Читать книгу Три кг первого - Стас Битлер - Страница 2

До посадки на самолет оставалось еще целых полчаса. Очень хотелось курить, а еще больше выпить. Игорь не любил летать самолетами, особенно в последние годы. Казалось бы, почему не продавать здесь, в баре, не разбавленное дешевыми лимонадами пойло, а нормальный алкоголь, и не построить где-нибудь в закутке аэропорта комнату с вытяжкой для курения? Нет – даже старые «душегубки» снесли! Он считал лицемерием ущемление прав курящих и умеренно пьющих граждан под эгидой борьбы за здоровье нации на фоне упавшего ниже плинтуса уровня жизни населения. Законы, несомненно, принимают бесящиеся с жиру богачи, живущие в какой-нибудь сытой Москве или здесь, в пока еще благополучном Петербурге. Вот если бы этих холеных думских петушков отправить без машины-охраны-секретарши куда-нибудь за пару сотен, а то и тысяч километров от столиц, возможно, закукарекали бы иначе! Увидели бы, как в каком-нибудь отнюдь не дотационном регионе молодь, поросшая на обломках демократии, вмазывается солью[1] по кругу из одного шприца и на остановках бычки собирает! Узнали бы, из чего состоит бюджет населения, которое в свободное от безработицы время разводит приезжих лохов по подворотням и соляру с тепловозов сливает, чтобы чахоточной матери купить лекарств, так как отец, если он вообще у кого-нибудь из них был, давно уже сгнил на зоне! Тогда они, может быть всерьез, задумались бы о здоровье нации и не тратили бы свои высокооплачиваемые силы и утроенные гнетом откатов бюджетные средства на борьбу с ветряными мельницами.

Иногда Игорю казалось, что, в отличие от многих своих ровесников, ему удалось вырваться из порочного круга. Его дед-политзек, Арсений Евдокимович Скориков, заслуженный каналоармеец[2] СССР, погиб в сорок втором, смывая кровью долг перед Родиной в одном из бесчисленных штрафных батальонов Второй мировой; отец, Павел Арсеньевич, был расстрелян по приговору «самого гуманного и справедливого суда в мире» в восемьдесят первом за хищение госимущества. Он же за всю свою жизнь лишь получил условный срок по малолетству, а после армии съездил в недолгую, на полтора года, командировку[3] на лесосплав в соседнюю республику. Конечно тогда, на суде, ему в зачет пошла служба в ВДВ, участие в боевых действиях и поручительство спортивного комитета, иначе командировка могла стать более продолжительной и удаленной.

Пусть это был и отрицательный, но все же опыт, который нельзя было не использовать для дальнейшей жизни, а вернее, для выживания. В девяносто первом после освобождения найти себе достойное применение было не так просто: экономика страны падала в пропасть, а бокс почему-то из самого патриотического вида спорта стал самым коммерческим.

Разумеется, молодой человек, за свои неполные двадцать два успевший отслужить-отвоевать-отсидеть, прибился к местной преступной группировке.

Банда, насчитывавшая в тот момент около ста душ, нарезала молодому боксеру сектор ответственности и снабдила всем необходимым: служебным автомобилем ВАЗ-2108, черным спортивным костюмом с тремя белыми полосками по швам и пистолетом системы Токарева. Старшие быстро заметили толкового бойца, обладающего редким для рядового бандита даром дипломатии: в отличие от остальных своих товарищей он сначала думал, а потом стрелял, а не наоборот. Так Игорь приблизился к самой верхушке группировки. Большую часть времени он проводил в обществе Прохора Беломорского, который на тот момент уже претендовал на место смотрящего от воров по всей области. За короткий срок Прохор в компании со своим другом детства Николаичем и еще одним типом по кличке «Воркута» подмяли под себя весь бизнес в округе. Под крылом этой троицы Игорь занимался исключительно контрабандой леса, поэтому когда в девяносто втором старших привлекли по «алмазному делу», для него все закончилось легким испугом.

