Читать книгу Украденные мощи. Афонские рассказы - Станислав Сенькин - Страница 7

Острота зрения всегда была моим достоинством, я могу видеть, словно кошка, даже в темноте. Хорош у меня и слух – на расстоянии пятидесяти метров я слышу слова спокойно беседующих людей так же легко, как вы, к примеру, их крики. Если искусно пользоваться этими природными преимуществами, можно многого достичь.

Но в жизни бывает и так, что наши достоинства делают из нас злоумышленников. Вот и я, который был, в общем-то, неплохим парнем, встал в юности на кривую тропу преступлений.

Мы с лихими друзьями воровали, не задумываясь о будущем и не боясь возможного наказания, пока один достойный упоминания случай не произошел со мной и не вырвал из этого несчастного болота, что зовется воровством. Мне хочется, чтобы кто-нибудь, с похожей на мою судьбой, прочел это повествование и, может быть, уберег себя от моих ошибок.

Сам я вырос в небольшой греческой деревушке на берегу моря. С самого раннего детства я учился любить море, ловить рыбу и глубоко нырять. Вместе с отцом добывал я с диковинного морского дна прекрасные раковины и кораллы, которые позволяли нам не умирать с голоду и даже жить, по сравнению с другими селянами, достаточно неплохо. Возможно, я бы и не стал преступником, но в нашей семье случилось горе – мой добрый отец неожиданно скончался, и я постепенно попал под влияние очень дурной компании. Но то, что она была дурная, я понял лишь спустя несколько лет, а первоначально они – мои новые друзья – казались мне благородными разбойниками, и мне нравился их веселый и шальной образ жизни.

Главой нашей шайки был Георгиос – молодой и очень дерзкий парень, способный постоять за себя и даже за нас, своих меньших друзей. После того как я вошел в круг его близких знакомых, никто из сельских хулиганов не смел даже приближаться ко мне, боясь расправы Георгиоса.

Он учил нас тому, что хорошо умел сам, – воровать и мошенничать, наши детские сердца и умы быстро впитывали эту нечистую науку, позволяющую жить весело и безбедно. Подростки ведь не представляют всей тяжести последствий, неизбежно настигающих злоумышленников. Особенно, из всей остальной шпаны, наш вожак приблизил к себе меня за зоркий глаз и чуткий слух, а также за природную смелость и любовь к рискованным авантюрам.

Он стал брать меня на самые опасные дела, и мы серьезно занялись контрабандой оружия. У меня стали водиться деньги, я обнаглел и стал дерзок с людьми. Мать уже не бранила меня за мой промысел, но всегда осуждающе глядела, когда я уходил на встречу со своими дружками. Она была глубоко верующим человеком и часто молилась перед нашей родовой иконой Божией Матери Киккской, чтобы я, наконец, исправился и встал на путь истинный. А я, человек, потерявший совесть и закопавший в землю собственное сердце, не унимался и все больше преуспевал в своем преступном ремесле.

Но в жизни обязательно настает момент истины, когда ты должен окончательно выбрать свой путь: либо ты еще больше погрязаешь во зле, либо, не сумев переступить некую черту, оставляешь злые дела и обращаешь свои глаза к свету. Мой момент истины наступил так.

У Георгиоса была одна всем известная сердечная страсть, он положил глаз на племянницу богатого, но очень нехорошего человека. Может быть даже, это была и не простая страсть, а настоящая любовь, я сейчас, по своей тогдашней незрелости, ничего не могу сказать точно. Он часто, изнемогая от гнетущего чувства, стоял под ее окном и ждал, когда Лариса – так звали эту девушку – взглянет на него.

Она, как мы все видели, отвечала ему взаимностью, или, по крайней мере, испытывала к его личности неподдельный интерес, но их женитьба казалась делом несбыточным, слишком уж разных кругов они были. Этот ее дядя, толстосум по имени Петрос, был жадным ростовщиком и пользовался нашей сельской нищетой, чтобы еще более увеличить свои богатства. Георгиос был, конечно, удальцом, но все же человеком без будущего, он ничего не знал, да и не хотел знать, кроме воровства. Георгиос имел с богачом какие-то дела, а тот, будучи хорошим психологом, видел, какое впечатление его племянница производит на молодого контрабандиста. Но он не только не пытался унять эту страсть, но, напротив, поощрял ее, чтобы использовать Георгиоса в своих мрачных делишках.

