Читать книгу Развод по-еврейски - Соня Дивицкая - Страница 7

Было нежное утро. Нежное – это когда море голубенькое, прозрачное, солнце глядит сквозь легкую дымку, не обжигая, и тени от сосен лежат на воде… Эта прелесть длится недолго, в десятом часу солнце начинает палить, поэтому нужно надвинуть бейсболку пониже и грести, грести, грести.

Мы отплывали от пирса из центра поселка, оттуда до острова оказалось чуть ближе. Я согласилась плавать только с мыльницей, с этим пластмассовым катамараном на педалях. Мы решили плыть по очереди, один сидит на педалях, другой плывет. Этот велосипед меня немного успокоил, я его расценила как спасательный круг.

Плыть было весело, почти как вдоль берега между бухтами, ничем не отличалась вода, не было никаких течений, не задевали меня рыбы своими хвостами, только на минуту, может быть, чуть дольше, стало страшновато, когда я оглянулась и не увидела своих родных буйков.

Муж в это время был наверху, в катамаране, он снимал панораму, с моря на бухту открывался шикарный вид. Мы отплыли всего на километр, с этого расстояния горы возвышались целиком, во весь рост, с берега их так не видно, глаза успевают схватить только усыпанное черепичными крышами подножье, на берегу нужно задирать голову, чтобы увидеть вершины, не такие уж они черные, кстати, эти горы. Монтенегро – это скорее про местных мужчин, про огромных ленивых брюнетов, которые выгуливают по набережной своих огромных младенцев и крепких довольных жен.

Цветные фасады, причалы, катера, флаги отелей – все мои ориентиры, все детали нашей пляжной жизни на расстоянии смешались в пеструю тряпицу, и наша человеческая суета потеряла хоть какую-то художественную ценность. Людей, машин, велосипедов в этом пейзаже нет, в панорамах нас просто не видно. Человек – слишком мелкая деталька для морских пейзажей, издалека не разглядеть элементарно ни красавицу в шезлонге, ни браслетик ее золотой, ни брильянтик.

За пару часов с небольшим мы доплыли до острова, и он накрыл нас своей тенью. Вблизи это оказалась просто глыба цемента, упавшая в море. Камни были вовсе не золотыми, а серо-желтыми, как все другие утесы, только солнечный свет делал их золотыми. Ни куста, ни травинки, ни птички, ничего на этом острове не было, это был совершенно голый остров, таких тут куча, самых разных по размеру, одни как автобусная остановка, другие побольше, как Святой Стефан, на котором поместился монастырь. Или вон рядом, из воды торчал вообще один утес, на котором каким-то чудом выросли несколько сосен. Наш остров был размером с городскую площадь какого-нибудь среднего райцентра. Со всех сторон его окружали отколотые куски, волны бились о камни, и нам пришлось со своим катамараном обойти эти зубы, чтобы найти местечко, куда его загнать.

Мы вышли, поднялись по валунам повыше, сели там на теплый плоский камень передохнуть, и меня понесло на нервной почве или от усталости рассказывать историю, я тоже, к сожалению, как все бабищи, люблю поговорить.

Я вспомнила про остров, про такой же голый остров, как наш, он так и назывался – Голый остров. На нем тоже не было ни воды, ни земли, только тот остров был больше, настолько больше, что на нем разместили концлагерь. Организовал его Тито, генсек Югославии, после ссоры со Сталиным, он говорил, что отправляет на Голый остров своих политических противников, сталинских агентов, хотя на самом деле туда попадали самые разные люди. Никаких строек века в таком месте быть не могло, поэтому людей там просто мучили на совершенно бесполезной работе. Каждый день заключенные носили камни на вершину острова, а на следующий день эти же камни нужно было нести вниз. И так три года, иногда пять лет, случалось даже семь.

Охранники были очень жестокими, иначе они сами могли бы стать узниками. Они следили, чтобы человек не смел выбирать себе камень полегче, камень нужно было нести тяжелый. Если кто-то падал, нельзя было помогать, упавшего били, если он не мог встать, его бросали в море.

