Читать книгу Слегка за тридцать: Бывшие. Право на счастье - София Устинова - Страница 4

АЛИСА ЛАНСКАЯ (ДОЛИЦИНА)

Кожа на скулах, натянутая до состояния тугого барабанного пергамента, приятно горела – обнадёживающее, горячее покалывание, предвещающее скорую и безоговорочную победу. Мою личную, затянувшуюся на добрый десяток лет беспощадную войну со временем, которое, словно самый назойливый папарацци, неустанно целилось в меня своим безжалостным объективом, пытаясь поймать в фокус каждую новую морщинку, каждую предательскую тень усталости под глазами. В элитной клинике доктора Райского, этого современного алхимика с ботоксом вместо волшебной палочки, меня заверили, что следующие полгода я могу смело посылать законы гравитации и мимических предателей куда подальше. Я заплатила за эту хрупкую иллюзию вечной молодости сумму, сопоставимую со стоимостью неплохого немецкого седана, и сейчас, направляя свой белоснежный «Мазерати» по извивающейся, словно шёлковая лента, дороге Рублёвского шоссе, ощущала себя обновлённой. Свежая прошивка для той идеальной версии Алисы Ланской, что обязана была блистать, восхищать и, самое главное, соответствовать.

Соответствовать статусу. Соответствовать дому, похожему на гигантский стеклянный айсберг, случайно заброшенный в заповедный лес вековых сосен. И, разумеется, соответствовать мужу. Геннадий Ланской, мой законный супруг и, по совместительству, медиамагнат старой закалки, ценил в активах ровно две вещи: безупречный внешний вид и неуклонный рост биржевых котировок. Я была его самым красивым, самым дорогим, но, увы, самым нестабильным активом.

Мой шпиц Шанель, восседавшая на соседнем сиденье в персональном автомобильном кресле от «Louis Vuitton», нервно и коротко тявкнула, когда я слишком резко заложила вираж, ведущий к нашим воротам.

– Тихо, моя крошка, всё хорошо, – проворковала я, нежно почесав её за шёлковым ушком. – Мама просто немного торопится порадовать папу своей вечной молодостью. Он ведь это так ценит.

Монументальные ворота из кованого железа, больше смахивающие на вход в средневековую цитадель, беззвучно разъехались, пропуская меня в мой личный, идеально выстриженный рай с молчаливой прислугой. Я оставила машину у парадного входа, и услужливый охранник, выросший будто из-под земли, тут же подхватил мою сумочку «Hermès» и пушистый, недовольно сопящий комок по имени Шанель. Внутри, в огромном холле с ледяным мраморным полом, по которому эхо от моих шпилек «Louboutin» разносилось, как сухие винтовочные выстрелы, царила непривычная, почти оглушающая тишина. Обычно в это время дом гудел, как потревоженный улей: повара на кухне священнодействовали над ужином, горничные бесшумно порхали с полиролью, садовники вполголоса обсуждали капризы редких сортов гортензий. Сегодня же – вакуум. Звенящий, давящий на уши вакуум.

И в самом центре этого вакуума, в исполинской гостиной с панорамными окнами во всю стену, стоял Гена. Не в привычном домашнем кашемировом кардигане, а в строгом деловом костюме от «Brioni», который, словно вторая кожа, обтягивал его грузное, крепко сбитое пятидесятидвухлетнее тело. В одной руке он держал пульт от стереосистемы, из которой лился тихий, меланхоличный джаз, в другой – высокий бокал с шампанским. Второй, нетронутый, запотевший, стоял на стеклянном столике рядом с серебряным ведёрком для льда.

Сердце сделало неприятный, болезненный кульбит и рухнуло куда-то в район желудка. Гена с шампанским посреди рабочего дня – это либо к заключению многомиллионной сделки, либо к катастрофе сопоставимого масштаба. Судя по ледяной атмосфере в доме, сегодня речь шла не о прибыли.

– Дорогая, – пророкотал его глубокий бас, едва я переступила порог. Он не повернулся, продолжая созерцать безупречный, выверенный ландшафтным дизайнером пейзаж за окном. – Ты как раз вовремя. Я тут решил устроить нам небольшой аперитив.