Со временем все вернулось на круги своя – Воркутинского неожиданно для всех быстро освободили, и пацанское бытие пошло своим чередом. Большая часть криминального бизнеса еще в конце нулевых легализовалась, и даже, несмотря на кризис, дела шли неплохо. Так оно и продолжалось бы по сей день, если бы не одно обстоятельство: закоренелый холостяк, привыкший к размеренному образу жизни и не знающий супружеских обязательств, влюбился, как мальчишка. Конечно, до этого в его жизни были женщины, но ту самую, ради которой можно был пойти на любые безумства, он встретил только сейчас.

В одной из своих поездок в культурную столицу, где у него, как у директора филиала «Лесторга», был вполне приличный офис и даже «служебная» квартира, Скориков не смог наладить конструктивный диалог с представителями местного криминалитета и со Стрелки Васильевского острова, огнестрельно раненный, в бессознательном состоянии, был отправлен в Мариинку[4].

Хорошо, что вездесущие охотники за корюшкой вовремя заметили его лежащим на нижних ступенях набережной у самой воды лицом вниз, – случись небольшой прилив, и холодная Нева зажурчала бы в простреленном легком. Первое, что он увидел, придя в себя, было прекрасное лицо медсестры, ставящей ему капельницу. Недолго думая, он спросил:

– Ты кто?

– Любовь… – ответила незнакомка.

– Настоящая?

Медсестра засмеялась:

– Как видите!

– Всю жизнь мечтал о настоящей любви!

Так в его жизни появилась Люба. Выяснилось, что она в свои тридцать три уже побывала замужем и совсем не стремилась туда вернуться. Супруг ее, несмотря на свои ученые звания и достижения в области медицины, оказался бытовым пьяницей и постоянно распускающим руки дебоширом, неспособным на настоящие чувства, поэтому она сбежала от него при первой же возможности. Самым ценным качеством Любы наряду с истинно женским обаянием и душевной добротой было то, что она никогда ни о чем не спрашивала. Не то чтобы она была полностью равнодушна к нему и к его делам, просто она четко понимала, где находится та грань, через которую переступать не следует.

Как и следовало ожидать, отношения уже не очень молодых людей зашли достаточно далеко. Игорь оказался на пороге принятия решения: или завязывать с прошлым, или вычеркнуть ее из своей жизни навсегда. С самой юности ему была знакома старая истина: «Вор не должен иметь семьи». Хоть Скориков и не был вором в том понимании, как тот же Прохор, он осознавал, что счастливый супружеский быт и, мягко говоря, не совсем законная деятельность, которой он занимается, – вещи абсолютно несовместимые.

Еще он понимал, что просто так отойти от дел ему не позволит нынешнее окружение, а убегать, поджав хвост, было не только неправильно, но и нецелесообразно по материальным соображениям: на его официальной зарплатной карте никогда не бывало больше сотни-другой, а прочими активами де-юре Игорь не располагал.

Разумеется, Люба хотела того же, чего хотят все женщины, – родить детей и вырастить их в полной семье, а Скориков при всем желании гарантировать этого никак не мог.

Единственным человеком, который, возможно, мог бы помочь ему со всем этим разобраться, был Прохор. Узнав о его досрочном освобождении, Игорь тотчас бросил все столичные дела и рванул в аэропорт. Несмотря на то что они не виделись двадцать три года и лишь несколько раз общались по телефону, он надеялся, что прежние отношения сохранились и им удастся договориться, тем более ему было что сказать Беломорскому.

Как только объявили рейс, Скориков отложил на барную стойку зачитанную до дыр газету, сделал глоток уже успевшего остыть кофе, подхватил свой нехитрый багаж и быстрым шагом направился на посадку.

– Чего трезвонишь понапрасну? На даче они!

Прохор отпустил кнопку звонка и оглянулся. Из квартиры напротив, нахмурившись, на него смотрела сонная растрепанная Катерина. Что с ней сделало время?! Из некогда аккуратной и привлекательной женщины она превратилась в какую-то спившуюся неопрятно-одутловатую старушонку, а ведь ей сейчас должно быть немногим больше пятидесяти!

– Катюха, ты?

Соседка нахмурилась еще больше и, подбоченившись, злобно бросила:

– Ну?!..

– Я ж дядька Прохор! Не узнала? Мне папка твои, Серега, писал, что ты все приветы мне шлешь, мол, все хорошо у тебя…

– Помер папка. Уж пятнадцать годочков, как помер. Здоров, дядя Проша! Прости, не признала – седой ты весь стал и худой какой-то…

– Ну так не с курорта, – сдержанно усмехнулся Прохор. – Про Сварщика, в смысле про Серегу, знаю, Шурка писала… А что за дача? С кем она уехала?

