Читать книгу Донос - Станислав Владимирович Далецкий - Страница 1

Далецкий Станислав Владимирович, доктор технических наук, профессор МГТУ ГА, академик Российской академии транспорта и Российской академии качества, Заслуженный работник транспорта России, Почетный авиастроитель России, родился в г.ТюкалинскеОмской области.

После окончания 7-ми летней школы учился 2 года в Тюкалинском сельскохозяйственном техникуме, с 16-ти лет пошел работать в авторемонтную мастерскую слесарем, параллельно учился в вечерней средней школе рабочей молодежи.

Окончил Московский Авиационный институт (МАИ), и затем служил офицером 2 года в истребительном полку Военно-Воздушных сил СССР. После окончания военной службы работал мастером на авиационном заводе в Подмосковье и затем работает в НИИ гражданской авиации.

Автор более 200 научных работ в области авиации, в том числе 5 монографий. Имеет государственные и правительственные награды (в т.ч. орден "Почета") и знаки отличия общественных организаций.

Опубликовал книги:

"Моя родословная", "Осенняя поездка в прошлое", "Время шакалов", "Жизнь в эпоху перемен" (в 2-х книгах), «Ильин день".

Член Российского союза писателей.

Номинирован на премию "Писатель года: 2016 и 2017"

В данном сборнике помещена повесть о хорошем человеке: учителе и боевом офицере, осужденном по доносу и репрессированном в 1937 году в одном из лагерей ГУЛАГа. Здесь же размещены несколько рассказов из жизни России современной, а также до и после революций 1917 года.

ДОНОС

повесть

(Из романа «ЖИЗНЬ В ЭПОХУ ПЕРЕМЕН»)

I

Иван Петрович Домов: пятидесятилетний офицер, дворянин и учитель с высшим образованием, пройдя невзгоды империалистической и гражданской войн, и пятнадцатилетние переезды по стране СССР без права проживания в больших городах, как чуждый советской власти элемент, в конце апреля 1935 года возвращался из московских скитаний на родину жены в сибирский городок Токинск, где не был четырнадцать лет с гражданской войны.

Жена Анна с четырьмя детьми уже два года как проживала в Токинске у своей матери, в доме тетке Марии и настойчиво звала мужа присоединиться к семье и заняться учительством. В городе как раз открывалась средняя школа и требовались учителя, но не самоучки, а с хорошим образованием и у Ивана Петровича были все основания получить учительскую должность.

Молодое советское государство, настойчиво борясь с неграмотностью населения, одновременно готовило специалистов во всех отраслях народного хозяйства, чтобы преодолеть вековую отсталость страны от Европы, создать промышленность, поднять сельское хозяйство, и этим обеспечить улучшение жизни всех слоев населения, как и обещалось в Октябрьскую революцию но не было исполнено и спустя семнадцать лет. Конечно, была вина гражданской войны и послевоенной разрухи, но кто из простых людей будет слушать объяснения власти живя впроголодь в бараке, разутый – раздетый и занимаясь изнурительным и тяжким физическим трудом для подъема страны, в ущерб личной жизни? Никто!

Вот и Иван Петрович, не верил в посулы власти о лучшей жизни для всех, но наблюдая стремление простых людей к грамотности и образованию понимал, что именно через грамотность и образованность народа можно, упорным трудом, изменить жизнь к лучшему и, как учитель, он готов был все свои силы и знания отдать людям, несмотря на классовые различия между ним – дворянином и работными людьми, тянущимися к знаниям.

На ближней к городку железнодорожной станции Иван Петрович, в полдень, сошел с поезда с двумя увесистыми фибровыми чемоданами, которые поставил на скамейку у пристанционного здания и, глядя вслед уходящему составу, стал решать, как бы добраться до городка – куда было, без малого, семьдесят верст по раскисшему под весенним солнцем большаку.

В царские времена извозом здесь занимались местные купцы, которые обозами подвод на лошадях перевозили товары и людей от этой станции к уездному городку. По слухам, именно купцы в прошлом веке подкупили устроителей железной дороги, заставили их проложить дорогу именно через это село – станцию, чтобы не лишиться барышей от извоза. Нынешняя власть разогнала купцов – извозчиков и бывший уездный город – цель, поездки Ивана Петровича, остался без постоянного транспорта до Омска и этой железнодорожной станции.

Приходилось, рассчитывать только на попутную повозку и Иван Петрович, взяв чемоданы, направился на большак в надежде перехватить телегу или бричку с лошадью в попутном направлении. Идти пришлось совсем немного: большак на Токинск начинался сразу за станцией и, изогнувшись улицей приземистых домов, скрывался в березовой роще, которая начиналась сразу за крайними избами, где Иван Петрович и остановился, выбрав сухое место для своих чемоданов.

В этих чемоданах Иван Петрович вёз всё свое достояние, что удалось заработать за годы скитаний в Подмосковье и на что он рассчитывал оказать помощь семье в первое время проживания здесь в Сибири. Это были кое-какие вещи, ювелирные изделия и антикварные вещицы, которые можно было обменять на местном рынке на одежду и продукты даже в таком захолустной городке, как Токинск.