Однажды Георгиос пришел к условленному месту на берегу моря в очень плохом настроении. Он печально глядел на воду и бросал в волны камни. Тогда я спросил своего старшего друга:

– Георгиос, что случилось? Я смотрю, сегодня ты сам не свой.

Наш вожак не любил, когда ему лезут в душу, но в этот раз не сдержался и пожаловался на богача:

– Эх! Петрос вроде пообещал выдать за меня племянницу, но взамен я должен сделать кое-что очень нехорошее. Я боюсь, что, если соглашусь, произойдет нечто страшное, но ведь и не согласиться я не смогу. Слишком сильно я люблю мою Ларису.

– И что этот богатей от тебя хочет? Неужели тебя чем-то можно смутить?

Георгиос с видимым отвращением поморщился и строго посмотрел на меня:

– Только ты, дружище, сделай одолжение, ничего и никому не говори.

– Договорились. Буду нем как рыба.

– Хорошо, ты мне как брат, и я знаю, что мой брат ничего и никому не скажет, – Георгиос тяжело и с болью вздохнул. – Короче, Петрос хочет, чтобы я украл ему с Афона, прямо из монастыря Дионисиат, руку святого Иоанна Предтечи.

– По-по-по. Матерь Божья! Ведь это же настоящее святотатство.

– Вот! И я о том же! – Георгиос с гневом метнул в воду большой плоский камень. Луна освещала море, и было видно, как камень лягушкой проскакал по воде несколько раз, пока не ушел на дно.

– Слушай, Георгиос, а зачем ему эта рука? Продать, что ли, хочет?

– Нет, он, видите ли, желает замуровать мощи в стену своего нового дома, того, что строится на пригорке. Думает, что так избавится от страха, который гложет его скупой дух уже долгое время. Когда-то, много лет назад, одна еврейка из Салоников на колдовских картах Таро нагадала Петросу, который в то время был простым банковским клерком, что тот умрет страшной смертью – сгорит в пламени собственного дома. Петрос очень боится этого предсказания и верит, что, если он замурует в стену дома святые мощи, Бог не сможет допустить, чтобы его дом сгорел.

– Ну и дела! Матерь Божья! Возможно ли такое?!

– Не знаю. Он почему-то хочет именно эту руку. Видимо, думает, что такая святыня избавит его от этого страшного проклятия и даст спокойно умереть в старости, – Георгиос вдруг с сердечной теплотой сжал мою ладонь. – Если я решусь на это дело, ты пойдешь со мной?

Я посмотрел ему в лицо:

– Георгиос, если для тебя это так важно, я с тобой.

– Для меня это важно!

– Тогда давай все спокойно обсудим. Пойдем на дело только вдвоем, чтобы не привлекать ничьего внимания. Если селяне узнают про это, они нас накажут за святотатство. Я думаю, что Бог, в отличие от людей, может простить нас. Он ведь знает, что ты пошел на такой отчаянный поступок не из-за денег, а ради любви.

– Спасибо тебе, друг!

Я уже тогда обладал недетской смекалкой и предупредил Георгиоса:

– Ты знаешь, что Петрос нечестный человек. Уверен ли ты, что он отдаст тебе Ларису, а не обманет каким-либо образом? Тебе нужны гарантии.

Лицо Георгиоса стало на мгновение очень жестоким:

– Если Петрос обманет меня, я убью его. После такого святотатства придавить сельского кровопийцу будет для меня совершенно плевым делом. И я уже дал ему это понять. Конечно, он совершенно не хочет отдавать за меня свою племянницу, но страх сгореть заживо в нем так велик, что пересиливает даже отвращение ко мне и любовь к Ларисе.

