Читать книгу Гнездо желны - Софья Сергеевна Маркелова - Страница 3

Тётушка Инесса днём работает в библиотеке, расположенной совсем недалеко от пятиэтажки, в которой мы живём на последнем этаже. Библиотека эта такая крошечная, что когда меня туда водили в раннем детстве вместе с сёстрами, я могла за пару минут обежать её всю и даже коснуться каждого стеллажа, из-за чего, собственно, тогда она и казалась мне чрезвычайно скучной. Инесса всегда пыталась образумить меня, дать в руки побольше интересной литературы, но я только бесцельно бродила из зала в зал, рассматривая красочные обложки стоящих на полках книг и даже не открывая их. Наверное, всё изменил один день, когда тётушка как бы случайно оставила на столе возле меня в библиотеке раскрытую книгу, где в самом конце страницы была небольшая иллюстрация – свернувшийся кольцами двухголовый красный змей, зарывшийся в песок.

– Я никогда не видела таких змей, – едва глянув на изображение, сказала я Инессе. – Он какой-то неправильный.

Тётушка мягко улыбнулась и опустилась на пустой стул возле меня.

– Не всё, что непохоже на привычные тебе вещи, неправильное, моя пташка. Этот змей просто не принадлежит нашему миру.

– Он из другого мира? – Я сразу же вскинула голову.

– Верно. Как и эта книга. Она была создана не в нашем измерении, хотя тебе под силу её прочитать.

Я осторожно взяла в руки эту книгу и вгляделась в страницы. Язык был мне знаком. Он ничем не отличался от того, которым было написано большинство книг в этой библиотеке. Вот только на страницах описывались вещи и явления, о которых я никогда не слышала. Там говорилось, что небо рождалось в муках, и потому цветом напоминало кровь, а земля давно иссякла под гнётом четырёх светил, и потому иссохла до состояния песка, превратив весь мир в пустыню.

– Этот змей… – прошептала я, косясь на тётушку, – он живёт в мире, что здесь описан?

– Да. И этот мир реален, Варя. Но он сильно отличается от того, что привыкли видеть мы. Бескрайний Лес, что нас окружает, многолик. Многие его деревья похожи, как две капли воды, и чаще всего растут неподалёку друг от друга. Но отдельные могут иметь облик, который ты не сумеешь вообразить, даже приложив всю свою фантазию.

– Как этот, например? – Я указала на строки книги.

– Как этот. И таких необыкновенных, ни на что не похожих миров миллиарды, Варя. И существа, населяющие их, причудливы. Конечно, в большинстве частей Леса ты никогда не побываешь, о других сможешь узнать лишь с чужих слов, но что-то доступно тебе уже сейчас – ты можешь прочесть книги, что наша семья собирала веками, и открыть для себя многоликость Леса.

С тех самых пор я полюбила книги. Инесса давала мне фолианты и свитки из своей собственной библиотеки, и я с радостью изучала эти старинные труды, узнавая о мирах, что так походили или так отличались от нашего собственного. Если Ольга с интересом читала лишь обыкновенные любовные или приключенческие романы из библиотеки, где работала тётушка, то я не могла оторваться от миров, которые были куда более реальны. Это было единственное, что оказалось мне дозволено в силу юного возраста. Перемещаться между деревьями Леса было непростой и в какой-то степени даже опасной задачей, но чтение позволяло познакомиться с иными измерениями легко и свободно.

После, в уже более зрелом возрасте, ко мне в руки стали попадать книги от других семей, стерегущих Лес. Как я тогда догадалась, Инесса приносила их уже специально для меня, частенько на весь день исчезая за дверьми кладовки с помощью своего медного ключа, которым она обладала по праву старшей. Так я поняла, что практически на каждом дереве в бескрайнем Лесу есть своё гнездо, где живут лесные стражи, защищающие миры от вредителей. И мы тоже были одной из таких семей. Мы обладали чутьём, что позволяло нам выслеживать древоточцев и прогонять их, оберегая наше дерево, сохраняя хрупкий баланс в Лесу.

Вопросом для меня всегда оставалось лишь то, как же мы стали этими хранителями. Но ни одна книга из принесённых Инессой никогда не давала нужного ответа.

– Мы обладаем этим правом с рождения, – говорила мне тётушка каждый раз, стоило подойти к ней с этим вопросом. – Как желна, символ нашей семьи, с момента своего вылупления становится лесным стражем, истребляющим вредителей, так и мы обязаны с рождения и до смерти следить за сохранностью своего дерева. Это наш долг. Это наше призвание.

Обыкновенно после этих слов Инесса всегда вела меня в прихожую нашей квартиры и указывала рукой на старое чучело чёрного дятла, которое всегда, сколько я себя помню, висело над входной дверью. Крупная угольно-чёрная птица с ярко-красным теменем так удивительно напоминал саму тётушку, ещё с самой молодости выкрашивавшую свои короткие волосы багряной краской и обожавшую чёрный цвет в одежде, что я всегда воспринимала их как одно целое. Будто если из этой квартиры исчезнет чучело, то не станет и самой Инессы. И наоборот.

