Читать книгу Предмет экологического преступления - Станислав Голубев - Страница 3

Предмет преступления относится к числу дискуссионных проблем уголовного права России. Споры о понятии, признаках, содержании и его соотношении с объектом преступления ведутся, пожалуй, с момента начала разработки уголовно-правовой теории.

При этом нужно заметить, что многие дореволюционные ученые отождествляли понятия «объект преступления» и «предмет преступления», признавали их равнозначными[1]. Например, Н.А. Неклюдов писал: «Под объектом разумеется тот предмет, на который направляется посягательство. Дабы предмет был объектом преступления, необходимы два условия: 1) чтобы объект был правовой (вещи, никому не принадлежащие) и 2) чтобы объект действительно обладал тем правом, на которое посягает преступник (выстрел в труп; кража вещи, не имеющей никакой ценности)»[2].

А.Ф. Кистяковский объектом преступления называл предмет, на который направлено или в отношении которого совершено деяние[3].

Наиболее явственно указанный подход к оценке предмета преступления виден у П.П. Пусторослева. «Что следует считать объектом, т. е. предметом уголовного правонарушения…» – спрашивает автор. И замечает: «Вопрос, вызывающий некоторые разногласия»[4]. В связи с этим П.П. Пусторослев упоминает другие точки зрения, сложившиеся к тому времени в науке уголовного права: признание в качестве предмета правонарушения, во-первых, человеческого блага (в литературе оно также называется «благом, пользующимся правовой защитой», «правоохраняемым благом»); во-вторых, человеческого блага вообще; в-третьих, правового порядка. Критикуя указанные научные позиции, ученый пишет: «…с точки зрения интересов всестороннего, возможно большего народного благосостояния… предметом уголовного правонарушения следует считать благо, принадлежащее: физическому лицу, т. е. человеку, или союзу людей, являющемуся юридическим лицом, охраняемое действующим уг. правом от посягательства… Что касается до культ. уг. законодательств, то они не определяют прямо и точно, что именно они считают предметом уг. правонарушения; но в большинстве своих постановлений об уг. правонарушениях довольно ясно проводят мысль, что предметом уг. правонарушения служит человеч. благо, пользующееся охраной действующего уг. закона»[5].

Н.С. Таганцев, критикуя В.Д. Спасовича, указывает, что «преступное деяние заключается по этому взгляду или в уничтожении чьего-либо права, или в воспрепятствовании к пользованию им, или в невыполнении чьих-либо требований… посягательство на субъективное право составляет не сущность, а только средство, путем которого виновный посягает на норму права, на которой покоится субъективное право»[6]. Это не означает, что сам Н.С. Таганцев предметом преступления признавал норму права; он говорил о норме права «в ее реальном бытии», т. е. о правоохраняемом интересе, о правовом благе[7].

Отождествление объекта и предмета преступления имело место не только в науке уголовного права России, но и, например, в немецкой уголовно-правовой теории. П.И.А. фон Фейербах исходил из того, что тот, «кто преступает правомерные границы свободы… нарушает права, делает оскорбление, обиду, вред. Кто нарушает свободу, утвержденную гражданским договором и обеспеченную наказательными законами, тот делает преступление, которое по сему в дальнейшем смысле есть повреждение или нарушение под наказательным законом состоящее, или деяние по закону наказанием вперед угрожаемое и правам другого противоборствующее». Поэтому он считал, что «поелику сохранение прав вообще есть цель наказательных законов; то как права подданных, так и права, принадлежащие Государству (яко нравственному лицу – Persona moralis), составляет предмет защищающего их угрожения. Итак, кто, преступая наказательный закон, нарушает непосредственно права государства, тот делает публичное преступление (государственное преступление; delictum publicum); но ежели право подданного есть непосредственный предмет нарушения, то это значит приватное или частное преступление (delictum privatum)»[8].

А.Ф. Бернер отмечал, что предмет преступления становится его объектом в связи с приобретением им правового содержания[9].