Простояв у дороги около часа, он решил было, что сегодня уехать не удастся и следует идти устраиваться, где-нибудь на ночлег, как вдали показалась повозка. Каурой масти тощая лошаденка понуро тянула за собой телегу, скользя копытами по дорожной грязи. Когда повозка поравнялась, Иван Петрович жестом показал лошади остановится, что она охотно исполнила. Возница -затёртый мужичонка в изношенном нагольном полушубке и стоптанных валенках, на которых сверкали чёрным лаком новенькие галоши молча уставится на городского жителя, каковым, несомненно, считал Ивана Петровича с его чемоданами.

– Вы случайно не в Токинск путь держите? – спросил Иван Петрович возницу. Мужичонка, подождал, обдумывая вопрос и вдруг оживившись, ответил: – Именно туда и еду, везу гвозди для нашей строительной артели, эти вот, -показал он на ящики, лежавшие на телеге. – А вам барин, какая надобность спрашивать меня, куда я еду?

– Какой же я барин,– запротестовал Иван Петрович, я учитель, и мне надо добраться до города, где живёт моя семья. Не прихватите попутчика? Я заплачу сколько надо.

– Мужичонка опять помолчал, с сомнением посмотрел на свою лошаденку и на чемоданы Ивана Петровича, выглядевшие солидно и увесисто, и выговорил: – Однако, моя лошадь не потянет по такой грязи вас и чемоданы вдобавок к гвоздям. И так плетётся еле-еле: всю зиму прокормилась на одном сене, без овса, вот и нет силы у неё тянуть телегу. Думал с утра выехать по заморозку, но не удалось получить гвозди пораньше, а сейчас по распутице, не езда– сплошная маета.

– Я могу и пешком идти, рядом с телегой, лишь бы чемоданы не нести, – попросился Иван Петрович у мужика. Тот опять помедлил, посмотрел на чемоданы, на лошадь и решил: – Однако, кладите барин свои чемоданы в телегу, а сами идите рядом: авось и доберемся до хорошей дороги, там и сами подсядете, глядишь, завтра к вечеру и доберёмся до города.

Иван Петрович, не медля минуты, подхватил чемоданы и забросил их на телегу. Возница понукнул лошадь, та напряглась и медленно потянула телегу по большаку, осуждающе косясь глазом на идущего рядом человека, который добавил ей в поклажу свои чемоданы.

Через несколько минут лошадь вытянула телегу за околицу, где дорога была получше: от близко подступивших березовых колков солнце не прогревало землю и на дороге, местами, сохранялся мерзлый наст не подтаявшей земли. Лошадь бодрее потянула телегу, и Ивану Петровичу тоже пришлось ускорить шаг, держась сбоку за край повозки.

Так он прошагал с час и начал прихрамывать – дала знать о себе старая рана, полученная в гражданскую войну. Возница, который молчал всё это время, заметив хромоту попутчика, обеспокоился: – Что-то вы барин хромаете, так мы далеко не уедем, наверное, ноги натёрли с непривычки к пешему ходу, надо бы переобуться, – и он, натянув вожжи, остановил лошадь.

– Нет, нет – запротестовал Иван Петрович, – едем дальше. Это старая рана разыгралась, но потом пройдет, ничего страшного.

– Ну, вам, барин, виднее, – ответил мужичок и, понукнув лошадь, продолжил путь.

– Я же сразу понял, что вы из бывших господ, наверное, офицер: вот и рана у вас от войны имеется, – рассуждал он.

– Сейчас может и учитель, а раньше точно офицером были. Эх, зря я вас прихватил в дорогу! Как – бы неприятностей не схлопотать. Документы– то, у вас барин имеются?

– Да не опасайтесь вы, точно я учитель. И документы есть у меня, и семья моя живёт в городке за речкой, напротив церкви и за дорогу я заплачу, – успокаивал Иван Петрович подозрительного мужичка, который продолжал называть его барином.

– Как жизнь в городе? Налаживается? Я не был здесь много лет. А был членом уездного совета, потом Колчак нас арестовал. Так и закрутило – завертело. И вот пришла пора возвращаться, -объяснял он мужику, чтобы снять его опасения и подозрения. Тот успокоится и предложил сесть Ивану Петровичу в телегу, когда повозка въехала на промёрзшую полосу дороги, протянувшуюся вдоль леса, в котором лежал снег, еще не подвластный апрельскому солнцу и выстуживающий дорогу.

Лошадка, ступив на твердую землю, ободрилась и без натужного усилия тянула телегу даже с дополнительной поклажей в виде присевшего в неё Ивана Петровича.

Через пару вёрст дорога вышла на обширную пустошь, вновь появилась липкая грязь и Иван Петрович, соскочив с телеги, опять зашагал рядом. Мужичок, оценив поступок, успокоился окончательно и начал рассказывать о жизни городка, куда он перебрался пять лет назад, в разгар коллективизации, из ближней деревеньки, и стал работать в строительной артели, для который и вёз три ящика гвоздей из станционных складов.

