Читать книгу Истории Хельги - София Юэл - Страница 4

Здравствуй, Нютка. Помнишь наш старый дом на лесхозе, где ты до девяти лет жила вместе со мной и дедушкой? Ты чудесно проводила там время, будучи непоседливой девчонкой с вечно растрепанными косичками и разбитыми коленками. Ты любила тот старый дом, как любила и нас – стариков. Со смерти дедушки прошло уже семь лет, и я вскоре отправлюсь вслед за ним. Да я и не против, знаешь ли. Когда тебе переваливает за девяносто семь, жизнь уже не кажется столь желанной и бесценной. Старикам приходится нелегко. Древние кости норовят рассыпаться, бессонница каждую ночь, да еще этот чертов диабет, будь он неладен! Как же я устала от наставлений этого пройдохи врача. Это нельзя, то нельзя, ничего нельзя! Поэтому я решила, раз уж одной ногой в могиле, не буду себе больше ни в чем отказывать.

Рядом со мной недавно открылась небольшая кондитерская, и каждый день тайком от сиделки я хожу посмотреть на сладости. Ну, не только посмотреть. Могу сказать одно: если рай существует, то я уже в нем! Трубочки с заварным кремом, овсяное печенье, имбирные пряники – вот она, настоящая жизнь! Жаль, что началась она для меня слишком поздно. Сейчас я как раз вернулась из кондитерской, и, должна сказать, поход меня немного утомил. То, что я когда-то могла сделать за полчаса, теперь растягивается для меня на полдня. Думаю, у меня действительно не так много времени, поэтому я сразу же села писать тебе письмо, которое собиралась написать лет семь назад. Я немного запоздала с этим, но ты уж не сердись на старушку. Я, как видишь, во всем немного задерживаюсь, девяносто семь лет – не каждый может так задержаться.

Я сижу в светлой кухне за маленьким столом, передо мной корзина самых разнообразных сладостей. Прошу, не переживай за меня, ведь я сама так решила. Вдоволь налопаться пирожных – не самый плохой конец, учитывая, что поедание сладкого едва ли не последняя вещь, которую я способна выполнить самостоятельно.

Время от времени я поглядываю в окно, чтобы насладиться этим тоскливым пейзажем, полным поэтической грусти. Я будто в старом готическом романе, который никто не читает. И правильно делает: старые готические романы – скука смертная. Весь парк, на который выходят окна кухни, сейчас застлан туманом, от чего нерастаявший снег, покрытый толстым слоем наледи, кажется почти девственно белым и свежим, будто выпал совсем недавно. Очертания голых деревьев навевают воспоминания, и в голове возникают образы старых домиков, укутанных виноградником, стоящих в окружении тополей, абрикосов и орехов.

О, эти дома с их тайнами, чердаками и скрипучими лестницами! Внутри множество темных уголков, стены укрыты пыльными коврами, под ногами поскрипывает древний паркет. Комнаты маленькие и уютные, а мебель выцветшая, неудобная и обветшалая. В таких домах всегда есть две-три половицы, которые можно приподнять и спрятать какую-нибудь мелочь.

Это могут быть сломанные часы, листок с самым первым твоим рассказом, пахучая шайбочка с бальзамом «Звездочка», твои детские рисунки, огрызок карандаша, любимая сережка, оставшаяся без пары, или маленькое круглое зеркальце, которым ты, будучи совсем малявкой, пускала солнечных зайчиков в библиотеке, гордо восседая на горе из книг. В таких домах детям никогда не бывает скучно и всегда есть чем себя занять. Можно прятать любимые безделушки, затем рисовать карту сокровищ и помечать крестиками места, где спрятан твой личный клад.

А спустя много лет можно вернуться в этот старый и родной дом, который будет к тому времени еще древнее и будет все так же стоять на своем месте, окруженный деревьями, укутанный виноградником.

По узкой, заросшей травой тропинке ты пройдешь до массивной двери, достанешь большой ключ из тайника под ковриком, недолго повозишься со строптивым замком. Дверь со скрипом приоткроется, и величественный храп старого дома прервется. Он приоткроет один глаз, почти уже слепой от старости, и устремит его на тебя. Если присмотришься, то увидишь, как едва заметно исказилось большое окно дома, это и есть его глаз, мутный и почти слепой. Дом тяжело вздохнет и немного прокашляется, ведь столько лет он не произносил ни слова, потому что собеседников у него не было. Деловито откашлявшись, он спросит низким голосом древнего старика: