Читать книгу Новая Европа Владимира Путина. Уроки Запада для России - Станислав Бышок - Страница 1

Данная книга – наиболее подробное на сегодняшний день исследование современных европейских традиционалистов. Станислав Бышок, в свойственной ему манере, проводит тонкий и глубокий анализ существенно обновившегося политического «правого» фланга Европейского Союза, основываясь на многочисленных источниках, большинство из которых на русский язык ещё не переводилось.

Важной особенностью этого исследования является то, что автор, внимательно рассматривая как схожие черты, так и различия изучаемых им политических партий и движений, находит у них некое общее идеологическое «ядро», которое имеет непосредственное отношение к современной России. Именно наличие этого ядра позволяет говорить о формировании в Европе новой традиционалистской идеологии, которую критики с левого и либерального флангов уничижительно именуют «европейским путинизмом».

Европейские традиционалисты увидели в политике Путина тот идеал, который для них самих остаётся пока ещё недостижимой мечтой. Будучи последовательными сторонниками идеи «Европы наций», отстаивая суверенитет своих государств, они вынуждены бороться не только с брюссельской бюрократией, но и с государственными машинами своих стран, оказавшихся в безраздельной власти неолиберальных элит. В их глазах президент России представляется счастливым воплощением всех необходимых качеств: сильной личности, руководствующейся «идеологией здравого смысла» и традиционными ценностями, руководящей мощной державой, способной при необходимости постоять за себя.

В качестве примера можно привести слова многократно цитируемого в этой книге американского политика-консерватора и публициста Патрика Бьюкенена: «Если бы мы использовали традиционные критерии для понимания лидеров, стремящихся обеспечить защиту границ и национальное процветание, то Путина можно было бы назвать выдающимся государственным деятелем нашего времени».

Крис Кэлдуэлл (Chris Caldwell) из еженедельника Weekly Standard в своем эссе, опубликованном в мартовском номере журнала Imprimis, издаваемом Университетом Хиллсдейл (Hillsdale College), в нескольких абзацах выражает общее отношение западных традиционалистов к Путину: «Когда Путин пришел к власти зимой 1999-2000 гг., его страна была беззащитной. Она была банкротом. Её разрывали на куски новые клептократические элиты, находившиеся в сговоре со старыми имперскими соперниками России – с американцами. Путин это изменил. В первое десятилетие нынешнего столетия он сделал то, что сделал Кемаль Ататюрк в Турции в 1920-е гг. Из разрушавшейся империи он создал национальное государство, а также обеспечил его устойчивость и определил его цели. Он дисциплинировал плутократов в стране. Он восстановил её военную мощь. Используя все более резкую риторику, он отказался от подчиненной роли России в управляемой Америкой мировой системе, которая была приготовлена ей иностранными политиками и лидерами бизнеса. Его избиратели считают, что он спас свою страну».

«Путин выступает против западной прогрессивной концепции относительно того, каким должно быть будущее человечества. Много лет назад он объединился с традиционалистами, националистами и популистами на Западе и выступил против того, что они сами стали ненавидеть в своей собственной декадентской цивилизации. То, что вызывало у них отвращение, вызывало отвращение и у Путина. Он российский патриот, патриот «во имя Бога и страны». Он отвергает Новый мировой порядок, установленный Соединенными Штатами после окончания Холодной войны. Россия прежде всего, считает Путин. Бросая вызов американцам, он обращается к тем миллионам европейцев, которые хотят восстановить свою национальную идентичность и отобрать утраченный ими суверенитет у наднационального Европейского Союза. Путин также выступает против прогрессивного морального релятивизма западных элит, представители которых обрубили свои христианские корни, обратившись к секуляризму и гедонизму».

«Путин лучше понял новый век, чем его соперники. В XX в. мир был разделен на коммунистический Восток и демократический Запад, тогда как XXI в. определяют другие сражения. Новые разделительные линии проходят между социальным консерватизмом и потакающим своим прихотям секуляризмом, между трайбализмом и транс-национализмом, между национальным государством и Новым мировым порядком. Что касается новых разделительных линий, то Путин находится на стороне бунтовщиков. Те люди, которые выступают за Европу наций де Голля, а не за концепцию Одной Европы, в направлении которой движется Евросоюз, считают Путина своим союзником. И возникает старый вопрос: кому принадлежит будущее? В новых сражениях нового века нельзя исключить, что Россия – как Америка в период Холодной войны – может оказаться на стороне победителей. Сепаратистские партии по всей Европе уже смотрят на Москву, а не через Атлантику. Путин стал символом национального суверенитета в борьбе с глобализмом»1.

Возьму на себя смелость сказать, что высказанные Крисом Кэлдуэлом мысли относительно Владимира Путина в той или иной степени отражают точку зрения практически всех «традиционалистов, националистов и популистов на Западе», что Станислав Бышок наглядно иллюстрирует многочисленными примерами в своей книге. При этом, сохраняя исследовательскую беспристрастность, он знакомит читателя и с позицией их яростных и непримиримых политических противников. Именно благодаря контрасту между различными, зачастую взамоисключающими традициями, автору данной книги удалось показать очень интересные особенности политической борьбы в современной Европе. Несомненно, что эта работа вызовет неподдельный интерес у политологов и вообще у всех, кто так или иначе интересуется европейскими «правыми» или теми, кто идёт им на смену.