В советском уголовном праве первоначально также высказывалось мнение, что выделение предмета преступления в системе признаков объекта преступления означает не что иное, как переименование непосредственного объекта преступления[10]. По мнению А.А. Пионтковского, «…отказ от понятия непосредственного объекта и введение в учение об объекте преступления понятия предмета преступления не вызываются необходимостью и методологически необоснованны»[11].

В литературе рассматриваемый признак предлагалось выделять только в том случае, когда его свойства характеризовали объективную сторону состава преступления. В настоящее время эта позиция поддерживается М.П. Бикмурзиным. Автор пишет, что «…предмет преступления не входит в число признаков, характеризующих объект преступления, а относится к факультативным признакам объективной стороны состава преступления…»[12].

В советской уголовно-правовой литературе вопрос о месте предмета преступления в системе признаков состава преступления основательно исследовал В.Я. Таций. Автор пришел к выводу, что:

1) предмет не может претендовать на роль самостоятельного элемента состава преступления, его можно считать лишь признаком последнего;

2) предмет преступления наиболее тесно связан с его объектом, поскольку зачастую он одновременно входит в состав охраняемого уголовным законом общественного отношения в качестве его предмета[13].

«Нецелесообразно отделять от объекта и те предметы, которые не входят в состав объекта охраняемого отношения. Иное решение вопроса привело бы к тому, что одни предметы преступления мы рассматривали бы наряду с объектом, а другие – как какие-то новые признаки объективной стороны состава преступления… Предмет преступления нельзя отрывать от объекта еще и потому, что он всегда фигурирует (присутствует) в измененном преступлением отношении»[14].

В уголовно-правовой литературе высказывалось мнение, что самостоятельное изучение предмета преступления ничем не обусловлено, его исследование вызвано к жизни только одним обстоятельством – необходимостью более глубоко проникновения в суть объекта преступления. Например, Б.С. Никифоров признавал «…концепцию разделения объекта и предмета всего лишь необходимым этапом… по изучению и уяснению проблемы объекта преступления… при более глубоком исследовании объекта именно как общественного отношения проблема предмета преступления в ее нынешнем виде по существу снимается, потому что устраняется необходимость в самостоятельном исследовании предмета преступления как явления, лежащего за пределами объекта преступления и ведущего самостоятельное по отношению к нему существование»[15].

Вероятно, отождествление объекта и предмета преступления, подобная оценка значения последнего в составе преступления произошли, особенно в прошлом, как минимум по двум причинам: во-первых, из-за недостаточной разработанности теории уголовного права вообще и учения об объекте преступления в частности; во-вторых, из-за смысловой однозначности указанных терминов, выраженных словами-синонимами: объект означает предмет, а предмет, соответственно, объект[16]. С позднелатинского objectum переводится как предмет[17].

Между тем, как отмечал А.Н. Трайнин, «отождествление предмета преступления с его объектом неизбежно должно приводить к одному из следующих глубоко ошибочных утверждений: или объектом преступления оказываются товары спекулянта, одурманивающие вещества, взятки и т. п., или же все эти элементы состава оказываются без определенного места и значения в системе элементов состава преступления: это и не объект, и не предмет. Неустранимо встает вопрос: что же они собой представляют? Таким образом, противоречащее закону отождествление предмета преступления с его объектом, внося путаницу в понимание состава преступления и его элементов, отнюдь не может содействовать укреплению законности»[18].

В качестве самостоятельных уголовно-правовых явлений объект и предмет преступления в теории уголовного права начали признаваться с проникновением в науку нормативистской теории права. Первоначально контуры такого подхода были обрисованы Л.С. Белогриц-Котляревским: «…объектом преступления с формальной стороны является правопорядок государства. С материальной же стороны объектом преступления являются те жизненные блага или интересы, которые охраняются юридическими нормами»[19]. Таким образом, автор выделял объект преступления, понимаемый им как установленный в государстве правопорядок, и материальное выражение объекта, т. е. предмет преступления, в качестве которого выступали различного рода жизненные блага. При этом следует обратить внимание еще на одно обстоятельство. Л.С. Белогриц-Котляревский точно подметил двойственную социальную направленность любого преступного деяния: оно нарушает, с одной стороны, общее право (правопорядок), а с другой стороны – частное право (интересы конкретных лиц).

