Читать книгу Шара - София Осман - Страница 3

Дорогая моя графиня!

Любовная лихорадка не дает мне покоя. Прошлой ночью я метался до утра, мучаясь страшной бессонницей, напоминая самому себе маятник, и… мечтал.

Мечтал о Вас! Вы, Вы – причина моего зыбкого равновесия, симптом моей невыразимой печали. Глубокая и неизлечимая тоска упекла меня в узилище. Я – заключенный. Я обезличен. Я забыт.

Эта ядовитая изоляция изводит меня. Я живу и не живу, я скован пудовыми кандалами безысходности.

Разлюбезная моя графиня, малейшего Вашего намека будет достаточно, чтобы я смог успешно противостоять моей арестантской жизни. Уверен, я смогу покинуть железную клетку, не дожидаясь свершения правосудия.

Милая Александра, я чувствую свою вину и полон хоть и запоздалого, но искреннего раскаяния.

Сквозь туман воспоминаний выхватывается то одно, то другое и прилипает, примиряясь с новым грехом.

Удивленно шепчу: «Тоже мне?» – и виновато соглашаюсь принять от Вас любой упрек.

Пусть так. Готов виниться во всем, на что укажете, желая доказать душевные перемены, к которым Вы так часто меня призываете.

Я мечтаю о Вас как о прелестном пристанище, которого у меня никогда не было.

Вы прекрасны, мудры, восхитительны и горды. Я же ничтожен и, к своему стыду, неутомим.

Мое воображение мучается картинами союза горячих сердец, окрашенных ликованием от невероятных возможностей двух гибких тел.

Всё, что я хочу, – это Вы.

Если на секунду Вы представите всё то же, что и я, наши мысли объединятся в мечте и заменят зыбкую иллюзию жизнью, приблизив нас к совместному будущему.

Отзовитесь моей просьбе! Испытайте этот прием и убедитесь в его результате.

Почувствовав Вашу эмоциональную настроенность, я подхвачу ее и никуда не выпущу, сделаюсь главным героем ваших телесных наслаждений на радость своей тоскующей душе.

Прошлая ночь была ужасна и вместе с тем значима: вместо привычной обстановки собственной спальни, мне представилось что я в темницы, а рядом со мной – палач! Он не колебался: кинулся ко мне, приковал, вырвал из меня все нервные узлы, и развесив их на штанге, возле воротничков, выстиранных Палашкой накануне, достал скрипичный смычок!

Он пилил по моим бедным потрохам до утра и вы знаете, я – дурной музыкант, ничего не смыслю в музыке, замер от звуков собственного адажио – это было восхитительно!

Помню, как лежал на полу у кровати и слушая музыку собственной любви, рассматривал предрассветную серость за окном. Но знали бы Вы, какую неземную благодарность я испытывал тогда к своему истязателю – душа моя ликовала, ведь я всё переосмыслил: уничтожив мое тело, мой мучитель, сам того не ведая, сделал для меня невероятное благо – я понял, что испытываю предвкушение!

Я понял: я испытываю предвкушение! Рождающиеся чувства влекут эмоции, которые более никогда не повторятся, ведь всё прочее я нареку послевкусием.

Я самонадеянно затрепетал и уже собрался поделиться с палачом своими мыслями и поблагодарить.

Однако налаженный было контакт вдруг оказался испорчен Сёмкой, петухом.

Этому известному разбойнику незнакомо примерное поведение. А в этот раз его громкий крик разнесся над имением раньше положенного. В отчаянии я схватился за голову, вскочил и начал нервно прохаживаться по комнате – моя догадка, не получившая подтверждения и поддержки, поблекла.

Ажиотаж не отпускал меня до самого обеда, тело требовало ясности. Как бы я ни пытался отвлечься, мне становилось только хуже.

Я усматривал Вас в любом избытке, любом действе. Всё кругом отзывалось мыслями о Вас. Представьте только: в тиканье часов мне чудилось биение вашего сердца, а оконные портьеры шуршали так же, как Ваши подъюбники.

