Читать книгу Фледлунд - Соня Фрейм - Страница 5

Мне всегда нравилась идея написать самой себе письмо из будущего. Чтобы неуверенная четырнадцатилетняя я знала, что все это закончится и будет лучше. Чтобы двадцатилетняя я не боялась последующих лет и продолжала идти к своим мечтам. Чтобы двадцатисемилетняя я не сомневалась в себе и своем выборе.

Да, было бы неплохо время от времени получать весточку из будущего. О том, что все хорошо. Проблемы разрешились, а невидимые стежки собирали воедино то, что когда-то распалось. Хочу знать, что Ханна однажды обязательно будет счастлива.

Если бы можно было обратиться к себе в прошлом с просьбой прожить следующие годы лучше, то появилась бы другая я – более уверенная, открытая миру, умеющая радоваться жизни. Может, в какой-то параллельной Вселенной, где времена слились, эти строки меня все же найдут?

Слушай, Ханна, это письмо тебе от самой себя. Ты все еще тот несчастливый человек, мечтающий о несуществовании? Или же в реальности что-то преломилось и твое прошлое начало меняться? Вдруг ты стала той, кем мечтала? Все еще терзаешь себя за смерть матери?

Я знаю, о чем ты думаешь. Ты считаешь, что состоишь из изъянов. Червоточина в тебе углубляется с каждым годом, и с ней уже ничего не сделать. Ты ничему не принадлежишь, существуешь глубоко внутри себя, и эта жизнь похожа на отбывание наказания. Мир тебя едва замечает. Единственное, что ты умеешь, – смотреть на него чужими глазами. Стать кем-то другим было бы так здорово…

Себя ты не любишь. У тебя слишком много вопросов к этой Ханне, претензий. И казалось, что, став старше, ты поймешь себя, но годы идут, а все наоборот. В этом письме, к сожалению, нет решения. Но я знаю, в какую ловушку ты легко попадаешь, и пока у меня есть воля воплотить эти мысли в слова, я прошу тебя: возвращайся к себе. Даже если это сложно. Даже если ты не хочешь быть собой.

Ты все же больше своих недостатков. Однажды… мы это с тобой увидим. Обнимаю. Твоя Ханна.

* * *

Жизнь Ханны продолжилась, когда закончилась жизнь Ребекки Лейнц. Годами ранее Лейнц согласилась на посмертное донорство, поэтому ее конец оказался актом благотворительности для одной больной кардиомиопатией.

Различий между девушками было много, и о них Ханне еще предстояло узнать. Приняв решение о донорстве, Ребекка Лейнц, без сомнений, руководствовалась лучшими побуждениями, но вряд ли могла знать, насколько ее сердце изменит жизнь случайного человека. Ханна же такого подарка не ждала и до самого дня пересадки не верила в происходящее.

Как бы то ни было, одна девушка умерла, а другая выжила. Они стали друг для друга сошедшимися пазлами.

Не раз Ханна думала, что жизнь всех людей, несмотря на их различия, подчинена одному ритму – стуку их сердца. Они не замечают его, но этот мотор двигает их дальше. Она вслушивалась в тишину не так, как другие, и преждевременно поняла, что смерть молчалива. В ее царстве нет звуков.

Жизнь с кардиомиопатией была начисто лишена иллюзий. Пока другие дети гонялись друг за другом, танцевали, карабкались по горам, Ханна пила антиаритмические препараты и считала каждый свой вздох. Обследованиям уже был потерян счет. Ханна пахла больницей, даже когда там не находилась. Все врачи считали необходимым предупредить, что однажды трансплантация станет единственным выходом. Ситуация еще осложнялась четвертой группой крови и рядом физиологических особенностей. Своего первого потенциального донора в Варшаве Ханна упустила, так как ее мать верила, что не надо сейчас вмешиваться в Божьи дела. Замысел Бога ребенку, конечно, был неведом, но неотвратимость смерти Ханна почувствовала слишком рано.

Ее сверстники взрослели и строили планы на будущее, а Ханна готовилась к тому, что однажды ее не станет. Хотя она умудрилась окончить школу экстерном, занимаясь на дому, затем получить высшее образование и стать переводчиком. Время почему-то мешкало, и ей приходилось проходить через все то, что она не планировала.

