Читать книгу Новая Европа Владимира Путина. Уроки Запада для России - Станислав Бышок - Страница 3

5 ноября 2016 г., за три дня до выборов нового президента США, я прогуливался со знакомым американским политологом по Москве. Мы обсуждали будущее американо-российских отношений и в целом глобальные мировые процессы. Перспективы мира во всём мире вырисовывались крайне мрачные. По дороге мы зашли в книжный магазин «Библио-Глобус», где сразу же направились в отдел политической литературы. Мой американский коллега не знал русского языка, но по обложкам новинок понял, что Дональд Трамп русским куда более интересен, чем вероятный будущий президент США Хиллари Клинтон. В книжных Нью-Йорка, сказал американец, всё совсем наоборот. “We Russians tend to believe in miracles, in Trump’s victory for instance”16, – улыбнулся я.

9 ноября 2016 г., на следующий день после американских выборов, я был в Минске. В ту неделю в белорусской столице проходила серия конференций, посвящённых самым различным темам: от интеграционных процессов на постсоветском пространстве до сохранения памяти о Великой Отечественной войне и противодействия историческому ревизионизму. Как раз о недопущении переписывания истории говорили утром 9 ноября в Белорусским государственном музее истории Великой Отечественной войны. Первый выступающий, завершив свой доклад, внезапно добавил: «Кстати, судя по последним данным, на американских выборах с большим отрывом лидирует Трамп». И дальше произошло нечто совершенно нетипичное – весь зал, в котором присутствовали люди разных возрастов и политических взглядов, взорвался аплодисментами. В какое же всё-таки интересное время мы живём, подумал я тогда, присоединившись, впрочем, к овациям. (Позже я узнал, что российская Госдума тоже встретила известия из-за океана аплодисментами.)

20 января 2017 г. в Вашингтоне, на фоне непрекращающихся скандалов и протестов леволиберальной и не только общественности, проходила инаугурация 45-го президента США Дональда Джона Трампа. В Москве это событие тоже отмечали. Правда, совсем иначе и не только в американском посольстве. Впервые на моей памяти русское экспертное и околополитическое сообщество самостоятельно праздновало инаугурацию президента США. Для этого был снят лофт на верхних этажах здания Центрального телеграфа, что на Тверской. Угощаясь шампанским и пирожками, участники наблюдали за происходившей в Вашингтоне процедурой в режиме реального времени и делились друг с другом своими впечатлениями. На вопрос журналистов Associated Press, что же всё это значит, я тогда ответил: «Это чудно, но здорово, что русские отмечают инаугурацию американского президента. Это знамение времени. В последние годы отношения между США и Россией были максимально напряжёнными, а Трамп видится многим в нашей стране именно тем человеком, который, в отличие от своего предшественника, способен вести более реалистическую внешнюю политику»17.

В России, действительно, исторически весьма амбивалентное отношение к США и Западу в целом. Отношение это не является константой, но меняется вместе с политической конъюнктурой, порой стремительно. Так, например, в принятой в начале 2013 г. Концепции внешней политики РФ наша страна обозначалась «неотъемлемой, органичной частью европейской цивилизации»18, а в новой Концепции, одобренной три года спустя, этот пассаж уже отсутствовал, да и само слово «цивилизация» встречалось реже19. Безусловно, изменения в тексте были обусловлены резким ухудшением отношений между Россией и Евросоюзом. Но может ли зависеть культурная, цивилизационная отнесённость страны от нестабильных внешнеполитических трендов?