Артель эта поначалу рубила дома и избы для горожан по их заказу или заказу властей, а два последних года начали строить скотные дворы в колхозах для коров и лошадей, навесы для обмолота зерна и прочие немудрёные постройки.

– Работы хватает, успевай только поворачиваться, – рассказывал мужичок,– ты не гляди, что я мелкий, топором владею, нате – будьте, а за гвоздями послали взамен заболевшего конюха, потому и лошадёнка не привыкла ко мне. Вот вернусь в артель и снова за топор: не моё это дело -лошадью управлять.

– Как звать -то вас?– спросил Иван Петрович мужика, шагая рядом и держась за край телеги.

– Иваном кличут, – ответил возница, доставая кисет с махоркой и сворачивая самокрутку из обрывка газеты, заботливо сложенной в несколько слоев так, чтобы удобно было отрывать на одно курево.– Курите и вы, барин, угощайтесь табачком самосадом, сам табак рощу, сушу и сам режу махорку – такая забористая получается, даже глаза слезятся, когда курю.

– Спасибо я не курю,– ответил Иван Петрович, – меня тоже Иваном звать, так что мы тёзки, и перестаньте называть меня барином, а то в селе, куда мы скоро доберёмся, и впрямь подумают, что я барин, какой – то из бывших. И мне и вам, Иван, неприятности ни к чему.

– Ладно, Иван – учитель, будь по вашему, только негоже учителя называть по имени. Учителей, как и попов, следует называть полностью, по имени – отчеству.

– Полностью будет Иван Петрович Домов, учитель истории, бывший командир Красной армии, – сказал Иван Петрович, умолчав о своей недолгой службе у белогвардейцев.

– Вот и ладно будет, Иван Петрович, – приободрился возница, услышав о службе в Красной армии.

– Только мил человек, скажи мне, что за историям таким ты людей учишь? Невдомек мне: учился я в церковно – приходской школе, грамоте обучен, письму, арифметике, а вот про истории что-то не слышал.

– Я Иван, про то учу, как люди у нас в России и в разных странах жили раньше, что делали, как страна наша образовывалась и какие знаменитые люди были раньше. Нужно знать свою страну и свои корни, чтобы чтить своих предков и не совершать таких ошибок, которые делали они. Вот ты, Иван, помнишь своих дедов, наверное?

– Нет, Иван Петрович, не помню. Дедки и бабки померли, когда я еще маленьким был. Знаю только, от отца, что предки перебрались сюда в Сибирь из Малороссии еще при Александре Третьем, как и где жили там, не знаю ни я, ни мой отец – батюшка, царствие ему небесное. Грамотных в роду нашем почти не было, только отец мой и я грамоте в Сибири обучились, потому и записей о родственниках никаких не осталось. Знаю от отца, что мой прадед был из казаков, не крепостной и здесь считался казаком войска Сибирского.

– Выходит, что ты есть Иван – родства не помнящий, как в русских сказках говорится. Ну а сестры и братья есть? – продолжал расспрашивать мужика Иван Петрович, снова присев на телегу.

– Как не быть, есть, конечно, два брата и сестра. Сестра живет здесь же в деревне, замужем и трое детей, теперь работает в колхозе. А где братья не ведаю: одного Колчак забрал в армию, и он там сгинул– ни слуха, ни духа, а другой к красным примкнул и тоже пропал. Они сильней меня были, а я по своей хилости на войну не попал, вот и уцелел при всех передрягах. А что дедов не помню, так то, не беда – на том свете свидимся, хотя я и не шибко верующий по нынешним временам.

Незаметно, за разговорами, повозка миновала небольшую деревеньку, протянувшуюся единственной улицей вдоль дороги, и путники снова углубились в прозрачный березовый лес, обступивший дорогу с двух сторон.

Дорога была малоезженая: только две-три колеи от телег виднелись на чуть подтаявшей, под склоняющимся к западу апрельским солнцем, глине вперемежку с черноземом. Видимо, прошлым летом, здесь прошелся трактор с мощным плугом, который, вывернув пласт земли на дорогу, образовал по обочинам глубокие канавы, сейчас затопленные вешними талыми водами, для которых не было стока. Местность в этих местах была совершенно ровная и гладкая, без пригорков и уклонов, лишь вдалеке на открытых местах виднелись чаши озер, покрытых зеленоватым и ноздреватым апрельским льдом.

Иван – возница, сидя на телеге, порылся в холщовом мешке и достав оттуда кусок хлеба и кусочек сала, стал есть, поочередно откусывая хлеб и сало. Иван Петрович тоже почувствовал голод, но перекусывать было нечем: утром он попил в поезде чаю с пирогами и картошкой, которые купил поутру на ближайшей остановке поезда прямо у вагона поезда у одной из старушек, которые с корзинами обходили вдоль поезда, предлагая пассажирам пироги и плюшки. Но пироги были съедены и он, сойдя с поезда, не озаботился на станции приобрести даже хлеба.

