Читать книгу Ганзейские сказы - Софья Шамраева - Страница 7
Сказ о печати магистра
Часть I
ОглавлениеНад Кенигсбергом опустилась дождливая осенняя ночь. Большинство жителей города уже спали или только готовились потушить свечи. На мокрых улицах не было видно не только людей, но и приблудных собак. Даже ночной сторож, накинув свой кожаный плащ, спрятался под одной из арок. Среди ряда домов с закрытыми ставнями выделялся один, в котором еще горел огонек. Это был дом молодого кенигсбергского бюргера Якоба Вагнера, торговца сукном.
Хозяин дома сидел в прихожей перед дверью и курил трубку. Его пальцы нервно постукивали по ручке кресла. Из-за плотно закрытой двери доносились стоны его жены. Якоб кусал губы. Повивальная бабка пришла лишь полчаса назад, но ему казалось, будто он уже целую вечность сидит и слушает однообразный стук дождя по кровле. Еще чуть-чуть – и он задремлет прямо в кресле.
Внезапно всю эту монотонную музыку нарушил громогласный крик младенца. Якоб так и подскочил с места, едва не ударившись головой о деревянную балку. Дверь открылась, вошла служанка Терезхен.
– Поздравляю, сударь, – радостно сказала она. – У вас мальчик!
Якоб ринулся вслед за ней в комнату. На кровати лежала фрау Вагнер, бледная, замученная, но со светлой улыбкой на лице. На груди у нее лежал младенец. Терезхен взяла его и протянула Якобу. Счастливый отец поднял мальчугана вверх, тот смешно задрыгал ножками.
– Надо сказать твоему дядюшке Иерониму, – подала голос с постели Маргарита, – что мы приглашаем его в крестные к нашему мальчику.
– Что ж, я совсем не против, дорогая, – ответил муж. – Ведь это ему мы с тобой обязаны достатком, он научил меня правильно вести дела, и нашего сынка сделает человеком. Да, малыш? – он шутливо коснулся кончика носа ребенка.
И вот через неделю, 1 октября 1529 года, младенца покрестили в церкви святой Катрины именем Густав. Фрау Марта, мать Маргариты, положила в пеленки внука четыре серебряных талера, а крестный, Иероним Майер – целых семь. На праздник позвали всех соседей – Якоб не пожалел ни окороков, ни рыбы, ни вина для угощения. И надо же такому случиться, что в этот же самый день в далекой Московии у жены сокольничего Настасьи родилась дочка – маленький ангел с такими же, как у матери, голубыми, словно незабудки, глазами. И конечно, пиршество закатили не хуже, чем у немцев. Не меньше было гусей, куропаток и прочих деликатесов.
Теперь же, дорогие читатели, позвольте перелистнуть несколько страниц жизни новорожденного Густава Вагнера и обратиться к основному событию, которое случилось через шестнадцать с половиной лет.
– Густав! Где ты шлялся, повеса! Небось опять сидел в кабаке да угощал своих приятелей в долг? Должен же ты наконец понять, что деньги не с облаков сыплются! Отец скоро перестанет оплачивать твои долги, что тогда будешь делать?
Молодой человек, вздохнув, опустив голову. Мать распекает его не впервые, но что делать, когда его так и тянет к школьным друзьям, Петеру, Томасу и Альфреду? Ведь скоро они все займут места в лавках отцов, тогда будет уже не до веселых застольных бесед и вечеринок с девицами. А как было хорошо в обществе Амалии, дочери старшины цеха мясников, или Марианны, дочери кузнеца, или Розалин, дочери трактирщика! Одна поет, как соловей, другая вышивает шелковыми нитками невероятные узоры, третья готовит превосходное пиво… Если бы можно было взять от каждой по чуть-чуть – и готов идеал верной спутницы, который видишь только во сне…
– Опять задумался. Ну что ты будешь с ним делать? – фрау Вагнер, по-видимому, слегка остыла. Все же она не могла долго сердиться на сына. – Пойди-ка лучше принеси воды.
В дверь вошел господин Вагнер. Так как по календарю была ранняя весна, на его плечи был наброшен кожаный плащ с меховой подкладкой.