– Это гнездо желны, наше гнездо. Запомни хорошенько, Варя. И никогда не забывай об истинном нашем предназначении и важности наших обязанностей.

Все члены семьи в какой-то мере прошли через это своеобразное посвящение. Тётушка всем моим сёстрам и даже Гавриле рассказывала о чужих мирах, незваных гостях, что могут прийти на наше дерево по ветвям, и вредителях, избавлением от которых мы и должны были заниматься. И всегда это казалось самим собой разумеющимся, нормой жизни и обыденностью.

Однако теперь в привычном нам мире происходит что-то странное.

Наступают перемены, а вслед за ними приходят и проблемы. Гнездо наводнено древоточцами, а вместе с ним и всё дерево. То ли это последствия разбитого нами зеркала, то ли, как говорит Анфиса, в гнезде скоро что-то произойдёт, и вредители надеются успеть поживиться за время смуты. Вот только они совершенно отбиваются от рук, а Инесса всё чаще пропадает в иных мирах по целому дню, возвращаясь оттуда осунувшаяся и уставшая. Тётушки в свободное от работы время разрываются на части, пытаясь везде успеть, где требуется их помощь, а мы с сёстрами и братом только и следим за сохранностью гнезда, которое неожиданно на наших глазах превратилось в дырявое решето и оказалось наводнено мелкими вредителями.

Лето даже и приблизительно не обещало быть таким беспокойным.

В субботу утром вся квартира погружена в мягкую сонливую негу. Мы с сёстрами нежимся в кроватях в своей большой детской комнате. Солнце ласково проникает лучами в окно и гладит нас по щекам, обещая спокойный день. Лера свернулась клубочком под одеялом – только выгоревшая на солнце макушка выглядывает. Я пытаюсь насладиться последними кусочками ускользающего сна, крепко обнимая свою подушку, а Ольга уже проснулась и опять сидит в планшете, с глуповатой улыбкой переписываясь со своей пассией.

В прихожей раздаётся пронзительная переливчатая трель нашего старого домашнего телефона, и через полминуты Анфиса берёт трубку.

– Да, слушаю… А, Андрей Васильевич, это вы…

Я сразу же отрываю голову от подушки в надежде подольше подслушать, но Анфиса отвечает звонящему удивительно лаконично.

– Нет… Нет, возможности ещё нет.

Ольга тоже отрывается от планшета и косится глазом на открытую дверь нашей детской, явно прислушиваясь к доносящимся из прихожей кускам беседы.

– Да, мы всё понимаем. Но… Андрей Васильевич, в данный момент ничем не можем помочь!.. – довольно сухо отвечает Анфиса.

– Это же тот самый директор художественной школы? – шёпотом спрашиваю у старшей сестры.

Она просто молча кивает и прислушивается дальше.

– Я уже всё вам сказала! – в голосе тёти появляется неприкрытая злоба. – Всё! Не тратьте моё время! Как получится, так и придём!

Анфиса бросает трубку и с громким звяканьем возвращает её на место.

Ну ничего себе тон! Если бы она на работе так со всеми своими клиентами разговаривала, то Гаврила ни за что бы своих конфет и печенья не дождался бы по вечерам.

– Он уже третий раз звонит за эту неделю, – говорит Ольга, повернув голову в мою сторону. – А тётки всё не могут выкроить время, чтобы сходить.

– Почему бы им нас не отправить? – спрашиваю я. – Вроде мы вчера по дому всю работу сделали, почти из каждого угла вредителей извели. Как раз могли бы сегодня сходить в школу, посмотреть, что там за лица.

– Анфиса говорит, что мы ещё мелкие, – насупившись, ворчит сестра, откладывая планшет в сторону. – Что мы и так с зеркалом напортачили, и теперь они с тётей вообще ничего нам доверять серьёзного не собираются.

– Да что ж такое!.. – Я тоже невольно начинаю злиться. Мы выполнили всю грязную работу, отыскали пропажи, и в итоге остались виноваты. Хотя мы с Олей до сих пор придерживаемся мнения, что наплыв древоточцев в гнезде никак не связан с разбитым зеркалом.

– Чего вы там расшумелись? – доносится сонный голосок Леры со стороны. Она выглядывает из-под одеяла, щурит свои заспанные глаза.

– Да спи ты дальше. – Я бросаю в неё первую попавшуюся под руку мягкую игрушку, которые закрывают у меня щель между кроватью и холодной стеной. Розовый слон падает ровно на голову Лере, и она мгновенно вскакивает с места, требуя реванша. Пока мы коротко перебрасываемся игрушками, надеясь повалить противницу на пол, Ольга уже вылезает из кровати и успевает переодеться из ночной рубашки в домашнюю одежду.

– Хватит вам ерундой заниматься, – строго говорит старшая сестра, как всегда держащаяся выше наших «глупых детских игр», как любит она их называть.

