Читать книгу Тени Обратной Стороны. Часть 1. Заблудший путник - Станислав Федотов - Страница 3

Проснулся Айдан с рассветом – привычка, вдолбленная годами монастырской дисциплины – но вставать совсем не торопился. Сдавил поплотнее веки, накрылся с головой и скрючился под одеялом так, чтобы ни один лучик, ни одна ледяная змейка сквозняка не ворвались. Не то чтобы так валяться было очень удобно, но всё лучше, чем вылезать, тащиться куда-то… Увы, от звуков тонкое шерстяное одеяло защищало не очень хорошо, и вот уже лезло в уши чьё-то настырное бормотание, шелестел неодобрительный шёпот. Ну, конечно же, скрипнул зубами Айдан, это ворчат крестьяне, уверенные, что монаху, священнику должно встречать рассвет в храме, вымаливая у Владыки милостей к их душам. Вот если бы они сами попытались не опаздывать к службам, не трескать втихую сало в постные дни – может, и вышло бы из них что-то путное… Увы, от собственной совести наброшенное на голову одеяло не помогало – пришлось вставать.

Дрожа и спотыкаясь, Айдан дотопал до ротонды. Внутри, под стражей тонких щербатых колонн слегка приподнималось над окружающей твердью пространство на пару дюжин верующих и, обращённый к восходящему солнцу, каменный алтарь с полочкой для священных книг и специальными выемками под ритуальные кубки. Ни тех, ни других у Айдана с собою не было; тексты утренних молитв он и так наизусть помнил, а к сложным ритуалам, столь милым равно душе простого пахаря и охочего до зрелищ вельможи, он питал какую-то необъяснимую неприязнь. По правде сказать, Айдану даже и эти рассветные молитвы казались опасно близкими к идолопоклонству, но исконную традицию, конечно, разумом не переломишь. Да и простым, опять же, людям гораздо проще возносить хвалы явному и зримому солнечному диску, а не в монастыре собственной души вести беседы с бесконечно далёким, почти метафорическим Владыкой. Айдан тряхнул головой: в прошлой обители за такие разговоры наказывали розгами.

Встав пред алтарём, он воздел руки, прикрыл глаза, одновременно защищаясь от хлещущего из ложбины между холмами света и пытаясь сосредоточиться на умопостигаемом образе Владыки, набрал побольше воздуха в грудь – и потекли с языка привычные слова молитвы. О, мощный Вседержитель, даруй нам спасение в сиянии Твоём, направь на дорогу истинной жизни, дай этого, и дай того, и защити от происков Нергеддеона. Когда пришла пора выпрашивать у Владыки блаженство в райских садах, Айдан задумался, как бывало порой, а какое оно, блаженство – только вот на этот раз ответ был вполне определённым – и вот уста произносили положенные слова, не ошибались, не искажали интонацию, а в мыслях царили одни только её умопостигаемые щёки. Как хорошо было бы прикоснуться к ним, возможно, даже прижаться собственной, – ой, кстати, небритой – щекой, какие они, должно быть, гладкие, мягкие, тёплые… Тем временем, полдюжины крестьян приползло вслед, они тоже бормотали что-то, один клал земные поклоны, другой вообще распростёрся на влажных ледяных камнях. Айдан представил, что с этакой, почти неприличной молитвой на устах, он ведёт их всех прямиком в ад, он уцепился за строку о погибающих грешникам и кое-как вытянул себя, завершив службу в пристойном состоянии духа.

По окончании тот самый крестьянин, что валялся, хмурый и очень бородатый, с целым сочинением из морщин на щеках, подошёл и серьёзно отчитал за то, что обряд был проведён без должных ритуальных принадлежностей. Он из-за этого, сказал селянин, стал только наполовину действенным. За плечами у него сердито кивали головами двое картофельных бородачей. Айдан довольно невежливо заткнул их двумя полуслучайными цитатами из Писания и оставил переваривать эту нежданную мудрость.