– Ну, жена, – обратился он к Маргарите, – проверь, достаточно ли в кладовой припасов. Нынче у нас будет гость, так что надо приготовить что-нибудь необыкновенное.
– Какой еще гость? – удивленно посмотрела на него жена.
– Да ведь я сегодня ездил в Кнайпхоф по делам и встретил своего старого друга
Цорна, посла. Ну, помнишь его? Он вернулся из Польши еще перед Рождеством.
– Подожди-подожди! Не тот ли Цорн, что имеет собственный корабль «Тритон»?
– Он самый! Так вот, я пригласил его к нам на ужин.
– Боже мой! Тереза, достань из кладовой гуся! Да надо будет еще послать к соседу Заммелю за бутылкой бургундского! – засуетилась госпожа Вагнер. И к вечеру гусь был запечен, стол накрыт, бутылки поставлены.
Когда смерклось, к дому Вагнеров подъехала повозка. Из нее вышел мужчина с острой бородкой в черном камзоле. Ему открыла дверь Терезхен.
– Йозеф, дорогой мой! Сколько лет, сколько зим! – воскликнул Вагнер, обнявшись со старым приятелем.
– Здравствуй, Якоб, – отвечал Цорн. – Я тоже рад тебя видеть. Это твоя жена? Очень рад, фрау Маргарита. Я вижу, вы все еще цветете? А где же твой сын?
– Вот он, Густав, моя надежда, – и господин Вагнер слегка подтолкнул сына к господину Цорну. Густав поклонился, как его учили, и пожал руку гостю.
– Ну что же, Йозеф, прошу к столу, – пригласил Вагнер. Цорн уселся напротив хозяйки. Прочли молитву, выпили по одной рюмке по случаю встречи, закусили сыром и зеленью.
– Ну как твои дела, Йозеф? – спрашивал Вагнер. – Не предвидится ли каких-нибудь новых поездок?
– Как же, я собираюсь нанести визит русскому государю. Как только растает снег, станем готовиться в путь. Говорят, в русских землях много удивительного?
– Ну еще бы! Я сам плавал туда когда-то с дядей торговать селедкой да сукном, будучи немногим старше Густава. Парень-то у меня умница, одна беда – никак его на одном месте не удержишь. Да и подсчеты вести ему скучно, хотя с арифметикой у него хорошо ладится, – при этом он посмотрел на сына, который от смущения чуть не опрокинул бокал.
– Что ж, живой характер – не порок, – заметил Цорн.
– Так-то оно так, – вздохнул Вагнер, – да только не знаю, кому его в ученики отдать. Дома-то ему не сидится.
В это время Терезхен принесла на блюде гуся под грибным соусом. Цорн после первой обглоданной ножки заявил, что давно не ел ничего вкуснее.
– Эта птичка просто создана для того, чтобы быть приготовленной руками твоей жены, дорогой Якоб, – сказал он, когда с гусем было покончено. – Послушай, отойдем в сторонку. Пока не принесли десерт, нам надо поговорить.
Мужчины отошли в угол, где стояло любимое кресло Вагнера. Он сразу же предложил его гостю.
– Послушай, Якоб, – начал Цорн, усевшись в кресло, – я полагаю, раз твой сын так всем интересуется, из него может получиться неплохой дипломат. Что ты скажешь, если я возьму его к себе в ученики?
– Густава?! Но ведь я надеялся, что он станет продолжателем дела нашего рода! Ты не шутишь, Йозеф?
– Нисколько. Он мне даже понравился, так вежливо отвечал за столом на мои вопросы. Почему бы ему не попробовать себя на этом поприще? Он еще очень юн и всегда успеет стать членом гильдии. Поверь мне, дружище, я никогда не желал тебе плохого. Если все хорошо сложится, я возьму его с собой в Московию.
– А вот я спрошу его, – и Вагнер подозвал сына. – Скажи, Густав, хочешь ли ты стать учеником посла?
– Как вам угодно, батюшка,– тихо ответил Густав.
– Вот и молодец, – похвалил его Вагнер. – Ты сам скоро убедишься, что это достойнейшее знание. Отныне господин Цорн будет твоим наставником.