Вместе с охранниками людей сопровождала собака, немецкая овчарка, точно такая же, как во всех концлагерях и тюрьмах. Она ходила вместе с шеренгой заключенных вверх и вниз несколько лет. Тюремные собаки обычно очень злые, их специально натравливали на людей, люди боялись эту собаку, по команде она могла загрызть. И вдруг однажды утром, когда все подошли выбирать себе камни, собака тоже взяла камень. Она выбрала такой голыш, который поместился в ее пасти, и понесла его вместе со всеми, овчарка сама встала в цепочку, в один ряд с заключенными, донесла свой камень до вершины и только там бросила его в общую кучу.

Никто не мог понять, что случилось с этой овчаркой, почему она перешла на сторону заключенных, ведь кормили ее охранники. Все, кто был там, запомнили эту собаку, и потом, когда вышли на свободу, люди вспоминали о ней с благодарностью, потому что кроме этой немецкой овчарки в концлагере их никто не мог пожалеть. Никто из людей, ни охрана, ни заключенные не могли проявлять сочувствие, в концлагере это было смертельно опасно, система была отстроена так, чтобы заключенные сами били друг друга. Новоприбывших или провинившихся пропускали через строй палок, и каждый должен был ударить, и ударить сильно. Если не будешь бить ты, будут бить тебя.

Собака плевать хотела на тюремные законы, она не боялась, что ее накажут, она захотела быть рядом с несчастными людьми. Возможно, она думала, что это перетаскивание камней всего лишь игра, жестокая, глупая, но все же игра. Хотя на самом деле, конечно, никому не известно, что думала немецкая овчарка, людям все еще трудно понять, как размышляют животные. Еще сложнее понять, что думали садисты-надзиратели на Голом острове, когда привязывали изнуренного человека висеть всю ночь с закрученными руками мордой вниз над смертельно вонючей выгребной ямой. Ни в какой голове не укладывается, как такое вообще может быть в красивой стране, на красивой планете, посредине такого роскошного сверкающего моря.

Меньше всего мне хотелось думать об этом на море, в отпуске, глядя на нашу красивую далекую бухту, но, как назло, я это вспомнила. Да! Я ужасно впечатлительная, а эти две шалавы, Блондинка и Барменша, сбили мне настройки. Я посмотрела на горизонт и заткнулась, не стала мужу говорить про издевательства и выгребную яму, я рассказала ему только про собаку.

Мы решили подняться на макушку острова, к часовне, надо же нам было ударить в колокол и сделать селфи. Жаль, флага не было, я готова была водрузить. Слава богу, я доплыла до своего острова и до финала этой истории, и сейчас объясню, почему все время была такая злая.

Я была жутко злая на своих соседок, Блондинку и Барменшу, потому что девочка, дочка Блондинки, которая пропала два дня назад, была на этом острове. Мы нашли ее в этой часовне, на полу она лежала, и у нее не было сил выйти на солнце. Два дня ребенок лежал на мокрых камнях, без воды, без еды, без спальника, без одеяла, в шторм, в холодную ночь. Она увидела нас и заплакала.

У нее была температура, она была горячая и дрожала, у ребенка был стресс дичайший. Во время шторма волны накрывали остров почти с головой, вода заливала часовню, девочка боялась, что ее смоет как букашку, она догадалась подняться на лестницу к колокольне, сидела там всю ночь, пока не стихло.

Мы дали ей воды и персик, она поела, но не могла нормально объяснить, как ее сюда занесло. Никаких следов насилия на ней не было, только царапины от камней. На остров она приплыла сама, почти пять километров, четыре с половиной, от которых меня трясло, эта тоненькая девочка в одиннадцать лет смогла сделать в одиночку. Я у нее спросила:

– Зачем ты поплыла одна? Могла бы с нами…

Девчонка мне не отвечала, мы посадили ее в наш катамаран, закутали в футболку и скорее поплыли на берег. Я боялась, что ей станет плохо на обратном пути, и шутила немножко, на нервной почве:

– Ты что, играла в Робинзона? Ты думала, что тут тебе необитаемый остров?

Он кивнула, но не улыбнулась.