Воротившись, монах застал своих вчерашних собеседников уже сидящими у столов и готовыми к завтраку. Они поприветствовали его, Фродвин при этом выразил готовность сегодня грешить вдвое больше обычного, раз молитвы такого человека стоят на страже его душевного благоденствия. Виллем, слушая его, неодобрительно зацокал.

Войдя вслед за монахом, крестьяне-богомольцы оживлённо спорили, и не о тонкостях веры: их занимал вопрос о том, достаточно ли было трёх плевков через плечо, если один из них раздавил по пути саламандру, или надо было ещё устроить ей похороны. Увы, последнее, как недвусмысленно гласила примета, должен сделать самолично убийца, а этот заартачился и твердил, что у него-де с собой ларчик, а в нём – земля с могилы мученика, так что от всяческого сглаза он защищён так надёжно, как если бы с ним ехал сам епископ. Вчерашняя языкастая бабуся, заслышав, о чём говорят, заохала и погнала своего племянничка: найди, мол, какого ни на есть убогого или там побирушку какую – и дай монетку, не то Владыка проклянёт нас и пошлёт на дороге татей.

Фродвин, облизнувшись на их невзгоды, подкрался и проклекотал, что плевки – это мёртвому припарки, а ежели господа желают проведать истинно действенную методу, так пусть землицу-то могильную развеют над торною дорогой: амулетик сгинет, енто да, но и злую судьбину заберёт с собой. Возвращаясь к столу, Фродвин гадко подхихикивал и с довольным видом наблюдал, как перепуганные бедолаги готовы были чуть ли не разорвать обладателя реликвии, лишь бы добраться до неё. Шаан слабо улыбался, глядя на них, а Виллем бросил, что суеверия гевинтерских селян противны Владыке.

Проглотив скудный, бессодержательный завтрак, путники снова встали на дорогу. Ополченцы, которые не меньше мужичья боялись раздавленных саламандр, устроили перед отъездом взбучку придорожной земле: искололи кинжалами, поколотили дубинами – потом ещё друг с другом скрестили оружие – вроде как, за день Владыка не расщедрится больше, чем на одну драку, а потому возможно, изобразив её, избегнуть настоящей.

Одному из крестьян – совсем ещё молодому, щуплому парнишке – нездоровилось. Родители даже сходили к Фродвину – тот много причитал, смотреть на больного отказался и продал им пучок сушёных трав. Айдана тоже попросили произнести над парнем пару молитв – он согласился, но, пока бормотал положенное, больше думал о том, не заразна ли эта хворь. К счастью, не было ни кашля, ни метаний – только замутнённый, блуждающий без цели взгляд. Недужный не мог идти сам, поэтому его сложили на телегу в надежде, что в Толимаре поставят на ноги.

Стало прохладнее, временами налетал пронзительный, залезающий в малейшие щёлочки, ветер, но зато и небо очистилось, лишь небольшое стадо облаков топталось по нему, как будто следуя на юг этим же самым трактом. Солнце, впрочем, не жаждало расточать свои милости скудному краю и по большей части пряталось то за одной тучкою, то за другою. Фродвин, который, кажется, вместе с пивом проглотил что-то ехидное, не преминул заметить, что именно к таким последствиям и приводят рассветные молитвы без надлежащего инвентаря.

Тракт по широкой дуге огибал нескончаемое болото – жёлто-зелёное, пушистое, словно шубка какого-нибудь зверька, временами оно вспухало тёмными пузырями камней, его разъедали сизые лакуны грязи, прорывали чёрные пятна стоячей воды. Порой мелькали настоящие озёра, обложенные по краям пучками сухого камыша, порой – приправленные валунами островки тверди, на которых гнездилось по нескольку заморенных сосенок или чернопалых берёз. По-своему это был красивый и даже уютный край, и Айдан подумал даже, что будь он каким-нибудь подвижником, непременно обосновался бы посреди здешней лохматой топи.