Но в двадцать шесть лет аритмия стала невыносимой. В этот раз с ней уже не было матери, уповающей на Бога и защищающей ее от «безруких хирургов». Ее поставили в лист ожидания, и донор вдруг нашелся почти сразу. Можно сказать, что Ханне фантастически повезло. В смутном белом мареве февраля сердце Ребекки забилось в ее груди, отвратив тишину на многие годы.

Отторжения органа после операции не произошло, и через месяц Ханну выписали. Теперь надо было пережить первый год после пересадки и пить иммуносупрессоры. Вся больница Фледлунда была растрогана ее выздоровлением, коллеги слали цветы, соседи навещали по очереди, в булочной бесплатно докладывали ее любимую сдобу. Жизнь ликовала вместе с ней. Сама же Ханна пребывала в глубоком недоумении. Решение о трансплантации, донорский лист, согласие на операцию – эти события прошли на каком-то автомате. Так же автоматически она делала работу и домашние дела – все, что требовалось для функционирования.

«Какой дурак откажется от пересадки в моем положении?» – спрашивала она себя, чтобы объяснить это решение. Но, будучи честной, Ханна считала, что такого никогда не должно было с ней случиться. Произошла ошибка. Если не с донорством, то во вселенском механизме. Несмотря на то что личные данные доноров хранятся в тайне, она подглядела в приемной врача медицинскую карту Ребекки. Удалось прочитать ее полное имя, рост (метр семьдесят пять) и причину смерти – суицид посредством вскрытия вен. Кошмарное наследие шло вдобавок к этой благотворительной акции.

После пересадки ее часто посещали мысли о старом сердце. Его, наверное, положили в кювет, и оно лежало в нем какое-то время, оторванное от своей хозяйки уже навсегда. По первому времени это стало маленькой одержимостью – думать о мертвом органе и представлять, что с ним сейчас. Оно ведь было ее частью, и не получалось просто взять и забыть его. Как и Ребекку Лейнц. Донорская рулетка свела вместе двух совершенно непохожих девушек, и они случайно стали друг для друга близкими. И многие сказали бы, что это правильно, ведь Ребекка спасла жизнь другого человека. Все, что Ханна могла сделать для нее теперь, – помнить о ней вечно.

* * *

Примерно год спустя пришли сны. Ханна не помнила, когда именно они появились. В обычные ночи ей снился хаос из разрозненных образов или не снилось вообще ничего. Сны никогда не играли большой роли в ее жизни, и чаще наутро она напрочь их забывала. Но одно видение вдруг стало повторяться по несколько раз в неделю, напоминая заевший фрагмент неизвестного кинофильма. Начало всегда было одинаковое: она стоит на длинном балконе, на который выходят двери чужих квартир. Над головой очень быстро бегут облака, свет с тенью чередуются, как в ускоренной съемке. Звуков нет, словно она в вакуумном пространстве. Ханна открывает дверь за дверью, но за каждой находит одну и ту же ослепительно-белую комнату, которая словно принуждает ее войти. В глубине кто-то ждет, но лица не разглядеть. Ханна ощущает глубокое сопротивление, а в сиянии появляется что-то опасное. Странная энергия помещения будто затягивает в себя. Спешно она закрывает дверь и бросается к следующей, чтобы найти за ней то же самое. И только за последней оказывается обычная квартира. В нее она и вбегает. Обстановка остается слегка размытой. Затем чей-то бесполый голос вдруг начинает повторять странные фразы:

«Правило первое: найди ладан. Правило второе: никогда не садись в лифт. Правило третье: открой дверь».

С этого момента ее словно начинала вести чья-то рука. Она зачем-то отодвигала шкаф, и перед ней представал проем, в глубине которого был старый ржавый лифт. Лифт внутри квартиры. Сердце начинало биться чаще, и с головы до ног охватывало пугающее волнение. Внезапно кнопка сама загоралась, и из шахты раздавался тяжелый гул. Это был первый реальный звук в этом немом фильме, и в нем слышался некий утробный зов, напрямую обращенный к ней из страшных черных глубин.