– А чем ещё заниматься малышне, если тётки нас за взрослых не считают и интересную работу давать не хотят? – возмущаюсь я, привставая на коленях на кровати. Из-за чего сразу же получаю своим же розовым слоном в грудь. Лера довольно ухмыляется, прячась за одеялом.

Тут в коридоре напротив нашей детской распахивается дверь тётушкиной комнаты, и из неё неторопливо выплывает Инесса, поправляя на пальцах свои излюбленные перстни. Она захлопывает свою дверь и окидывает всю нашу троицу внимательным взглядом поверх очков.

– Пташки мои крикливые, вас слышно сквозь все стены.

Я мигом заливаюсь краской и смущённо присаживаюсь на край своей кровати, стараясь быть как можно более незаметной. Но тётушка не ворчит на нас и не ругает за всё сказанное, а только с улыбкой делает лёгкий взмах кистью и удаляется по коридору на кухню.

– Давайте сегодня в кои-то веки позавтракаем все вместе и заодно кое-что обсудим, – доносятся до нас её слова, сказанные тихим и спокойным голосом.

Ольга первой убегает готовить завтрак, пока мы с Лерой, ещё периодически подталкивая друг друга и щипая, спешно умываемся и переодеваемся.

Когда мы приходим на кухню, там уже все собрались. Тётя Анфиса, сидя на своём привычном месте возле стены за нашим круглым обеденным столом, что-то негромко объясняет Гавриле, как и всегда устроившемуся неподалёку от матери. Инесса сидит напротив сестры, закутавшись в шаль, хоть в квартире уже достаточно тепло, и поглядывая за тем, как Ольга мечется по кухне и расставляет тарелки с приборами. Лерочка, опередив меня, сразу же падает на стул возле тётушки, занимая своё любимое место, и первым делом тянется к вазочке с конфетами, приготовленными к чаю.

– Подожди ты! – Я легко шлёпаю её по пальцам, не позволяя брать сладости. А то опять испортит весь аппетит и потом откажется есть стряпню Ольги. Знаю я такие шутки! Оля потом на меня будет злиться, что я младшую сестру вовремя не остановила.

Едва перед нами на столе появляются тарелки с жареными яйцами и слегка передержанными в тостере кусками белого хлеба, Инесса хлопает в ладони и первой приступает к еде. Все медленно и с аппетитом едят. Мы с сёстрами заинтригованно поглядываем в сторону тётушки, ожидая, когда же она скажет, о чём хотела поговорить. А она как будто уже совсем и позабыла об этом.

– Там опять Андрей Васильевич звонил, – кусая тост, говорит Анфиса, поглядывая на сестру. – Уже в который раз. Я в следующий раз трубку брошу, предупреждаю. У меня уже сил нет его слушать.

– Не надо ничего бросать, – спокойно просит Инесса и поправляет очки на носу. – Сегодня вы все вместе поедете к Андрею Васильевичу и озаботитесь решением его проблемы. Как раз именно это я и хотела обсудить с тобой и девочками.

Анфиса замирает на месте, перестав жевать, да и мы все тоже удивлены не меньше.

– Что, правда? – вскрикиваю я, чуть не подавившись куском яичницы, попавшим не в то горло. – Ты действительно отправишь нас на это дело?

– А почему нет? – спрашивает Инесса, легко усмехнувшись и не отвлекаясь от завтрака. – Последнее время вы хорошо и много трудитесь, а нам с Анфисой как раз нужна помощь, а то мы везде одни не успеваем.

– И ты нас отпустишь в эту школу, не шутишь? – не может поверить услышанному Оля. У неё даже лицо разглаживается, будто по нему утюгом хорошенько прошлись.

– Пора же вам и самим что-то за пределами гнезда попробовать сделать. А то вы всё дома и дома сидите, здешнюю мелкую нечисть гоняете. Надоело уже, небось? К тому же сестра за вами присмотрит. Верно?

Анфиса кисло улыбается в ответ и скрывает свою гримасу за стаканом апельсинового сока. Ей такой радости было совсем не нужно.

– Я не планировала сегодня туда ехать, – едко возражает она.

– Мне прекрасно известно, что у тебя нет клиентов в ближайшее время. Так что уж сделай милость, Анфиска, прогуляйся с детьми к Андрею Васильевичу.

В глазах Инессы опасно блестит сталь. Отказ она не приемлет, и всем это предельно ясно, даже Анфисе, которая замолкает, поджав свои тонкие губы, и только едва слышно фыркает.

– На том и порешим, – подводит итог тётушка, и на её кругловатом лице вновь расцветают доброта и лукавство. – Будьте внимательны, девочки. И, пожалуйста, не наделайте глупостей сегодня.

Я активно киваю головой, окрылённая, как и сёстры, этим неожиданным приятным известием.

Ха! Не наделать глупостей! Да легко! Уж это-то мы сможем без проблем!