Итак, мы договорились обо всем и разошлись по домам.

Через неделю мы плыли на старой рыбацкой барке, на которой обычно перевозили контрабанду. Море было на удивление спокойным, и луна – светило воров – освещала нам путь. Дионисиат находился почти в центре полуострова, на небольшой возвышенности. Наши сердца трепетали от страха перед Божьим наказанием, которое, говорят, не раз настигало святотатцев. Ведь, несмотря на нашу несчастную судьбу, мы все же родились и выросли в верующих семьях, с молоком матери впитали уважение к православным святыням. С детства священники пугали нас различными историями реальности гнева Божьего. И даже мы, контрабандисты, перед выходом в море всегда ставили свечи святому Николаю Чудотворцу.

Есть поступки, которые нельзя исправить. И мы прекрасно понимали, что, возможно, сейчас мы совершаем именно такой поступок. Но воровская звезда вела нас к возмездию, от которого не сможет уйти не один преступник на земле. План будущего ограбления мы составили грамотно, даже можно было бы сказать, профессионально, если воровство можно назвать профессией. Петрос дал нам подробный план Дионисиата, проникнуть в который было делом трудным, но не безнадежным.

Рука святого Иоанна Предтечи хранилась в небольшом храме – параклисе; нужно было открыть несколько дверей и найти ковчег со святыми мощами самого Крестителя Господня. И, наконец, самое сложное – нужно было переступить через свои страхи и частицу, возможно, самую главную, самих себя.

Вот мы и причалили к святому берегу – не как благочестивые паломники, а как бесчестные воры, намереваясь украсть самую почитаемую святыню этого древнего монастыря. Георгиос вообще трепетал, как осенний лист. Это было настолько нетипично для такого лихого удальца, что мне и самому стало не по себе. Тем более, я знал нечто, о чем услышал, спрятавшись вчера у дома богатого Петроса. Он тогда разговаривал со своей племянницей о ее будущем и убеждал отказаться от мысли связать свою судьбу с Георгиосом:

– Как ты будешь с ним жить? Шататься по морю, торгуя оружием? Да на этом шалопае клеймо негде ставить, и по нему давно уже плачет тюрьма.

Георгиос, когда я попытался пересказать ему этот разговор, нервно играл желваками и бешено смотрел мне в глаза. Он не только не хотел слышать про коварство Петроса, но и пытался убедить меня, что он не позволит старому ростовщику обмануть его. Я, тем не менее, чувствовал какую-то непонятную тоску, похожую на плохое, но верное предчувствие.

Монастырь Дионисиат почти ничем не отличался от других святогорских обителей – большие стены, образующие квадрат, и внутренний дворик с кафоликоном – соборным храмом. Главная порта[5] была практически неприступна – огромный чугунный замок мог преградить путь не только парочке воришек, но и маленькой армии. Также, по идее, где-то там, возле порты, должен был бодрствовать привратник.

Мы выбрали другой путь и с помощью крюка и веревки проникли внутрь монастыря через окно. Ловкими движениями рук, словно обезьяны, мы добрались до окна в коридоре и открыли его одной из имеющихся у нас в запасе отмычек.

Дальше нужно было попасть в параклис. Мы были опытными ворами и сравнительно легко открыли все остальные замки. Георгиос постоянно крестился и жалобно просил Бога о помиловании. В параклисе мы очутились среди множества самых разных мощей. Найдя большой серебряный ковчежец в виде руки, мы открыли его и достали святые мощи Иоанна Предтечи. Это была нетленная левая рука – она благоухала и источала благовонное миро. Георгиос, дрожа всем телом, завернул это храмовое сокровище в заранее приготовленную простыню, и мы, заперев, по возможности, все замки, таким же образом покинули тихую монашескую обитель.

Оказавшись в барке, мы оттолкнулись веслами от берега и осторожно отплыли, но с тревогой заметили, что небо теперь затянулось подозрительными облаками. Все в природе предвещало грозу.