В висках уже грохотали камни. Почему-то не получалось оторвать от лифта взгляд, одновременно росло и непонятное предвкушение. Двери с лязгом расходились, и в тусклых перепадах света вырисовывалась высокая фигура.

Все, что было ранее размыто, вдруг обретало невероятную четкость. К ней выходил незнакомый мужчина с иссиня-черными волосами до плеч, в скулах и разрезе глаз которого проступало что-то азиатское. От его лица почему-то веяло тяжелой яростью. Неожиданно он больно вцеплялся в ее запястья, а в ней, наоборот, поднимался необъяснимый восторг.

– Где ты? – вопрошал он требовательно. – Где ты, черт возьми?

* * *

В комнате дрожал серый свет, и в его потоке серебрилась пыль. Ханна села в кровати и заткнула будильник. Восемь утра. После некоторых снов оставалась только разбитость. Они словно выпивали остатки души. Медленно Ханна сползла с кровати и некоторое время приводила себя в порядок. Ее движения были отработаны и выверены по минутам. В одно и то же время она принимала таблетки для своего пересаженного сердца, это теперь пожизненная процедура. Затем ставила воду для чая, поливала цветы.

Не в первый раз она испытала короткое замешательство при виде своего отражения в зеркале. Показалось, что там стоит кто-то другой, но затем наваждение проходило. Лекан называл такие моменты глитчами[4]. Диссоциация с тем, что Ханна привыкла считать собой. С каких пор это появилось, она тоже не помнила. Ханна подошла к зеркалу вплотную, точно показывая своему сознанию то, что оно забыло. Жидкие волосы мышиного цвета сильно отросли и спутались. Так горячо рекомендованная парикмахером косая челка не удлиняла лицо, а просто закрывала обзор. Ханна откинула ее назад, вглядываясь в черты, которые всегда ненавидела. Узкий лоб, водянистые глаза, на правом к тому же развилась небольшая «ленивость» из-за долгих часов у компьютера, и иногда он смотрел чуть внутрь. Сутулая, нескладная фигура. Привет, Ханна. Это все еще ты. В тот день она поняла, что «глитчи» всегда происходят наутро после заевшего сновидения.

После завтрака Ханна натянула три свитера и вышла на балкон. За ночь опять все покрылось изморозью. Но даже в холод она любила проводить здесь время. На свежем воздухе всегда думалось лучше. С собой она взяла блокнот, чтобы наконец записать непонятное сновидение и попробовать с ним разобраться. Весь дом был в записных книжках, заполненных ее хаотичными мыслями – ее способ разгружать голову.

Мысленно она попыталась вернуться в свое сновидение, но наутро отчетливым оставался только последний фрагмент – как из лифта к ней шагает этот странный мужчина и в тихой ярости шипит: «Где ты?» Она почти физически ощущала, что этот вопрос словно проходит сквозь нее и на самом деле адресован кому-то другому. Перечитывая написанное, Ханна неожиданно выявила закономерности. Ее сон никогда не менялся. Он повторялся каждый раз точь-в-точь, вплоть до эмоций, которые она при этом испытывала. При общей абстрактности происходящего некоторые моменты поражали необычной детализацией. Например, ощущение текстур, запахов и даже удары собственного пульса. Но главное – внешность того человека. Ханне было жаль, что она не умеет рисовать. Эти черты хотелось передать. Образ редкой красоты хранил в себе неистовую тьму, а злоба в голосе жгла до сих пор. Но даже по пробуждении не отпускало пугающее восхищение им и странное ощущение в солнечном сплетении.

Внезапно Ханну осенила необычная догадка. Что, если это воспоминание? Только в них все остается на своих местах, в то время как сны – хаос разума. Воспоминания упорядочены, отполированы и не меняются. Порядок играл огромную роль в том сне. Она не могла сразу оказаться в квартире, ей требовалось выполнить определенные действия.

«Да вот только это не мое воспоминание», – подумала Ханна.

– Хватит торчать на холоде, – раздался снизу сердитый голос.