Художественная школа – это настоящее достояние нашего района. Она располагается в старинном здании, где ещё два века назад была устроена мужская гимназия Его Императорского Величества. Эта постройка, несмотря на все перенесённые ремонты и даже одну масштабную реставрацию, всё ещё очаровывает случайных прохожих своей исключительностью. Главный вход выступает вперёд, и его козырёк лежит на четырёх белых колоннах, по краям крыши тянется невысокая балюстрада, а над каждым окном раскинулись треугольные изящные сандрики. Вся полнота очарования школы раскрывается, стоит лишь переступить порог. Внутри всё двухэтажное здание с непомерно высокими потолками отделано красным мрамором, и когда идёшь по его длинным коридорам, то любой шаг отдаётся эхом под сводами залов и пролётов.

Мне нравится это место, хоть была я тут до этого момента всего один раз. Но зато здесь можно любоваться какой-нибудь мозаикой полчаса, либо же заплутать в лабиринтах одинаковых вытянутых залов и выйти в совершенно новое и никогда не виденное ранее место – к широкой мраморной лестнице со стоптанными ступенями или к маленькой портретной галерее. Жаль, что тётя Анфиса не даёт нам никакого времени побродить по школе, разглядывая колонны и картины в золочёных багетах, а сразу же направляется к кабинету директора.

Сегодня субботний день, поэтому в здании почти нет людей, и от этого окутанные стариной и полумраком залы кажутся ещё таинственнее. Андрей Васильевич встречает всю нашу компанию буквально прямо на пороге своего кабинета и сразу же начинает жарко благодарить:

– Я так рад, что вы всё же выделили время! Что всё-таки нашли минутку к нам заскочить!..

Этот высокий и худой человек так не подходит старинному величественному зданию, что даже не верится, что именно он тут всем руководит. Андрей Васильевич носит толстые очки в чёрной круглой оправе и костюм какого-то неясного графитового оттенка, который висит на нём мешком, и оттянутые поблёскивающие колени на брюках только ещё больше портят впечатление о нём, как о директоре школы.

Разве может такой человек сидеть за обитым зелёным сукном столом, который минимум в два раза его старше, обставленный со всех сторон точёными гипсовыми бюстами великих людей прошлого? Андрей Васильевич не соответствует ни своему кабинету, ни всей школе, ни, кажется, даже собственной должности.

– Мы тут по делу, – очень сухо отвечает тётя Анфиса, поправляя тонкие жемчужные бусы, висящие на её худой шее. – Так что давайте не будем терять времени.

– Конечно-конечно! – заискивающе улыбается директор, чуть ли не светясь от счастья, что наша семья всё же почтила его обитель визитом.

Он быстро ныряет в один из боковых коридоров, ведущих вглубь здания, и приглашает нас проследовать за ним.

– А это, значит, всё ваши детки? – чтобы прервать неловкую тишину, интересуется Андрей Васильевич, не сбавляя шаг и оглядываясь на нашу разношёрстную компанию. – Помню, в прошлый раз ваша сестра приходила лишь с одной девочкой. А я что-то даже не удосужился спросить ничего! Ну, сами понимаете, меня тогда больше волновали те жуткие вещи, что у нас в коридоре творились!..

– Это мой дорогой сыночек Гаврила, а это просто мои племянницы, – очень лаконично представляет нас Анфиса, для которой вся эта работа в выходной день вообще не в радость. На её худом лице с намазанными яркой помадой губами читается раздражение вперемешку с досадой.

– Племянницы? Значит, дочери вашей сестры Инессы? – всё не отстаёт директор, сворачивая в очередной длинный коридор с рядами красноватых пузатых колонн.

– Нет, – достаточно едко отвечает тётя. – Это дочери-погодки моей другой сестры, Софии.

– А почему я никогда не видел её с вами? Инесса мне даже ничего не говорила!..

Тут неожиданно подаёт голос Ольга, для которой любое упоминание матери никогда не проходит безболезненно.

– Потому что наша мама мертва! – отчаянно восклицает моя сестра, сжимая зубы.

Ей всегда тяжело говорить о матери, как и всем нам. И мы стараемся защищать её память от любых нападок, поскольку мы и так владеем лишь жалкими крохами воспоминаний о Софии и не хотим утратить и их.

– Ох, – тяжело вздыхает директор, – я прошу прощения за своё любопытство! Очень печально это слышать…

Больше он уже ничего не говорит и не лезет к нам со своими пустыми расспросами.

Вскоре впереди показывается круглая площадка, обрамлённая неглубокими нишами, в каждой из которых стоит по мраморному или гипсовому бюсту. Здесь три двери, и Андрей Васильевич выбирает самую непримечательную и обшарпанную, легко её распахивая.