Вид с балкона был мной проклят, ведь холмистые очертания окрестностей повторяли сладостные изгибы Вашей изящной фигурки.

Я старательно избегал всего, что напоминает о Вас, но, окончательно умаявшись и к тому же иззябнув, я совершил ошибку: взялся за кочергу.

Металлическая палка пронзила меня невообразимым желанием, а разворошенные угли полыхнули жаром, схожим с пылом Ваших ласк.

Вы выжгли меня! Меня почти не осталось!

Мой разум мутится, а тело стонет от праздности.

Я усердно пытаюсь отрешиться от мыслей, но справиться с внутренним огнем, увы, не могу.

Прошу Вас, сжальтесь. Если в Вас осталась хоть капля сострадания, если Господь, щедро одарив Вас красотой и статью, не забрал взамен сострадательности, умоляю, ответьте мне.

Ваш преданный Родион.

Любезный Родион Алексеевич!

Едва превозмогая себя ввиду дерзких проявлений Вашей страсти, я всё же решила ответить.

Выбранный Вами способ добиться от меня расположения весьма резок, однако Вы употребляете его всякий раз, отчего я догадываюсь, что иного приема для Вас не существует.

Хочу поделиться с Вами внезапной догадкой. Возможно, мое рискованное предположение подтолкнет Вас подозревать иную природу такой бурной увлеченности. Прошу, Вы должны прислушаться.

Следует отметить Вашу правоту: прошлая ночь выдалась на редкость беспокойной. Но причиной этому стало погодное явление, а не Ваше стремление мной овладеть.

Почему я так думаю? Сейчас объясню.

Вчера к ужину прибыл доктор Бронас.

Вы, должно быть, знаете, о ком я говорю, ведь он гостит неподалеку от Вашего имения. Как мне удалось выяснить, он не раз посещал с визитом Вашу матушку и оказывал ей медицинскую помощь. Какая поддержка требовалась графине Гулявиной, он смущенно не уточнил, однако по его лихому виду и пунцовому румянцу на бледных впалых щеках стало понятно, что помощь получилась вполне эффективной.

Вчера в обед моя тетушка отправила Бронасу приглашение отужинать. Она, точно так же как Ваша матушка, иногда нуждается в целительных методиках, о чем ему и было указано в записке. Он с радостью принял приглашение и прибыл на ужин даже раньше положенного времени. Развлекать его пришлось мне.

Однако наше общение не было бестолковым. Бронас оказался весьма эрудирован. Когда я распознала в нем серьезный умственный кругозор, то поинтересовалась его мнением относительно волнующих меня вопросов и увидела искреннее желание пофилософствовать. Выяснилось, что Фредерик – увлекающийся и любознательный человек. Эти качества побуждают его интересоваться медицинскими открытиями в человеческой сфере, хотя по роду профессиональной деятельности он занят животными.

Думаю, он может посмотреть Сёмку и наладить работу его хронографа, чтобы следующая встреча с Вашим истязателем могла завершиться логичным финалом.

Вскоре мы отправились ужинать.

И после запеченной утки Фредерик поведал увлекательную теорию о влиянии погодных перепадов на внутренние процессы, проистекающие в человеческом организме, справедливо заметив совпадение дождливых и пасмурных дней с плохим настроением, угнетенностью и ипохондрией.

Он повествовал о фактах, о которых я, признаюсь, даже не задумывалась. У меня сразу возникло доверие к его словам. Уважаемый доктор сообщил о любопытнейшей взаимосвязи природных явлений и душевного состояния, своевременно предупредив о том, что надвигается непогода.

«Дамы, – сказал он с сильнейшим акцентом, – предстоящая ночь будет непростой!» Голос его дрогнул, а острый взгляд переместился в декольте Ангелины.

Я восхитилась им, ведь моя тетушка с самого утра чувствовала недомогание и жаловалась на морозность в теле, однако после его врачебного взгляда она начала обмахиваться и прикладывать к шее смоченную в шампанском салфетку.

«Окружающая нас среда совершила колебание, – продолжил Бронас и очертил плечами волнообразную дугу, по всей вероятности, для того, чтобы продемонстрировать погодную нестабильность, – это может оказать влияние на людей, чей эмоциональный фон подвержен изменчивости».