С балкона она увидела стоящего на крыльце дома Лекана с батоном под мышкой.

– И тебе доброе утро, сосед.

– Я зайду? – спросил он.

Ханна кивнула и пошла открывать дверь. Вскоре он ввалился внутрь и выглядел, как всегда, раздраженным.

– Как ты можешь сидеть на балконе в такую поганую погоду? – проворчал он, стаскивая куртку.

– Будешь чай?

За время общения с ним она уже поняла, что на его замечания можно не реагировать. Это защитная реакция, распространившаяся на все подряд.

– Давай. И где твой кран?

Ханна просила его заменить прохудившуюся прокладку на кухне. Пока он устанавливал новую, она приготовила второй завтрак. Ей нравилось делать что-то для кого-то. К тому же Лекан был единственным близким другом. Он жил этажом ниже с дедом, у которого выявили деменцию. Соседи рассказывали, что Амари вырастил внука один, так как дочурка слиняла, когда Лекану было семь. Его отца они никогда не видели. Скорее всего, он был немцем, потому что Лекан выглядел метисом, хотя в таких городках, как Фледлунд, любой цвет кожи на тон темнее белого вызывал много пересудов. Сейчас Лекану было двадцать два, и он пытался окончить училище в соседнем городе и заботиться о деде. Выходило пока плохо. Из-за нехватки денег он постоянно бегал по подработкам и пропускал занятия.

Когда «ФЕМА» дали Ханне постоянный контракт и она переехала во Фледлунд, Амари был еще в своем уме. Однако за последние три года он потерял себя совсем. Лекан категорически отказывался сдавать его в дом престарелых, и Ханна старалась помогать по мелочам. Как он все это на себе тащит, она даже представить не могла.

– Готово, – выдохнул он, как закончил, и принялся за ее бутерброды. – Спасибо. Знаю, что ты кормишь птичек зимой. В такие моменты предпочитаю думать, что я одна из них.

Его юмор плоховато маскировал стремление к независимости, доходящее до абсурда. Но оба понимали, что один он пока не справится. Лекана это задевало, и он не мог просто сказать «спасибо». Обязательно нужно было что-нибудь ввернуть.

– У тебя бывают повторяющиеся сны? – поинтересовалась Ханна, мысленно все еще находясь в той квартире с лифтом внутри.

– Не знаю, я как-то не думал. А что?

Она вглядывалась в свои записи, раздумывая, стоит ли это обсуждать с Леканом. Но с кем-то надо было поговорить.

– Примерно три раза в неделю я стала видеть один и тот же сон.

Пребывая в некоторых сомнениях, Ханна пересказала ему суть своей необычной проблемы.

Лекан слушал не перебивая, но по глазам было видно, как его распирает скепсис.

– То есть… ты считаешь, это воспоминание?

– Да, но не мое.

– А чье тогда?

– Не знаю.

– Ну-у-у, – задумался он, – а есть какие-то опознавательные знаки у того дома? Название какое-нибудь? Или вид с балкона?

– Нет, – раздосадованно ответила Ханна. – И я не могу заставить себя сделать что-то иначе в том сне. Я точно заложница какого-то сценария. Раз за разом выполняю алгоритм, смысл которого мне непонятен. И этот человек во сне…

– Это как раз таки объяснимо, – чуть развеселился Лекан. – Может, ты смотрела на ночь корейскую драму? Там, знаешь ли, все такие – красивые, странные и постоянно друг друга ищут.

Ханна сердито хмыкнула, а Лекан уже откровенно веселился.

– Да-да. Издевайся.

– Кто я такой, чтобы тебя осуждать. Сам однажды на них подсел, столько слез выплакал, – ржал он.

Все же он оказался не совсем подходящим собеседником. Ханна решила не продолжать и начала убирать посуду. Лекан еще о чем-то подумал, затем выдал:

– Знаешь, что мне кажется интересным в твоем сне? Правила. В передачу чужих воспоминаний я не верю, а вот в то, что твое подсознание создало тебе какую-то игру, – вполне. Разберись с дверями в своей голове.