На указанную особенность обращал внимание и Н.Д. Сергеевский, который полагал, что «…возникает как бы двойственность объекта преступных деяний: во-первых, в качестве объекта представляется, ближайшим образом, непосредственный предмет посягательства, а затем, во-вторых, отвлеченный интерес всего общежития, нарушенный неисполнением соответствующего предписания закона. Только соединение обоих моментов образует понятие объекта и, вместе с тем, обосновывает собою состав преступного деяния: нарушение нормы закона невозможно без посягательства на конкретные блага или интересы…»[20].

По мнению Г.П. Новоселова[21], впервые более или менее четко вопрос о соотношении объекта и предмета преступления был поставлен А.Н. Круглевским[22]. Последний выделял два подхода к их трактовке, сформировавшихся к началу прошлого века в теории уголовного права. Согласно первому из них «…объектом юридической охраны… признается тот предмет, на который посягает отдельное преступление, конкретное воплощение правового блага, то фактическое отношение, изменить которое имело в виду лицо действующее, решаясь на преступление, охраняемое правом состояние, которое повреждается или ставится в опасность преступлением…». В соответствии со вторым подходом «объектом действия признается предмет, относительно которого учинено преступление или который должен быть создан преступлением для того, чтобы возникло характерное для данного деликта посягательство на предмет юридической охраны… предмет фактического воздействия субъекта, действующего в предположении, что он посягает на то или иное конкретное благо… непосредственная цель действий индивида»[23].

Таким образом, автор выделяет, во-первых, объект защиты (объект преступления), во-вторых, объект действия (предмет преступления). Характеристика их соотношения в первом приближении соответствует современному пониманию соотношения объекта и предмета преступления[24].

Точка зрения А.Н. Круглевского в советском уголовном праве поддерживалась А.А. Пионтковским, считавшим, что «объект действия – с этой точки зрения – всегда предмет нашего чувственного восприятия (человек, имущество). При этом так называемые формальные преступления признаются не имеющими объекта действия (предмета преступления. – Прим. авт.). Объектом защиты (объектом преступления. – Прим. авт.) выступают государственные интересы или интересы отдельного лица, которые служили… основанием для установления соответствующих карательных санкций. Это не материальный объект, а всего лишь мыслимый, абстрактный»[25].

В первые годы советской власти проблема предмета преступления долгие годы оставалась вне поля зрения ученых. В связи с этим особое значение приобретает небольшая работа (объемом всего 29 страниц) А.В. Лаптева, в которой автор на примере кражи убедительно доказывает необходимость различать объект и предмет преступления. На наш взгляд, пример был выбран очень удачно, поскольку в посягательствах против собственности объект и предмет преступления подвергаются разному воздействию: в результате совершенного деяния объект нарушается, а предмет остается в неизменном виде[26].

Примерно в это же время в учебнике для юридических школ появляется одно из первых определений понятия рассматриваемого признака состава преступления: «Предмет преступления – это вещи, материальные предметы, с которыми связано осуществление преступления»[27]. Конечно, эта дефиниция, отражающая уровень познания сути проблемы на тот момент, с точки зрения сегодняшнего дня не выдерживает критики (например, вещи несомненно имеют материальный характер, связь преступления с определенными вещами не преобразует последние в его предмет), однако, на наш взгляд, дело в другом: в признании рассматриваемого признака в качестве самостоятельного атрибута состава преступления. А.А. Герцензон писал: «Преступление в своем конкретном выражении посягает на предметы, принадлежащие отдельным гражданам, государственным или общественным учреждениям, на самих людей, на деятельность органов государственной власти или их представителей. Поэтому наряду с понятием объекта преступления как общественного отношения необходимо выделить и предмет преступления, в котором этот объект находит свое конкретное и непосредственное выражение»[28].