Иван – возница сочувственно посмотрел на устало шагавшего рядом с телегой Ивана Петровича, снова порылся в своем мешке и постав еще кусок хлеба и кусочек сала предложил их своему попутчику, добавив: – На, перекуси и ты, мил человек, но вечером, на постое в селе, вам придется оплатить хозяевам и ночлег наш и ужин. Уж не обессудьте, но мне нечем расплатиться за постой: видите, купил себе галоши на валенки и поиздержался. – И он горделиво показал на свои новые галоши, надетые на старые латаные валенки.

Подкрепившись и попив воды из фляжки, поданной ему возницей, Иван Петрович приободрился и продолжил путь, когда пешком, когда присаживаясь на телегу, где дорога было получше. Березовые леса то подходили к самой дороге, то удалялись к горизонту, открывая обширные поля и пустоши, лишь местами покрытые потемневшими остатками снежных сугробов, накопившихся за долгую сибирскую зиму.

Иван – мужичок, обернулся, и, показывая на почти оголившиеся от снега поля, пояснил: – Нынче много снега была зимой и на полях намело, всё никак не растает, а много весенней влаги – значит быть урожаю хорошему, если засухи в июне месяце не будет и майских заморозков. Земли вон сколько: паши и сей, как снега сойдут, и установится тепло. Надо только угадать, чтобы ни припоздниться с севом пока земля держит влагу, но и не поторопиться, чтобы ни попасть под заморозки.

Есть в деревнях старики, которые могут указать точно, когда сев вести надо, только мало их нынче кто слушает. Образовался колхоз в моей деревне, туда прошлым годом прислали трактор, он вспахал за ночь сколько смог и, не дожидаясь срока сева в другой колхоз переехал, а сеяли, конечно, лошадьми.

Надо сказать, что прошлый год выдался урожайным на зерно и люди приподнялись в колхозах. А вот в позапрошлом году засуха здесь была, рожь и пшеница выгорели, картошка тоже не уродилась, сено и то заготовить негде было: зимой скотину вениками березовыми кормили в колхозах и на подворьях – где коровы уцелели. Народ почти голодал, а в прошлом году ничего, справно с харчами было.

Вот так берёза помогла спасти скот. Мне отец говорил, что слышал он от деда, будто здесь раньше береза не росла, а появилась она вместе с русскими людьми, которых привёл Ермак Тимофеевич: казахи местные так и говорили, что пришел белый человек, и с ним появилось здесь белое дерево.

Только сомневаюсь я этим рассказам: получается, что в те времена здесь и лесов совсем не было: иначе куда бы делись сосны и ели? Ведь этих лесов здесь нет на сотни вёрст вокруг. Наверное, здесь степь была сухая без озер и лесов, потом береза и осина прижились, низины заполнились водой– так появились озера и болота и стало, как сейчас нам видится, – продолжал рассуждать мужичонка, разговаривая вслух о географии местности.

Иван Петрович то шёл, то присаживался на телегу, иногда вступая в разговор и расспрашивая о подробностях местной жизни в которой он намеревался принять участие спустя много лет.

Оказалось, что уклад жизни здесь почти не изменился после революций и гражданской войны: угар потрясений прошел, и новые веяния появлялись и приживались здесь постепенно, прорастая, как весенняя трава сквозь дёрн отживших свое предыдущих наслоений и нравов. Единственно, что сильно встряхнуло жителей этих мест, стала коллективизация крестьян в колхозы, однако, общественное ведение земледелия в этих местах было присуще и прежде, поскольку частной собственности на землю почти не было, земля и леса вокруг деревень принадлежали общине и распределялись среди семей по едокам – по лицам мужского пола. А далее семья сама распоряжалась доставшимися ей по жребию угодьями, или несколько семей сговаривались и совместно засевали поля, убирали урожай и делили его по работникам и лошадям. Теперь то же самое, стали делать и в колхозах, только часть урожая надо было сдать государству, как налог на колхоз вместо прежнего налога на двор.

– А как в деревне, откуда вы родом, идут дела? – поинтересовался Иван Петрович.

– Дела как сажа бела, – ответил Иван – возница. У нас деревня не– большая, всего 50 дворов, богатеев не было, из зажиточных – один двор Малышевых и как начали колхоз организовывать, так Малышев Степан, старший, лошадей сразу в колхоз свёл и сам с семьей вступил туда – потому его и не раскулачили, а собранием выбрали председателем и как было раньше, так стало и сейчас: что Малышев скажет – то они и делают.

У него и магазин был в деревне, так теперь там школу образовали и учителку прислали издалека, чтобы детишек грамоте учить. В прошлом годе весной трактор прислали – он помог вспахать новые земли и год урожайный выдался, зерном сельчане затарились, разрешили на двор по корове держать, ну там ещё свинью на картошке и отрубях откормить, а мясо на рынке в нашем городе можно было продать, вот народ и повеселел.