В этой небольшой статье нет места для сколько-нибудь удовлетворительного раскрытия темы спора славянофилов и западников, споры эти в России имеют глубокую историю и стройную систему аргументов и контраргументов. Пройдусь по верхам, не претендуя ни на что большее. «По мнению самих русских европейцев, – писал в 1871 г. философ Николай Данилевский, – Россия только ещё стремится сделаться Европой, заслужить её усыновление»20. При этом Россия свой путь на Запад держит весьма неуклюже, шаг вперёд – два шага назад. Слабый намёк на демократические реформы прерывается угрюмой волной реакции, что, конечно, выводит западников из себя. Страну поначалу воспринимают как нерадивого подмастерье, а потом, когда она продолжает упорствовать в своей нерадивости и реакционности, начинают просто ненавидеть, конечно, не всегда проговаривая это до конца. «Как же в самом деле было не ненавидеть Россию, – говорит Данилевский, – грозную защитницу и охранительницу здравых начал общественного порядка, – этому сброду демократов и революционеров всех цветов?.. Наши прогрессисты также не смущались ненавистью европейского общественного мнения [к России], также находили её естественной, но только не гордились ею, а стыдились её, как заслуженного наказания за наши антипрогрессивные стремления»21.

Европа, по Данилевскому, склонна негативно интерпретировать всё, что делает Россия, особенно если в своей «неправильной» политике страна достигает успехов. Впрочем, с точки зрения её внешних критиков, а также солидаризирующихся с ними внутренних «западников», никакими реальными успехами усилия России увенчаться не могут в принципе. Как, действительно, у отсталой, тиранической и вообще недостаточно европейской «тюрьмы народов» может получиться что-то дельное? Да даже турки, если вдуматься, лучше неё! «Вместо филэллинов Европа (в особенности же Англия) наполнилась туркофилами, – описывает Данилевский картину, весьма напоминающую события дня сегодняшнего. – Все стали находить, что не магометанство и не турки – враги Европы и её культуры, а славяне и представительница их Россия»22.

У нас разные пути, считает русский философ. Это вовсе не значит, что они абсолютно противоположны и никогда не могут совпадать. Очень даже могут. Другое дело, что всегда следует различать свои интересы и чужие. «Нам необходимо, – указывает Данилевский, – отрешиться от мысли о какой бы то ни было солидарности с европейскими интересами, о какой бы то ни было связи с той или иной политической комбинацией европейских держав и прежде всего приобрести совершенную свободу действий, полную возможность соединиться с каждым европейским государством под единственным условием, чтобы такой союз был нам выгоден, нимало не взирая на то, какой политический принцип представляет собой в данное время то или другое государство»23.

Философ призывает к внешнеполитическому реализму и уважению реально существующего «цветущего многообразия» мира, где каждое государство имеет возможность сохранить свою уникальность и следовать своей судьбе, не копируя других и не растворяясь в окружающей реальности. «Всемирная ли монархия, всемирная ли республика, всемирное господство одной системы государств, одного культурно-исторического типа – одинаково вредны и опасны, – предупреждает Данилевский, – ибо опасность заключается не в политическом господстве одного государства, а в культурном господстве одного культурно-исторического типа, каково бы ни было его внутреннее политическое устройство»24. По мнению автора, идеал русских западников – «в воцарении не мнимой, а действительно столь любезной им общечеловеческой цивилизации»25.

Осуществление этого идеала, ведущее к «концу истории», крайне опасно, ибо «больше клятвы не могло бы быть наложено на человечество, как осуществление на земле единой общечеловеческой цивилизации… Не в том дело, чтобы не было всемирного государства, республики или монархии, а в том, чтобы не было господства одной цивилизации, одной культуры, ибо это лишило бы человеческий род одного из необходимейших условий успеха и совершенствования – элемента разнообразия»26. Здесь нельзя снова не перекинуть мостик ко дню сегодняшнему, когда самоназванные поборники мультикультурализма, и в индивидуальном порядке, и через доступные им государственные рычаги, делают всё возможное, чтобы дискредитировать, маргинализовать и лишить законного слова те политические силы, которые выступают за сохранение национальной культуры и идентичности европейских народов перед лицом глобализации и массовой миграции. В новом мире сторонники национальных идеологий, парадоксальным образом, становятся настоящими защитниками культурного разнообразия, тогда как поборники толерантности и мультикультурализма оказываются приверженностями унификации и стирания устоявшихся этнокультурных границ. Вспомним один из центровых лозунгов радикальных левых: «Наше Отечество – всё человечество».