* * *

Вторым человеком, с которым Ханна попыталась обсудить свои сновидения, была Магда Якубовска, ее варшавский терапевт. Они начали сеансы год назад, фактически сразу после пересадки. С предыдущим терапевтом во Фледлунде у них разладилось, но в одиночку Ханна все еще не могла переваривать реальность. У Магды был дополнительный плюс – все их встречи проходили онлайн. Необходимость физического присутствия во время терапии всегда доставляла дискомфорт. С изображением на мониторе говорить было намного легче. К тому же личные темы лучше раскрывались на родном языке. Хотя в последнее время она думала, что и сеансы с Магдой начинают терять смысл. Порядок в душе оказался иллюзией, и Ханна сама приводила себя в состояние хаоса по поводу и без. Все, что она годами утрамбовывала, чтобы оно не мешало ей функционировать, в какой-то момент начинало бесконтрольно лезть из всех щелей.

Во встречах с Магдой заключался другой смысл. Ханна могла говорить только с тем, кто ее знает. Магда не была семьей или лучшей подругой, однако она владела достаточным количеством информации, чтобы понимать, как устроена Ханна. В какой-то момент она также стала ее точкой принятия. «Твои чувства оправданны». «Твой опыт не ошибка». «Ты и твои впечатления имеют место быть».

Ханна себя принять не могла, ради этого она и продолжала терапию.

– Ты когда-либо жила в похожем доме?

– Нет.

Магда нахмурилась, глядя куда-то в свои записи. Лампа в ее кабинете стояла слишком близко к монитору, и часть ее лица была засвечена. Почему-то Ханна надеялась, что Магда сможет сразу объяснить происходящее. Но та пока не торопилась с выводами.

– Тебя сильно тревожит этот сон?

– Теперь да. Он повторяется раз за разом.

– А что ты хотела бы сделать, останься ты в той квартире? Если бы сон продлился дольше?

Дальнейшее на самом деле представлялось с большим трудом. Воображение просто отказывалось достраивать картину.

– Я… я бы спросила этого мужчину во сне, зачем он меня ищет.

– Почему ты хочешь знать ответ именно на этот вопрос?

– Потому что… – Ханна пришла в замешательство. – Меня никто не искал… так. Возможно, мне хотелось бы быть найденной, какими бы ни были его намерения.

Магду это, кажется, заинтересовало. Из-за засвеченного изображения ей все еще не удавалось понять выражение лица Ханны. Спустя полминуты она сообщила:

– Знаешь, во всем этом меня больше интересует не твоя встреча с этим незнакомцем, а то, что ты видела за первыми дверьми. До того, как вошла в последнюю квартиру.

Ханна непроизвольно вжалась в стул, и, к счастью, это не было заметно через камеру. Иначе Магда обязательно обратила бы внимание на язык ее тела.

– Я про ту белую комнату.

– Я поняла.

– И в ней кто-то был.

– Да. Но я не стала заходить. Хотя комната меня преследовала.

– Почему? Тебе не было интересно?

– Потому что эта комната выглядела ненормально, – резко сказала Ханна. – Она меня пугала.

– А на что было похоже то помещение?

– Не знаю.

– Ты уверена?

Взгляд Магды терялся в бликах, а сама она превратилась в голос в ее наушниках. Ханна перестала ее видеть на мониторе.

– Мы как-то обсуждали встречу с твоей матерью… Когда ты пришла к ней в больницу. Ты говорила, что палата казалась очень белой, так как за окном шел снег.

– Я не уверена, что это одна и та же комната. И я по-прежнему не готова говорить о моей матери.

Сеанс становился невыносимым. Каждый раз Ханна спрашивала себя, зачем Магда периодически повторяет эту пытку, ведь все равно она не сможет переступить какую-то черту. Магда загоняла ее своими расспросами в угол.

– Понятно. Тогда не будем. Но эта комната важнее встречи с тем мужчиной. Я бы хотела с ней разобраться.

После этих слов все ожило, и Ханна снова обрела способность дышать.

– Может быть, в следующий раз.

– Да, время выходит. Но к этой теме лучше вернуться. Ты ее годами обходишь, а она держит тебя в клетке.

