытащил корзину на берег, отцепил от нее рыболовный крючок и быстро смотал леску.

– Здорово, – на всякий случай восхитился я, – а что это такое?

– Рыбу ловить, – объяснил он. – Внутрь кладется хлеб или еще какая приманка, и рыбина заплывает. А поскольку рыбина глупая, обратно ей уже не выбраться.

И правда, внутри корзины лежала парочка мертвых карасей, кусок чего-то непонятного – судя по всему, размокший хлебный мякиш, – да разъяренно бился огромный водяной жук.

– Глянь-ка.

Сережка схватил жука.

– Плавунец, здоровущий какой! – восторженно произнес он. – На тухлятину, плут, пожаловал.

Я отобрал у него жука и внимательно его рассмотрел. Как выглядит плавунец, я прекрасно знал, все ж то была моя излюбленная добыча в таком нелегком деле, как ловля жуков. Самец. Темно-коричневое брюшко, окаймленные бронзовой полоской матово-синее крылья, мощные задние лапы с щеточками на концах, маленькая голова. Жук все еще не терял надежды спастись бегством, но я крепко держал его, помня, что эти хитрецы не только хорошо плавают, но также могут кувыркаться и прыгать, отталкиваясь задними лапками. А еще они умеют летать, хотя пользуются этим умением почему-то крайне редко.

– Вот так свезло! – Сережка уже и думать забыл о жуке. Вытряхнув карасей и отшвырнув их в сторону, он влюбленным взглядом изучал бочку. – Целая, даже не порвана нигде. Да и сработана на славу. Свезло так свезло!

– Чья она?

– Да какая разница? Ничья! Наша теперь! Зырь на рыбин – давно уж подохли. Видать, про бочку и вовсе забыли. Значит, нашей будет.

– Классно…

Плавунец отчаянно вырывался у меня из пальцев. Я же, подняв голову, приметил над водой еще двух стрекоз. Меня всегда поражала их манера летать рывками, туда-сюда. Не так хаотично, как, скажем, у бабочек, которые не столько летают, сколько скачут по воздуху. У стрекоз все иначе. Они гораздо быстрее и проворнее. Настоящие истребители в мире насекомых.

Миг – и стрекозы умчались. Я же, от нечего делать, подошел к карасям. Осторожно втянул носом воздух и почувствовал едва уловимый запах гнилья. Уже через полчаса солнце сделает свою работу, и вонять они начнут дай боже. Это соберет тьму-тьмущую всяких мелких букашек-таракашек.

– Надо бы домой ее унести, – сказал Сережка, очищая ценную находку от водорослей и тины.

– А чего так?

– Да вдруг хозяин объявится.

Я кивнул. Не то чтобы мне так уж сдалась эта корзина, но возвращать ее хозяину никак не хотелось. Находка она на то и находка, верно?

– Так что, мы ее прямо сейчас потащим? – спросил я. – Или еще посидим?

Но Сережка не ответил. Он смотрел куда-то мимо меня, и взгляд его был серьезен. Тогда я обернулся и увидал незнакомца, шедшего к нам со стороны поля.

* * *

Он остановился в паре метров поодаль и преспокойно уселся на траву. Сорвав тростинку, сунул ее в рот, задумчиво посмотрел на реку, затем куда-то в синеву неба и блаженно улыбнулся.

Мы же, с опаской косясь на него, держались на почтительном расстоянии.

– Привет, ребят, – вдруг сказал он и с прищуром глянул на нас.

Был этот тип довольно высокого роста, ни худой, ни толстый, одет в потертые джинсы и закатанную в рукавах клетчатую рубашку. Лицо и руки темные от загара, волосы русые, а глаза – когда он повернулся к нам лицом – непостижимым образом переливались, менялись. И не было возможности установить, какого именно они цвета. Секунду назад темно-янтарные, как застывшая древесная смола, и вдруг – бац! – уже густо зеленые, словно вольная мурава на поляне. Тем не менее незнакомец совершенно не вызывал опасения. Было в нем что-то располагающее, дружеское, можно даже сказать, доброе. Нутром я чуял, что доверять ему можно.

– Здравствуйте, – сухо отозвался Сережка.

Я же хранил молчание: мало ли что.

– Ну как вы тут, рыбы много наудили?

– Да не особо, – все так же хмуро ответил Сережка. – А вы откуда? Я вас не знаю.

