Читать книгу Валюторея. Повесть-провокация - Станислав Валерьевич Ефанов - Страница 9

Глава 7. Так, мол, и так

Утром Кашкин просыпается без будильника. Просто открывает глаза – и всё. И не понимает, как настало утро. Не помнит, как уснул после разговора с Олегом, прямо в одежде, на диване, без одеяла.

Он лежит на спине, и взгляд его падает на стену с приколотыми рисунками Лизы. Яркие рисунки цветными карандашами. Утренняя серость диссонирует с ними, и если бы не эти радужные каракули, Кашкин бы точно сошёл сейчас с ума.

Он лежит и рассматривает рисунки. Что может рисовать трёхлетний ребёнок: лес, деревья, цветы. Птиц. Солнце. А вот этот рисунок он запомнил особо.

– Как он называется, доча?

– Дождик, – она трогает пальчиком накаляканную тучку. – За окном шёл дождик, и я его нарисовала.

На тучке сидит человечек, олицетворяющий, по всей видимости, природные осадки – в зелёных сапогах и широкополой мушкетёрской шляпе. Она с усердием добавляет к рисунку новые штрихи и напевает:

Дождик на облачке сидит

И оттуда капаи-и-и-ит

У неё нет любимого цвета. Все цвета любит. И рисунки у неё получаются красочные и радостные. Вся в отца, тоже любит рисовать. Жаль только, карандаши часто ломаются, и тогда она просит папу поточить. И папа точит, с удовольствием точит ей цветные карандаши. Даже не сломанные, а просто затупившиеся за день. Своей удивительной точилкой точит. Чтобы утром, когда Лиза проснётся, карандаши были готовы.

– Это тебе гномики по ночам точат карандаши, – объясняет он. – Им очень нравится, как ты рисуешь.

И Лиза во все глаза смотрит на него. И улыбается. Так улыбаться может только ребёнок, который верит в чудо. Хотя она никогда и не видела гномиков. Но раз они точат ночью карандаши, значит, существуют, правда же? Не станет же папа её обманывать. И Лиза верит. Ведь верить можно и в то, что не обязательно правда. А иногда может и не быть правдой. Или вовсе неправдой может быть – даже в такое можно верить. Вот и верит Лиза, что ночью ей карандаши точат гномики, которым очень нравятся её рисунки. Пусть так. Верь, Лиза. Верь, девочка. Когда же ещё верить, как не в детстве?

Кашкин смотрит на стену с рисунками и переводит взгляд на низенький столик для дочери. На нём чистые листы бумаги, листы с рисунками и карандаши. Цветные. Которые этой ночью невидимые гномики не наточили. Кашкин, а сам-то ты веришь в гномиков?

Внезапно Кашкин вздрагивает. Когда в безмятежной тишине раздаётся резкий звук, хочешь не хочешь, а вздрогнешь. Звонок.

В трубке голос начальника. Голос начальника в трубке взволнован, но хозяин голоса пытается им овладеть. Да, собственно, ничего неожиданного, всё к тому шло. Так, мол, и так, сам знаешь: сокращение, недофинансирование, денег из бюджета нет, фабрика гибнет. Сотрудник ты хороший, ты мне всегда нравился, честно. Трудолюбивый, аккуратный, но от технолога мы сейчас должны отказаться. Пятнадцать человек сокращаем. Представляешь? Пятнадцать!

Кашкин представляет. Пятнадцать – это половина тех, кого не сократили месяц назад. Кто ж работать-то остаётся, Пётр-яклич?

– Да вот, нас мало, – цитирует неизвестный источник Пётр-яклич, – но мы в тельняшках. На днях губернатор приезжает, может, удастся что выхлопотать. В общем, извиняй, Константин Андреич, но сам понимаешь, всё к тому шло. Не ставлю тебя перед фактом, предупреждал и раньше. Выходное пособие тебе будет. Жене привет.

И эхом этого привета в трубке отзываются короткие гудки.

Привет.

Привет.

Привет.

Кашкин стоит с гудящей трубкой и смотрит в окно на унылый, сворачивающийся в рулон серых обоев город. Небо заволокло металлической хмарью. Самый нелюбимый цвет Кашкина. Может, скоро даже будет дождь.

Дождик на облачке сидит

И оттуда капаи-и-и-ит

Кашкин смотрит на город и знает, что где-то через улицы, дворы и перекрёстки, через узкую полоску реки с перекинутыми мостами и мостиками, через крыши, детские площадки, скверы и парки есть другой дом, где сейчас Катя и Лиза. И он хочет, чтоб их там не было, чтобы они перенеслись сюда. Мгновенно. Но так не бывает, и надо туда пойти и вызволить их оттуда. Как из логова дракона.

Но Катя же просила не звонить и не приезжать! Катя совершила глупость, Катя не подумала, но он простит Катю. Хотя для начала надо преодолеть преграду в виде тёщи. Ведь дверь откроет она. И Кашкин отчётливо представляет их разговор.

– Пришёл?

– Пришёл.

– Зачем пришёл?

– За семьёй.

– Нет у тебя больше семьи.

– Не вам это решать, Антонина Сергеевна. Дайте поговорить с Катей.

И через силу выдавит, глядя не в глаза тёще, а куда-нибудь. Например, на алый пояс её халата:

– Пожалуйста.

Но Антонина Сергеевна будет непроницаема, как… как кто она будет непроницаема? Как чугунный сейф в халате она будет непроницаема, вот как кто. И скажет:

– Катя в магазине, Катя спит, Катя занята, Катя в душе, Катя гуляет с Лизой, Катя вышла замуж и уехала в Москву.

Что угодно скажет Антонина Сергеевна, лишь бы не допустить Кашкина к дочери. Что угодно. Или просто ответит: «Кати нет», а ты стой как баран и догадывайся, почему Кати нет: потому что она спит в душе или вышла замуж в магазине и уехала в Москву.

А Антонина Сергеевна будет стоять на пороге, как одетый в халат чугунный сейф с кодовым замком. Который невозможно ни взломать, ни обойти. И будет смотреть на Кашкина свысока, хотя она и ниже его немного.

Кашкин, хватит! Не придумывай! Тебе надо просто туда пойти! Но Катя же запретила! И что, что запретила? Ведь ты не ожидаешь, что она сама сейчас позвонит в дверь? И зачем ей звонить? У неё же ключи!

Но нет. В дверь и вправду кто-то звонит.

Катя!