Мы заходим в узкое и вытянутое помещение, заполненное одинаковыми партами и лавками. Аудитория тянется далеко вперёд и заканчивается двумя высокими окнами, которыми комната безмолвно глядит на улицу. По правую руку от входа висит старая зелёного цвета доска с меловыми разводами, под ней ютится кривой учительский стол. Всюду на стенах до самого потолка, теряющегося в тенях, тянутся плотные вереницы картин в тяжёлых багетах. Маленькие и гигантские, овальные и идеально квадратные, они усеивают собой все стены, не оставляя ни одного свободного места. Всё это портреты, групповые и одиночные, и я, скользнув по ним безразличным взглядом, быстрее осматриваю остальной кабинет.

Парты стоят как попало, все они пусты, кроме одной-единственной возле окна. За ней сидит молодой тихоня-парень, который что-то старательно пишет в тетради. Едва мы пересекаем порог, он поднимает на нас свой взгляд, в котором читается явное удивление.

Ещё бы он не удивился! Вся наша толпа выглядит сегодня так странно и оригинально, что, пока мы шли от дома до школы, не было ни одного прохожего, что не повернул бы головы нам вслед. Тётя Анфиса, несмотря на своё вполне приличное сероватое однотонное платье, надела по совету Инессы широкий пояс с травяными скрутками для окуривания и такой же застегнула вокруг пухлого живота Гаврилы. Лерочке доверили корзину со свечами всех расцветок, а Оля старательно прятала за длинной футболкой закреплённый у неё на поясе шорт чёрный нож. Мне же пришлось нести всю остальную мелочь: целый мешок с перьями, верёвками и нитками, различными минералами и другими предметами, которые могли понадобиться уже на месте. Поскольку никто не знал, что же точно могло нас дожидаться в художественной школе, мы забрали с собой практически половину гнезда, чтобы не пришлось потом бежать обратно за тем, что забыли.

– Ну вот, собственно, мы и на месте! – прокашлявшись, говорит директор, обводя кистью аудиторию, словно тут и без слов всё замечательно ясно.

Анфиса проходит вперёд, старательно принюхиваясь и осматриваясь. Она скользит между партами, легко касаясь их пальцами. Мы все неторопливо бредём следом, заглядывая под лавки и прикрывая глаза от яркого солнечного света, пробивающегося сквозь высокие окна. Практически на всех партах то здесь, то там мы замечаем приклеенные на скотч белые листы, с напечатанными на них предупреждениями.

«Если вы видите ЛИЦА, не пугайтесь! Они сами собой скоро исчезнут».

Везде одни и те же слова, видимо, оставленные здесь для учащихся.

– И в чём же заключается проблема? – интересуется наконец Анфиса, когда ей надоедает ждать прилива красноречия у директора.

– Видите ли, как я уже говорил по телефону, у нас тут постоянно появляются лица… – запинаясь, невразумительно бормочет Андрей Васильевич.

– Это я уже слышала, – недовольно говорит тётя, поглядывая на мужчину сверху-вниз. – Мне нужны подробности. Где появляются? Что делают? Как вообще ведут себя? Я вам не ясновидящая какая-то! Не тяните время, рассказывайте уже нормально.

Анфиса явно не в духе, и нам с сёстрами остаётся только радоваться, что её гнев сейчас направлен на бедного сжавшегося от испуга директора, резко растерявшего весь свой задор и болтливость.

– Они просто стали появляться однажды и всё, – робко бормочет Андрей Васильевич, опасаясь даже взгляд поднимать на тётю. – Сперва проступали на партах, полу, стенах, как какие-то оттиски. Рты распахнуты, глаза закрыты, как у иссохших покойников… Учащиеся перепугались в первый день, вообще в этот кабинет отказывались заходить, впрочем, как и преподаватели…

– Можно без художественных сравнений, – строго просит Анфиса, скрещивая руки на груди и опускаясь на одну из деревянных лавок. – Это всё и так ясно. Что было дальше?

– Они стали плавать по воздуху, постоянно перемещаться в пространстве. Иногда и за целый день ученики наши могли ни одного лица не заметить, а в другой день от них отбоя не было – только и слышался визг из аудитории, как очередную девочку или юнца напугали лица, вновь проступившие из ниоткуда посреди доски или лавки.

Анфиса опасливо косится на ту лавку, на которой она сидит. Там никаких лиц нет, но почему-то спокойнее от этого не становится никому из нас. Жутковато, знаете ли, слушать подобную историю и при этом глазами обследовать парты, выискивая любые намёки на призрачные лики.

– А меж тем, – продолжает директор, – занятия-то вести здесь как-то надо было. Аудиторий и так вечно не хватает. Вы не приходили, хотя я звонил постоянно. Но вот ученики наши оказались смекалистыми. Когда все уже поняли, что ничего дурного лица не делают, а только пугают частенько, то ребята решили своими силами от них избавиться.

– Я ведь уже говорила вам давно, что самодеятельность в подобных делах недопустима! – мгновенно взрывается обвинениями Анфиса, вскакивая со своего места, будто ужаленная.

– Я всё это помню, – начинает боязливо оправдываться Андрей Васильевич, на всякий случай отходя за преподавательский стол, чтобы тёте труднее было до него добраться. – Но что я мог сказать детям! К тому же ничего плохого они не сделали. Напротив, их смекалка очень даже помогла.