Между тем вполне прогнозируемо и то, что книга станет поводом для негодования у тех, кого страшно раздражает сам факт возникновения «европейского путинизма» и всё более уверенный и предметный диалог между русскими традиционалистами и «традиционалистами, националистами и популистами на Западе». Немало таких найдётся не только в Европе, но и в России. В этой связи почему-то сразу вспоминается круглый стол, прошедший 13 марта сего года в МИА «Россия сегодня» и организованный членом Высшего Совета партии «Единая Россия» Вероникой Крашенинниковой, известной своими левыми взглядами. На своём мероприятии с громким названием «Фашизм XXI века: стратегия, тактика, маскировка» она назвала итальянскую партию «Лига Севера» наследниками итальянского фашизма, а подписание договора о сотрудничестве «Единой России» с «Лигой Севера» «либо высшей степенью некомпетентности, либо высшей степенью авантюризма»2.

Вообще со стороны российских «новых левых», встроенных так или иначе в российскую власть или средства массовой информации, всё громче раздаются требования к власти прекратить всяческие контакты с европейскими правыми, огульно обвиняемыми в «фашизме», «расизме» и прочих непристойностях. Всё громче начинает звучать забытая было тема о необходимости сотрудничать исключительно с левыми, как во времена почившего СССР. При этом сторонники «левого уклона» забывают уточнить, а на каких собственно основаниях может быть построен диалог с европейскими левыми у современного Российского Государства. Никто, разумеется, не против, но хотелось бы иметь чёткое представление, что из себя эти самые «левые» на сегодняшний день представляют.

Стало привычным, когда западные неолибералы, совместно с европейскими левыми, сравнивают «путинизм» европейских традиционалистов с фашизмом и объявляют его едва ли не главным препятствием на пути прогресса и развития современной цивилизации, затмевающим собой все «игилы» и «аль-каиды» вместе взятые. Но когда это делают наши соотечественники, да ещё занимающие серьёзные позиции во внутриполитической иерархии, то становится очевидным, что мы имеем дело с серьёзным пробелом в знаниях, касающихся современного европейского политического ландшафта. Или с попыткой использовать этот пробел в каких-то неизвестных целях.

И если позиция неолибералов вполне ясна и прозрачна и не требует, в данном случае, дополнительных разъяснений, то на позиции левых стоило бы остановиться подробнее.

О том, что современное левое движение уже не первое десятилетие переживает не только глубокий идейный кризис, но и кризис идентичности, говорится и пишется давно и много. В контексте противостояния левых и традиционалистов на первых всё же придётся взглянуть более внимательно. Для этого придется совершить небольшой экскурс в прошлое.

Истоки кризиса левого движения следует искать в студенческих беспорядках 1968 г., в результате которых в левое движение влилась «свежая кровь» из числа активных участников бунтов. «Будьте реалистами, требуйте невозможного!». Новые участники привнесли в левое движение и новую политическую культуру. Молодые студенты из благополучных семей принесли с собой дух «элитарности», они были выше «тупого пролетариата, с его примитивными требованиями», благодаря чему каждодневная рутина политической работы стала не модной.

Чтобы избежать обвинения в предвзятости, обратимся к одному из наиболее авторитетных современных российских левых мыслителей Борису Кагарлицкому: «У «новых левых» не было не только стратегической координации, но даже и стратегического мышления. Их лидеры не имели ни малейшего представления о тактике и принципах организационной работы. Им не интересно было настроение большинства общества. Философские и социологические идеи поздних 60-х не обрели политической формы. Показательно, что среди идеологов «новых левых» – куча философов, но ни одного экономиста»3.

«Разрушив культуру компромисса, левые (ни «новые», ни тем более «старые») не были готовы к новой политической реальности жёсткого политического противостояния. Со своей стороны, новые правые (среди которых было и немало повзрослевших участников студенческого движения) подхватили идею о некомпетентном большинстве»4.

«Пополнив ряды «старых» рабочих партий, потрясённых неожиданными переменами и реально нуждавшихся в обновлении, вчерашние бунтари в большинстве своём занимали место на самом правом фланге организации, становясь спустя некоторое время проводниками всё того же неолиберального влияния. Поняв несбыточность своих надежд на немедленную революцию, не имея ни четкой программы, ни связи с массовым рабочим классом, презирая мелочные интересы обывателя, они исходили из неизбежности примирения с капитализмом ради осуществления своей культурной программы, которая для них значила гораздо больше, чем возможность не очень им самим понятных изменений в обществе или экономике»5.

Постепенно левые сместили центр тяжести своей критики с капитала на государство, сделавшись таким образом прямыми союзниками неолибералов, которые радикализировали эту критику и взяли курс на глобализацию и вытеснение государства из экономической жизни.