– Какой-то особенный повод? Ты, наконец, продал тот убыточный телеканал? – я изо всех сил старалась, чтобы мой голос звучал легко и игриво, пока шла к нему по бесконечному персидскому ковру, ощущая, как липкий холодок ползёт вверх по спине. Шанель, которую охранник осторожно опустил на пол, подбежала к ногам Гены и зашлась требовательным, заливистым лаем. Муж брезгливо поморщился, словно на его ботинок попала грязь.

– Убери это, – не поворачиваясь, бросил он. В его голосе прозвучал металл.

Я подхватила дрожащую собачку на руки, прижимая её к груди. Она тут же затихла, лишь мелко-мелко дрожала всем своим крошечным тельцем, словно чувствовала надвигающуюся бурю.

– Что случилось, Гена?

Он, наконец, медленно обернулся. Его лицо, обычно непроницаемое, как у профессионального игрока в покер, сегодня было абсолютно спокойным, даже каким-то отстранённо-торжественным, как у судьи, зачитывающего приговор. Он взял второй бокал и протянул мне.

– Давай выпьем, – предложил он, и в его серых, колючих глазах не было ни капли тепла. – За наше с тобой… плодотворное сотрудничество.

Слово «сотрудничество» резануло по ушам, как хирургический скальпель. Не «за нас». Не «за нашу любовь». Не «за нашу семью». За сотрудничество. Я взяла бокал, чувствуя, как леденеют пальцы, несмотря на пылающую кожу лица.

– Звучит так, будто мы закрываем какой-то важный проект, – усмехнулась я, хотя смеяться хотелось меньше всего на свете. Хотелось развернуться и бежать из этого стеклянного мавзолея.

– Ты всегда была проницательной девочкой, – кивнул он, делая медленный, смакующий глоток. – В некотором роде, так и есть. Наш проект, Алиса, подошёл к своему логическому завершению.

Я замерла. Бокал в моей руке предательски дрогнул, и золотистые пузырьки яростно зашипели, угрожая выплеснуться на шёлковое платье от «Valentino».

– О чём ты вообще говоришь?

– О нашем брачном контракте, дорогая, – терпеливо, словно объясняя неразумному ребёнку элементарные вещи, проговорил он. – Срок его действия истёк сегодня. Ровно десять лет. Помнишь, как мой старый адвокат настаивал именно на этой цифре? Десять лет – кризисный период для любых отношений. Очень мудрый был старик, царствие ему небесное. Он словно предвидел, что любой, даже самый привлекательный актив со временем… амортизируется.

Амортизируется. Это слово ударило меня под дых с силой боксёра-тяжеловеса, выбив весь воздух, все мысли, всё, кроме оглушающего звона в ушах. Я, его жена. Женщина, которая была его визитной карточкой на всех светских приёмах, его безупречной обложкой. Я… амортизировалась. Как старый автомобиль. Как прошлогодняя модель айфона.

– Актив? – прошептала я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, похлеще, чем после наркоза в клинике. – Я для тебя… просто актив?

– А кем же ещё? – он искренне, без тени иронии, удивился. – Не пойми меня неправильно, ты была великолепной инвестицией, дорогая. Очень хорошей. Твоя красота, твой шарм, твои уникальные связи в мире моды и глянца – всё это принесло мне немалые дивиденды. Я получил обложки, нужные знакомства, репутацию мужчины с безупречным вкусом. Ты отработала каждый вложенный в тебя рубль, до последней копейки. Я тобой очень доволен. Правда.

Он говорил это с таким невозмутимым видом, будто хвалил своего топ-менеджера за успешный квартальный отчёт. Спокойно. Обоснованно. Убийственно. Шанель в моих руках зарычала, почувствовав, как напряглось и окаменело моё тело.

– Заткнись, – прошипела я, глядя ему прямо в глаза, отчаянно пытаясь найти там хоть что-то живое, человеческое, кроме холодной деловой калькуляции. – Просто, твою мать, заткнись.