Анфиса демонстративно фыркает.

– Я правду вам говорю! Дети решили, что раз здесь появляются одни только лица, то, может быть, им нужны тела и головы, которых они лишены. Нарисовали пару картин без лиц, развесили на стенах, и, знаете, помогло ведь!..

Мы все переглядываемся между собой, а Гаврила дёргает за рукав свою мать, но та лишь отмахивается от него.

– Чем помогло? – ядовито интересуется тётка. – Если вы от этих лиц избавились, то зачем нас было дёргать сюда? Или думаете, нам заняться нечем, кроме как сидеть выслушивать ваши истории.

– Так нет же! Лица всё ещё появляются. Просто теперь они возникают лишь на картинах, которые сделали для них наши учащиеся.

Директор обводит стены аудитории руками, и только в этот момент мы замечаем то, что никто не разглядел ещё в самом начале. Все портреты, которыми комната увешана до самого потолка, не имеют лиц – вместо этого на полотнах виднеются лишь пустые серые разводы.

Мне даже становится как-то не по себе. Потому что, едва мы переступили порог, я была готова поклясться, что на портретах присутствовали лица. Неужели это и были как раз те самые призрачные лики? А теперь они вновь исчезли?

– Но мне бы всё равно хотелось, чтобы вы прогнали этих духов или, даже не знаю, как правильно их назвать, приведений, – бормочет себе под нос директор. – Потому что даже на портретах они всё равно выглядят жутко и пугают моих коллег!

Мы всей толпой подходим ближе к стене, разглядывая тяжёлые рамы и шершавые полотна. Судя по количеству картин, здесь потрудилась вся школа: где-то висят масштабные групповые портреты, с других стен смотрят старомодные изображения женщин в пышных платьях, но без лиц, а на некоторых холстах красуются вполне себе современные молодые люди и девушки, но, правда, опять же, с размытыми пятнами краски в районе головы.

– И что мы будем делать? – шёпотом обращаюсь я к задумчивой Анфисе. – Мы никогда раньше с подобным не сталкивались.

– Цыц! – заставляет меня замолкнуть тётя. – Для начала надо бы поглядеть на эти самые лица.

– Вы не волнуйтесь! – сразу же вклинивается Андрей Васильевич, выходя из своего укрытия и опасливо приближаясь к нам. – Скоро они проявятся! Сегодня весь день от них спасу нет. Нужно только чуток подождать…

Не успевает он даже договорить последнюю фразу, как прямо на наших глазах на портретах начинают проступать неясные дымчатые лики, чьи рты искажены в немом крике, а глаза крепко зажмурены.

Я резко отшатываюсь от стены, изумлённая и испуганная одновременно. Вместе со мной в сторону синхронно отпрыгивают Лера и Гаврила. Лица же всё продолжают безмолвно и медленно появляться на портретах, как расплывающиеся пятна гнили. Их становится только больше, и уже через минуту они полностью заполняют собой все стены вытянутой аудитории, застывая на картинах.

– Ничего себе, – выдыхает Гаврила, нервно сжимая и разжимая свои вспотевшие кулачки.

– Как видите, вот так вот у нас обстоят дела… – кашлянув, изрекает директор.

Тётя Анфиса вплотную подступает к ближайшей к ней картине и вглядывается в одно из лиц. Оно не двигается. Совсем. Будто нарисованное, но при этом невооружённым взглядом видно, насколько оно чужеродно на этом портрете.

– Я не чую, откуда идёт запах вредителя, – тихо говорил Ольга, старательно принюхиваясь к воздуху вокруг.

– Я его вообще не ощущаю, – признаюсь я. В аудитории царит лишь едва уловимый дух старой рассохшейся древесины, мела, свежеокрашенных полов и лёгкий металлический запах, но ничего подозрительного.

– Так и я о чём же, – тянет старшая сестра, чуть ли не носом утыкаясь в картины.

– Не может такого быть, чтобы запаха не было, – раздражённо шипит Анфиса. – Вы, пигалицы, совсем не умеете чутьё использовать. А если не умеете, то зачем было тогда сегодня в помощницы напрашиваться, а? Проку от вас никакого!

Мы с сёстрами сразу же обиженно надуваем губы, но ответить нам особенно нечего, потому что тётя права – наше чутьё ещё слишком слабое, пользоваться мы им умеет достаточно посредственно. И, видимо, в данных реалиях имеющихся у нас возможностей попросту не хватает.

Зато Анфиса, довольная, что ей удалось поглубже уязвить нас, задирает свой нос и начинает расхаживать по аудитории, вынюхивая запах гнили, как охотничья собака. Это продолжается минуту, две, три, и вот мы уже не без злорадства наблюдаем, как постепенно на лице тёти самоуверенность сменяется неверием, а затем уже и хмуростью.

– Здесь ничего нет, – подводит она наконец итог.