Идеи, схожие с воззрениями Николая Данилевского, на несколько лет позже (1875 г.) доносил до своих читателей другой русский философ Константин Леонтьев: «Идея всечеловеческого блага, религия всеобщей пользы, – самая холодная, прозаическая и вдобавок самая невероятная, неосновательная из всех религий»27.

По убеждению автора, «равенство лиц, равенство сословий, равенство (т.е. однообразие) провинций, равенство наций – это всё один и тот же процесс; в сущности, всё то же всеобщее равенство, всеобщая свобода, всеобщая приятная польза, всеобщее благо, всеобщая анархия либо всеобщая мирная скука»28.

В известном смысле, Данилевский и Леонтьев стали первыми в истории «евроскептиками», хотя идея единой Европы на тот момент была ещё далека от фактической реализации в рамках Европейского союза. Ещё во второй половине XIX в. Леонтьев предрекает: «Практику политического гражданского смешения Европа пережила; скоро, может быть, увидим, как она перенесёт попытки экономического, умственного (воспитательного) и полового, окончательного, упростительного смешения»29.

«Какой ценой должно быть куплено подобное слияние?, – задаётся вопросом русский мыслитель. – Не должно ли будет это новое всеевропейское государство отказаться от признания в принципе всех местных отличий, отказаться от всех, хоть сколько-нибудь чтимых преданий, быть может… (кто знает!) сжечь и разрушить главные столицы, чтобы стереть с лица земли те великие центры, которые так долго способствовали разделению западных народов на враждебные национальные страны»30. Здесь Леонтьев как будто пророчествует о двух кровавых мировых войнах, первая из которых, по утверждению американского президента Вудро Вильсона, была «войной за то, чтобы покончить со всеми войнами» (the war to end all wars), а вторая чуть на самом деле не объединила континент под гегемонией гитлеровской Германии. Впрочем, если брать времена сегодняшние, то многочисленные поджоги и взрывы в европейских столицах сейчас ассоциируются вовсе не с европейскими акторами.

В 2016 г. был издан совместный доклад двух российских интеллектуалов – историка Алексея Миллера и политолога Фёдора Лукьянова «Отстранённость вместо конфронтации: постевропейская Россия в поисках самодостаточности»31. Этот текст, насколько можно судить, не получил должного внимания и обсуждения в экспертных кругах, что представляется крайне несправедливым. На мой взгляд, авторы поставили, возможно, важнейшие за последнюю четверть века вопросы о внешней политике России и нашей культурно-политической идентичности. При этом исследователям удалось практически невозможное – выйти за рамки почти двухвекового противостояния западников и славянофилов. При этом самих авторов, в силу их профессиональной отнесённости (Миллер – профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге и Центрально-Европейского университета в Будапеште, Лукьянов – профессор Высшей школы экономики), следовало бы, по-видимому, отнести к западникам.

Алексей Миллер и Фёдор Лукьянов отмечают, что за два с половиной десятилетия новейшей истории Российской Федерации общественно-политическая мысль страны спринтерским темпом прошла путь длиною в полтора, а то и два столетия. «В начале 1990-х гг. Россия впервые в истории жила в ситуации полной духовной и даже политической победы «западников», хотя интеллектуальные и моральные характеристики нового издания «западничества» оставляли желать лучшего», – пишут авторы32. Я достаточно отчётливо помню младшие, да и средние классы школы, когда люди, говорившие о каком-то особом пути России, отличном от Западного, считались маргиналами, а патриотизм, не говоря уже о русском национализме, воспринимался как некая девиация или, в лучшем случае, безобидное чудачество и пропащее ретроградство. Причём вера в безальтернативность «Западного выбора» была распространена не только в среде городской интеллигенции, выживавшей временными подработками сторожами, но и среди бывшего рабочего класса.