Наша артель там два дома новых поставила прошлым летом, а до того лет десять ни одного дома никто не построил. Если строиться, начали – значит, жизнь налаживается, а мне всё одно: что нонешняя власть, что прежняя – лишь бы людей не мучила и жить давала. Нонешняя власть, кажись, получше царской будет: сначала круто завернула, а теперь помягчела, дай бог и дальше так.

За этими разговорами путь коротался незаметно, и на закате солнца вдали показалось большое село, где и ожидался ночлег.

Лошадь, завидев село, тоже заторопилась, видно помнила, что два дня назад останавливалась здесь на ночлег и получила хорошую охапку сена и ведро овса в колоду.

Въехав в село, Иван – возница свернул с дороги к крайнему дому с обширным двором, соскочил с телеги, по – хозяйски открыл ворота и, взяв лошадь под уздцы, завел повозку во двор, где уже стояли две телеги, а распряженные лошади, привязанные к коновязи, хрустели сеном. Из сеней дома – пятистенка вышла пожилая женщина, почти старуха, всмотрелась в приезжих и, узнав в Иване своего недавнего постояльца, разрешительно махнула ему рукой.

Иван распряг лошадь, привязал ее рядом с двумя другими, взял с телеги большую охапку сена и бросил его в кормушку, сколоченную из жердей вдоль коновязи. Затем он взял с телеги ведро, прошел с ним к колодцу в конце двора, поднял воротом полное ведро воды и, перелив воду в свое ведро, поднес его к морде лошади, которая неторопливо напилась после долгой дороги. Иван – возница снова набрал воды и, поставив ведро под морду лошади, пододвинул к ней порожнюю колоду, куда насыпал с полведра овса из мешка, лежавшего на телеге. Посчитав свою заботу о лошади выполненной, он пригласил Ивана Петровича за собой в дом, указав прихватить чемоданы.

– Перевяжите чемоданы веревкой, чтобы нельзя было открыть сразу, – посоветовал он Ивану Петровичу,– и поставьте их в сенях. Хотя баловства и воровства здесь не случалось, но так спокойнее будет и без соблазна, – пояснил возница. Хозяйка живет здесь одна, немощная уже и без хозяина, который сгинул в гражданскую у Колчака. Тем и живет, что дают постояльцы навроде нас. Раньше, при царях, здесь в центре села была заезжая изба, где кучера останавливались, а нонешняя власть извоз ещё не наладила: вот хозяйке и разрешили постой заезжих и соседи не против.

Иван Петрович обвязал чемоданы пеньковой бечевой, которую дал возница, достав ее из своего дорожного мешка на телеге, занёс чемоданы в сени и вошел в дом следом за своим провожатым.

Он оказался в небольшой кухоньке, четверть которой занимала русская печь с лежанкой. Справа от входа на соломе лежал теленок – сосунок, которого после отёла коровы занесли в дом, чтобы не замерз ночными холодами, у окна стоял стол, за которым сидели двое мужиков – кучеров за вечерней трапезой. На столе стоял чугунок с варёной картошкой, крынка с молоком, каравай хлеба и глиняное блюдо с солеными огурцами и квашеной капустой. Хозяйка с ухватом хлопотала у топившейся печи. Всё это освещалось керосиновой лампой, подвешенной на цепочках над столом.

– Присаживайтесь, присоединяйтесь добрые люди, – пригласила новых постояльцев хозяйка, – как раз к ужину поспели, и она поставила на стол ещё две плошки под картошку. Сидевшие за столом мужики подвинулись, и Иван Петрович со спутником присели на табуретки к свободному краю стола.

Трапеза проходила молча. Изголодавшиеся за день путники быстро поглощали нехитрую снедь, запивая парным молоком.

Иван Петрович молока не употреблял по причине несварения желудка и попросил чаю, благо самовар стоял на лавке у печи, пыхтел и светился снизу красными угольками. Хозяйка подала ему кружку чая настоянного на смородиновом листе.

Закончив ужин, постояльцы стали укладываться на ночлег в соседней комнате, где на полу лежали расстеленные матрацы, набитые сухим мхом. Сама хозяйка улеглась на теплой печи. Иван Петрович, ещё в бытность свою приезжая в эти места, всегда удивлялся размерам здешних домов и изб: кажется, леса достаточно– строй большой дом из березовых бревен, свободно живи семьёй, но почему – то народ строил небольшие дома, где в тесноте ютились старики, взрослые и дети.

Оказалось, что виною всему сибирские морозы: березовый дом плохо держит тепло и требует много дров на отопление, а более теплые дома из сосен дорогие из-за трудностей доставки бревен за много вёрст от этих мест. Этот домишко тоже был небольшой, но четверо постояльцев на полу и хозяйка на печи свободно расположились на ночлег и вскоре дом наполнится храпом мужчин, уставших с дальней дороги и забывшихся тяжелым сном.