На расстоянии ста метров мы повернули барку на север. Ночь, разгулявшись, требовала продолжения пира зла, ей было мало совершенного нами разбоя. Море начало волноваться, Георгиос запаниковал. Он вдруг схватился за голову и закричал:

– Не надо, не мучь меня! – он будто бы обезумел от того, что сделал, и перестал нормально реагировать на происходящее.

Я, стараясь перекричать ветер, спрашивал его:

– Что такое, Георгиос? Что случилось? Он не отвечал и продолжал стонать и метаться, а тем временем шторм все крепчал, южный ветер нагонял фортуну. В таких случаях мы с отцом всегда молились святому Иоанну, который слышал молитвы и часто укрощал даже самую свирепую бурю…

Я вдруг вспомнил, что святой Иоанн Предтеча, чьи мощи мы только что украли, был верным покровителем моряков, подавал попутный ветер и хороший улов. Из моей груди вырвался нервный смех:

– Ну, мы влипли!

У Георгиоса началась уже настоящая истерика, чувствовалось, что он переживал какой-то сильный ужас, быть может, ему даже было видение. Он не мог больше грести, продолжая причитать и обеими руками держаться за голову. Волна подымалась большая, и делать было нечего – я решил вернуться к афонскому берегу. Попробуем добраться пешком до Уранополи, а там наймем бричку и поедем в родное село. Я сказал о своем плане совершенно подавленному Георгиосу. Он не противоречил мне, и я погреб обратно на Афон. Барку, конечно, придется бросить, но у нас не было другого выхода; надеюсь, местные рыбаки не узнают нашу посудину.

Я причалил где-то возле пристани болгарского монастыря Зограф. Георгиос, выйдя на берег, неожиданно воздел руки к штормовому небу и упал всем телом на холодную гальку. Он прохрипел что-то о прощении и возмездии и замер в отчаянном оцепенении, словно ожидая от будущего и того, и другого. Так прошло минут пять – он лежал на мокрых камнях зловеще и неподвижно. Я не хотел верить происходящему.

Придя в себя, я стал расталкивать его, но тщетно – мой старший друг был уже мертв. Сердце контрабандиста остановилось, да простит его Господь Бог. Для меня это было страшным доказательством того, что кара Божия настигает святотатцев.

Сначала меня охватили жалость и сострадание к храброму парню, но потом сознание захлестнул ужас: ведь возмездие Господне может настигнуть и меня, святотатство совершили мы вместе. Печальный конец влюбленного Георгиоса, конечно, заставлял задуматься и о моей собственной судьбе. Страх набирал обороты, и я понял: несмотря ни на что, я оставлю руку Иоанна Предтечи на Афоне.

Мне становилось все хуже, и я упал на колени, прося Матерь Божию остановить висящий надо мною праведный меч возмездия. Я плакал и умолял, обещая оставить свои преступные дела и с этого времени ходить в церковь, проводя нормальную благочестивую жизнь, как было издавна заведено в нашей семье. Так прошло достаточно времени, мы с Георгиосом лежали ниц: он – уже покойник, я – полуживой от страха, а между нами – святая рука Иоанна Предтечи. Я четко чувствовал в тот момент, что мое сердце, как и судьба, взвешивались на праведных весах Божиих, и именно Иоанн Креститель должен был определить – жить мне или умереть. Все зависело от того, на какую чашу весов святой положит свою нетленную руку.

Наконец, спустя час или около того, я неожиданно почувствовал облегчение и поднялся с колен. Начинался ливень, и нужно было бежать от этого места, потому как скоро монахи должны встать на молитву и обнаружить пропажу святых мощей.

Я аккуратно положил тело Георгиоса в барку, которую хорошо заякорил к берегу, а рядом, с левой стороны, поцеловав, оставил и святую руку. На палубе нашей контрабандистской барки я выложил из камней имя почившего Георгиоса и просьбу, чтобы за него, грешного, молились на Афоне. Затем, окинув взглядом эту печальную картину, которую освещала вновь вышедшая из-за облаков луна, я побежал на север…

В нашем селе многие обрадовались смерти Георгиоса; все узнали, что он хотел украсть руку святого Иоанна, и хулили его как безбожника и вора. Мы, как его ближайшие приспешники, также получили свою долю общественного порицания. Наше преступное дело постепенно захирело и пришло в настоящий упадок.

