Читать книгу Иосиф Кобзон. Я люблю тебя, жизнь… - Софья Бенуа - Страница 3

Как признавался сам исполнитель, жизнь для него началась со слова, и этим словом было священное слово «мама».

Мама будущей знаменитости Ида Исаевна Шойхет (наст. отчество Исаковна; в замужестве Копзон/Кобзон) родилась в 1907 году. Благодаря разным источникам мы можем собрать ее биографию, соединив воедино разрозненные куски, отрывочные сведения и предположения.

Девочка Ида родилась в еврейской семье, проживавшей в Подольской губернии, рано потеряла отца и уже с 13 лет вынуждена была зарабатывать, выращивая табак. В молодости работала на деревообрабатывающей фабрике, в 22 года вступила в ВКП(б). С 1930 года работала народным судьей.

Некоторые источники, урезав время существования Российской империи, пишут, что Ида Исаевна родилась в Каменец-Подольской области в семье кустаря[3]. В 1917 году отец умер, мать осталась с четырьмя детьми в крайней нужде. С 1920 года Ида начала батрачить, трудилась на табачных плантациях. По окончании специальных курсов работала мастером на деревообделочной фабрике в Проскурове. В январе 1930 года Ида вышла замуж и вместе с мужем переехала в Славянск. Работала на Славянском изоляторном заводе, затем начальником АХО Славянского городского отделения связи, заведующей общим отделом Славянского горкома комсомола КП(б)У. В 1934 году Ида Исаевна была избрана народным судьей в городе Часов Яр[4].

Иосиф Кобзон никогда не скрывал свою любовь к матери, подчеркивая, что она всегда была его нравственным ориентиром и играла в его жизни ключевую роль. Несмотря на то, что Иосиф рос в многодетной семье, его с матерью связывали особые отношения – сын был маминым любимчиком. В книге «Как перед Богом» Иосиф Давыдович признавался: «Мама моя любила меня. Любила очень. Любила больше всех. Потому что был я у нее самый младшенький. Это уже потом, когда в семье появился шестой ребенок – сестричка Гела, Гела стала самой любимой. Самой любимой еще и потому, что была девочкой. Мама никогда не звала меня по имени, а звала… всегда: сынуля. И я любил ее. Любил очень. И всегда, всегда, до последних дней… звал ее: мамуля. Делала для меня она все, что могла… Если оставалась одна конфета, то, конечно доставалась она мне. Если на Новый год маме удавалось достать мандаринку, то она стыдливо прятала ее от других, чтобы накормить мандаринкой… меня. Не стало мамы у меня в 1991 году».

Родовое древо семьи Кобзонов не очень ветвистое в силу разных причин, в том числе и исторических. Немудрено, что Иосиф Давыдович не может рассказать о своих родных «до пятого колена». В интервью одному из еврейских изданий, певец признавался, отвечая на вопрос о родственных корнях[5]:

– К сожалению, я не знаю своих корней по той простой причине, что мы ассимилированные провинциальные евреи с Украины. Я родился в Донбассе. Украина – моя родина. Учился в украинской школе. Моя мама Ида Исаевна была «синеблузницей» – рьяной комсомолкой. Она закончила юридическое училище, потом ее избрали судьей. Отец был политработником. Дедушку своего я не помню. Помню бабушку по линии мамы. Во время войны, когда мы были в эвакуации в Узбекистане, она попала под поезд и погибла. Со стороны отца я вообще не знаю ни дедушку, ни бабушку.

Маленький Иосиф в эвакуации в Узбекистане

Давая в 2008 году интервью популярному изданию «Караван историй», исполнитель охотно делился своими признательными рассказами о маме[6].

«– Моя мама Ида Исаевна – дитя своего времени, стопроцентная коммунистка. Ну что вы хотите, если у нее был партбилет номер два, а номер один получил Леонид Брежнев!

– Иосиф Давыдович, значит, ваша мама находилась в гуще общественной жизни…

– У мамы болело сердце не только за своих детей, а за всю страну, за происходящее в мире. Где-нибудь землетрясение случится или агрессия – у нее уже трагедия. На все реагировала очень эмоционально, принимала близко к сердцу. Помню, прихожу к маме, а она чуть не плачет: “Какой ужас, какой ужас!” – “Что случилось?” – “Ой, сыночек, я не выдержу. Ну как долго они летают в космосе!” – “Да у космонавтов работа такая”. – “Но ведь у них есть дети, родители… Как же так можно?!”