«Теперь понятно, отчего я сама не своя сегодня! – воскликнула Ангелина и начала обмахиваться еще интенсивнее. – У меня особая внутренняя восприимчивость, доктор!» – душистая салфетка вновь прошлась по мятежным от погодного перепада выпуклостям белого Ангелининого тела, возвышавшимся над тесным лифом.

«Именно, – Бронас поднял вверх указательный палец, – необходимо предпринять срочные меры для предотвращения опасных осложнений!»

«О боже, – затрепетала Ангелина, – я готова на любые меры». Вероятно, тетушке серьезно нездоровилось.

Понимая, что она в надежных руках, я оставила этих двоих укреплять теткино здоровье, а сама поспешила к себе, чтобы написать Вам и сообщить о новости.

Любезный мой друг, продержитесь еще сутки!

Вы, верно, тоже чувствительны к погодным неурядицам: намедни случилась резкая климатическая волна, задул сильный северный ветер, Вам сделалось зыбко, морозно и оттого неуютно, захотелось зноя, жаркого ритма и пульсации, а Вы, не понимая этого, устремились увязать свой интеллектуальный (хочется в это верить) интерес ко мне с энергичной силой своего бушующего от непогоды нутра.

Совсем скоро прогноз обещает солнечную неделю. Убеждена: с наступлением климатического баланса Ваше неуверенное состояние забудется, и Вы вновь обретете вожделенную крепость!

Графиня Александра Добронравова.

Дорогая Александра!

Я выждал порядочно и понял: вся рассказанная Вами история – чистейший вымысел.

Вероятно, Бронас подшутил. Вы же этого не поняли и приняли его слова на веру, без критики.

Моя страсть не может иметь и не имеет под собой атмосферно-погодной основы. В солнечный день вожделение лишь крепчает. В пасмурный моя готовность отдается сжимающей болью в тоскующем организме, а в ясную погоду тело мое еще и нестерпимо ноет.

Я отказываюсь верить в Вашу застенчивость, поскольку в моем «воздушном замке» Вы проделываете со мной невероятные вещи, не имеющие ничего общего со стыдливостью или же робостью.

Представляя все это, я начинаю еле слышно шептать Ваше имя, как будто надеюсь установить между нами мысленную связь и передать Вам свои яркие грезы.

Саша, позвольте мне помочь Вам!

Увидев двусмысленную картинку, не гоните ее, молю, досмотрите до конца.

Уверен, так мы вместе сможем одолеть скованность и пробудить Вас настоящую.

Ведь я подлинную Сашу уже знаю, а Вам еще только предстоит с ней познакомиться.

Но покуда от этого мгновения нас отделяет время, мне остается лишь читать Ваши язвительные отказы, каждый раз становясь всё более тревожным и горестным.

Я пытаюсь собраться и убедить себя в скорых переменах, однако, пока я не приложу особых усилий, душевное равновесие и не подумает возвращаться.

Вы можете вновь упрекнуть меня в непристойности, но, чтобы владеть собой как следует, я просто обязан применять различные методики, о которых Вам, уважаемая графиня, знать не следует.

Придумка доктора Бронаса обошлась мне дорого. Следуя его совету, я пытался соотнести свое состояние с погодой и не пользовался тем, что обычно позволяет мне оставаться расслабленным.

Это привело к острой напряженности и ощущению тяжести.

Не подумайте, я Вас ни в чем не упрекаю, напротив, хотел отметить Вашу работу над собой, ведь Вы интересуетесь вещами, которых хорошенькой барышне знать не пристало.

Шуточная теория Бронаса о природных влияниях пуста в сравнении с правдивой концепцией, доказанной компетентными людьми. Согласно ей, думающая барышня делается угрюмой, что влияет и на ее красоту, и на ее милосердие, поскольку любая наша мысль мгновенно напрягает внутренности.