На время ленивое созерцание заставило его даже забыть про записки Бернхарда. Потом из болтовни пугливого мужичья к нему в голову вползли орки – в его воображении с холмов посыпались клыкастые великаны верхом на волках-переростках – всё как рассказывали повидавшие несколько набегов ланцигские насельники-старожилы – ужасное, но эпическое зрелище, которое можно потом изложить в леденящих кровь строках. Айдан даже подобрал пару звучных оборотов, но, не записав, почти сразу же потерял их.

Трудности начинались, когда приходило время воображать сшибку и его собственную роль в ней. Так-то у каждого странника обычно имелось какое-никакое оружие, хотя бы утяжелённый посох, приспособленный под дубину, монахам же не полагалось и такого: Владыка оборонит – и это вставало непреодолимым препятствием на пути у фантазии. Как, спрашивается, разить зеленокожих, если ты не бугай, который сшибёт плечом и задушит голыми руками – может быть, кто-то из других путников ссудит лишнее оружие? Какой-нибудь кинжал? Да нет, – фыркнул про себя Айдан, – хорош я буду с ножичком против палицы – швырк-швырк, и меня уж покромсают, пока подойду. Нет, надо что-то другое – у дороги тронутый лишайником щербатый булыжник разрывает травяной пласт – конечно, камень! Подобрав, засадить в лоб волку, а после ударить всадника, отобрать у него дубину, совершить ещё парочку подвигов и получать одобрительные кивки попутчиков, когда придёт черёд вспоминать о побоище за тарелкой каши.

Картины были – сказка. Размечтавшись, Айдан задремал в седле, а когда проснулся, обнаружил, что на гребне холма, между караваном и солнцем, застыло трое всадников, чёрных, как мысли душегуба. Но на разбойников они не походили: ни один порядочный бандит не стал бы вот так маячить на виду у добрых путников. Обождав немного, подозрительная троица скатилась к дороге, сразу обретя цвет, заблестев под скупым солнцем и превратившись в рыцарей. Их встретили настороженно: лишних мечей на Пустом Тракте никогда не бывает, но как узнать наверняка, что это не дезертиры?

Один вырвался далеко вперёд – остробородый, с похожими на ещё одну довольную улыбку усами. На груди у него красовался чёрный рассерженный волк: грива топорщилась, когти торчали в разные стороны, из пасти высовывался алый загнутый кверху язык, а белые буркала смотрели яростно и зловеще. Красная ткань сюрко казалась кровавым озером, в котором купается лютый хищник – приметное зрелище, вот и Айдан вспомнил, что в таких нашивках щеголяли рыцари из личной дружины герцога Северной Марки.

Приблизившись к странникам, он звонко поинтересовался, кто тут главный. Навстречу выехал один из ополченцев – начал представляться, да имя его не больно-то интересовало рыцаря, который сделал знак придвинуться ближе и что-то шепнул – ополченцу вести явно не понравились. Случившийся рядом Фродвин всё расслышал и тут же передал инквизитору, что неподалёку видели разбойников, печально известную в здешних местах банду.

– Да какого?.. – рявкнул остробородый, но уже весь караван обсуждал его упущенный секрет. Тогда он великодушно добавил: – Не тряситесь, проедемся с вами.

– Спасибо тебе, благодетель! – подала голос щедрая бабуся. – Век не хворать!

Рыцарь хмыкнул, и троица возглавила караван.

Между тем, хворому парнишке становилось всё хуже: он громко стонал и ворочался на телеге. Даже остробородый осведомился, что там происходит, и, похоже, пожалел о решении примкнуть к странникам. Один из картофельных бородачей тихонько помянул чуму – на него зашикали. Инквизитор о чём-то пошептался с Фродвином, потом достал из сумы кольцо с кровавым крупным камнем, покрутил его на пальце, побледнел, покрутил ещё немного и негромко произнёс:

– Пожалуйста, давайте остановимся.

– Слышь, – бросил один из ополченцев, – потерпи малёк, скоро привал.