Россия, как тогда представлялось, снова прочно встала на предложенный «западниками» пусть в сторону Европы, с которого свернула за 70 лет до этого. Впрочем, если быть точным, то после падения коммунизма и наступления фукуямовского «конца истории»33, идти, собственно, было больше и некуда. Казалось бы, растворению русских в глобальном постисторическом Западе уже ничего не могло воспрепятствовать. Ничего – кроме самого Запада. С огромным удивлением Москва в какой-то момент осознала, что Запад-то как раз не готов с распростёртыми объятиями принимать её в джентльменский клуб «для взрослых». «Отношения России и Европейского союза в эпоху «стратегического партнёрства», а именно так они официально характеризовались после подписания в 1994 г. Соглашения о партнёрстве и сотрудничестве, были парадоксальны, – напоминают Миллер и Лукьянов. – ЕС де-факто руководствовался на российском направлении моделью отношений, которая применялась к странам-кандидатам [на вступление], то есть партнёр должен был приспосабливаться к институту, а не наоборот. Однако Россия… не претендовала на членство в Европейском союзе… Соответственно она не понимала, почему должна в одностороннем порядке адаптироваться к нормам и правилам, предлагаемым Евросоюзом, последний же даже не рассматривал другие варианты взаимодействия»34. Самым далеко идущим предложением со стороны Европейской комиссии была идея её председателя Романо Проди, который в 2002 г. призвал разделить с Россией «всё, кроме институтов». «В переводе с политического языка, – пишут российские авторы, – это означало, что Москва должна была принимать нормативно-правовую базу ЕС, не имея возможности на неё влиять»35.

При этом, как подчёркивают Алексей Миллер и Фёдор Лукьянов, «стратегическое партнёрство» не предполагало «обычных» торгово-экономических отношений. От России требовали ещё и соответствовать политическим и идеологическим рамкам Евросоюза. Москва этого делать не желала и не понимала, на каком основании она должна чему-то следовать. И именно в рамках этого противодействия и кризиса на Западном направлении на уровне русского общественно-политического сознания стала переосмысливаться собственная идентичность, собственные национальные приоритеты, собственные ценности. Критики до сих пор говорят, что все апелляции российских властей к «русской идее» и концепциям «особого пути» – лишь результат фрустрации от провала евроинтеграции и, соответственно, необходимости объяснить собственному населению, почему же нас не приняли в «клуб». На самом деле, конечно, во все времена своя собственная особость, инаковость переживается наиболее остро именно при наступлении внешнеполитических кризисов. Россия здесь – не уникальна, а сверхтипична. (Здесь возникает комическая ситуация, при которой критики «особого пути» России по факту отказываются признать её сверхтипичность и, таким образом, оказываются в противоречии сами с собой.)

Откат назад – или, если угодно, возвращение к самим себе – привёл и к появлению нового реакционного антизападничества. «Такие безусловно необходимые России элементы европейского уклада, как правовое государство и уважение основных прав и свобод человека, будучи поданы «в пакете» с вопросами открытия рынков, провоцировали отторжение всего выбора «европейских ценностей», – пишут Миллер и Лукьянов. – И со временем из раздражённой реакции со стороны Москвы это превратилось в концептуальную установку»36.

Момент истины настал на рубеже 2013-14 гг. Во время обострения кризиса в отношениях с расширяющимися евроатлантическими структурами убеждение в том, что Россия должна быть великой державой, достойно отвечающей на внешние вызовы, объединило правящий слой и большинство населения. «Грубые заимствования, попытки извне цивилизовать Россию не были приняты абсолютным большинством нашего народа, – сформулировал суть происходящих процессов президент Владимир Путин, – потому что стремление к самостоятельности, к духовному, идеологическому, внешнеполитическому суверенитету – неотъемлемая часть нашего национального характера»37.

Даже поверхностная ревизия нашей идентичности и внешнеполитических ориентаций выявила, что мы с Западом даже разучились разговаривать на одном языке. И это несмотря на то, что многие русские выучили английский, а наши западные партнёры стали, как казалось, понимать русский. Дело было в другом. «Лицемерие, нежелание (а иногда и неспособность) назвать вещи своими именами оказалось одним из наиболее разъедающих явлений завершающейся эпохи, – пишут Миллер и Лукьянов. – Победа «политкорректности» в международных отношениях привела к небывалому триумфу двоемыслия, когда стороны вообще утратили общий язык, поскольку существуют в несовместимых картинах мира»38.