Утром следующего дня, чуть свет, постояльцы проснулись и начали собираться в дорогу. Мужики умылись из рукомойника, висевшего у входной двери, напротив лежавшего теленка, которого хозяйка уже успела напоить парным молоком, налитого в бутылку из – под водки, оставленную, видимо, кем-то из прошлых постояльцев.

На завтрак хозяйка поставила на стол чугунок со щами из квашеной капусты, заправленных топленым свиным салом со шкварками и положила каждому по ломтю хлеба. Все торопливо поели и вышли во двор готовить лошадей.

Иван Петрович расплатился с хозяйкой за ночлег и еду: оказалось, по червонцу с человека, что по московским меркам было почти даром, и тоже вышел во двор со своими чемоданами. Мужики запрягали лошадей. Иван – возница вертелся около своей лошаденки, которая съела за ночь овёс и сено, отдохнула и выглядела бодро, переступая с ноги на ногу. За ночь крепко подморозило, выпал легкий снежок, небо хмурилось, и дорога по мёрзлому большаку обещалась быть легче, чем накануне по грязи в погожий апрельский день.

Иван Петрович направился было к своей телеге, как его остановил один из постояльцев.

– Извиняйте, но вы, товарищ, не Домов будете? – обратился к нему мужик лет сорока, давно не стриженный, с густой курчавой бородой.

– Да, я Домов Иван Петрович, – несколько опешив, ответил он мужику, остановившись и поставив чемоданы на землю. – А вы меня, откуда знаете?

– Так вы же были членом уездного совета в нашем городе, в восемнадцатом году, потом вас, депутатов, Колчак арестовал и потом расстреляли, а оказалось, что не всех, раз вы живой остались. Я тогда тоже на митинги ходил, вот и запомнил, как вы речи говорили с крыльца управы. Только вы тогда были с бритой головой, а сейчас с волосами и бородкой, потому сразу и не признал – думал, привиделось, сколько лет прошло.

Меня в тюрьму в Омск отвезли, а потом мобилизовали в армию Колчаку и там я перешел к красным, служил в Красной армии, потом работал учителем и вот возвращаюсь сюда опять. Жена моя родом из городка и год как живет здесь с детьми.

– Меня тоже Колчак мобилизовать хотел, но я больной плоскостопием, много ходить не могу, они и отстали, а я при лошадях определился, чтобы ноги не бить. Сейчас возвращаюсь в город со станции, куда отвозил председателя райкооперации на поезд до Москвы на съезд ихних кооператоров. Назад порожний еду, могу и вас прихватить: у меня конь справный, не чета этой лошадёнке, – продолжал мужик, довольный своей памятливостью и показывая на телегу, уже снаряженную Иваном-возницей.

– Неудобно как-то. Мы подрядились до города за плату, и мне не с руки на полпути уговор ломать, – заметил Иван Петрович с сомнением.

– И сколько он с вас запросил за провоз? – спросил мужик. – Тридцать рублей, – ответил ему Иван Петрович. Предложение мужика ему понравились. Его конь был явно резвее каурой лошадёнки, да и запряжен он в дрожки, а не в тряскую телегу и не придётся идти пешком – за ночь нога разболелась, и он не был уверен, что дойдет.

– Какие дела! – воскликнул мужик. – Дайте ему десять рублей, вот и весь уговор. А я вас на дрожках до места довезу, чуть за полдень, всего за двадцать рублей. И вы при своих деньгах останетесь, и я с попутчиком буду – не люблю один ехать и молчать.

– Будь по вашему, – ответил Иван Петрович и, оставив чемоданы, подошел к Ивану-вознице: объяснить ситуацию, ссылаясь на хромую ногу. Тот не обиделся, взял деньги с благодарностью и тронулся в путь.

Мужик подхватил чемоданы, привязал их веревкой к дрожкам сзади и, показав место справа, стал запрягать коня. Закончив дело, он сел в дрожки и махнув рукой хозяйке, которая тоже вышла на крыльцо, направил коня вдоль по селу. Конь бойким шагом миновал село и за околицей они обогнали Ивана-возницу с его телегой, которая, вскоре отстала и скрылась из вида.

Мужик по имени Федот, дожив до 40 лет, не выезжал за пределы района, кроме нескольких поездок в Омск, а потому расспрашивал Ивана Петровича о Москве и других местах, где тот бывал.

Иван Петрович охотно рассказывал о своих странствиях, опуская эпизоды своей службы в армии Колчака: здесь ещё сохранилась ненависть людей к зверствам колчаковцев против мирных людей, да и советская власть относилась подозрительно к бывшим белогвардейцам, что он испытал на себе. Поэтому, как историк, он рассказывал о Москве, как об истории государства российского, удивляя своего полуграмотного кучера подробностями жизни царей и событиями военных историй.

В свою очередь, он расспрашивал Федота о жизни городка за последние годы и Федот, как мог, рассказывал местные новости и сплетни. Церковь, где Иван Петрович сочетался браком со своей Аней в семнадцатом году, сначала закрыли, колокольню снесли в горячке борьбы с религией, потом сделали из церкви пожарное депо, и пришлось, построить каланчу, чтобы высматривать пожары, а как бы пригодилась каменная колокольня!