– Айдан, пожалуйста, может быть, вас они послушают? – Шаан бросил красноречивый взгляд на больного парнишку.

Пока монах соображал, как ему переубедить охранение, с ними поравнялся остробородый, который внимательно рассмотрел птаху на инквизиторской куртке, потом воззрился на хворого и скомандовал:

– Останавливаемся!

Ополченцы зароптали, но спорить с рыцарем не стали, караван встал.

– Спасибо, – промолвил Шаан. – Теперь, пожалуйста, отойдите от него, – он стал водить руками, словно разводя перед лицом ветки. Странники, хоть ничего не поняли, уже начали расступаться, да было поздно.

Мальчишка завопил, шарахнулся, как от волка, возникшего вдруг на телеге. Он выставил руки, силясь укрыться от незримой напасти. Он всё кричал, и зелёные холмы сделались чёрными, ложбины стали провалами, небо испещрили звёзды – мелкие злые крапинки. Страх теперь стиснул каждого, сжал – что и не выдохнуть. Слова в неподвижном воздухе умирали, не родившись, лишь крик не прекращался, кромсал души.

Чёрные на чёрном, высеченные в пепле орочьи хари. Теперь не чёрные – зелёные, почти коричневые. Не замерли – рыкают, разевают пасти. Повсюду шатры, костры да кибитки. Повсюду холмы, дорога и тучи. Перепуганные странники. Орки – тут они. Все при мечах, за спинами луки, воют, как изуверы, выпущенные из преисподней. Дюжины две, не меньше клыкастых.

Рыцари рванули навстречу, да всюду телеги, не развернуться. Клинки скрестились, опустевшая шея брызнула кровью. Телохранитель достал свой огромный двуручник, заслонил госпожу со свирепым видом. Клыкастый смял ополченца дубиной, запрыгнул на телегу, толкнул Шаана – его арбалет пальнул в небо. Но орк инквизитора даже не тронул, помчался прочь, стал забираться на холм – да его застрелили в спину. Айдан хотел отойти подальше, но упал, и чья-то нога лягнула его в брюхо. Тьма под телегой – уж лучше быть трусом, чем в свалке свои же случайно зарубят. Там вопли и треск, молитвы и слёзы. Там топот и рык, божба и проклятья. Там смутные тени, там «С нами Владыка!».

Когда всё утихло, Айдан ещё какое-то время не мог решиться вылезти из-под телеги, боясь уже не столько за свою жизнь, сколько за репутацию. К счастью, никто не смотрел в его сторону: все радовались, что живы, а кто потвёрже – пытались помочь раненым. Досталось в основном ополченцам, и ещё тот самый селянин, который всё время раздавал монеты, безвольно покачивался в объятьях мамаши. Не сильно-то ему помогло подаяние, подумал Айдан. Виллем пробовал пальцем свежий синяк, похожий на размеченный багровыми точками эскиз к миниатюре, и болезненно морщился. Картофельные бородачи пытались убрать с телеги чьи-то кишки, а когда увидели монаха, одного из них аж перекосило от злости, он сделал шаг в его сторону, да приятель удержал и стал шептать что-то в ухо – вид у него, правда, тоже был не особо миролюбивый. Айдан понял так, что эти двое считали его виновником случившегося и готовили месть. Услышали, наверное, что в Ланциге завёлся монах-чародей, и готовы теперь валить на него все несчастья.

Остробородый хмуро поглядывал на путников, словно прикидывая, через кого ещё полезут орки – но когда селяне подошли с вопросами, очень уверенно ответил им, что нападение отбито и бояться нечего. Народ рассыпался в благодарностях, пообещав денно и нощно молиться за спасителя, тот отделывался скупыми улыбками.

– Есть тут колдуны? – громко спросил рыцарь.

– М-м, прошу прощения, – не без труда проложив к нему дорогу, проговорил Шаан. – Я инквизитор, – он показал нашивку.