– Откуда я? – Незнакомец посмотрел в сторону поля, на линию горизонта вдали. – Да как сказать… Отовсюду. Вот, прогуляться решил.

– Отовсюду? Это как так?

Вместо ответа незнакомец указал рукой на корзину.

– Гляжу, бочку вытащили.

– А она что, ваша, что ли? – мигом набычился Сережка, и в голосе его подозрительность сменилась неприкрытой воинственностью.

– Да нет, не моя, – примирительно сказал незнакомец, продолжая таинственно улыбаться – так, словно бы знал что-то, чего не знали мы. – Парнишки одного. Но он, к сожалению, не сможет ее забрать. С ним беда приключилась – ногу сломал, когда с гаража прыгал. Так что теперь в городе, в душной больнице с гипсом лежит. Скучает.

– И что?

Незнакомец пожал плечами.

– Можешь забрать себе.

– А-а… Спасибо.

Подобное великодушие несколько успокоило Сережку, но он по-прежнему держался бочком, насупившись, прям-таки со звериной осторожностью. Мне же оставалось лишь моргать, так как по неизвестным причинам я вовсе не ощущал никакой опасности.

– Да не за что.

– А как звать того парнишку?

– Дима, – машинально ответил незнакомец. – Но он не из твоей деревни. Из соседней.

– А откуда вы знаете, из какой я деревни?

– Так я вас всех знаю, – хмыкнул незнакомец. – В определенном смысле, я живу ради вас.

Это прозвучало довольно странно, и я поглядел на Сережку.

– Как так?

– Ну вот, как-то так, – отозвался незнакомец. – Ведь ты же любишь лето? И друг твой, – он кивнул в мою сторону, – тоже любит. Правильно?

– Угу.

– Вот потому я и знаю вас.

Сережка растерянно посмотрел на меня, затем вновь повернулся к незнакомцу.

– Вы кто?

– Июль.

Ответ поразил нас обоих. От неожиданности я даже выпустил порядком уже запыхавшегося жука, и тот плюхнулся куда-то в траву. Я хотел было нагнуться и подобрать его, но передумал.

– Что значит июль?

– Имя мое. Меня зовут Июль.

– Чепуха какая-то, – запротестовал Сережка. – Июль – это месяц! Не бывает таких имен.

– Верно, месяц. И мое имя. Я и есть месяц Июль.

Сережка надолго замолчал. Я же тщетно пытался переварить услышанное – было во всем этом что-то мистическое, даже сказочное…

Сам не понял, как спросил:

– Вы – лето?

Июль ласково улыбнулся, и мне вдруг стало очень легко на душе. В тот момент я окончательно убедился, что опасаться этого странного человека не стоит. Чудак? Всякое может быть. Но зла он не причинит. В глубинах его глаз не таилось никакой угрозы. Он просто гулял, он…

– Я – лето. Вернее, лето – это я, – сказал Июль.

– Ничего не понимаю, – рассердился Сережка. – Лето – это время года, а июль – название месяца. Вы не можете быть летом.

– Это почему же?

– Ну-у… потому что… – Сережка замялся. – Просто не бывает такого!

– Сереж, – впервые прозвучало его имя, и Сережка аж подпрыгнул от удивления, – ты веришь, что бедная Варя плачет ночами у озера, где утонула? Веришь ведь, да? Так почему не хочешь поверить в меня?

– Потому что там привидение, – и глазом не моргнув, заявил Сережка. – Привидения существуют – это всем известно! А вот про то, чтоб месяцы по земле разгуливали, такого я что-то не слыхал.

– Значит, будешь первым, кто об этом расскажет, – хмыкнул Июль, пожевывая тростинку. – Месяц ведь наступает, приходит. Ты сидишь в школе, слушаешь урок Нины Васильевны и наблюдаешь, как за окном зима сменяется весной. Одни месяцы уходят, другие приходят. Вот я и пришел.

То, что Июль знал имя нашей классной руководительницы, поразило еще больше, чем то, что он знал наши имена.

– Это как в сказке, что ли?

– Ну да, – кивнул Июль.

– Не бывает такого, – огрызнулся Сережка. Тем не менее в его словах чувствовалась неуверенность.

– А чего вы сейчас хотите? – отважился я на очередной вопрос.