В городе открылась машинная станция, где были трактора, комбайны и автомобили. Трактора пашут поля в колхозах, а автомобили возят зерно, товары из Омска и с этой станции, откуда они едут, но только по сухой дороге – по грязи они здесь проехать не могут, да и зимой по снегам тоже.

Дети все учатся в школах, под которые приспособили купеческие дома, а в магазине купца Ермолаева обустроили кинотеатр, где Федот тоже был и смотрел недавно фильм «Путевка в жизнь» подивившись на говорящих, на белой стене, прыгающих и бегающих людей. Ещё у горсовета, где раньше была управа, поставили на столбе радио и теперь днем можно слушать музыку и новости на всей площади.

– Прошлым летом, – продолжал Федот свой рассказ, – власть перенесла базар, что был в центре, на окраину, за речку, там поставили забор, ларьки, ряды и назвали колхозным рынком. Колхозники, правда, не очень ещё ездят туда торговать, но кое-что из харчей там можно купить. А за рынком, выстроилась целая улица новых домов, названная Пролетарской – это кто из деревень смог уехать, так что городишко приободрился и задышал. Эх, если бы дорога в Омск и сюда на станцию была добрая, чтобы машины всегда могли ездить – то наш город и вовсе поднялся бы, – недаром он в бытность был уездным городом, а уезд на тысячу вёрст тянулся.

В городе все дети учатся – новая власть не разрешает с малолетства работать – хоть три класса, а отучиться надо. В центре новую школу построили – этим летом откроется, так там, говорят, и вовсе учиться будут по десять лет. Я тоже грамоте обучен – три года в приходской школе маялся: письмо, чтение и закон божий, а здесь целых 10 лет учиться! Чудно, – закончил Федот, достал сумку из – под облучка, вынул оттуда половину ковриги хлеба, отломил кусок и протянул его Ивану Петровичу.

– Нате, кушайте, я гляжу, у вас припасов в дорогу нет. Может в чемоданах харчи? Но не похоже – уж больно тяжелы эти чемоданы.

– Там книги, больше,– я же учитель, а как учить без книг? – остудил Иван Петрович любопытство Федота.

– Оно конечно, книги свои вам здесь пригодятся – к нам по грязи и снегам их не больно много возят, – отвечал Федот.

Он снова порылся в суме, вынул, оттуда головку чеснока разломил и протянул несколько зубцов Ивану Петровичу. – Нате, к хлебу– то чеснок хорошо помогает взбодриться. Мне отец говорил, что когда он был на северах, они от цинги чесноком спасались. У нас здесь, слава богу, всяк овощ растёт и зреет, потому этой цинги и нет.

Иван Петрович взял чеснока, натер им горбушку хлеба по примеру Федота, и съел хлеб с удовольствием.

Они продолжали путь дальше. Окружающий ландшафт не менялся: березовые колки, сменяясь осиновыми зарослями, то приближались к самой дороге, то удалялись к горизонту, открывая широкие просторы.

Небо хмурилось, низкие рваные облака мчались с севера им навстречу, из облаков временами сыпалась снежная крупа, покрывая дорогу тонким слоем, скрывающим следы вчерашних повозок, оставленных на подмёрзшей грязи. Холодный ветер раскачивал голые ветки деревьев и бросал снежные зёрна в лицо путникам.

Иван Петрович поеживался от холодного ветра в своем легком пальто и городской кепке. Заметив это, Федот вынул из-под себя кусок войлока и предложил им укрыться от ветра. – Я этим войлоком лошадь прикрываю, на ночь, когда студенеет, сгодится и вам от ветра, – пояснил он.

После пополудни проехали село, оставшееся справа от дороги. От этого села до города оставалось 15 вёрст пути, которые повозка прошла за пару часов и въехала в город. Иван Петрович указал Федоту, и тот подогнал повозку прямо к нужному дому, отвязал чемоданы, получил деньги за дорогу и, распрощавшись, уехал прочь.

Иван Петрович остался один у дома, где проживала его семья, и куда он добрался после долгой дороги. На улочке, ведущей к речке, не было не души. Никто не вышел из дома, навстречу ему, поскольку никто и не знал об его приезде.

Дом, стоял таким же, как и был в последней приезд Ивана Петровича сюда, четырнадцать лет назад, отправляясь в Вологодскую ссылку. Потемневшие сосновые брёвна стен, зеленые, облупившиеся от краски ставни окон, чуть покосившиеся ворота, калитка с железной щеколдой – всё было, так же как и тогда, только сам Иван Петрович не был прежним.

Тогда он был в расцвете лет и сил и, несмотря на перипетии судьбы, надеялся преодолеть жизненные трудности и обустроиться с семьей на новом месте. Сейчас он чувствовал себя глубоко пожилым человеком, лишенным добрых надежд и только чувство долга перед женой и детьми всё ещё заставляло его действовать и эти чувства привели сюда, к этому дому, перед которым он стоял в грустных раздумьях. Стряхнув оцепенение, он подхватил чемоданы и, отворив калитку, вошел во двор.