Вторая половина XX в. характеризуется повышенным вниманием к проблеме предмета преступления, однако нужно заметить, что учение о рассматриваемом признаке состава преступления в основном развивалось в рамках исследования объекта преступления. Вероятно, этому есть логичное объяснение: объект и предмет преступления находятся в генетической или функциональной зависимости.

По мнению М.П. Бикмурзина, все многообразие взглядов криминалистов, имевшихся в советской уголовно-правовой литературе, на суть и значение предмета преступления в зависимости от места, отводимого ему в структуре состава преступления, можно условно свести в две основные группы:

1) первая группа ученых исходила из его признания признаком объективной стороны состава преступления;

2) вторая группа предмет преступления рассматривала как признак его объекта[29].

Такая классификация, разумеется, имеет право на существование, но она, на наш взгляд, основана на внешнем критерии – отнесении предмета преступления к определенному элементу его состава. В этом случае многие сущностные моменты научных исследований остаются (могут остаться) за пределами анализа точек зрения ученых, занимавшихся проблемой объекта и предмета преступления во второй половине XX в.; научные позиции представляются оторванными от общественных отношений, признаваемых всеми без исключения в качестве объекта уголовно-правовой охраны; не представляется вся палитра (или хотя бы наиболее принципиальная ее часть) взглядов на данную проблему. Поэтому целесообразно все подходы к характеристике предмета преступления, сложившиеся в советской уголовно-правовой теории, сгруппировать следующим образом:

1) научные позиции, покоящиеся на органической связи предмета преступления с его объектом, и научные позиции, отрицающие их связь;

2) научные позиции, согласно которым предмет преступления является составной частью объекта преступления;

3) научные позиции, исходящие из того, что предметом преступления может признаваться любой элемент общественного отношения (субъект, предмет отношений и социальная связь, взаимные права и обязанности субъектов отношения);

4) научные позиции, признающие предметом преступления предмет общественных отношений;

5) научные позиции, основанные на признании двух групп предметов преступления: во-первых, находящихся в органической связи с объектом; во-вторых, не входящих в состав охраняемых общественных отношений и не находящихся с ними в связи;

6) научные позиции, в соответствии с которыми существуют предметные и беспредметные преступления;

7) научные позиции, согласно которым от преступного воздействия терпит урон предмет, а не объект преступления.

Первый подход, как указывалось нами, сложился в дореволюционном уголовном праве, суть которого коротко сводится к следующему тезису его сторонников: в предмете преступления находит свое конкретное и непосредственное выражение объект преступления[30]; и к обратному утверждению его противников – это нечто внешнее по отношению к объекту преступления, с последним он никак не связан[31]. Н.И. Загородников обоснованно отмечал, что предметом преступления следует признавать только те предметы материального мира, в которых материализуется сущность объекта преступления, об этом свидетельствует, в частности, уголовно-правовой механизм нарушения последнего. Другими словами, воздействуя на предмет преступления, преступник причиняет вред его объекту[32]. «…Отрыв предмета от объекта и его “изолированное” исследование не позволяют раскрыть действительную сущность как предмета, так и объекта преступления»[33].

Представителем второго подхода к определению предмета преступления являлся, например, Н.А. Беляев. Однако нужно заметить, что вопрос он решал противоречиво. С одной стороны, утверждал, что «предмет посягательства – это элемент объекта посягательства, воздействуя на который преступник нарушает или пытается нарушить общественное отношение»[34]. С другой стороны, считал, что «предметом посягательства может быть и сам преступник, если он является субъектом общественного отношения, например при уклонении от призыва на действительную военную службу…»[35]. Нетрудно заметить, что при столь широком подходе к трактовке рассматриваемого признака практически невозможно решить вопрос о разграничении объекта и предмета преступления, их соотношении. В этой связи позиция Н.А. Беляева напоминает точку зрения ученых, отождествлявших объект и предмет преступления.

В.С. Прохоров, представлявший третью группу научных взглядов, не соглашаясь с учеными, признающими в качестве предмета «овеществленный элемент материального мира», «материальную субстанцию»[36], «предметы внешнего мира»[37], «материальные феномены» («вещи материального мира»)[38], писал: «Предметом преступления может быть любая социальная ценность… т. е…то конкретное благо (интерес), на которое осуществляется посягательство»[39].