– Ничего, – сказал Июль, – просто гуляю. Мне порой интересно посмотреть, что и как в этом мире делается. Пройтись по полю, понаблюдать за рыбой в реке, подремать в тени деревьев где-нибудь на опушке леса, поглядеть, как резвится ребятня. Ведь я, в большей степени, живу детством – верой, что вы меня ждете, радуетесь мне. Я есть только до тех пор, пока нужен.

– А как же остальные времена года? Весна там, зима?

– У них свои предпочтения. Весна живет влюбленными, их радостью, биением их сердец. Осень – воспоминаниями стариков, меланхолией. Зима, в принципе, та еще злюка. – Июль усмехнулся. – Но и у нее случаются хорошие моменты. Ей льстит детская вера в чудеса перед новогодними праздниками, снежки и все такое.

– И они тоже гуляют?

– Иногда. Тут все зависит от настроения.

– Ерунда, – настаивал Сережка. – Все равно так не бывает.

– Отчего же? – Июль сорвал травинку, покрутил ее в пальцах. – Видишь? Трава же бывает. И рыба, которую ты ловишь, – она тоже бывает. Сережа, а то, с какой радостью ты бросаешь в угол портфель, когда последние уроки окончены и приходит пора летних каникул; то, с каким нетерпением помогаешь своей маме собраться и с каким предвкушением вы едете сюда, – это ведь бывает?

– Это не одно и то же.

– Да, но одно зависит от другого. Не будь меня, ты бы перестал радоваться, загрустил. Не будь твоей радости, не было бы меня. Понимаешь?

Я понимал. Я смотрел на этого человека, назвавшегося Июлем, и мне было ясно, что он имеет в виду. Все взаимосвязано. Мы радуемся солнцу, и солнце радуется нам. Мы ждем лета, а лето ждет нас.

Просто… лето порой тоже хочет погулять.

– А что будет, когда я вырасту? – вдруг спросил Сережка.

Я и сам собирался задать подобный вопрос, мысленно шел к нему, но он еще не успел сформироваться у меня в голове.

– Так ведь родятся другие дети, которые будут радоваться мне, – ответил Июль. – А ты, повзрослев, начнешь ценить какое-нибудь иное время года, и тем самым будешь помогать уже ему.

Сережка нагнулся ко мне и прошептал:

– Шизик какой-то. Давай убираться отсюда.

Я удивленно глянул на друга: настолько меня поразили его слова. Неужто он не понимает, неужели не видит? Как же так?! Я хотел было что-то сказать, но у меня будто ком застрял в горле.

– Все нормально, Жень, – добродушно заметил Июль. – Идите. Не стоит ничего говорить.

Сережка схватил корзину-бочку и быстро потащил ее прочь.

– Ты идешь? – крикнул он мне, не оборачиваясь.

Я продолжал разглядывать незнакомца, а тот, в свою очередь, с прищуром смотрел на меня.

– Как? – только и спросил я.

– Пока ты веришь, я знаю, – ответил Июль. – Не забивай этим голову, наслаждайся и дальше своим временем. А что касается твоего друга, то он просто начал взрослеть. И это не его вина, что он видит во мне угрозу вместо волшебства. Ничего дурного здесь нет.

Его слова слегка задели меня.

– А я разве не начал взрослеть?

– Детство еще крепко в тебе. Ты непредвзят и веришь в чудеса, а это самое главное. У тебя есть воображение, Женя, не потеряй его.

Сережка уже отошел метров на десять, когда понял, что я не иду следом.

– Ну, ты чего?! – крикнул он с плохо скрываемой яростью. – Давай живей!

Я глянул на друга, вновь повернулся к Июлю.

– А что будет потом?

– Этого я тебе сказать не могу, – улыбнулся он. – Твоя жизнь на то и твоя, чтоб оставаться тайной и оттого интересной. Сам же я некоторое время посижу здесь, а затем отправлюсь куда-нибудь еще. В мире есть множество мест, куда стоит заглянуть.

– Жека! – настойчиво позвал Сережка.

– Теперь иди, – кивнул Июль. – Не стоит вам с ним ругаться, успеется.

– Когда я снова увижу вас?

– Как только закончится очередная весна, – подмигнул Июль. – С первым солнечным лучом первого летнего месяца я буду заглядывать к тебе в гости.

Я развернулся и побрел прочь, сам себе на уме, не замечая ничего и никого вокруг – ни травы, ни жуков, ни Сережкиной брани. Мысли волчком крутились в голове: что же все-таки имел в виду этот Июль?