– А я что говорила! – сразу же восклицает Ольга, за что получает в ответ испепеляющий взгляд Анфисы.

– Может оказаться так, что вредитель засел в этой школе куда глубже, чем я думала, – тем временем продолжает тётя, принимая нарочито серьёзный вид. – Если его нет в этой аудитории, это значит, что он разросся до таких размеров, что вполне способен безобразничать в разных помещениях.

– А может, он просто там, – протягивает Лерочка, указывая пальцем наверх, – под потолком?.. И мы ничего не чуем отсюда.

– Это тоже не лишено смысла, – неожиданно соглашается Анфиса и начинает снимать со своего пояса различные травяные скрутки, раскладывая их на одной из парт. – Вот вы напросились на эту работу, так вы и будете этим заниматься. Давайте, приступайте. Найдите мне древоточца или хотя бы избавьтесь от этих лиц.

Мы с Олей одинаково кривим губы, но делать нечего. И правда, сами ведь хотели, чтобы нам доверили сложное дело, так что возмущаться не имеем права.

Пока Анфиса, с удобством расположившись за одной из парт, любуется на свой маникюр, всем видом демонстрируя нам, как ей глубоко безразлично, что мы будем делать, мы с Олей снаряжаем Лерочку подожжённой скруткой из полыни и отправляем бегать по всему помещению.

– Гляди внимательно, – кричу я вслед убегающей сестре, – если где погаснет – там приглядись и принюхайся повнимательнее.

Запах горькой полыни многим противен, но вредители особенно его не любят, и выкуривать их из логова пучком травы подчас оказывается проще всего. Лера задорно носится по аудитории, размахивая над головой дымящейся скруткой. Удушливый горький запах заполняет всю комнату, и даже мы уже начинаем морщить носы. Бедный парень, который что-то мирно себе дописывал в тетради в углу, и вовсе заходится кашлем и косится на нас с ещё большим изумлением. Он явно никогда раньше не видел нашу семью в этих стенах и ничего не знает о методах нашей работы. Хотя, казалось бы, после нашего последнего посещения школы, слухи об Инессе и её «ритуалах и обрядах», приравненных детьми к ведьмовской магии, расползлись по всему району за пару дней, обеспечив нам поток заказов.

Спустя некоторое время скрутка гаснет. Правда, от того, что она закончилась, а не по воле вредителя.

– Безнадёжно, – недовольно ворчит Ольга. – Что там у нас дальше по списку? Надо уже обнаружить, где он засел.

А дальше по списку у нас целое разнообразие всяческих средств. Не зря мы всё же несли эти мешки и корзины! Ох, не зря!

Пока Оля расставляет по помещению зажжённые свечи всех цветов и размеров, наблюдая за поведением огня и окрашиванием воска, мы с Лерой и Гаврилой, разделив между собой горсти минеральных камней, бродим по аудитории, как лунатики, не отводя взгляд от своих ладоней. Камни – такие же чуткие инструменты, как и травы со свечами. Одних притягивают эманации вредителей, другие помогают отследить остаточный след древоточца, а третьи выявляют своим поведением многие странности этого и чужих миров.

– У меня что-то есть! – кричит Гаврила из дальнего угла.

Мы с сёстрами сразу же бросаемся к брату и заглядываем в его ладони, сложенные лодочкой. Все камни выглядят по-старому, кроме небольшого осколка зелёного флюорита, который рассыпался в труху, усеяв пальцы Гаврилы крошкой изумрудного цвета.

– Я не помню, что это значит, – хнычет брат, раздосадованный, что память его так подводит.

– Это значит, что здесь есть открытый проход, из которого тянет воздухом с другого дерева, – без сомнений отвечаю я, вспоминая старые уроки тётушки Инессы. – Зелёный флюорит – хрупкий камень, он не выдерживает дуновение ветра из иного мира.

– Тройняшки, чего вы там раскопали? – окликает нас Анфиса.

Хоть мы на самом деле и не являемся с сёстрами тройняшками, а лишь погодками, но в гнезде давно уже существует негласная традиция называть нас так для удобства, что меня, например, всегда раздражало. Нас словно все пытаются воспринимать как одно целое, а не как трёх разных личностей!

Мы сразу же все синхронно поворачиваем головы к тёте.

– Здесь где-то есть лаз в соседний мир. Здесь соприкасаются ветви деревьев, – отвечает Оля.

– И что с того? – Анфиса скептично поднимает одну бровь. – Этих проходов всюду немыслимое количество, что естественных, что рукотворных. Если мы будем каждый обследовать или закрывать, так жизни не хватит! Вы мне обещали древоточца найти, а не по веткам лазать в соседние измерения!

Оля кисло кривится и возвращается к своей работе, предлагая нам продолжить обход. Однако в конце концов он так ни к чему и не приводит. Ни один из камней, кроме зелёного флюорита Гаврилы, на творящееся в аудитории не реагирует.