– Эмоции – плохой советчик в бизнесе, куколка, – снисходительно хмыкнул он, ставя свой бокал на стол. – Не переживай, я всё продумал. Ты ни в чём не будешь нуждаться. Согласно последнему пункту нашего контракта, при расторжении по моей инициативе ты получаешь щедрые отступные. Квартира на Остоженке, машина остаётся тебе, плюс на твой счёт в швейцарском банке упадёт сумма, которая позволит тебе ещё лет десять не вспоминать о работе и продолжать твои… процедуры по поддержанию товарного вида.

Он небрежно махнул рукой в сторону моего лица, и я инстинктивно прикрыла горящую скулу ладонью. Этот жест был больнее пощёчины.

– Но есть одно маленькое условие, – продолжил он, и его голос стал жёстким, как сталь. – Ты исчезаешь. Тихо. Без скандалов, без интервью для жёлтой прессы, без адвокатов и разделов имущества. Ты просто берёшь свои вещи, свою тявкающую принадлежность, – он презрительно кивнул на Шанель, – и испаряешься. Завтра утром сюда въезжает… новый арендатор.

Меня качнуло. Ноги, казалось, вот-вот подкосятся.

– Новый арендатор? – переспросила я, уже зная ответ, но отчаянно, по-детски надеясь, что ошиблась.

Гена усмехнулся. Взял со стола свой телефон. Несколько отточенных движений пальцем по экрану, и он развернул его ко мне. С экрана на меня смотрела юная, лет двадцати, девица с неестественно пухлыми губами, точёным носиком и абсолютно пустыми, стеклянными глазами. Она была в крошечном бикини, демонстрируя идеальный пресс и стальное, высушенное тело на фоне какого-то тренажёра. Подпись под фото гласила: «Кристи-фитнес. Сделаю из тебя богиню! Записывайся на персональные тренировки!» и миллион сердечек под постом.

– Кристина, – с нежностью, которой я не слышала от него уже много-много лет, представил он. – Прекрасная девочка. Амбициозная, целеустремлённая. У неё большое будущее. И, что немаловажно, её биологические часы тикают в правильном ритме. Мне нужен наследник, Алиса. А твой ресурс, как мы оба прекрасно знаем, в этом плане исчерпан. Пора двигаться дальше.

Он убрал телефон. Мир вокруг меня сузился до этой фотографии, до этого пустого взгляда и подтянутого живота. Я вспомнила все унизительные визиты к светилам репродуктологии. Все болезненные процедуры. Все надежды и горькие слёзы после очередного отрицательного теста. Всё то, что он сейчас хладнокровно назвал «исчерпанным ресурсом».

– Ты… гад, – выдохнула я. Голос был чужим, сиплым, надтреснутым.

– Я – прагматик, – поправил он, застёгивая пуговицу пиджака. – Я ухожу. У меня встреча с юристами, нужно подготовить документы для нашего цивилизованного развода. Мой водитель поможет тебе собрать вещи. Рекомендую взять только самое необходимое. Остальное… утилизируют. У тебя есть время до полуночи. Не разочаровывай меня, Алиса. Давай закончим наше сотрудничество так же красиво и достойно, как и начинали.

Он двинулся к выходу, даже не взглянув на меня. У самой двери он остановился.

– Ах, да, – обернулся он, и на его холёном лице промелькнула тень брезгливой жалости. – И не пытайся что-то предпринять. Все наши общие друзья, все твои светские знакомые… они останутся моими друзьями. Таковы правила игры в нашей песочнице. Ты выходишь из неё с очень хорошим выходным пособием. Не порть себе некролог.

Тяжёлая дубовая дверь за ним захлопнулась. Тишина, которую на несколько секунд нарушил его уход, обрушилась на меня с новой, оглушающей силой. Джаз из колонок теперь казался похоронным маршем по моим надеждам. Я стояла посреди огромной гостиной, в доме, который больше не был моим, с собачкой, которую назвали «принадлежностью», и с шампанским, налитым в честь моей официальной утилизации.

Бокал выпал из моих ослабевших пальцев и с хрустальным, пронзительным звоном разлетелся на тысячу осколков по безупречному мраморному полу. Золотистая жидкость растеклась унизительной, липкой лужей.