– Так Светка, внучка, в пятницу за ней заехала вместе с мужем и к его родителям на дачу увезла на все выходные. Сегодня вечером вернутся. А тебя, получается, раньше срока выпустили? Александра говорила, что только в семнадцатом…

– Так амнистия вышла… В честь семидесятого Дня Победы – мы ведь с ней, с Победой-то, почитай, ровесники…

– Да ты заходи, дядя Проша, чего на лестнице стоять?! Сейчас я телефон найду – позвоним тете Шуре!

В квартире давно не убирались: общую картину беспорядка, свойственного пьющим людям, красочно дополняла раскинувшаяся прямо посреди гостиной лужа размером с Белое море, которую, вероятно, напрудил коренастый лопоухий собачонок. Он виновато выглядывал из-за изрядно обглоданной, скорее всего им же, ножки ждановского шкафа[5].

– Тебя как звать-то, волчара? – ласково спросил Прохор, обращаясь к щенку и усаживаясь рядом с ним на корточки.

– Это – Казбек! – не без гордости произнесла Катерина.

– А чего кличка басурманская какая-то? Назвали бы Шариком или Трезором.

– Так ведь кавказец же! Это мне Витенька подарил на Восьмое марта. Ты, говорит, маманя, одна живешь – тебе защитник нужен! Чего-то не отвечает телефон у Александры. Пойдем на кухню – я тебя чаем напою.

На кухне хозяйка виновато развела руками:

– Выпить нечего – сама с утра мучаюсь, а чай есть: хороший, английский. Витька мать не забывает! Аккурат раз в месяц из Москвы своей приезжает, и мы с ним в магазин идем: полную тележку набирает, представляешь?

– Ты мне два пакетика завари – я покрепче люблю.

– Да знаю я ваши привычки зоновские! Папка, тот вообще чуть ли не полпачки на стакан сыпал, царство ему небесное!

– Эх, Катерина! Знала бы ты, каким человеком отец твой был – Сергей Николаевич! Жаль, так и не свиделись мы с ним!

– Человеком-то, может, и хорошим был, а помер, как собака, прости господи! Это ж надо было во сне собственной блевотиной захлебнуться!

– А Шурка писала – сердце…

– Сердце! – хозяйка всхлипнула. – Нет у вас, урок[6], сердца! Вон Федька тоже по воровской пошел – второй срок уже мотает! Первый раз вообще в четырнадцать лет в историю вляпался, а папка все приговаривал: «Ничего, Катюха, ума наберется – больше не попадется». Это про родного внука, а! Вся надежда на Витеньку, на младшенького!

– А за что Федьку?

– За ювелирку… Видать, рассказов папкиных наслушался про вашу с ним бурную молодость и туда же! Думала, хоть армия его исправит…

– Ладно, не реви! Когда срок?

– К Новому году ждем…

– А что Витька?

Лицо Катерины просветлело, она вытерла слезы и, сделав небольшой глоток из низенькой чашки, расписанной серебряными розочками, расплылась в улыбке:

– Витенька в Москве институт закончил – на аудитора выучился, и ему место хорошее в крупной фирме предложили. Он там с девушкой приличной познакомился, вроде как отношения у них… Я ему говорю: «Женись да детей заводи: квартиру ты уже купил, машина есть», а он: «Не время еще, мама». Я была у него в гостях в Москве-то: квартира хорошая такая – четырехкомнатная то ли на Котельной, то ли на Котельничной, все забываю…

– Река есть рядом?

– Ну да, прямо под окнами!

– Котельническая набережная…

– Да! Точно! Так вот он даже переехать к нему предлагал…

– И чего ты?

– Да на что она мне, Москва эта? Я там и не знаю никого. Витенька целыми днями на работе пропадает – мне поговорить даже не с кем будет. Вот уж когда внуки пойдут, так тогда хочешь – не хочешь, придется!

– Чего-то у тебя не прибрано как-то, Катерина… – осторожно заметил Прохор.