На крыльце стоял мальчик четырёх лет и, приспустив штанишки, писал на завалинку. Увидев, Ивана Петровича он побежал в сени.

– Рома, Ромочка! – вскрикнул Иван Петрович: это был его младший сын, – это я, твой папа, – но мальчик, не слушая, забежал в сени – он, по малолетству, не помнил отца, которого не видел с двухлетнего возраста, когда с матерью, братом и сестрами они уехали сюда.

Иван Петрович едва успел поставить чемоданы на крыльцо, как из сеней вышла его жена Анна, посмотреть, что за чужой дядя пришел к ним, со слов сына Ромы.

Увидев Ивана Петровича, Аня вскрикнула и бросилась к нему на шею.

– Ладно, будет тебе, приехал, теперь никуда не денусь, – ласково успокаивал он жену, прижимая к себе её теплое и знакомое тело.

Следом за женой на крыльцо вышла и его тёща Евдокия Платоновна, крепкая пожилая женщина семидесяти лет, которые она прожила здесь же, будучи уроженкой здешних мест. Сдержанно поздоровавшись с зятем, она пригласила его пройти в дом: – Нечего здесь на холоде стоять, и Аню морозить. С приездом вас Иван Петрович и пожалуйте в дом, я как раз печь топлю и щи сварила, – сказала и, повернувшись, ушла в дом.

Иван Петрович давно привык к такому отношению тёщи. Дело в том, что Евдокия Платоновна считала его виновником всех несчастий и мытарств своей единственной дочери Анны, хотя и понимала, что сам Иван Петрович ни при чём – просто в такое время им выдалось жить.

Он подхватил чемоданы и вошел в дом вслед за тёщей. Дом встретил его теплотой, струящейся от русской печи, и пропитанной множеством запахов жизни обитателей. Здесь проживали: его жена Аня с четырьмя детьми, тёща – хозяйка дома, который достался ей в наследство от сестры Марии умершей год назад, и тёщина сестра Пелагея – вдовая и бездетная, обитала здесь же, – всего получалось семь человек и он будет восьмым здешним жильцом. Этот дом состоял из кухни, где сейчас хлопотала тёща, горницы и небольшой спаленки – всего шесть на восемь метров площади, включая холодные сени.

Подросшие дети со сдержанной радостью встретили отца. К сдержанности проявления чувств их приучил сам Иван Петрович: как учитель и дворянин он считал внешнее проявление привязанностей уделом слабых и чувственных людей и потому поощрял детей не глупыми любезностями, а добрым словом, опекой и, при возможности, подарком.

Откушав с дороги тёщиных щей, он открыл один из своих чемоданов и начал раздавать каждому в дар то, что припас ещё в Москве.

Тёще и ее сестре досталось по пуховому платку, жене платье, косынка и туфли к лету, дочерям по летнему платью, сыну старшему Борису брюки с рубашкой и сандалии, а младшему позднему и потому любимому, Ромочке – матросский костюмчик с бескозыркой и ботиночками.

За раздачей подарков, их примеркой и обсуждением наступил вечер и пришла пора укладываться на ночлег после чаепития. Иван Петрович не представлял, как они все разместятся спать, чтобы ему с Аней уединиться после двухлетней разлуки, но всё оказалось просто: тёща легла на теплой лежанке русской печи; его дочери Августа и Лидия разместились на полатях, которые были устроены над входной дверью; рядом с дверью, на деревянном сундуке улеглась тётка Пелагея; в горнице на кроватях положили сыновей Бориса и Рому, а ему с Аней выделилась маленькая комната – спальня, где Анна постелила им на полу, сняв матрасы с двух железных кроватей со скрипучей панцирной сеткой.

Скоро дом затих, и Аня прижалась к нему всем телом. Их близость, вопреки ожиданиям, оказалась спокойной и бесстрастной после долгой разлуки: из-за его усталости от поездки. Он сразу уснул, ощущая спокойное тепло жены, прижавшейся к нему сбоку. Путь домой к семье завершился на пятидесятом году его жизни.

Рано утром, чуть рассвет начал пробиваться сквозь щели в ставнях, которыми закрывали окна на ночь, отдохнувший Иван Петрович осторожно обнял жену за плечо. Аня тотчас проснулась и бережно приласкав её и ощутив взаимное влечение, он осторожно овладел ею. Утренняя близость случилась бурной и страстной и, напоследок, жена Аннушка даже слегка вскрикнула, прикусив его за плечо.

Откинувшись навзничь, Иван Петрович забылся в сладкой дрёме, ощущая, окончательно, свое возвращение в семью и в спокойную мирную жизнь здесь, вдалеке от столицы, и новой власти, затеявшей переустройство страны, невзирая на трудную жизнь людей и обрекая, таких как он, Иван Петрович, на лишения и невзгоды.