– Ребята, не теряйте воображения!

Мы обернулись, но поляна была пуста, лишь тихо урчала вода в реке, стрекотали кузнечики, да вдали, в деревне, заливалась лаем какая-то собачонка.

* * *

А дальше все пошло само собой.

По возвращении домой Сережка рассказал обо всем матери. Та слушала и хмурилась, даже решила сообщить новость соседям – так, на всякий пожарный. Ночью же я вновь читал страшилки из сборника, но разные мысли донимали меня, и потому я никак не мог уследить за сюжетом…

Чудеса и диковины! – Передай дальше.

Как-то так назывался странный рассказ, однажды вычитанный мною в найденном на чердаке фантастическом журнале. Что-то волшебное было в этих словам – надежда, своеобразная вера в светлое и прекрасное. Может, даже призыв к действию?

Тогда я еще не знал, что повесть о мальчике Дугласе, который любил лето, и этот странный рассказ написал один и тот же автор – настоящий Волшебник! Что же узнал он такого, чего не знали все остальные? Что увидел? Быть может, в свое время он тоже повстречался со странным путешественником, которого звали Июль? Лето посоветовало ему не терять воображения, и он не потерял его…

Так я и уснул – с открытой книгой и включенным фонариком.

В те дни предчувствие чего-то плохого больше не донимало меня. Лишь однажды я ощутил нечто этакое: когда уезжал от лучшего друга в жаркий и душный город, к телевизору и запаху отцовского пота. «Скоро встретимся», – хлопнул меня по плечу Сережка. И тут я увидел все это – свое ожидание надвигающейся беды – в его глазах. Там эта беда и таилась, оттуда и брало начало мое предчувствие.

Автомобиль мчался по проселочной дороге, вздымая облака пыли, а я, погруженный в раздумья, трясся на заднем сиденье. В какой-то момент я даже испугался, что с Сережкой приключится беда, что он не вернется, и я никогда больше его не увижу. Но чуть позже я вспомнил слова Июля: он просто начал взрослеть.

Что ж, ответ скрывался именно здесь.

Минуло полгода, зима развернула над городом свое покрывало, а я начал замечать, как постепенно отдаляется от меня Сережка. В нем произошли разительные перемены. Наши с ним дороги сошлись вместе, переплетались какое-то время, а после начали расходиться. Я потерял друга, вместо него у меня появился приятель – человек, с которым можно поговорить на отвлеченные темы, выпить бутылку-другую пива. Но не мечтать. Не вспоминать. Не обсуждать. Ведь интересы у нас отныне тоже стали разные.

Наши жизненные пути удалялись друг от друга все дальше и дальше. Так, со временем, я потерял и приятеля.

* * *

До сегодняшнего дня, когда проснулся и взволнованно уставился в окно, откуда мне улыбался Июль. Нет, в этот раз он не был человеком, одна сплошная магия – озорной луч на полу, затаившийся ветер в кронах деревьев, золотистые отблески на карнизе, неугомонная бабочка-капустница, ткнувшаяся в стекло и умчавшаяся прочь. Но Июль определенно был здесь, я чувствовал его присутствие.

– Куда это ты? – поинтересовалась жена.

– Надо!

И, даже не закрыв за собой дверь, я устремился на улицу.

Весь день пробродил по местам своего детства, с тоской отмечая, сколь многое изменилось за минувшие годы. Наверное, впервые мне стало грустно оттого, что нельзя ничего вернуть – хотя бы на пару часиков! – просто чтоб насладиться, вновь ощутить в себе это чувство. Радость и волшебство.

– Чудеса и диковины, – шептал я.

А потом вот решил наведаться на старую квартиру друга. Я не особо рассчитывал, что он до сих пор пребывает здесь. Думал, Серега разбогател, давно уже перебрался в другой город…

Дверь мне открыла незнакомая и, судя по виду, сильно уставшая женщина. Я представился, поинтересовался, здесь ли живет такой-то, – и был приятно удивлен, когда она раздраженно крикнула в пыльную глубь комнат: «Эй, тут к тебе пришли!» Так мы оказались в убогой кухоньке, где обрюзгший и облысевший Серега пытался впихнуть мне стопку дешевой водки. Женщина была его женой, звали ее Марина. Она злобно прицыкнула, когда ее муж с довольным видом потащил меня на кухню, где целеустремленно принялся греметь посудой.