Что за сим следует, Александра? Вероятно, Вы уже поняли и сами. Напряжение в голове влечет мимическую отдачу. Вы, того не замечая сами, напрягаете лицевые мышцы! Ваш организм запоминает гримасу мудрости, которую Вы так прилежно укрепляете, и даже в моменты, когда Вы, казалось, не думаете ни о чем, выражение это не желает покидать привычное место на Вашем хорошеньком личике.

В этой новости есть элемент оптимизма.

Потому что верно и обратное. Чем чаще Вы останавливаете мысли, тем чище и глаже становится Ваш лик.

Саша! Я знаю о том, что Вы много читаете и размышляете. Не вправе утверждать, но допускаю у Вас серьезные мимические изменения!

Не могу Вас не предостеречь: дальше может быть только хуже. Но я готов помочь! Не могу поступить иначе, ведь я предан Вам и обещал служить, покуда во мне горит пламя. Мне известен способ, после применения которого Ваше лицо вновь сделается божественным. Вы сможете устранить последствия вызванной литературными думами мышечной напряженности.

Сейчас Вы в который раз укорите меня, но иного способа расслабиться лицом нет! Если бы был, поверьте, я бы с Вами им поделился.

Читать Вы не перестаете, а следовательно, и размышлять, поэтому, Саша, для Вас спасение только во мне!

Я заведомо лишь намекаю на то, что имею в виду, надеясь Вас заинтриговать. Если Вас заинтересует мой секрет, дайте мне знать об этом, и я с удовольствием поделюсь им, а еще лучше продемонстрирую, чтобы Вы смогли немедленно ощутить его эффективность.

Навеки Ваш, Родион.

Здравствуйте, уважаемый граф Гулявин.

С любопытством прочитала Вашу новую записку. Спешу поблагодарить Вас. Вы так кропотливо разъяснили мне что к чему, что я ненадолго восхитилась Вашей способностью выстраивать причинно-следственные связи. Вы ухватили саму суть и выстроили логические рассуждения, снабдив их выводами.

Признаюсь, мне это очень понравилось.

Неведомо мне, хмурились ли Вы при таком вдумчивом описании, но если опасаетесь того, о чем так настоятельно меня предупреждаете, и морщины для Вас настолько пугающи, то спешу Вас успокоить: Вам не грозит мимическая скованность, потому как Вы в совершенстве овладели способом расслабления, о котором тактично умалчиваете.

У меня тоже есть свои методы борьбы с последствиями чтения. Уверяю Вас, и они вполне действенны. Я не стану призывать пробовать то, что делаю я, поскольку понимаю: Ваша версия куда приятней и привычней и в отличие от моей вовсе не требует специфической подготовки.

Вы-то можете успокоиться, в любой момент уединившись, а мне приходится обращаться за помощью, вовлекать в свои забавы множество лиц, поэтому мое утешенье дается мне много тяжелее.

Я не стану делать тайны из своего увлечения, ведь этим боюсь пробудить в Вас желание слишком вольно трактовать мои слова, поэтому поясню: чтобы расслабиться, мне нужно сперва облачиться в свою амазонку, затем приказать седлать моего любимого жеребца Лучезара, следом распорядиться вывести его во двор и помочь мне усесться верхом.

Часового упражнения мне обычно бывает достаточно, чтобы сменить лицевую хмурость на благожелательность и истребить возникающие кожные заломы и полосы.

Вы убеждаете меня в том, что Ваш способ сохранения молодости единственный, но это не так! Кроме того, существует и ряд других мною проверенных методик.

Например, мой кучер Степан в то время, когда его Фёкла уезжает к дочери, усердно колет дрова и таскает коровий навоз.

Упражнения помогают ему не думать, не хмуриться, спасаться от морщин и избавлять себя от внутреннего накала.

Вполне вероятно, Вам тоже подойдет вышеописанная мной метода. Попробуйте упражнения Степана! Полагаю, это дополнит Ваши самодеятельные забавы чем-то полезным.

С уважением, Саша Добронравова.

Александра!

Я старательно усмиряю себя, сдерживая гнев!

Всё сказанное Вами всегда принимается мной безоговорочно и серьезно!