Всё вышесказанное, разумеется, не означает, что весь опыт взаимодействия России с Западом следует признать негативным. Речь идёт лишь о том, что структура этого взаимодействия, когда Россию воспринимали то как «подмастерье», то как «варвара у ворот», должна быть пересмотрена как не имеющая отношения к текущей реальности. «Россия усвоила и даже творчески развила многие элементы европейской цивилизации, – убеждены Миллер и Лукьянов. – Европа и Россия могут быть добрыми соседями и сформировать новую позитивную повестку взаимоотношений. Но Европе при этом придётся признать, что структуру диалога с Россией придётся изменить. Не потому, что подмастерье выучился (или не выучился). Это уже не важно. Просто подмастерье исчезает в этом качестве из-за того, что уже не стремится быть членом гильдии и добиться её признания. При этом не собирается претендовать на роль «учителя», как в советское время. После того, как Европа подустанет от доминирующего сегодня дискурса «варвара у ворот», ей придётся расширить свой дискурсивный репертуар в отношении России»39.

Ревизии, причём со стороны самих европейцев, подлежат и сами «европейские ценности», которые, будучи возведены в ранг (карго-)культа вестернизаторами в разных уголках мира, на самом деле «имели задачей не абстрактную морализацию, а построение оптимально действующего современного государства»40.

В известном смысле, делают вывод Миллер и Лукьянов, «Европа находится сегодня в том же положении, что и Россия – прежние рецепты не работают, будущее предстоит вообразить и построить заново»41.

Новый – или хорошо забытый старый – взгляд на Россию концептуально стал формулировать президент Владимир Путин, начиная с Мюнхенской речи февраля 2007 г.42 Именно с неё и с «пятидневной войны» в Грузией в августе следующего года принято отсчитывать период «возвращения России в историю». Затем была серия предвыборных статей, вышедших в январе-феврале 2012 г. в ведущих российских газетах43. Многократно цитировалось мировоззренческое, посвящённое во многом вопросам сохранения религиозной и культурной идентичности народов России и Запада, выступление российского лидера на пленарной сессии международного дискуссионного клуба «Валдай» в сентябре 2013 г.44 Связывала глубокие историко-культурные вопросы развития Российского государства и русского народа с проблемами внешнеполитической напряжённости знаменитая «Крымская речь» Владимира Путина 18 сентября 2014 г.45, формально закрепившая возвращение Крыма и Севастополя в состав России. Используя традиционалистскую и консервативную риторику, президент в разговоре с канцлером Германии Ангелой Меркель также называл себя националистом «в хорошем смысле слова»46. Отвергая «нетерпимость к другим людям – шовинизм», российский лидер позднее представил себя в качестве «самого большого националиста в России», при этом подчёркивая, что «самый правильный национализм – это выстраивание действий и политики так, чтобы это пошло на благо народа»47.

А что же Запад? Восприятие Западом России претерпело за последние два с половиной десятилетия ряд существенных трансформаций, которым, в частности, и посвящена эта книга. Здесь же хотелось бы привести лишь один пример – правоконсервативного американского политика и публициста Патрика Бьюкенена (Patrick Buchanan). Будучи сотрудником администраций президентов Ричарда Никсона и Рональда Рейгана, он был активным участником Холодной войны и считал победу над СССР одной из важнейших, если не главной, целей США. Распад Советского Союза он воспринял как свою личную победу. Но мир менялся, менялось и отношение Патрика Бьюкенена к миру и собственной стране, где он дважды, в 1996 г. и 2000 г. неудачно баллотировался в президенты. Сначала он перестал воспринимать Россию как врага, затем включил её в своё видение глобального Запада48, а в течение последних лет считает для остального Запада положительным примером.