С.Ф. Кравцов, также исходивший из признания предметом преступления структурного элемента общественного отношения, в своих рассуждениях, на наш взгляд, был непоследователен, считая, что таковыми могут признаваться лишь вещи, имущество, природные богатства и другие материальные образования объективного мира, на которые непосредственно физически воздействует виновный, совершая преступление[40].

В этом смысле к позиции указанного автора близка точка зрения Н.И. Коржанского, также исходившего из признания того, что предметом преступления является конкретный материальный объект, в котором проявляются определенные стороны, свойства общественных отношений, выступающих объектом преступления. Путем физического или психического воздействия на данный материальный объект виновным причиняется социально опасный вред в сфере этих общественных отношений[41].

Очень широко и недостаточно конкретно трактовал предмет преступления В.Н. Кудрявцев. В понятие рассматриваемого признака состава преступления он включал людей как субъектов отношений, их действия как материальное выражение этих отношений, а также «вещь или процесс, служащие условием (предпосылкой) существования или формой выражения или закрепления конкретного… общественного отношения и подвергающиеся непосредственному воздействию со стороны преступника при посягательстве на это отношение»[42]. Данное определение в литературе было воспринято критически, в частности за его нечеткость и использование понятий «условия существования», «форма выражения», «форма закрепления общественного отношения», которые не позволяют представить сущность рассматриваемого понятия, так как сами требуют уяснения[43].

Е.А. Фролов, рассматривая предмет преступления, формально исходил из его признания элементом общественного отношения, фактически же выводил его за рамки последнего. При этом он считал, что о предмете преступления как о самостоятельном признаке состава преступления правомерно говорить лишь тогда, когда происходит преступное посягательство на такие общественные отношения, само существование которых тесно связано с наличием соответствующих материальных предметов. Исходя из этого, под предметом преступления Е.А. Фролов предлагал понимать «такие предметы или вещи, которые служат материальным (вещественным) поводом, условием либо свидетельством существования определенных общественных отношений и посредством изъятия, уничтожения, создания либо видоизменения которых причиняется ущерб объекту преступления»[44]. Из этого определения явствует, что предмет преступления находится вне общественного отношения, выступает лишь «материальным поводом, условием либо свидетельством» его существования.

Нужно иметь в виду, что в некоторых случаях предмет преступления не входит в общественное отношение в качестве его структурной части. Так, предметом преступления в ст. 186 УК РФ указаны поддельные банковские билеты, металлическая монета, государственные ценные бумаги, иностранная валюта или ценные бумаги в иностранной валюте; они не являются элементом охраняемых уголовным законом общественных отношений в сфере денежного обращения. В качестве таковых выступают подлинные деньги и ценные бумаги. Кроме того, в концепцию «предмет преступления – элемент общественных отношений» не вписываются ситуации, когда предмет преступления (например, оружие, наркотические средства и др.) изготавливается, перерабатывается (приспосабливается), хранится, сбывается, утрачивается, перевозится, пересылается и т. д.

Таким образом, предмет преступления является самостоятельным признаком состава преступления, его статус (конститутивный или факультативный) зависит от того значения, которое придается законодателем при описании конкретного преступления.

В современном уголовном праве в качестве предмета преступления признает любой из элементов общественного отношения И.В. Кузнецов. Он считает, что субъект общественных отношений – это человек; его биологическая сущность является предметом преступления, а личность – объектом преступления. Причинить вред личности можно только воздействуя на тело человека или на его психику (в этом случае, на наш взгляд, фактически воспроизводится одна из ранних позиций Н.И. Коржанского). «При этом мы хотели бы подчеркнуть, – пишет автор, – что при посягательствах на личность предметом преступления выступает не потерпевший, не люди вообще, а человек как живое биологическое существо, человек в своем природном качестве. На наш взгляд, признавать потерпевшего предметом преступления нет оснований, так как это нетождественные понятия… Понятия “потерпевший” и “предмет преступления” не могут быть признаны совпадающими и поэтому они не взаимозаменяемы»[45].