Совет про колку дров и транспортировку навоза стал руководством к действию и возымел мгновенное воплощение. Сейчас-то я понимаю: рекомендация была очередной Вашей шуткой, Вы так развлекались! Вы снова высмеяли мою неконтролируемую болезненную одержимость.

Ну что ж, я принял это и зарекся! Обещаю, Александра, впредь надежнее руководить собой и не принуждать Вас выискивать средства, чтобы помочь мне справляться с моим необузданным нравом.

Когда я прочитал Ваши рекомендации, то немедленно кинулся во двор. Там уже вовсю действовал Васька, но я был непримирим и решителен.

Я отстранил слугу и сам взялся за колун. Я был так успешен и энергичен, что ничем не занятый Васька растерянно сел на скамейку, скрутил цигарку и назидательно изрек одно из своих самых ярких словарных непотребств, призывая меня быть половчей.

Я помню, как посмеялся его простоте, однако быстро уловил в суждении скептицизм и повелительно вскрикнул: «Что за площадная брань, Василий? Неси мне новых чурбаков, да поживее!»

Вы бы слышали меня в тот момент! Я был так тверд и авторитетен, так убедителен и важен. Я намеренно запомню эту интонацию и смогу ее применять, когда между нами установится доверительная теплота и мы будем с Вами исполнять любые фантазии друг друга.

Услышав властные нотки в моем голосе, Вы восхититесь, сделаетесь покорной и искренне исполните мною приказанное. Так же поступил и Василий.

Он тут же натаскал деревяшек.

Он ставил – я колол.

Я долго орудовал инструментом. Я наслаждался. Время будто делало петлю за петлей, повторяясь целехонькими поленьями.

Даже Васька стал участником литературного сюжета, который сомкнулся в кольцо и не желал нас выпускать.

Всё остановилась в одно мгновенье. В очередном рывке я вдруг узрел темноту. Последнее, что помню перед тем, как меня сковала невыносимая боль в спине: я вонзил железо в деревяшку. Не знаю, знакома ли Вам техника раскалывания чурбаков. Поверьте, для успешной работы требуется недюжинная сила и ловкость, ведь расколоть деревянный обрубок можно, лишь порядочно замахнувшись увесистым топором. Но в очередной раз приземлив железяку на деревянную площадку, я понял: заело.

Пальцы разжались, выпустив топорище, голова дернулась и велела глазам пересчитывать летающие кругом звезды.

Саша, когда весной я молил Вас стать моей Планидой, я имел в виду судьбу, а не небесное тело. Вы же поняли меня как всегда по-своему: взамен того, чтобы одарить меня собой и стать частью моей судьбы, Вы преподнесли мне таким хитрым способом… целое созвездие.

Я впал в состояние, типичное для кислородного голодания и нарушения водного баланса. Я пошатнулся. Окровавленными натруженными руками я стал хвататься то за спину, то за горло.

Василий кинулся мне на помощь. Ощутив в его плече хлипкую опору, я произнес: «Неси в покои да держи рот на замке, дабы маман ничего не узнала».

Третьи сутки я лежу в постели и думаю только о Вас. Сегодня мои пальцы обрели возможность держать перо, и я немедленно решил Вам написать. Я все еще очень слаб. Вдобавок мне приходится таиться, переносить боль беззвучно, ведь, выдай я правду, маман разволнуется и применит ко мне свои решительные методы лечения.

Графиня Гулявина славится умением отгонять любую хворь крайне мучительными способами, поэтому все наши домочадцы и слуги отличаются хорошим здоровьем и прекрасным настроением.

Вероятно, письмом я хочу подтолкнуть Вас к сочувствию и ласке, а может быть, даже к визиту. Не поверю, что Вас не тронет моя немочь, потому как именно Вы явились ее причиной.

Кроме того, мои мозолистые руки потеряли должную нежность и не позволяют мне успокаиваться привычным способом. Я не скрываю, я пробовал. Это было похоже на черновую работу рашпиля. Страдания мои лишь усугубились!