Шанель спрыгнула с моих рук и начала испуганно лаять на сверкающие осколки. А я не могла сдвинуться с места. Я смотрела на своё отражение в тёмном панорамном окне. Там стояла тридцатисемилетняя женщина с идеально гладким, но мёртвым лицом, в платье за несколько тысяч евро, которое через пару часов превратится в ветошь.

«Ты была хорошей инвестицией».

«Любой актив со временем амортизируется».

«Мне нужен наследник».

Его слова бились в моей голове, как обезумевшие птицы в тесной клетке. Я медленно, как во сне, побрела по дому. Вот спальня. Наша спальня. Огромная кровать, на которой я провела десять лет, каждую ночь стараясь быть идеальной. На туалетном столике в безупречном порядке расставлены мои баночки и флаконы – моя личная артиллерия в войне со старением. Я посмотрела на себя в огромное венецианское зеркало.

Кто это? Кто эта испуганная женщина с огромными, полными ужаса глазами? Это не Алиса Ланская, икона стиля, королева светских хроник. Это… списанный товар. Просроченный продукт.

Я подошла ближе к зеркалу, вглядываясь в своё отражение. Кожа натянута. Губы чуть припухли после уколов. Ни одной морщинки. Идеальная, дорогая маска. Но под ней… под ней была зияющая пустота. И дикая, всепоглощающая боль. Я коснулась своего лица, своих щёк, которые всё ещё горели. За эту гладкость я платила состоянием. За эту красоту я заплатила своей жизнью. А теперь мне выставили окончательный счёт, в котором было написано: «Не годна».

Слёзы хлынули из глаз. Бесшумные, горячие, злые. Они текли по моим «новым» скулам, смешиваясь с остатками дорогого крема. Шанель подбежала и начала скулить, тычась мне в ноги своим мокрым носом. Я опустилась на колени прямо на толстый шёлковый ковёр, обняла её и зарыдала. Некрасиво, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Я плакала не о Гене. Я оплакивала себя. Ту глупую девочку из провинции, которая когда-то мечтала не о статусе, а о любви. Ту женщину, которая поверила, что красота – это самая надёжная валюта, способная купить счастье.

Сколько я так сидела, не помню. Может быть, час. Может, два. Слёзы высохли, оставив на коже противное чувство стянутости. Внутри образовалась холодная, звенящая пустота. Боль ушла, уступив место чему-то другому. Чему-то тёмному, острому и опасному, как осколок разбитого бокала. Ярость. Холодная, расчётливая, всепоглощающая ярость.

Я встала. Подошла к гардеробной – комнате размером с мою первую съёмную квартиру в Москве. Здесь висели бесконечные ряды платьев, костюмов, стояли стеллажи с туфлями и сумками. Моя коллекция. Мои трофеи. Моя броня.

Гена сказал, чтобы я взяла самое необходимое. Что ж…

Я достала самый большой чемодан от «Goyard». Открыла его на кровати. И начала методично, спокойно, с ледяным огнём в сердце, складывать в него не платья от кутюр и не кашемировые свитера. Нет.

Я подошла к огромной картине современного художника, висевшей в кабинете Гены. Безвкусная, но баснословно дорогая мазня. Я знала то, чего не знал никто из прислуги. За ней был сейф. Не тот, что для вида стоял в углу, а настоящий. Его «чёрный» сейф. Код я подсмотрела много лет назад, совершенно случайно. День рождения его первой собаки, давно умершей овчарки. Сентиментальность тиранов – их самое уязвимое место.

Пальцы не дрожали. Щелчок. Дверца поддалась. Внутри, в идеальном порядке, лежали не только документы. Оттуда пахнуло властью и грязными деньгами. Я достала туго набитую спортивную сумку. Открыла. Пачки евро. Свежие, хрустящие. «Неучтёнка» с последней медийной сделки, о которой шептался весь город. Я не стала считать. Просто бросила сумку в чемодан. Рядом с ней положила папку с документами на его оффшорную компанию на Кайманах, о которой он думал, что я не в курсе.

Мой взгляд упал на бархатный мешочек. Внутри – коллекционные часы «Patek Philippe», которые он собирался подарить какому-то министру на юбилей. Теперь их подарю я. Себе.