Второй элемент общественных отношений (социальная связь, социальные позиции субъектов отношений относительно друг друга) проявляется в конкретной деятельности людей; он «подразумевается стоящим… за терминами, выражающими противоправные поступки людей: “уклонение”, “дезертирство”, “неоказание помощи” и т. д. Данные термины, характеризуя объективную сторону преступления, одновременно указывают на тот элемент общественного отношения, который находится в функциональной зависимости от данных деяний и страдает от их совершения»[46].

Объект отношения (предмет отношения), по мнению И.В. Кузнецова, не равнозначен предмету преступления, поскольку он может выступать в качестве материального или идеального явления. «…Будет теоретически правильным… именовать предметом преступления лишь вещи, предметы, природные богатства и другие материальные образования внешнего объективного мира как созданные человеком, так и находящиеся в естественном состоянии, на которые непосредственно воздействует виновный, совершая посягательство… к предметам преступления целесообразно относить лишь ту часть объектов общественных отношений, которая в отличие от духовных ценностей или идеальных явлений имеет вещественный характер, является материальным образованием»[47].

В одной из работ Н.И. Коржанский предмет преступления также определял как конкретный материальный объект[48]. С данным определением согласились не все ученые. Так, П.Н. Панченко писал: «…даваемое автором понятие предмета преступления как материального объекта является несколько узким»[49]. По мнению В.Я. Тация, подобный подход привел к тому, что авторы были вынуждены в число предметов преступления включить все те овеществленные предметы, о которых имеется какое-либо упоминание в уголовном законе[50].

Как известно, концепция предмета преступления как одного из элементов общественного отношения не была воспринята в теории уголовного права и, в первую очередь, из-за признания в качестве рассматриваемого признака социальной связи между субъектами (субъектом и предметом отношений) и тела человека в целом или отдельных его органов.

Наиболее ярким представителем концепции «предмет преступления – это предмет общественного отношения» был В.К. Глистин. Он писал, что данные явления совпадают, а поэтому предмет преступления в любом его проявлении выступает «неотъемлемым составным элементом общественного отношения и наряду с другими элементами – субъектами отношения и их деятельностью – определяет сущность и специфику конкретного общественного отношения…»[51]. Предмет «вне отношения не может быть значимым для общества и, конечно, для права»[52]. По мнению автора, он не просто связан с отношением, а в совокупности с другими компонентами определяет сущность отношения и положения субъектов в нем. Из этого с очевидностью вытекает, что предмет, стоящий вне охраняемого общественного отношения, не может признаваться рассматриваемым признаком состава преступления.

В.Д. Филимонов, также основываясь на подходе к определению предмета преступления, разработанному В.К. Глистиным, считает, что социальное благо как предмет общественного отношения и социальное благо как предмет преступления в равной мере могут выражаться в том или ином общественном отношении. «С учетом того, что социальное благо – это то, что обладает потребительскими свойствами, следует признать, что предмет преступления – это или носитель потребительских свойств общественного отношения (например, имущество), или форма выражения его потребительских свойств (например, документ), или деяние, выражающее потребительские свойства какого-то определенного общественного отношения (например, то или иное действие представителя власти или иного должностного лица), или потребительское свойство непосредственно самого общественного отношения (например, национальная или религиозная принадлежность людей)»[53].

Концепция, разработанная В.К. Глистиным, имеет много достоинств[54], однако, на наш взгляд, не может претендовать на решение проблемы предмета преступления. В целом она основана на широком понимании физического и социального в предмете преступления, содержание которых заключается в том, что предмет преступления при его совершении подвергается воздействию (физический признак) и способен удовлетворять способности людей (социальный признак)[55].

Кроме того, следует обратить внимание на лишение рассматриваемого признака самостоятельного значения, коль скоро таковым выступает предмет общественного отношения; подобный подход не раскрывает юридическую природу предмета преступления и его уголовно-правовое значение. Вероятно, по характеру и объему эти явления также существенно отличаются. Например, предметом общественных отношений могут быть основы политической системы страны, но они не могут быть признаны предметом преступления; в качестве первого может выступать нормальная, основанная на законе, отвечающая стоящим целям и задачам деятельность государственного управления, но она не является предметом преступления. Вряд ли может признаваться предметом преступления, например, указанная В.Д. Филимоновым расовая и религиозная принадлежность людей и т. д.