Так, в декабре 2013 г. Бьюкенен опубликовал статью «Путин – один из нас?»49, где под «нами» понимается традиционная, консервативная общественность США и в целом Запада, а Владимир Путин олицетворяет тот курс, которым идёт Россия в мире, где сталкиваются культуры и мировоззрения и где «наши деды не узнали бы современную Америку». По мнению Бьюкенена, российский лидер «желает переосмыслить будущий конфликт «нас» против «них», в котором консерваторы, традиционалисты и националисты всех континентов и стран выступят против культурного и идеологического империализма, который Путин усматривает в современном декадентском Западе».

В декабре следующего года выходит статья Патрика Бьюкенена «Путинизм на подъёме»50. Автор пишет о тренде на появление – или возвращение – сильных, ярких лидеров в разных странах мира, от Японии и Китая, через Индию, до Турции и Венгрии. «Называйте это путинизмом. И этот путинизм, как представляется, находится на подъёме в то время, как Новый Мировой Порядок (New World Order) Буша-старшего, «глобальная гегемония» неоконов51 и демократической крестовый поход Буша-младшего уже принадлежат вчерашнему дню». Бьюкенен цитирует американского интеллектуала Фарида Захарию (Fareed Zakaria), который в качестве «ключевых элементов путинизма» называет «национализм, религию, социальный консерватизм, государственный капитализм и правительственный контроль над СМИ». Все эти элементы, по Захарии, «в той или иной степени отличны от и враждебны по отношению к современным Западным ценностям прав личности, толерантности, космополитизма и интернационализма». В завершении статьи Патрик Бьюкенен задаётся резонным вопросом: «Если Америка сейчас лучше, чем когда бы то ни было, то почему всё больше стран, как на Западе, так и на Востоке, отворачиваются от того, что мы им предлагаем?»

В октябре 2016 г. в статье «В голове у мистера Путина»52 Патрик Бьюкенен обращается к выступлению российского президента в ООН в сентябре того же года, с его знаменитым вопросом «Вы хоть понимаете теперь, что вы натворили?», обращённым к печальным последствиям военных интервенций США и стран Запада. «В отличие от большинства других выступлений, звучащих в ООН, речь Путина заслуживает изучения», – пишет Бьюкенен. Российский президент, считает американский автор, «не только вскрывает американский образ мышления, который сыграл решающую роль в возникновении нового мирового беспорядка (new world disorder), но и основную причину второй Холодной войны». Не чувствуя серьёзного сопротивления после распада СССР, Запад продолжал экономическое, политическое и военное расширение, угрожая другим странам, в том числе и России, к границам которой он вплотную подошёл. Такому положению вещей, однако, наступил конец. «Нации имеют право быть сами собой, – передаёт Бьюкенен мысль Владимира Путина. – Они имеют право на то, чтобы в их собственном государственном и общественном устройстве отражались их история, убеждения, ценности и традиции, пусть даже это и ведёт к тому, что американцы называют нелиберальной демократией, авторитарным капитализмом или даже исламской теократией». По мнению Патрика Бьюкенена, американцам следует прислушаться к речи Путина в ООН «и начать уважать жизненные интересы других суверенных наций даже тогда, когда мы защищаем свои собственные».

В январе 2017 г. Бьюкенен задаётся вопросом, «Смогут ли Трамп и Путин предотвратить Вторую Холодную войну?»53. Американский публицист отмечает некоторую заочную симпатию между новым лидером США, которого он поддерживал с самого начала, и российским президентом. Главы двух государств определённо хотят вывести двусторонние отношения на нормальный уровень и углубить кооперацию в вопросах первоочередной важности, в частности, в обеспечении международной безопасности. Патрик Бьюкенен критически рассматривает основные обвинения в адрес России, распространённые в Западном медийном и политическом мейнстриме, в частности войну с Грузией, аннексию Крыма или предполагаемую поддержку пророссийских политических партий в других странах. Американский публицист приходит к выводу, что в одних случаях нападки на Москву лишены вообще каких-то оснований, а в других – возможны лишь при условии, что критик закрывает глаза на аналогичные внешнеполитические практики самих США. «Россия, нам говорят, поддерживает крайне-правые и антиевропейские партии, – пишет Бьюкенен. – Но разве не наш собственный Национальный фонд в поддержку демократии (National Endowment for Democracy) поддерживал смену режимов на Балканах и в бывших советских республиках? Мы обвиняем Путина в том, что сами давно начали». Кроме того, по убеждению Бьюкенена, популистские и евроскептические партии в Евросоюзе появились самостоятельно и получают ощутимую поддержку избирателей на демократических выборах. «Суверенитет, независимость, восстановление национальной идентичности – всё это для данных партий и их избирателей видится куда более благоприятным, чем существование под контролем «мягкой» диктатуры ЕС», – резюмирует публицист.