– Я не сомневаюсь в ваших способностях, молодой человек, – кивнул Цорн. – Значит, жду вас в понедельник у себя на Блумменштрассе.
И он подробно описал, где находится его дом.
– Так это не очень далеко, – заметил Вагнер.
Засим последовал черничный пудинг, который гость нахваливал больше, чем гуся. Потом, поговорив с хозяевами еще немного, Цорн засобирался домой. Его любезно провожали не только чета Вагнеров, но и Терезхен, которую он назвал «милочкой».
Когда за Цорном закрылась дверь, хозяин рассказал жене о разговоре с ним. Та отреагировала на удивление благодушно.
– Слава Богу! – сказала она. – Хоть где-то наш мальчик найдет себе применение! Ведь ему все равно придется ездить в Московию и другие ганзейские города с товарами, а так у него уже будет об этом представление.
Итак, около двух месяцев Густав каждый день ходил на Блумменштрассе и постигал дипломатические азы, которые объяснял ему Йозеф Цорн. За это время снега становилось все меньше и меньше, аисты уже вернулись с юга, на озерах и реках растаял лед. Приближался месяц май…
– Ну, друзья, выпьем еще по одной! Сегодня я угощаюсь с вами в последний раз, ибо нам предстоит долгое расставание. Но летом мы уже вернемся домой, и тогда вновь с вами увидимся! – так говорил Густав, сидя со своими товарищами за кружками пива в трактире. – Розалин, милашка, дай-ка я поцелую тебя! Не грусти, ведь мы не навсегда расстаемся!
– Да неужели ты и вправду отплываешь завтра в русскую землю? – удивленно спрашивал Петер.
– Конечно, ведь я уже говорил.
– Ну тогда, Густав, сегодня тебя и всех остальных угощаю я! – вскричал Альфред по прозвищу Жердь. – За твое здоровье! – и четыре деревянные кружки сдвинулись в общем движении, расплескав несколько капель.
А в это время за много тысяч миль от прусских земель, в теплой благословенной Венеции по одному из каналов не спеша скользила гондола. В ней сидели двое людей в плащах, шляпах с перьями и черных масках. Один был в темно-зеленом плаще, другой в огненно-красном. Вот гондола поравнялась с прекрасным особняком, украшенным позолотой на белых, как лебедь, стенах. Верх здания венчали четыре бронзовых фигуры грифонов, величественно смотрящих вниз. Человек пониже махнул гондольеру рукой. Гондола остановилась. Расплатившись с молчаливым Хароном, путники сошли на землю и направились к особняку. На двери был медный молоток в виде птицы. Оглядевшись по сторонам – не следит ли кто за ними – высокий мужчина три раза стукнул молотком в дверь. Через минуту дверь приоткрылась, показался старый камердинер и произнес хриплым шепотом:
– Красный фрегат Италии.
– Белый парусник Пруссии, – был ему ответ. Камердинер распахнул дверь. Впустив визитеров, он на всякий случай тоже осмотрелся и только потом закрыл дверь.
– Прошу, сеньоры, проходите, – низко поклонившись, он указал на мраморную лестницу, покрытую алым бархатным ковром. Таинственная парочка пошла вслед за стариком наверх. Наверху располагалась гостиная. Мебель здесь была поистине роскошная, вишневого дерева, а обивка, шторы, ковер – сплошь из бархата и атласа. Все это великолепие могло удивить любого, кто побывал здесь впервые, однако же наши новые знакомые явно уже не раз здесь бывали. За письменным столом спиной к ним восседала на стуле с высокой спинкой особа женского пола, на что указывали роскошные темно-каштановые локоны, спускавшиеся до плеч и увенчанные жемчужной фероньеркой с прикрепленной к ней вуалью.
– Сеньора, к вам господа Франкони и Мальдини, – сказал камердинер.