Второе обстоятельство, вероятно, можно отнести к формальным моментам: говоря о предмете преступления, смысл этого словосочетания мы соотносим с общественно опасным деянием, а не с общественным отношением (так же, как и словосочетаний «субъект преступления», «последствия преступления» и т. д.). Следовательно, рассматриваемый признак, характеризуя в предусмотренных законом случаях преступление (а не предмет общественного отношения), является самостоятельным уголовно- правовым атрибутом, не сводимым к предмету общественного отношения.

Вероятно, научные позиции, основанные на признании двух групп предметов преступления – находящихся в органической связи с объектом и не входящих в состав охраняемых общественных отношений, потому и сформировались, что их представители не могли ответить на вопрос, который, несомненно, возникает при признании предметом преступления предмета общественных отношений: как быть с материальными вещами, традиционно относимыми наукой уголовного права к предмету преступления, но не состоящими в какой-либо объективно необходимой связи с охраняемыми данными нормами благами. «В эту группу входят предметы, указанные в нормах Особенной части, обладающие потенциальной опасностью причинения вреда человеку (наркотические средства и психотропные вещества, взрывчатые, легковоспламеняющиеся вещества и пиротехнические изделия, оружие, ядовитые материалы и ядовитые вещества, опасные отходы и т. д.), предметы материального мира, служащие средством изменения достоверной общественной значимой информации (поддельные документы и средства идентификации), и предметы, не ограниченные в обороте, но чуждые охраняемому данной уголовно-правовой нормой объекту (имущество, используемое в качестве подкупа в преступлениях, предусмотренных ст. 184, 204, 290, 291, 304 УК)»[56].

Признание того или иного элемента материального мира предметом преступления зависит от его роли в механизме причинения вреда общественным отношениям, охраняемым уголовным законом, и сущности уголовно-правового запрета. При таком подходе к определению предмета преступления наркотики, психотропные и другие подобного рода потенциально опасные вещества могут выступать признаком объекта состава преступления. Имущество, используемое в качестве предмета взятки или подкупа, при любых обстоятельствах не является предметом преступления, а играет роль средства совершения деяния[57].

Наличие предметов, не находящихся в связи с объектом преступления, но признаваемых теорией уголовного права его предметом, привело к появлению новых нюансов в указанной концепции. Так, В.Я. Таций полагал необходимым наряду с предметом преступления выделять предмет преступного воздействия. В этом случае речь идет о трех видах предметов, имеющих уголовно-правовое значение: 1) предмете охраняемого общественного отношения; 2) предмете преступления; 3) предмете преступного воздействия. Под последним автор понимает «…элемент охраняемого уголовным законом общественного отношения, который подвергается непосредственному преступному воздействию и которому, следовательно, в первую очередь причиняется ущерб»[58].

По мнению автора, таким предметом может быть субъект, социальная связь, а также предмет общественного отношения. Установление предмета преступного воздействия в каждом конкретном преступлении позволяет выяснить механизм причинения вреда его объекту, а также способствует установлению характера и размера последствий общественно опасного деяния[59]. Нетрудно заметить, что в этом случае В.Я. Таций, по сути, исходит из ранее рассмотренной концепции (предмет преступления – любой элемент общественного отношения: субъект, предмет отношений и социальная связь, взаимные права и обязанности субъектов отношения), но при этом говорит не о предмете преступления, а о предмете преступного воздействия. При этом остается открытым существенный вопрос: в каком соотношении находятся предмет преступления и предмет преступного воздействия?