У мамы очень непростая судьба, как, впрочем, и у всех женщин того поколения. Была и батрачкой, и синеблузницей, шестеро детей на руках, война, эвакуация… И при этом умудрилась получить образование, работала судьей. Всю семью спасла во время войны…»

Употребляя для характеристики своего самого близкого человека термин «синеблузница», Иосиф Давыдович лишь подчеркивал ее связь с далеким временем начала XX века, когда призрачные идеалы о счастье и равенстве доминировали в сознании простых людей. О времени, расцвет которого он сам воспевал словами: «Любовь, Комсомол и Весна!»

Уж не знаем, как мама великого артиста была причастна к идейному творчеству, однако если это так, то, возможно, любовь ее сына к патриотическому жанру была впитана им, как говорят, с молоком матери. Для более понятного повествования объясним, кто же такие «синеблузники», вдохновлявшие советский народ на светлое будущее.

«Синяя блуза» – по сути новое революционное массовое искусство. Так назывался советский агитационный эстрадный театральный коллектив, существовавший с начала 1920-х до 1933 года и отражавший в своем творчестве самые различные темы: от общеполитических и международных до мелочей быта. Понятно, что название ансамблю, а затем и творческому движению дала одежда – свободная синяя блуза и черные брюки (или юбка), в которой выступали артисты, что соответствовало традиционному облику рабочего на агитплакатах. Артисты театра носили значки: один – символическое изображение рабочего, который был и на печати театра, и на его афишах, а другой – в виде знамени. В дальнейшем близкие по творчеству артисты других театров и общественные деятели награждались значком с присуждением звания «синеблузника».

Интересно, что самый первый коллектив под названием «Синяя блуза» был организован в Московском институте журналистики в 1923 году. А вскоре выяснилось, что «Синяя блуза» породила тысячи последователей! Уже через короткое время насчитывалось около 400 подобных самодеятельных коллективов, и количество их стремительно росло. В октябре 1926 года в Москве состоялся Всесоюзный съезд синеблузников, на котором было представлено до 5000 групп.

Их репертуар состоял из литературно-художественных монтажей и патетических либо сатирических сценок, отражавших производственную, общественную жизнь и международные события. Легко представить себе их творчество, если вспомнить отечественные фильмы, в которых показано время 30-х годов, где как атрибут той эпохи обязательно будет показана сценка с участием подобных творческих бригад: юноши и девушки в рабочей или спортивной одежде создают странные физкультурные фигуры под маршевую музыку. Вот такими задорными кульбитами и стихотворным речитативом «синеблузники» и иже с ними развлекали и просвещали заводскую и фабричную молодежь, отправляясь в поездки по городам и селам большой советской страны. Поволжье, Урал, Сибирь, Закавказье, Туркестан и другие регионы – не было ни одного места, где не знали бы о них.

Маршей, под которые выступали «синеблузники», было много, но самым популярным, который распевала вся страна и который наверняка не раз напевала молодая мать Иосифа Кобзона, был следующий:

Между прочим, Иосиф Давыдович утверждал, что именно мама научила его петь!

«А вот петь, пожалуй, научился сперва от мамы, а потом уже продолжил на уроках пения и в кружке художественной самодеятельности. Мама очень любила петь романсы и украинские песни. У нее был патефон и много пластинок.

Иосиф Кобзон с матерью и братьями

Нравилась ей песня “Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю…” И мне тоже понравилась. Я любил подпевать маме. Долгими вечерами при керосиновой лампе это было какое-то волшебное, какое-то завораживающее действо и зрелище. Тоску сменяла радость, слезы – веселье, когда пела свои любимые песни мама. И, вероятно, именно тогда я навсегда “отравился” пением. Песни стали моими наркотиками. Пройдет целая жизнь. И в 2001 году, когда часы начнут отсчитывать, быть может, мои самые трагические минуты, когда мое “я” будто маятник, будет колебаться между жизнью и смертью, а потом врачи скажут, что я все-таки останусь жить, первое, что я попробую сделать, – это проверить: а сохранила ли моя память хотя бы какие-нибудь песни? Я тяжело начну вспоминать незабываемые строки и с трудом, хотя бы мысленно, произносить отдельные слова, а затем рискну попробовать… петь, чтобы узнать: не отказал ли голос?! И узнав, что голос возвращается, и что я опять буду петь, я пойму, что жизнь моя действительно продолжается…»