– Va bene, Джузеппе, – журчащим ручейком ответил красивый, звонкий голос. – Potete andare. (Очень хорошо. Можете идти)
Старик удалился. Дама поднялась и приблизилась к вошедшим. Она была достаточно молода, ей, казалось, было не более двадцати шести лет. На ней было черное шелковое платье с золотистой вышивкой по краю. Рукава на плечах и манжетах также были вышиты золотой тесьмой. Франкони, а затем Мальдини, с некоторым благоговением поцеловали протянутую ручку, украшенную драгоценными камнями.
– Как вы добрались, сеньоры? – спросила дама.
– Весьма благополучно, сеньора баронесса… – начал высокий Франкони.
– Тс-с! – перебила хозяйка особняка, нервно щелкнув пальцами. – Я же просила не называть меня баронессой, Бартоломео! Не забывайте, нас могут окружать доносчики!
– О, прошу прощения, донна Беатриче! Не гневайтесь на мою забывчивость! – взмолился Франкони.
– Вот так-то лучше, – милостиво кивнула Беатриче. – Ну что ж, докладывайте!
– Мы пробыли в Неаполе под видом торговцев несколько недель, – начал Мальдини, – разузнали там все, что нужно…
– Вас никто не заподозрил?
– О нет, мы сумели отвести всем глаза. И у нас не осталось сомнений, что в аресте дона Санторини замешаны немецкие псы.
– Как вам удалось это выяснить?
– Очень просто! Фортуна свела нас не с кем-нибудь, а с хранителем печати самого маркиза ди Толедо, наместника короля Неаполя. После хорошей выпивки, которую мы ему любезно предоставили, он проболтался о неких бумагах, которые много лет назад его господин получил от самого Альбрехта Прусского. Нам удалось подкупить этого простака и добыть копию послания.
– Надеюсь, вы не потеряли его?! Давайте же скорее! – Беатриче почти вырвала лист, вынутый Мальдини из-за пазухи, и просмотрела его глазами. Сомнений больше не оставалось: Великий магистр Альбрехт писал маркизу ди Толедо о предложении торгового и экономического сотрудничества при соблюдении с его (маркиза) стороны определенных условий, в частности: ликвидировать очаги контрабанды в своем городе, дабы не возникло проблем с торговлей в отношении обеих сторон. Беатриче сжала зубы и схватилась за голову. Лист выпал из ее рук.
– Теперь все ясно: он согласился на предложение, и его ищейки выследили и арестовали моего отца и всех его приближенных! – Беатриче упала на колени перед Распятием, висевшим на стене, и воздела руки. Ее губы шептали:
– О Мадонна, сжалься надо мною! Ты видишь мою жизнь в постоянном страхе. Помоги мне отомстить обидчикам моей семьи!
– Amen! – в унисон добавили Франкони и Мальдини, опустив головы. Франкони слегка коснулся пальцем рукава молодой сеньоры. Та обернулась, о чем-то вспомнила и отвязала от пояса кошель с деньгами. Франкони с поклоном принял их. Беатриче встала. Ее темные глаза горели. Она заговорила уже другим, резким тоном:
– Слушайте! Я добавлю вдвое больше, если вы поможете мне осуществить месть проклятым пруссакам!
– Мы на все готовы, можете на нас положиться, – пылко ответил Мальдини, а Франкони добавил: – Мы были посыльными у вашего родителя и теперь всецело в вашем распоряжении, несравненная донна!
– Великолепно, – зловеще произнесла дама. – Для этого вам нужно отправиться в Кенигсберг в таком же виде, как и в Неаполь. Найдите там нужного человечка, с которым можно договориться. А дальше передайте ему, как нужно действовать…
Рассказав своим шпионам, как нужно действовать, Беатриче Фарнелли, урожденная баронесса Санторини, отвернулась к окну и глубоко вздохнула. Семнадцать лет назад она и предположить не могла, что однажды ей придется покинуть родной город. Все потому, что была она дочерью легендарного и зловещего Эммануэля ди Санторини, крестного отца контрабандистов, промышляющих алым янтарем. Тот день Беатриче запомнила надолго. Вечером она по просьбе матери читала ей вслух какую-то книгу, а та гладила ее по волосам. Внезапно раздался робкий стук в дверь, и в комнате появилась старая служанка.