– Да мы тут с Олежеком гульнули маленько! – хозяйка густо покраснела. – Он хороший, ты не подумай! В овощном на проспекте грузчиком работает…

Гость еле заметно нахмурился, достал папиросу из причудливого деревянного резного портсигара и закурил, отойдя к окну.

– Ты в откидном режиме открой, не надо полностью – замерзнем.

– В откидном режиме? – переспросил пытающийся сохранить невозмутимость Прохор, разглядывая механизм пластикового окна.

– Ну чего ты, стеклопакетов не видел?!

– Чего же это не видел? У нас такие в здании администрации были…

– Ладно, давай сама! О, телефон звонит!

Гость недоверчиво покосился на мобильный – во весь экран мигала фотография его сестры, а кухню заливала громкая, судя по настойчивым ритмам сверхсовременная мелодия.

– Это Александра! Подойди!

– А как? Где кнопки-то?

Катерина засмеялась, провела пальцем по экрану и сунула телефон в руки Прохору.

– Але! Шурочка! Это я!

На другом конце провода молодой девичий голос после секундной паузы ответил:

– Позовите, пожалуйста, тетю Катю.

Хозяйка хитро подмигнула гостю и шепнула:

– Это Светка! Поговори с ней!

Прохор, просияв улыбкой, начал:

– Светочка, девочка, здравствуй! Это деда Проша! Помнишь меня? Я только сегодня приехал. Как ты поживаешь, маленькая? Ты только бабушке не говори, что я вернулся, – мы ей сюрприз сделаем!

– Здрасте… Не скажу. Бабушка умерла…

– Как умерла? Ты что такое говоришь? Когда?

– Ночью сегодня. Легла спать и не проснулась.

– А вы где, по какому адресу? Я сейчас к вам приеду!

– Не надо. Бабушку уже в морг отвезли во вторую больницу. Мы скоро сами приедем с Антоном…

Прохор, положив телефон на стол, горько вздохнул, затушил папиросу в пепельнице и достал из портсигара новую.

– Свиделся с сестренкой… Умерла сегодня ночью, представляешь!

Хозяйка испуганно пробормотала:

– Да, дядя Проша. Я слышала разговор… Болела она сильно последние годы…

– А Антон – это кто?

– Это и есть Светин муж. Хороший мальчик такой, серьезный… Ты посиди, я сейчас быстренько за бутылочкой схожу…

– Не спеши, Катерина, не время сейчас…

Прохор расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, глубоко затянулся папиросой и отвернулся к окну:

– Дым в глаз попал, – неуклюже соврал он, вытирая катящуюся по заросшей седой щетиной щеке слезу.

Илья в очередной раз сбросил входящий вызов. Телефон не унимался – пришла эсэмэска: «Забери Рому с тренировки, у меня вторая смена».

– Что там у тебя, Одинцов? Мы тебе не мешаем в тетрис играть? – нервно рявкнул начальник управления Елизаров, отшвырнув в сторону пухлый том с заголовком «Новиков», и уставился на начальника угрозыска маленькими бегающими глазками. – Мне из Москвы уже два раза звонили! Где план мероприятий?

– Виноват, товарищ полковник! – вставая во весь свой двухметровый рост и оглушая раскатистым басом присутствующих, ответил Илья. – Вот же план, вделе…

– Это не план, а черт знает что? – почти взвизгнул Елизаров и заискивающе посмотрел на прокурора Прокошина.

Леонид Владиленович, понимая, что от него ждут каких-то действий, скорее всего решительных, и просто отсидеться, изображая на лице справедливое возмущение бездеятельностью своих поднадзорных, на инициированном им же совещании не получится, откинулся в кресле и начал:

– План, мягко скажем, сыроват и требует доработки. Вы наметили что-нибудь конкретное?

– Конечно! В плане все отражено…

– Да что у тебя там отражено? Поставить на контроль, проверить по учетам и установить наблюдение? – не унимался полковник.

– Ну это же первичные мероприятия…

– А прослушку, видеонаблюдение, мониторинг интернет-ресурсов?! – поддержал Елизарова Прокошин и деловито постучал по дубовому столу кончиками наманикюренных ногтей.

– Но мы не знаем ни номер его сотового, ни где он будет жить, и, вообще, что он на сегодня из себя представляет, – вяло парировал Одинцов.