Следом идут верёвки, узелки, перья и прочие мелочи, но ситуация так и не меняется. Где засел вредитель – никому по-прежнему не ясно.

Андрей Васильевич от скуки уже облокотился подбородком на руку и тихо дремлет за учительским столом, а тот парень, что сидит за дальней партой, забыл обо всех своих записях и только с глуповатой улыбкой следит за нашими бестолковыми попытками найти древоточца. Мне даже становится немного стыдно от того, что без тётушек мы такие пустоголовые неумёхи.

– Ладно, я сдаюсь, – заявляет наконец Оля. – Не знаю, где он засел, но все наши средства и инструменты до вредителя попросту не достают. Давайте тогда пойдём от обратно.

– А от обратного, это как? – любопытствует Лера, поправляя заколки на своих коротких светлых волосах.

– Попытаемся избавиться от лиц. Глядишь, найдём след или заставим показаться этого древоточца.

– Да ты как будто знаешь, как от них избавиться! – подаю я голос, скрещивая руки на груди. – Я такого раньше не видела и о подобном не читала. Как заставить исчезнуть призрачные лица?..

– Любому действию есть противодействие! Нужно лишь понять, что им может не нравиться.

– Будь я лицом, – углубляюсь я в рассуждения, – мне было бы очень неприятно, если бы меня стал кто-то обзывать… Когда всё, что у тебя есть – это нос со ртом и два глаза, то поневоле начинаешь их ценить безмерно, за неимением чего-то другого. И грубые слова уязвляют вдвое сильнее.

Со стороны Гаврилы раздаётся короткий смешок.

– Ну давай! – с сомнением велит Ольга. – Твоя идея, ты и пробуй!

Я приближаюсь к стене, взглядом скольжу по портретам, пока не останавливаюсь на одном, который кажется мне довольно примечательным. На нём изображён высокий рыцарь в потемневших латных доспехах и с полутораручным мечом. Забрало его блестящего шлема с пышным красным плюмажем поднято, а на месте лица – лишь искажённая криком гримаса с закрытыми веками.

– До чего же ты уродлив! – несмело начинаю я шептать портрету. – Кожа вся висит, глаза западшие, рот огромадный, а губы тонкие, как две веточки! На тебя даже смотреть жутко! Встретишь такую рожу ночью в тёмном переулке – убежишь, сверкая пятками!

Лицо на картине никак не реагирует, будто не слышит. Это подстёгивает меня ещё больше, и тут я уже завожусь не на шутку.

– Да ещё и к такой страшной физиономии подобрал себе портрет под стать! Доспехи грязные, и ноги кривые – будто по ним кто-то палкой прошёлся! Небось и за самими этими доспехами ещё и такие уродства есть, что неохота даже латы снимать! Ну и висеть бы тебе в самом тёмном углу подвала, а не посередине аудитории!..

Я не свожу с картины взгляд, но лицо даже не шевелится. Так и остаётся недвижимым.

– Ладно тебе, Варька, хватит грязными словами язык пачкать, – поморщившись, просит Анфиса.

– Есть у тебя ещё идеи? – интересуется Оля, с любопытством наблюдающая за мной со стороны.

– Есть одна! – восклицаю я. – Никакому лицу не понравится, если будут его царапать!

Я начинаю драть портрет своими короткими, но острыми ногтями. Забыла их недавно подстричь, а вон как по итогу они пригодились!

Краска скатывается комками и забивается мне под ногти, но я не обращаю на это внимания, а только продолжаю свои варварские действия. Со стороны учительского стола начинает недовольно ворчать Андрей Васильевич, возмущённый тем, что портят школьное имущество, а вернее, работы его учеников. Но Анфиса лишь единожды шикает, и директор замолкает.

А тем временем моя идея начинает давать плоды!

Изрезанное царапинами лицо неожиданно распахивает глаза и начинает кричать. Нет, даже не кричать, а вопить! Вопить жутко и протяжно, будто его терзает реальная боль. Мне становится так не по себе от этого крика, что я спешно отскакиваю в сторону и замираю на месте, слыша, как ходуном ходит сердце в груди.

– Что ты наделала? – испуганно пищит Гаврила, как сжатая резиновая игрушка. – Ему это явно не понравилось!..

Лица на всех картинах в аудитории открывают свои веки, под которыми чернотой сочится пустота глазниц. Из их прежде немых ртов вырывается единый протяжный горестный плач, охватывающий в одночасье весь кабинет. От этого чудовищного воя стёкла звенят в окнах, а маленькая Лера зажимает себе ладонями уши.

Директор что-то испуганно бормочет со своего места, наполовину спрятавшись за столом и побелев как полотно. Сидевший в углу парень, едва успев подхватить свой рюкзак, пулей вылетает из аудитории с выпученными глазами.

А через полминуты всё это резко обрывается. Крик замолкает, и лишь последние его звуки ещё дрожат в оконных стёклах и мечутся в прозрачных плафонах люстры высоко под потолком.

Лица один за другим исчезают со всех портретов в аудитории.