Очень близкой к приведенной точке зрения является позиция В.Н. Винокурова. Помимо предмета преступления, характеризующего его объект, он предлагает выделить предмет совершения преступления, каковым выступают «предметы материального мира и информация, создание и перемещение которых в пространстве характеризуют объективную сторону преступления… они в отличие от орудий и средств совершения преступления непосредственно не воздействуют на потерпевшего»[60]. Предмет совершения преступления, по мнению автора, четко просматривается при анализе механизма причинения вреда в зависимости от сферы жизнедеятельности человека[61]. В подтверждение этого В.Н. Винокуров ссылается на С.В. Землюкова, который, исходя из определенной сферы – материальной или нематериальной, выделяет типы воздействия на общественные отношения. В материальной сфере, как считает автор, преступление непосредственно посягает на материальные блага в процессе их производства, распределения или потребления либо путем выполнения такой же деятельности, но в запрещенных формах (создание, распространение, хранение опасных и вредных для общества продуктов, предметов, вещей, когда результаты преступления материализованы, овеществлены и в большинстве своем имеют стоимостную оценку).

В нематериальной сфере преступление может совершаться: во-первых, как посягательство на овеществленные духовные блага (ценности), символы, что приводит к их незаконному изъятию, уничтожению, повреждению; во-вторых, как производство, распространение вредного для общественного и индивидуального сознания продуктов духовной деятельности (сбыт порнографических материалов, призывы к террористической деятельности). Если первые представляют непосредственную опасность для материальных благ, телесной неприкосновенности, то вторые – для духовной сферы человека[62].

На наш взгляд, указанный механизм причинения вреда не делает позицию В.Н. Винокурова более убедительной. Вред (преступное последствие, общественно опасное последствие), как известно, имеет двойственную природу: являясь признаком объективной стороны преступления, он находит отражение в его объекте (отсюда и его различный характер – материальный или иной). При признании наличия предмета совершения преступления, по нашему мнению, теряется главное – связь между ним и объектом, т. е. та связь, которая канализирует воздействие на указанный элемент состава преступления. Таким образом, нет ни социальных, ни правовых, ни каких-либо иных оснований для выделения предмета совершения преступления и отнесения его к признакам объективной стороны преступления.

В теории уголовного права сложились две научные позиции, в соответствии с которыми, во-первых, преступления могут быть как предметными, так и беспредметными; во-вторых, беспредметных преступлений нет и быть не может.

В целом существование беспредметных преступлений Н.И. Коржанский объяснял следующим образом: «Признавать предметом преступления действия, идеальные вещи и интересы нет оснований, поскольку на них не может быть оказано непосредственное воздействие»[63]. А.В. Наумов указывает, что «предмет присутствует не в каждом преступлении… Не имеют предмета преступления такие преступления, как изнасилование, оскорбление, дезертирство»[64].

Не соглашаясь с этим, В.С. Прохоров пишет: «При изнасиловании предметом преступления, нужно полагать, будет половая свобода женщины, подвергшейся насилию; при оскорблении – достоинство человека…»[65]. Вряд ли с позицией автора можно согласиться, приведенные им примеры предметов преступления в указанных посягательствах, на наш взгляд, выступают их объектом. Вероятно, такая подмена обусловлена тем, что В.С. Прохоров иначе, чем большинство авторов, представляет механизм причинения вреда объекту преступления. Критикуя высказывание Т.В. Бушуевой о том, что, «воздействуя на предмет, преступник нарушает или пытается нарушить общественные отношения»[66], он пишет: «…напротив, и это главное, механизм посягательства таков, что, нарушая общественные отношения, преступник воздействует или пытается воздействовать на предмет преступления»[67]. Такой путь нарушения объекта преступления вызывает сомнение хотя бы потому, что общественные отношения как таковые неосязаемы; как системное образование они не могут быть нарушены в целом, повреждаются при воздействии на какой-то его элемент.

Е.А. Сухарев и А.Д. Горбуза полагают, что деянием разрушается предмет преступления, а общественные отношения остаются неизменными. По их мнению, «естественные предметы и явления, а также люди преходящи, они появляются, включаются в существующую систему общественных отношений и выбывают из нее. Сама же система общественных отношений стабильна по отношению к ним, не может быть изменена в результате противоправных действий отдельных лиц»[68]