Прокурор понял, что сморозил полную чушь и отрешенно уставился на портрет президента, стоящий перед ним на столе. Президент сурово смотрел на него из перламутровой рамки, и в его взоре читалось: «Ну что, сука, пришла пора топить тебя в сортире?!» От этого Леонида Владиленовича передернуло, и он потянулся к бутылке с минералкой.

Елизаров в подхалимском порыве услужливо сорвал с бутылки пробку, чтобы прокурорская жажда утолилась незамедлительно, но не учел, что вода газированная: шипящий и светящийся в солнечных лучах фонтан весело пробежавшись по дорогим очкам в золотой оправе, костюму и заграничному галстуку, заклокотал в клавиатуре ноутбука.

– Так! Все! Хватит на сегодня! – прошипел побагровевший Прокошин. – Свободны! Через два дня жду с докладом!

Елизаров кивком головы показал Одинцову на дверь:

– Ждите меня в управлении, я сам доеду.

На улице Илью дожидался Валерка Мальцев – его друг и соратник. Сколько Одинцов говорил ему: «Получи высшее образование – сделаю тебя замом!», а тот ни в какую: «На фига оно, это высшее, – мне и так нормально!» По этой причине Мальцев числился водителем в звании прапорщика, хотя по факту мог любому оперу, в столицах образованному, фору дать. Если ситуация заходила в тупик: глухарь[7] неподъемный или разыскиваемый какой на дно залег – это к Валерке. Аналитиком он был от Бога – покруче самого Пуаро[8]. Одинцов же славился тем, что за всю карьеру никому ничего не засунул и без повода никого не отлупил – большая редкость среди современных работников органов, отчего пользовался заслуженным уважением не только в мелкоуголовной среде, но даже у авторитетов. В тандеме Одинцов с Мальцевым представляли собой ту самую трудовую элиту оперов, со смаком обмусоливаемую сценаристами мыльных опер.

– Валерыч, давай через спортклуб проедем, я мелкого заберу: его домой, а меня на базу, – попросил Илья, садясь в машину.

– А чего на базе-το делать, воскресенье же?! Вы с Елизаровым не все обсудили?

Одинцов махнул рукой и закурил:

– Да, похоже, все только начинается. Знаешь, зачем Прокошин нас подтягивал?

– В выходной? Даже не представляю…

– Беломорский освободился. От Елизарова поступило негласное указание: в кратчайшие сроки взять его в разработку и реализоваться. Прокошин личный контроль установил.

– А что, он уже успел что-то натворить? Ему же в обед сто лет! Сейчас заначку свою на заимке откопает и куда-нибудь в Испанию на пээмже.

– И я про то… Видать, у Елизарова с Прокошиным другое мнение по этому поводу. Я, кстати, на входе Умарова встретил – запыхавшийся, но с довольной рожей из приемной выпархивал.

– Да ладно?! Вот дожили! Совсем страх потеряли!

– А чего ты удивляешься? Это для нас с тобой он типичный представитель криминалитета, фигурант несметного числа оперативных разработок и лидер всех возможных организованных преступных групп, а официально Гасан Сухробович Умаров – бизнесмен, кандидат в депутаты и меценат, между прочим, в ДК милиции ремонт сделал…

– М-да… – задумчиво протянул Мальцев и притормозил у остановки. – Вон, похоже, пацан твой, Илюха!

По дороге Ромка поведал отцу о своих спортивных победах и поражениях, школьных успехах и неудачах и, как обычно, поделился очередной детской мечтой:

– Пап, Сашка такие офигенные перчатки отдает за два рубля всего!

– Сын! Что у тебя за мажорская манера тысячи рублями называть? И что значит «офигенные»?

– Ну пап! Так все говорят… Я четыреста рублей накопил уже! – Ромка вопросительно посмотрел на отца.

– Это сорок копеек по-вашему?! – Илья зашелся задорным хохотом. – Валерыч, одолжи шестьдесят копеек – у меня только рубль с собой.

– Для хорошего дела – не вопрос. Что за перчатки?

– Такие же, как у Емельяненко![9] – выпалил Одинцов-младший.

По уши довольный Ромка выскочил из «Волги» и вприпрыжку рванул к подъезду.