Магда что-то нащупала, но это было не то, что Ханна хотела знать. Только после сеанса она поняла: больше всего на свете она мечтает о том, чтобы ее искали. Чтобы кто-то знал о ее неслышном существовании и шел за ней через сны.

* * *

Снег долго не продержался, и Фледлунд почти сразу принял свой обычный угрюмый вид. Голая земля походила на незажившую рану. Ханна брела по узким мощеным улочкам, уткнувшись носом в широкий шарф. Невеселые мысли одолевали ее. Решив поковыряться в странном сне, она еще больше погрязла в себе и своих проблемах.

В начале недели она взяла пару отпускных дней и теперь жалела об этом. После сеанса с Магдой хотелось немедленно погрузиться в работу, лишь бы не думать о ее вопросах. Чтобы не открывать компьютер – единственное, что она могла делать, предоставленная самой себе, она отправилась на прогулку в центр.

Ханна не собиралась жить здесь, так сложилось из-за работы. Фледлунд был типичным пограничным северонемецким городком. Кирпичные домики в готическом стиле, «Vi taler dansk!»[5] на каждой третьей лавке. В общественных местах – атмосфера замшелого ретро. Последнее почему-то было только фледлундской особенностью. Дерьмовая погода. Много польских мигрантов вроде нее, и на этом здешние особенности заканчивались. Хотя иностранцы приезжали во Фледлунд часто и почти всегда по делам «ФЕМА», надолго никто не задерживался. Иногда казалось, что она тут застряла надолго и постепенно шла в тупик. Городок чем-то неуловимо подавлял. Но именно здесь она нашла хорошую работу и сердце. Последнее по необъяснимой причине стало ее к чему-то обязывать. Она будто стала должна Фледлунду.

Ханна не заметила, как забрела в букинистическую лавку, при которой был магазин канцтоваров. Здесь можно найти винтажные блокноты, которые она коллекционировала, хотя еще ни один не исписала до конца.

– Странно видеть тебя в будний день.

В зазоре между книгами появилось улыбающееся лицо Кирана. Вскоре он вышел из-за стеллажей в рабочем фартуке.

– Привет! – улыбнулась в ответ Ханна.

Он нашел себе дело в самом не подходящем для него месте. Этот мускулистый молодой мужчина с остриженной головой лучше смотрелся бы в роли элитного секьюрити, а не среди антикварных книг. Он оголил руки, и от ее глаз не ускользнули уже знакомые татуировки птиц, покрывающие каждый сантиметр кожи. Почему-то раньше казалось, что он их прячет.

После той ночи, когда они с Леканом спасли его от каких-то отморозков, она думала, что он дернет из их города куда подальше. Вопреки ее ожиданиям, тот остался и даже устроился на работу, хотя не знал по-немецки и двух слов. Через пару дней Киран предложил угостить их с Леканом обедом, чтобы как-то отблагодарить. Было неплохо, хотя Лекан все еще относился к нему с подозрением.

С тех пор прошел почти месяц, и они часто пересекались друг с другом в центре. Это же Фледлунд.

– Помочь тебе с чем-нибудь?

– Да нет, спасибо. Лучше поболтай со мной.

– Рад, что ты зашла. Как ты? Давно не виделись.

Киран всегда внимательно всматривался в лицо каждого собеседника и искренне интересовался его жизнью. Такая у него была особенность – стремился понять каждого.

– Неплохо. Сегодня не работаю. Как сам? Что-то вспомнил?

В ответ он лишь пожал плечами. Ситуация с потерей памяти оставалась странной, но вообще его не беспокоила.

– Нет. Если честно, мне нравится абсолютно все, что со мной происходит.

Это прозвучало без капли притворства. Заметив скепсис на лице Ханны, он тихо рассмеялся.

– Знаю, что ты думаешь про все это. Извини, если раздражаю своим энтузиазмом. Во Фледлунде меланхолия – часть этикета.

Говорить им особо было не о чем, иногда, в паузах, это ощущалось. Но Ханне нравилась его компания. Киран продолжал ее слушать, потому что она попросила его поболтать. Он всегда делал то, о чем его просили. Даже когда Лекан велел ему не стучать вилкой о тарелку, так как его это раздражало. Несмотря на все чудачества, Киран казался хорошим человеком. В нем не чувствовалось подвоха.