Мать, наконец, получила ответ на свои теплые к Богу молитвы – она видела, что я стал более религиозным и оставил свои преступные замашки. Она даже написала своему брату Никосу в Салоники, который имел свое дело – пекарню и булочную, с просьбой принять участие в моей судьбе. Он обещал взять меня себе в помощники, если я начну регулярно ходить в церковь и не буду больше хулиганить.

Я дал обет быть примерным и стараюсь хранить его – свою жизнь до сих пор я выстраиваю по принципам христианского благочестия. Я регулярно исповедуюсь и причащаюсь Святых Тайн. Особое почитание оказываю святому Иоанну, который и вытащил меня своей рукой из болота греха. За Георгиоса я также молюсь и подаю милостыню за упокой его бедной души; мне почему-то верится, что когда-нибудь и он обретет покой на небесах.

Перед отъездом к дяде Никосу мне удалось переговорить с бедной Ларисой. Она догадывалась, из-за чего погиб Георгиос, и не находила себе места от глубокой скорби.

Она расспрашивала меня во всех подробностях, что именно Георгиос сказал перед своей не очень-то благой кончиной.

– Отвечу тебе так, Лариса, – он умер христианином там, на Святой горе. Георгиос знал, что заслуженно принял смерть, и молил лишь о том, чтобы Господь избавил его от вечного мучения в аду. Я думаю, что он может спастись, если все мы станем за него усердно молиться.

Девушка ничего на это не ответила, попросив только, чтобы я не говорил другим, что в этом был замешан ее дядя, поправила белокурые волосы и, попрощавшись со мной, печально пошла к морю, несущему свои волны к нашему берегу. Больше я ее никогда не видел. Как потом говорили в деревне, она сбежала от своего дяди в Америку в поисках свободы и лучшей доли. Я часто, вспоминая те дни, думаю о ней. Никто не знает, что с ней произошло в дальнейшем, но я надеюсь, что она нашла свое призвание и счастье.

Старый Петрос оставил всякие попытки добыть руку святого Иоанна и замкнулся в своем тесном мирке. Его новый шикарный дом без племянницы и с предсказанной ему страшной смертью стал для ростовщика настоящим адом еще здесь, на земле.

Как не трудно предположить, однажды его усадьба неожиданно вспыхнула среди ночи. Она находилась вдали от остальных сельских домиков, поэтому селяне не успели со своей помощью. Когда они прибежали с ведрами воды, лопатами и лестницами, дом уже догорал. Он сгорел вместе с хозяином, унесшим в могилу долговые расписки многих и многих жителей наших окрестностей.

Может быть, этот факт милосердный Господь вменит ему в добровольную милостыню и даже он когда-нибудь обретет покой перед престолом Всевышнего.

На этом я и хотел закончить свою печальную историю. Если кого-нибудь она тронет, заденет за живое, прошу помолиться за тех людей, что в ней участвовали. Я же, в свою очередь, прошу в своих молитвах следующего:

– Милосердием Божьим да обрящем мы, хорошие и не очень, праведники и грешники, милость Христа Бога нашего и пребудем все вместе в Его обителях, но только все вместе, чтобы радость наша стала полной. Чтобы смерть умерла сама, и все зло развеялось бы, как предрассветная дымка, что так часто появляется в утренние часы над морем и безвозвратно рассеивается.

О море, ждущее, когда в него выплывут рыбацкие баркасы, оно скоро осветится первым лучом солнца, и начнется новый день, который – как мы верим – будет гораздо лучше, чем предыдущий. И эта наша вера в светлое сама является светом, способным озарить мрак нашего существования в любых обстоятельствах, даже самых мрачных. Просто эту веру мы должны приобрести, выстрадать, потерять и найти вновь, а после этих испытаний она всегда останется с нами, согревая наши уставшие в битве со всем миром сердца огнем божественной благодати.