– Сколько ему уже? – поинтересовался Мальцев.

– На днях восемь стукнет, – задумчиво ответил Илья.

– С Настасьей-то общаешься?

– В экстренных случаях, – невесело усмехнулся Одинцов. – Вот сегодня она во вторую смену осталась – попросила Ромыча забрать.

Валера понимающе кивнул и прибавил ходу, благо улицы были уже почти свободны. Он не стал говорить Илье, что пока ждал его около прокуратуры, видел, как его бывшая под руку с каким-то солидным господином продефилировала в сторону модного ресторана, расположенного неподалеку.

Елизаров успел добраться до управления раньше оперов и, стоя на крыльце, за что-то отчитывал постового. Как только Илья подошел к входу, начальник переключился на него:

– Где тебя носит, Одинцов?! Сколько можно ждать?

Постовой облегченно вздохнул и бочком попятился в дежурку.

Илья попытался было объяснить шефу, что был вынужден по пути заскочить по неотложным делам, но тот неожиданно сменил гнев на милость и почти заискивающе, каким-то елейным голоском затянул:

– Илюша, ну неужели так трудно сделать то, что от тебя требуется, а?

– Мы делаем все возможное, Сан Саныч…

– Ну, дорогой мой человек, как ты не поймешь, что это тот самый случай, когда от тебя ждут невозможного?

– Ну что ж мне ему теперь патронов в карманы напихать или наркоты?!

Воровато озираясь, Елизаров перешел на полушепот:

– Конечно, я такого приказа отдать не могу, но мыслишь ты в правильном направлении…

– Но, товарищ полковник… Это не ко мне тогда, а вон… – Майор кивнул на Доску почета, где среди штабных – тыловых – кадровых и прочих уважаемых лиц, сияя лоснящимися щеками, красовался фотопортрет начальника отдела НОН[10] Васютина. На изображении тот так здорово смахивал на молодого Наполеона, что Илья усмехнулся и заметил:

– Будь это картина, надо было назвать ее «Бонапарт. Молодые годы».

– Все смеешься, Одинцов! Да сейчас время такое – никому доверять нельзя! Нет, яне в том смысле… Владимир Витольдович, несомненно, достойный сотрудник, но не забывай, откуда он к нам пришел! ФСКН[11] – это все-таки больше спецслужба, чем правоохранительный орган… Да и линия работы здесь скорее твоя – организованная преступность… Хотя ближе к реализации информации, разумеется, подключай Васютина: у него подразделение большое, а приданные силы тебе не помешают…

– Вы так уверены, что в отношении Новикова будет реализация по двести двадцать восьмой[12]?

– А почему бы и нет? Кстати, мой вечно больной Скородумов, дай бог ему здоровья, наконец-то на пенсию засобирался, – я думаю, ты слышал. Мне будет нужен новый зам, а на этом месте я хотел бы видеть надежного и преданного человека. Иди, работай, Одинцов, не подведи меня. Если что-нибудь потребуется – звони в любое время.

Мальцев дождался старого друга и вызвался подбросить до дома. Илья хотел было отказаться, но в последний момент передумал:

Поехали. По пути навестим кое-кого. У меня вроде как план созрел.

С моря повеяло по-настоящему весенней свежестью. Игорь поднял воротник пальто, поежился от холода и подошел к машине:

– Юрец, давай еще пять минут подождем! – сказал он сидящему за рулем видавшего виды, но все еще очень бодрого «прадика»[13] приятелю.

– А вон, смотри, уже нарисовались – не сотрешь!

– Ты из машины без нужды не выходи. Думаю, нормально все пройдет.

Юрец многозначительно кивнул, достал из-под сиденья обрез, положил его на колени и прикрыл газетой.

Игорь сделал пару шагов навстречу прибывшей «делегации»:

– Шалом, Гасан! Чего так скромно – всего на трех машинах?

Чтобы вытащить свою стадвадцатикилограммовую тушу с заднего сиденья «Рендж Ровера», большеносому усачу пришлось опереться на руку вовремя подоспевшего из флагманской машины сопровождения охранника. Он сделал вид, что не расслышал колкого приветствия и, расплывшись в широкой улыбке, на мгновение ослепил собеседника сиянием золотых зубов:

– Здравствуй, Гарик! Здравствуй, дорогой! О чем будем говорить?