– Что-то случилось? – спросил он, проницательно посмотрев на Ханну.

В полуподвальном помещении магазина было мало света, но они удачно остановились у маленького окна под потолком. Вокруг никого не было. Это послужило толчком. Ханна внезапно расплакалась, не в силах больше контролировать себя. Разговор с Магдой вывел ее из равновесия.

Киран положил ей на плечи тяжелые руки и с недоумением спросил:

– Эй… Ты что? Прости, зря я спросил.

– Нет, все в порядке. Я просто устала.

– От чего? От работы?

Зачем он задавал все эти вопросы… Стоило бы просто вежливо утешить и спровадить, но он поинтересовался как будто искренне, а Ханна очень любила, когда ее хоть о чем-нибудь спрашивали.

– Нет. От дурацких снов. И от себя. Но последнее не лечится, так что…

– И что же тебе снилось?

Он усадил ее на облезлый табурет, а сам присел рядом на корточки. Ханна уже понимала, что не может остановиться, и просто выложила ему все как есть. О белой комнате, лифте в чужой квартире и незнакомце, который ее ищет. Также что ей хотелось бы быть кем-то найденной, как бы глупо это ни звучало. Последнее было очень личным, но молчание Кирана и остановившийся на ней взгляд светло-голубых глаз подстегивали говорить, и он на время стал второй Магдой. Первая ей, к сожалению, сегодня ничем не помогла.

– Я такая жалкая, и не вздумай разубеждать. И говорю это не с целью услышать обратное. Просто… навязчивый сон означает какую-то пустоту во мне самой. – Она высморкалась и поняла, что внутри что-то разжалось. Кажется, ей очень нужно было поплакать.

– Во всех нас чего-то не хватает, – с неловкой улыбкой заметил он. – По сравнению с тобой сквозь меня вообще стенку видно. В тебе же есть мир, который помнишь и знаешь только ты. Не принижай себя.

Ханна замолчала, чувствуя себя не в своей тарелке. Хотелось провалиться сквозь землю и одновременно впиться в Кирана обеими руками, чтобы он и дальше убеждал ее, что она значима.

– Сон, конечно, странный. Не знаю, чем помочь. Но если захочешь поговорить, приходи сюда в любой момент.

Ханна вымученно ему улыбнулась и наконец нашла в себе силы подняться. В руке она все еще сжимала блокнот с цветочными страницами.

– Спасибо. Возьму его, – сказала она, хотя не намеревалась покупать. Но хотелось как-то отблагодарить собеседника.

Киран просто улыбнулся и кивнул.

* * *

Ханна опять стояла на балконе того самого дома и смотрела на ряд дверей. Облака неслись над головой с неестественной скоростью. И все повторилось. Как по команде, она сошла с места и начала открывать одну дверь за другой. За каждой сияла белая комната, а внутри кто-то прятался и ждал ее, ее одну… Но Ханна отскакивала как ошпаренная и тут же захлопывала дверь. Вот она дергает за ручку последней и опять оказывается в темной, захламленной квартире. Движения такие тяжелые, будто что-то тянет в землю, а внутри нее звучат странные правила, написанные кем-то, явно знавшим эту реальность лучше нее. Все вдруг убыстряется, и вместо полных предложений слышатся обрывки, в которых проступает тайный смысл.

«Ладан… Лифт… Открой…» И вот она снова смотрит в провал в стене, и в глубине, как одинокий красный глаз, загорается кнопка. Из шахты раздается гул, словно лифт только этого и ждал. Ханна готовится. Дрожит и обмирает в грохоте собственного пульса. Ей страшно. Двери разъезжаются, и в мигающем свете появляется тот самый незнакомец. В его красоте есть что-то порочное и даже ожесточенное, но в глазах застыла глубокая печаль, которой она не замечала раньше. Он не просто зол, он в отчаянии.

Ее грубо хватают, и в пространстве вокруг звучат жгущие слова:

– Где ты? Где ты, Ребекка?