На его рабочем столе, рядом с компьютером, лежала флешка в платиновом корпусе. Та самая, которую он всегда носил с собой. Его «теневая» бухгалтерия, его страховка, его компромат на партнёров. Он оставил её впопыхах, уверенный в моей полной недееспособности и шоковом состоянии. Какая самонадеянность. Флешка отправилась в чемодан.

Я не брала деньги с его счетов. Я не брала украшения, которые он мне дарил. Я брала то, что было ему по-настоящему дорого. То, что было его силой. Его оружием. Я экспроприировала свою долю.

Когда чемодан был полон, я с трудом застегнула его. Окинула последним взглядом комнату, которая ещё утром была моей. Взгляд упал на прикроватную тумбочку Гены. Там лежал его второй телефон, для «особых» звонков. Я взяла его. Включила. Пароль был предсказуемо простым – дата рождения его новой фитнес-богини. Мужчины так примитивны в своей похоти.

Я открыла галерею. И тут же закрыла. Даже мне, с моими закалёнными светской жизнью нервами, стало дурно от тех фотографий и видео, что там хранились. Компромат на очень, очень влиятельных людей. Его страховка. Его власть. Мой джекпот.

Я быстро перекинула всё содержимое на облачный диск, доступ к которому был только у меня, а сам телефон бросила в чемодан. Всё. Пора уходить.

Я взяла Шанель на руки, выкатила тяжёлый чемодан в холл. Водитель Гены, угрюмый тип с бычьей шеей, уже ждал меня. Он молча взял чемодан, даже не удивившись его весу. Он – часть механизма. Функция. Ему всё равно.

Когда мы выезжали за ворота, я не обернулась. Я смотрела только вперёд, на дорогу, уходящую в серые ноябрьские сумерки. Телефон в кармане завибрировал. Сообщение от банка: на мой счёт поступила сумма с шестью нулями. Отступные. Плата за молчание. Гена всегда был пунктуален в финансовых вопросах.

Я горько усмехнулась. Он думал, что купил моё молчание. Глупец. Он только что купил себе войну.

Я достала свой телефон. Руки всё ещё мелко дрожали, но уже не от страха, а от предвкушения. Пролистала контакты. Вот Аня. Вот Марина. Пальцы замерли над их именами. Нет. Не сейчас. Я не могу позвонить им в таком состоянии. Не могу показаться им жалкой, раздавленной, выброшенной на помойку. Позже. Когда у меня будет план.

Мой палец нашёл другой контакт. Филипп. Мой старый друг, самый известный светский стилист и сплетник Москвы. Единственный человек в этом змеином клубке, которому я могла доверять. Он был циником, каких поискать, но он был преданным циником. И он был мне обязан.

Я нажала кнопку вызова.

– Алло, звёздочка моя, неужели соскучилась по гению стиля? Надеюсь, ты звонишь, чтобы записаться на примерку, а не чтобы спросить, как вывести пятна от красного вина с белого шёлка, – раздался в трубке его манерный, певучий голос.

Я сглотнула комок в горле, заставляя голос звучать ровно и даже немного весело.

– Фил, дорогой, мне нужна твоя помощь, – произнесла я, глядя, как огни рублёвских особняков остаются позади, превращаясь в размытые пятна света. – Мне нужно… исчезнуть на пару дней. И ещё мне нужен лучший в этом городе специалист по решению очень деликатных финансовых проблем. И нет, это не для того, чтобы составить модный образ.

В трубке на секунду повисла напряжённая тишина. Филипп был не только стилистом, он был умён и прекрасно читал между строк.

– Дорогая, – его голос стал серьёзным, в нём пропала вся игривость. – Судя по интонации, кто-то только что объявил Третью мировую войну. Мне приезжать с шампанским или с лопатой?

Я посмотрела на своё отражение в боковом зеркале. Там, в полумраке, на меня смотрели глаза женщины, у которой отняли всё. И которая теперь была готова на всё.

– Бери и то, и другое, Фил, – тихо, но твёрдо ответила я. – Похоже, нам предстоит сначала праздновать, а потом закапывать трупы. И я сейчас, чёрт возьми, не шучу.