Игорь окинул презрительным взглядом десяток чернобородых «спортсменов», обступивших полукольцом своего босса.

– Пройдемся?

Умаров небрежным жестом велел нукерам ждать и, заложив руки за спину, важно зашагал по сырому песку:

– Ну ты говори: зачем звал – не тяни. У меня мало времени…

– Ты слышал, что Прохор Беломорский откинулся?[14]-Нуда…

– По всем понятиям, надо ему общак[15] передать и в курс дел ввести…

– Это не тебе решать! – вспылил Гасан и от волнения заговорил с акцентом: – Я на своем месте: мне его Дато Зугдидский и Воркута определили! Я пятнадцать лет работал, людей кормил, вопросы решал…

– Гасан! Когда со мной разговаривают в такой манере, я начинаю нервничать, ты знаешь, – ледяным тоном отчеканил вполголоса Игорь. – А когда я нервничаю…

Усач пошел красными пятнами и начал вытирать платком пот, проступивший над густыми черными бровями, сросшимися в одно целое:

– У нас только все так хорошо пошло, а тут он, как снег на голову, понимаешь!

– Ты не спеши. Ничего у нас никуда не пошло: я тебе ответа по поводу дури еще не давал, а про Дато мне тут пылить не надо! Его последний сход приговорил – за что, ты знаешь. С Воркуты тоже не спросить – мир его праху! Что касается места – поверь, общество в курсе, как ты его получил и во сколько оно тебе обошлось…

– Тише-тише, что ты так разволновался, дорогой? Давай я подумаю, с людьми посоветуюсь, решим что-нибудь, а?

Игорь надменно улыбнулся, окинул толстяка насмешливым взглядом снизу вверх и, сбив щелчком пальца с его плеча невидимую пылинку, поправил Умарову галстук:

– Хороший костюм у тебя, Гасан, – как у дона Корлеоне[16]. Давай-ка пару соточек: надо вора нормально встретить – одеть-накормить.

– Ай, Гарик! – усач неумело изобразил на лице страдание. – Время тяжелое – вот сто возьми…

– Ас какими людьми ты будешь советоваться? С этими, что ли? Я чего-то среди них понимающих не наблюдаю! – Игорь кивнул в сторону готовых броситься на него в любую секунду нукеров и направился к «прадику». – Вечером наберу тебя!

По дороге Юрец не выдержал и осторожно поинтересовался:

– Ну как прошло?

– Да как я и думал! Барыга – он и есть барыга! Я никогда его за вора не считал и считать не стану. Поехали к Прохору – и так «косяк» за нами, что на вокзале не встретили.

– Так мы ж не знали, что он утренним поездом приедет! Игорян, а это правда, что Беломорский второй срок за бунт на зоне получил и что он хозяина[17] кончил?

– Правда-правда… Только не хозяина – оперишку ссученного. Тот нагрянул к нему нежданно-негаданно в две тысячи втором и начал втирать, мол, поделись камушками, а я тебя на УДО[18]. Прохор – ни в какую. Тогда мусор начал его семьей шантажировать, типа, сеструху его закроет, а внучку ее – в детдом. Беломорский не выдержал, и заточку ему под ребра… Хозяина бы не простили, а заезжий опер… Судья вроде как даже поверил, что он взятку за освобождение вымогал, – вот пятнашкой дядя Проша и отделался. Бунт на самом деле не он затеял, а общественность возмущенная: его у всей зоны на глазах «маски»[19] так уделали, что он признаков жизни не подавал – вот и полыхнуло. Он же положение, сам понимаешь, какое имел… А в итоге на него же массовые беспорядки и повесили…

Юрец мечтательно закатил глаза и вздохнул:

– Мне б такие капиталы! Да ябы! Ябы всю мусарню[20]купил, я бы не то что УДО дожидаться, я бы на поселок[21]соскочил и жил бы дома, как король!

– А подох бы, как Воркута! – презрительно отрезал Игорь.