– Сеньора баронесса, вставайте скорее! – прерывающимся от всхлипываний голосом сказала она.
– Что случилось, Антония? – спросила сеньора Санторини. Антония еле-еле вымолвила:
– Сеньора, вам надо срочно уезжать! Я получила сведения от секретаря барона, вашего мужа… Его арестовали жандармы! И его консилере (советника), и всех подручных тоже! Не медлите, сеньора! – и добрая старуха заплакала в полный голос. Баронесса, бледная от потрясения, укладывала вещи с помощью камердинера. Маленькая Беатриче не до конца понимала, что произошло, но судя по выражениям лиц матери и прислуги, случилось нечто ужасное. Когда Антония одела свою юную госпожу, камердинер провел их к черному входу, где их уже ждала карета. Так Флавия Санторини вместе с дочерью и несколькими верными людьми оказалась на чужбине, в Венеции, где попросила убежища у дожа. У нее хватило средств, чтобы нанять дочке учителя, преподававшего ей музыку и языки. Но от прежнего титула и привилегий пришлось отказаться.
Когда Беатриче исполнилось семнадцать лет, мать выдала ее замуж за богатого виноторговца Фарнелли, который был старше девушки почти втрое, несмотря на то что дочь была взаимно влюблена в своего учителя и даже просила у матушки согласия на их брак. Через четыре года ненавистный муж благополучно ушел к праотцам (причина его смерти так и осталась невыясненной), и сеньора Фарнелли осталась полноправной владелицей особняка. Только двое бывших подручных барона, Мальдини и Франкони, продолжали называть ее баронессой. Но алого янтаря с Сицилии по-прежнему поступало много и, с разрешения дожа, Беатриче продолжила дело своего отца в Венеции – теперь поставка камня во многие страны Европы происходила при ее личном участии, она даже заимела надежных партнеров в Венгерском королевстве. Но в сердце ее с каждым годом сильнее кипела злоба на Великого Магистра. И вот теперь она замыслила черное дело…
10 мая, когда весна уже окончательно отвоевала свое право на трон и украсила свой венец нежным яблоневым цветом, посольский корабль «Тритон» уже стоял в гавани, готовый к отплытию.
– Друзья, мы вернемся, – говорил Йозеф Цорн горожанам, собравшимся на пристани, – когда пожелтеют колосья на полях и созреют яблоки. Не скрою, нас могут подстерегать в пути и бури, и схватки с врагами, но святой Мартин сохранит нас целыми и невредимыми!
– Лотхен, не грусти обо мне. Команда под началом надежного человека, а значит, я спокоен за себя и за товарищей, – говорил своей жене лоцман Герман Штайлер, плечистый великан с загорелым лицом.
Среди прочих горожан на пристани стояли и господин Вагнер с женой. Они так торопились сказать своему Густаву все, что следовало, как будто боялись что-то пропустить.
– Сынок, будь скромен. На приеме у русского государя пропускай вперед не только господина Цорна, но и переводчика, – напутствовал сына Вагнер.
– Не подвергай себя напрасному риску, мальчик мой, – вторила Маргарита, – но прислушивайся к велениям сердца, когда притесняют слабых и угрожают женской чести.
– Здесь ровно десять гульденов, – отец протянул Густаву кошель. – Пригодятся, чтобы обменять их на русские рубли.
Принимая скромный дар отца, Густав как-то непривычно для самого себя растрогался. Обычно немногословный отец и вечно суетливая мать сейчас произносили такие рацеи и смотрели на него такими ласковыми и немного печальными глазами, что ему стало как-то не по себе. Он обнял их, поцеловал руку матушки и прошел на корабль вслед за остальными членами команды. Йозеф оглядел их всех и выкрикнул долгожданные слова:
– Поднять паруса!
И на верх мачт гордо взмыли белые, точно крылья лебедя, паруса, которые мгновенно наполнились свежим ветром. Перерублены канаты, поднят якорь – и «Тритон» отчалил. Люди на берегу махали, свистели, кидали шапки вслед ему, а горожанки в красивых чепчиках поднимали своих детей, чтобы те могли лучше разглядеть уходящий парусник.