К душевным мукам прибавился радикулит с колкими откликами в шейном отделе. Мышечная сила моя вздыбилась и разлила по телу боль, как будто от истязаний. Руки мои трясутся, ноги содрогаются, голову сжимают мучительные спазмы и распирают неспокойные мысли.

Я чувствую, что еще сутки – и мои недуги приобретут хроническую форму. Поэтому вчера Васька озаботился поиском доктора. В этой трагической пьесе мы с Василием вдвоем, мы – заговорщики. Случайным образом именно ему выпала роль моего ассистента. До врача 33 версты. Ведя за собой Бронаса, Василий пояснил, что выбора у нас нет. Фредерик прибыл так спешно, как смог. Он внимательно осмотрел меня и поцокал.

«Томитесь, Родион?» – прищурившись, спросил он. Талантливый доктор, он сразу уловил что к чему.

Я не ответил и отвернулся.

«Что есть из лекарств?» – осведомился он, и вновь я не удостоил его ответом.

«А из питья?»

Вопросом он доказал мне: три месяца деревенской жизни сделали из парижского эскулапа русского человека!

Услышав это, я приподнялся: «А поможет?»

«Не повредит!» – он многозначительно погрозил мне пальцем и шепотом спросил: «Где?»

Тут я вспомнил: Бронас авторитетен для Вас, это и заставило меня ему довериться.

«Там», – я кивнул тяжелой головой в сторону тумбы и вновь обессиленно рухнул на подушки.

Его выдержка мне понравилась. Он неторопливо встал, достал настойку, вытер полой своего сюртука ложку и накапал в нее лечебное средство.

«Один не лечусь», – из последних сил выдавил я.

Бронас понимающе кивнул и приложился к горлышку бутылки. Его решительность и отвага пришлись мне по душе. Следом и я выпил «микстуру».

Мы выправляли здоровье до глубокой ночи. Васька раздобыл для нас правильные емкости и снабдил целительной закусью. Под утро Бронас уснул на половике возле моей кровати со словами: «Буду караулить, вдруг что?»

Все-таки Ваш Бронас и правда сострадательный и жертвенный человек.

Я проснулся от крика и не сразу понял, что произошло. Палашка волокла Фредерика за ногу вон из спальни и громко оповещала о приближении маман.

Я вскочил и тут же пожалел о резком движении: меня пронзила невыносимая мышечная боль, я не удержался и рухнул на половик рядом с постелью.

О том, что было после, умолчу.

Знайте только: теперь я страдаю много существеннее.

Ваш Родион.

Родион!

Дорогой мой, бедный мой Родион… Нельзя пить с Бронасом! Нельзя!

Об этом знают все деревенские. Как Вас угораздило отозваться на его лукавый призыв?

Это с виду он тощ и иностранен, но, как Вы верно подметили, прижился в России и успел наполниться национальным духом.

А за нашими разве угонишься? Поспеть ли за настоящим русским мужиком в потреблении спиртного? Ведь крепкая выпивка для русских имеет огромное значение: кто-то ею заглушает собственную лихость, а кто-то, напротив, с ее помощью выстраивает основу для удали.

Куда Вы-то полезли со своими титулами да регалиями? Вы – дворянин благородных кровей, оттого имеете шаткое здоровье, душевную неустойчивость и поспешную возбудимость.

И при всем при этом Вы решили лечиться таким сумасшедше-отчаянным способом, да еще и с ложки Бронаса?

Это мне теперь совершенно непонятно.

Вам надо было решительно отвергнуть его коварные обращения и объяснить, что боль Ваша имеет душевную основу, а это, как известно, лечится исключительно поэзией и природой.

Бронас послушен – он усадил бы Вас напротив распахнутого окна и стал бы Вам читать.

Вам оставалось бы только вдыхать поэтическую музыку, выправляться и крепнуть!

А Вы?! Заслышав булыжное словцо, поспешили излечиться спиртным от душевных тягот! Тем, что отозвались на его предложение и испытали алкогольный энтузиазм, Вы лишь подтвердили Бронасу, что имеете тайну и тайна эта связана с вашей страстью.