Что же с ним произошло?

– Все равно он был ненормальным, – пробурчал Серега, глядя на меня слезящимися глазами. Каким-то невероятным усилием воли он сумел одержать верх над своей памятью. То, что его так растрогало, ныне постепенно уходило. – Чертов Июль! Не-е, Женек, ты меня, конечно, прости, но я ж тебе не сопливый пацан, чтоб верить во всю эту хрень.

Плеснув еще водки, Серега быстро опрокинул ее в себя. Звучно выдохнув, заел куском черствого хлеба. Алкоголь окончательно разрушил волшебство, готовое вот-вот пробудиться под действием воспоминаний. И мне вдруг показалось, будто Серега и вовсе не хочет, чтобы тот озорной темноволосый мальчуган, каким он некогда был, возвращался. И еще мне показалось, что Серега даже боится его. Может, ему просто было стыдно?

Он вновь потянулся к бутылке.

– А сам-то ты как? – пробормотал заплетающимся языком. – Где работаешь? Семья там, дети?

Все умерло. Начались скучные рафинированные разговоры на повседневные темы, и мне оставалось лишь вздохнуть. Сегодня я вновь почувствовал прикосновение детства, но так и не сумел его отыскать. В принципе, глупо было даже пытаться. Ведь нельзя вернуть то, что безвозвратно ушло. Нет, нельзя…

А еще я подумал, что, наверное, мы просто безнадежно повзрослели.

Не дождавшись ответа, Серега осушил стопку.

– Э-эх, хороший продукт!

И внезапно его повело, взгляд утратил фокус, и Серега, что-то бубня себе под нос, повалился на стол. Я испугался, даже вскочил со стула, но, услышав размеренный храп, все понял.

Потоптавшись некоторое время на кухне, я вышел в прихожую и позвал Марину.

– Чего?

– Кажись, он готов, – сказал я.

– Опять уделался, что ли? – рассердилась она. – Ничего, пусть там и дрыхнет, алкаш треклятый! Скотина! Ему не привыкать. Да и вы все задолбали уже! Ходите-бродите, пьянствуете тут. Житья от вас нету!

Не дожидаясь, пока она окончательно разъярится, я поспешил уйти.

* * *

Замерев посреди двора, растерянный, я смотрел на резвящихся в песочнице детей, и на оккупировавших лавочки стариков, и на говорливых мамаш с колясками. Их тени причудливыми фигурами скользили по земле, в то время как послеобеденное солнце лениво плыло в синей густоте неба. Кругом порхал тополиный пух, жужжали шмели. И где-то вдалеке погромыхивал допотопный, с облупившейся по бокам краской, трамвай. А в лицо мне дышало зноем. Веяло городом, но то была не отвратительная вонь урбанизации, нет. Что-то совершенно иное. Что-то повседневное, привычное и потому не замечаемое.

Я поглядел себе под ноги и с удивлением обнаружил несколько суетливых муравьев, спешащих по своим делам. А у подъезда величественно восседал огромный рыжий котяра, насмешливые глаза которого были такими же рыжими, как и его шерсть. И все это словно бы складывалось в цветастый калейдоскоп из пестрых образов и дурманящих запахов, проникало в самую душу. Несмотря на все разочарования дня, хотелось мчаться незнамо куда, и дышать полной грудью, и ликовать без всякой на то причины, и просто жить!

И тогда меня вдруг осенило: волшебство… – я ведь вовсе и не утратил его, как мне оно показалось. Магия лета по-прежнему была здесь, наполняя пространство вокруг, и Июль стоял где-то рядом. Он добродушно поглядывал на меня и, быть может, загадочно улыбался. Он был все такой же – высокий, загорелый, с неопределенного цвета глазами и неизменной тростинкой во рту.

Я буквально слышал его слова:

– Не теряй воображения.

И от этого становилось легче. Июль был здесь, – детвора радовалась ему, пусть и не осознавала этого, да и мамаши со стариками тоже радовались. И даже котяра у подъезда казался вполне довольным его появлением. Ведь дело совсем не в возрасте, верно? Дело в воображении. Июль живет именно там, где сохраняется и детство, и вера, и волшебство.

И теперь, когда я наконец понял это, мне осталось лишь повторить слова Волшебника, сказанные им задолго до моего рождения.

А потому, улыбнувшись лету, я прошептал:

– Чудеса и диковины, – передай дальше…