Последняя на момент написания данного текста статья Патрика Бьюкенена, опубликованная в феврале 2017 г., называется «Моральное превосходство и мистер Путин»54. Автор пишет о многочисленных трудностях, с которыми столкнётся Дональд Трамп, пытаясь выстраивать нормальные отношения с руководством России, о чём республиканец многократно говорил в рамках своей предвыборной кампании. В качестве весьма показательного примера Бьюкенен приводит телеинтервью американского президента каналу Fox News, ассоциированному с Республиканской партией и в целом поддерживающего Трампа. Ведущий дважды назвал президента Путина «убийцей», подталкивая Трампа к тому, чтобы тот подтвердил этот тезис. «Вокруг много убийц. Вы думаете, наша страна такая уж невинная?», – ответил американский президент. Ведущий Fox News стал возражать, что действия Путина на международной арене – это «агрессия», в то время как американское вторжение в Иран было лишь «ошибкой». «Убитым иракцам от этого не легче», – заметил на это Дональд Трамп. С точки зрения среднестатистического русского телезрителя, журналист проявил явную некорректность, если не сказать – объявил о своей полной профнепригодности, а Трамп лишь ответил нейтрально, практически на уровне здравого смысла. В мейнстриме США же такое уравнивание «морально справедливых» американских интервенций и «агрессии» России было воспринято в штыки. Как можно ставить на одну доску главную демократию мира и авторитарную региональную державу, склонную к аннексиям без контрибуций?

Этот эпизод эфира на дружественном (!) Дональду Трампу телеканале наглядно демонстрирует, в какой информационной атмосфере существуют не только американские, но и европейские политики, которых называют «друзьями Путина». Их «дружба», как правило, выражается в том, что они не чувствует «морального превосходства» по отношению к России и хотят, чтобы их государства выстраивали с Москвой прагматичные двусторонние отношения, а не вели идеологические и санкционные войны. Лишь беглый поиск по ключевым словам в англоязычном сегменте Интернета выдаёт картину удивительного единообразия мыслей:

• Популярный американский политический портал Slate публикует статью с красноречивым названием «Кукла Путина»55, где в качестве иллюстрации идёт фотография тогда ещё кандидата в президенты США Дональда Трампа, а в самом тексте сообщается, что российский президент «тайно патронирует» антинатовские и антиеэсовские силы, такие как «Золотая заря» (Греция), «Атака» (Болгария) и «Йоббик» (Венгрия), а также движение по выходу Великобритании из ЕС.

• Международный портал The Huffington Post публикует статью «Пока Трамп поддерживает американских альтернативных правых, Путин распространяет свою идеологию в Европе»56.

• В авторитетном журнале The Economist появляется широко тиражируемая статья «У Кремля в кармане»57. «В кармане» оказываются практически все мало-мальски заметные евроскептические партии ЕС.

• Английский таблоид The Daily Beast задаётся вопросом «Зачем Путин вмешивается в голосование по отношению Британии к ЕС?»58. Он же «отвечает» на свой вопрос статьёй «Как Владимир Путин подкармливает неистовых правых в Европе»59.

• The Moscow Times сообщает о «Любовном романе Путина с европейскими крайнеправыми»60.