А знаете ли Вы, что Фредерик бесхитростен, а за это многими принимаем и любим? Он непременно использует эту Вашу историю, хотя бы для того, чтобы показать еще большую духовную близость к местному этносу.

Вскоре вся губерния будет судачить о Ваших душевных метаниях. Немедленно придумайте способ донести до Бронаса необходимость и важность хранить в строжайшей тайне сведения, полученные той распутной ночью.

Обвинения и упреки в свой адрес я не принимаю. Причиной Вашего провала стали Вы сами.

Впрочем, я не снимаю с себя ответственности за все сказанное. Но Ваша вольная трактовка моих доброжелательных советов сгубила все их значение.

Когда я велела Вам колоть дрова и таскать навоз, то усматривала в указанной последовательности смысл. Вам всего-то надо было рубить и таскать, таскать и рубить, чтобы тем самым давать правильное распределение нагрузки в мышечных тканях и не допускать излишнего тонуса.

Вы же поступили по-своему! Результатом этой вот самодеятельности стало приключившееся с Вами…

Я прошу – нет, требую, Родион – соответствовать Вашему благородному происхождению.

С уважением, графиня Добронравова.

Графиня!

Прочитал послание и укололся противу воли. Меня душит обида.

Я и так повсюду виновен, но высказанная Вами досада трогает больше, чем все прочие обвинения в безнравственности и лжи.

Злиться на Вас мне невыносимо. Вы – мой идеал, а это, как известно, выбор неосознанный.

Лишь с усилием я рассмотрел в Вашем посыле заботу! Здравомыслие вернулось ко мне осознанием: Ваши упреки – это покровительство!

Стали бы Вы тратить силы в пустоту, если бы не находили тому причин?

Нет, не стали бы.

Значит, и в Вас присутствует элемент буйства.

По всей видимости, Вы, сами того не желая, ухватили частичку моих фантазий, а потом, растерявшись от красочности, откликнулись на них. Мой вымысел – это лишь трафарет, Вы же разукрасили получившуюся картинку тем, что порождаете сами.

Теперь она бередит Вас так же, как и меня, требуя выхода.

Потому-то Вы и злитесь, но я-то знаю: так Вы проявляете свою любовь.

Способ весьма своеобразен, однако если выбирать между ним и тишиной, то я позволю Вам гневаться, поскольку рано или поздно негодование обернется страстью.

С благодарностью я принял Ваше предупреждение о болтливости Бронаса.

При этом немало порадовался тому, что Вы аттестуете его как стремительно обрусевшего иностранца, а не как засланного агента. Мне тоже показалось, что его бесхитростная и словоохотливая сущность не может принадлежать ушлому шпиону.

Но и правда: еще немного, и наша связь стала бы достоянием общества.

Признаюсь, в предыдущем письме я покаялся Вам лишь отчасти.

Той ночью Бронас невольно стал свидетелем моих любовных метаний.

Не помню, говорил я Вам или нет о своей тайне: в изголовье кровати я храню дощечку, на которой искусно выведено Ваше полное имя.

Когда мне одиноко, а это состояние последнее время меня почти не покидает, я смотрю на надпись и представляю Вас.

Вероятно, Вы спросите, отчего я не имею Вашего портрета. Безусловно, я снабдил свою страсть всем необходимым ассортиментом, однако я заметил странность: текст проникает в меня глубже, чем изобразительный объект. Я долго не находил этому объяснений, пока не прочитал про деление людей на категории в зависимости от того, каким образом воспринимается ими действительность.

Я вынужден отнести себя к тем, кто реагирует на слово и звук быстрее, чем на изображение. Сейчас мои объяснения сумбурны, но когда я глубоко изучу тему, то буду готов рассуждать и об этом.

Той ночью, желая позабыть о боли, я усердно лечился предложенным Бронасом лекарством. В какой-то момент я достал свою табличку, чем вызвал у Фредерика интерес. Бронас к тому времени полностью принял на себя роль моего лечащего врача и, конечно, не пропускал ни одного моего жеста. Он поинтересовался, отчего мой взгляд сделался мученическим и тусклым.