«Социокультурная революция левых, произошедшая в 1968 г., и политико-экономическая победа правых постепенно «слились в одну общую струю». Левые говорили о неприятии власти, семейных и общественных структур, провозгласив принципы индивидуального выбора и личных свобод – никаких всеобщих моральных норм, эмансипация и освобождение от авторитарных традиций, тогда как правые отменяли любые ограничения на движение капитала»6.

Таким образом в Западном обществе сложился лево-правый консенсус, приведший вскоре к весьма печальным последствиям.

К началу 90-х гг. разрыв между левыми и рабочим классом, трудящимися массами, так сказать, стал свершившимся фактом. «Левые партии постепенно отбросили саму идею социалистического преобразования общества и не претендуют на то, чтобы представлять интересы организованного труда, Различия между левыми и правыми свелись к мелким деталям»7.

Более того, на место культа пролетариата в левой идеологии приходит культ меньшинств, а основной задачей государства становится защита интересов этих меньшинств. Основной ценностью общества провозглашается толерантность. В конечном счёте, культура толерантности превращается в «инструмент систематического, последовательного и, что бы ни говорили её адепты, совершенно сознательного подрыва повседневных практик демократии». Идея о «некомпетентном большинстве» обретает устойчивые формы.

Парадоксально, но именно традиционалисты последовательно встали на защиту базовых демократических ценностей от посягательств неолибералов и левых, резонно указывая им, что принадлежность к меньшинству не должна приводить к потере прав, которыми обладают все остальные. Если же принадлежность к меньшинству даёт какие-то особые преимущества, то речь уже идёт о заведомом неравенстве.

Именно идеологический симбиоз либералов и «левых» дал вторую жизнь режиму «позитивной дискриминации» различных групп людей, , ранее подвергавшихся угнетению и притеснению, настоящему или мнимому.

Следует отметить, что проблема получившей широкое распространение в современной Европе «позитивной дискриминации», впервые воплощенной большевиками в Советской России, не утратила своей актуальности и в России постсоветской. И это ещё одна точка соприкосновения для европейских и русских традиционалистов.

«Политика позитивной дискриминации обретает собственную инерцию и превращается из инструмента исправления ситуации угнетённого меньшинства в политический инструмент его институциональных представителей, которых по большей части никто не избирал и не уполномочивал исполнять эту роль.

Подобная практика не только является весьма спорной с точки зрения демократических принципов – замена одной дискриминации на другую отнюдь не отражает торжества равенства, – но и не приводит на практике к улучшению жизни для самих представителей угнетённых групп, особенно если это группы массовые»8.

Разрушение традиционных институтов, семейных и общественных норм, культ меньшинств, диктатура толерантности, режим позитивной дискриминации – это всего лишь самые явные плоды совместной деятельности неолибералов и европейских «новых левых». Сюда же можно добавить агрессивную нетерпимость к чужому мнению, которая стала нормой для политической культуры современного лево-либерального Запада. И, конечно же, стоит упомянуть о беспрецедентной русофобии, в которой европейские левые ничем не уступают своим неолибиральным союзникам. Вот лишь несколько примеров:

«Действия России абсолютно неприемлемы. Концепция общества, которая стоит за агрессивными акциями России, не имеет совершенно ничего общего с нашей европейской философией, основанной на взаимном уважении»9;

«Мы должны прямо сказать Путину, что Россия обязана уважать и исполнять международные законы»10;

«Сегодня люди в Алеппо стали жертвами российских военных преступлений. Те, кто совершают данные злодеяния, должны ответить за них, в том числе перед лицом Международного трибунала»11.

Справедливости ради следует отметить, что среди европейских левых существует и противоположная точка зрения, сторонники которой выступают против санкций и за сотрудничество с Россией, но тон в левом движении задают всё же русофобы.

В XXI в., в отличие от XX столетия, можно вполне уверенно говорить, что современные «традиционалисты» и современные «левые» уверенно поменялись местами в вопросах защиты гражданских прав и свобод, вопросах защиты базовых демократических принципов.

Именно левые, взявшие на себя роль верных союзников либералов, проявляют признаки самой мрачной реакции, забывая простую истину, что «любая защита меньшинства может иметь место только после того, как обеспечено уважение к большинству. Между тем, сегодня мы наблюдаем, что в рамках современной лево-либеральной системы постоянное унижение и оскорбление большинства становится нормой политкорректной культуры».

Как бы это парадоксально ни звучало, но на защиту базовых принципов демократии, таких как консолидация большинства, объединение граждан в массовые организации, отвергаемых левыми и либералами, встают именно европейские традиционалисты. В этом контексте «путинизм», как бы ни относиться к этому термину, можно определить как сочетание сильной государственной власти голлистского типа с традиционализмом в гуманитарной сфере. Это сочетание находится в процессе реализации в России, но при этом существует в основном лишь в виде идеи в современной Европе. Идеи, однако, зачастую имеют последствия и имеют свойство менять мир.

«В основе нации лежит идея, – писал Освальд Шпенглер. – В этих потоках общего существования имеется глубинная связь с судьбой, с временем и историей, оказывающаяся иной во всяком конкретном случае, определяя также отношение народа к расе, языку, стране, государству и религии»12.