• «Путин желает получить влияние на радикальные партии, чтобы дестабилизировать Европу», предупреждает своих читателей Newsweek61.

• Британский The Independent пишет о «Крайне-правых амбициях Путина»62. Материал выходит с подзаголовком «Аналитический центр (think-tank) раскрыл, как российский президент Путин окучивает и финансирует популистские партии по всей Европе, чтобы добиться влияния в ЕС».

• Во влиятельнейшем американском издании The Washington Post нередки статьи в духе «Европейские крайне-правые всё ещё любят Путина»63.

• The New York Times пишет о «Крайне-правых друзьях мистера Путина»64 или же называет Дональда Трампа «Лучшим работником месяца в Кремле»65.

• Левоцентристская британская газета The Guardian убеждена, что «Мы должны опасаться связей европейских правых с Россией»66.

• «Путинская машина пропаганды вмешивается в европейские выборы»67 – бушует нью-йоркский гигант Bloomberg.

• Крупный американский журнал Foreign Policy не стесняется в выражениях, задавая вопрос «Почему Европа правильно делает, что опасается полезных идиотов Путина?»68 и используя фотографию лидера французского «Национального фронта» Марин Ле Пен на фоне Кремля в качестве иллюстрации.

• Американо-европейский медиа-конгломерат Politico сообщает своим читателям, что та же «Марин Ле Пен выиграла приз “Путинский чемпион”»69.

И это только верхушка айсберга, найденная за десять минут поисков. Если опускаться глубже, то разброс «баек из склепа» будет ещё шире. В качестве курьёзов достаточно привести серию материалов портала Medium под общим заголовком «Четвёртый рейх поднимается в Европе – нити тянутся к Дональду Трампу и Владимиру Путину»70. Или публикацию портала Observer об убийстве полицейского, совершённого правым радикалом в Венгрии, под названием «Путинская поддержка европейских крайне-правых стала смертельной»71.

Аналитические центры, ассоциированные с евроатлантическими структурами, в течение многих лет пишут доклады о «европейских друзьях Путина»72.

По мнению Александра Баунова из Московского центра Карнеги, «одна из причин, по которой Россию пытаются вернуть на роль нового общего врага, – попытка восстановить те психологические механизмы, которые удерживали западного избирателя от вольностей и капризов во второй половине ХХ в. [например, от голосования за «крайние» партии], но перестали удерживать в начале нынешнего»73. Впрочем, мы здесь не будем углубляться в природу новой Западной русофобии. Возможно, в другой раз и в другом месте.

Трудно быть богом, как справедливо отмечали советские классики. Сегодня трудно оставаться объективно мыслящим человеком, пробиваясь сквозь волны фальшивых новостей, «постправды» и откровенной пропаганды. Трудно оставаться нейтральным, когда дело идёт о твоей стране, о её настоящем и будущем, о её восприятии и позиционировании за рубежом. Но ведь никто и не обещал, что будет легко, верно?

Я исследую евроскептицизм, стараясь быть, как и полагается, по-научному отстранённым, хотя и осознаю, что это не всегда получается. Я не ставлю вопрос о вечных друзьях и вечных врагах России. На мой взгляд, это такое же сомнительное занятие, как и сочинение стихов о том, что «никогда мы не будем братьями» с теми или с другими нашими соседями, близкими или дальними, или, напротив, попытки убедить себя и окружающих, что «мы всегда будем вместе» с кем-то ещё. Времена меняются, а маятник истории имеет свойство качаться в разные стороны.

Эту статью я завершаю цитатой из Константина Леонтьева, русского мыслителя, который сто пятьдесят лет назад видел будущее, то есть наше настоящее, которое тогда казалось нереальным, а сегодня сбывается у нас на глазах: «Если Запад впадёт в анархию, нам нужна дисциплина, чтобы помочь самому этому Западу, чтобы спасать и в нём то, что достойно спасения, то именно, что сделало его величие, Церковь, какую бы то ни было, государство, остатки поэзии, быть может… и самую науку… (не тенденциозную, а суровую, печальную)»74.