Я волновалась, девочку нужно было срочно отправлять в медпункт, вы знаете, что ребенка очень нежный организм, для взрослых обезвоживание пару дней не значит ничего, а для ребенка, да еще после физической нагрузки, это может быть очень опасно. Мы с мужем вместе нажимали на педали и вернулись к берегу так быстро, как будто пробежали по воде пешком. Мы сразу, еще в море, вызвали скорую, и девочку увезли в больницу, а потом, когда ее сумасшедшая мать отвизжалась, выяснилось еще кое-что.

Девочка действительно решила жить одна как Робинзон. Так же как мы она собралась на этот остров с часовней, только сосны с соседнего утеса сбили ее с толку, она подумала, что островок зеленый. Девочка видела, что мы выплываем в бейсболках, и тоже надела. Когда мимо проходили катера и лодки с рыбаками, она отворачивалась, так что никто ее лица не видел, никто из того десятка людей, что встретились ей на первом километре от буйков, не подумал, что в воде ребенок, она проскочила. Это был ее первый заплыв в море, до этого она тренировалась только в городском бассейне, и с тренером еще, на тех Мальдивах.

– Как же ты плыла?! Одна?! – я не могла поверить, что этой маленькой девчонке было не страшно.

Не страшно было ей, плыть в море было не страшно, маленькая глупенькая девочка, одиннадцати лет, которая росла на бабушкиных сказках, не боялась моря, она боялась маминого любимого Садиста. Дите считало, что плывет на остров, чтобы спасти свою ненормальную мать.

Накануне дочка Блондинки подслушала разговор своей матери с подругой, девушки, как обычно, громкость не убавили. Блондинка сообщила, что собирается снова вернуться к Садисту, потому что Садист обещал купить ей ту самую элитную квартиру, которую она хотела. Блондинка говорила, что она еще подумает, но если Садист действительно готов оформить эту квартиру на ее дочку, тогда она забирает заявление из полиции и разводиться не будет, она вернется к Садисту, это было его условие.

– Недолго ты будешь жить в той квартире. В следующий раз он тебя убьет.

Так сказала Барменша, и девочка это услышала.

– Ради дочки! Я не смогу никогда купить ей такую квартиру в таком районе! Это ей на всю жизнь!

Блондинка говорила слишком громко, убеждала себя, вероятно, она не беспокоилась, что дочь ее слышит.

С девочкой, кстати, все было в порядке, в больнице ее положили под капельницу, приехала мать, и тогда мы с мужем отправились в отель. Барменша предложила выпить где-нибудь, отметить счастливое спасение, но я сказала, что мы страшно спешим, я больше не хотела ее видеть. Мне нужно было поскорее забыть и эту дуру, и ее побитую подругу, и смелую, несчастную девочку, которой на фиг не нужна ни эта сраная элитная квартира, ни Мальдивы, ни чужой маньяк под боком.

Я говорила вам, что не люблю истории про абьюз. Не люблю, потому что они не кончаются, невозможно сказать, что будет дальше с этими женщинами, нет гарантий, что после всех страданий эта бестолковая Блондинка не побежит сама к своему садисту. Я не хотела больше ни минуты об этом думать, покидала вещи в чемодан, чтобы утром пораньше проснуться и скорее выехать домой.

После заплыва, после всей этой нервотрепки мы с мужем жутко проголодались, горячего жареного мяса нам захотелось, и мы пришли в один дешевый тихий местный ресторанчик, где крутятся на вертелах молоденькие поросята. Аромат разносится за два квартала, за столом сидят местные старцы и неспешно покуривают. Ресторанчик стоит на утесе, чуть выше набережной, с террасы видно море и наш островок. Вдалеке на закате в розовых лучах он снова стал заманчивым и золотистым.

Мы заказали себе поросятину, салат из розовых мясистых помидоров, теплые лепешки, печеный острый перец и бутылку местного вина. Я была жутко голодная, до озверения голодная особь женского пола, и мне не жалко было поросенка, я смотрела ему в морду, в его пустые обгоревшие глаза, на его обуглившийся пятак, и никакой живой души не видела в этом куске мертвой плоти. Это был просто кусок печеного мяса, и мне это мясо нравилось, оно было сочным и пряным, с нежным пикантным жирком и хрустящей золотистой корочкой. Нас обслуживал огромный, неторопливый, как в пластилиновом мультфильме, официант.

– Приятного аппетита, – он нам пожелал. – Наслаждайтесь.