– Ты что, думаешь, Воркута действительно с мусорами сотрудничал? Мне кажется, это они сами такие слухи распускают, чтобы в обществе недоверие возникло…

– Не знаю-не знаю, но дыма без огня не бывает. Закрывали их троих: Беломорского, Сварщика и Воркуту. Прохор все на себя взял, за что тринадцать и получил, Сварщик за соучастие семилеткой отделался, а Воркуту через полгода отпустили подчистую, как из бани, якобы за недоказанностью. Ты тогда еще в школе учился, а я уже соображал кое-что – уж больно быстро у него дела в гору пошли: и с мусорами все ровно, и с обществом, потом Дато этот нарисовался. Ну про него тебе рассказывать не надо – сам все знаешь… Когда в девяносто девятом Сварщик откинулся, Воркута с него прямо пылинки сдувал, да недолго, пока Дато Гасана не притащил. И умер Николаич не своей смертью…

– Да ладно!

– Сварщик – единственный, кто был против того, чтобы Гасана смотрящим[22] ставить. Он долго с Воркутой из-за этого в контрах состоял, а Зугдидскому вообще не доверял никогда. А тут ни с того ни с сего Николаич, Воркута и Дато после стрелки едут в баню, где Сварщик якобы сильно перебрал, и сам знаешь… Федька, Николаича внучек, – ты видел его, мне еще за полгода до этого как-то говорил, мол, нет у деда никаких брюликов, а Воркута его напрягает – он разговор слышал. Я тогда никакого значения этому не придал: пацану пятнадцать лет – ветер в голове. Мало ли что померещится? А после смерти Сварщика кто-то всю его хату[23] перерыл и дачу наизнанку вывернул, даже в огороде раскопки устроили…

– Толковый малый этот Федька. Когда выписывается?

– В декабре срок. Я хотел с УДО порешать, да уж больно аппетиты у кумовьев[24] неуемные. Думают, раз внук авторитета, так дома золотые унитазы стоят. Как и на что их вдвоем с брательником мать вытянула – ума не приложу. Вся недвижка и заводы Николаича после его смерти сначала в распоряжении Воркуты оказались, а потом плавно перешли к Гасану. К слову о Воркуте: тяги гуляют[25], что на той стрелке в Одессе его не за сопротивление при задержании завалили – это снайпер был, а чей, я думаю, тебе объяснять не надо…

– Да, Игоряныч, ну ты мне прямо переворот сознания устроил…

– Ты, Юра, имей в виду, что разговор этот между нами. Пацанам пока этого знать не надо, но чует мое сердце – сейчас такая движуха начнется! Беломорский просто так от своего не отступится.

– Ну и как вы в двушке впятером жить собираетесь, когда у вас дитя народится? – недоверчиво поинтересовался Прохор у Светки. Та шмыгнула распухшим от слез носом и ничего не ответила.

Антон деловито поправил очки и вмешался в разговор:

– Прохор Игнатьевич! Ну почему впятером? Мы же вам говорили, что родители почти все время на даче…

– А зимой? Или у них там хоромы белокаменные?

– Нет…

– Ты представляешь, что такое маленький ребенок? Предки-το твои, чай, пенсионеры уже – им покой нужен. Я считаю, что вы со Светланой после похорон должны переехать сюда. Мне кажется, Александра только рада была бы…

– Нет, деда Проша! С тобой мы жить не будем – это точно! – наконец-то подала голос Светка. – Мне бабушка рассказывала, как вы в свое время спали по очереди, чтобы вам квартиру в очередной раз не подожгли, а меня в ясли два охранника водили.

Антон о чем-то задумался, взял жену за руку и увел из кухни. Через пару минут он вернулся и сообщил Прохору кажущуюся ему гениальной идею:

– Меня на работе должны повысить, у отца кое-какие сбережения есть – на первый взнос хватит. Мы квартиру купим. Вот…

В подтверждение реальности сказанного Антон положил перед Прохором газету, в которой кружком было обведено объявление: «…17 кв. м, отделка под ключ, сдача в I квартале, ипотека…»

– Это что же за квартира такая: семнадцать метров с кухней и ванной? Чуть побольше камеры в ШИЗО![26]А про ипотеку эту я слышал – новый вид узаконенного мошенничества: тебе дают мильён, и ты потом пашешь всю жизнь, как папа Карло, чтобы пять вернуть. Нет, детки – это не дело… И вообще, с чего вы взяли, что я тут останусь? Может, у меня дама сердца в городе Сочи со всеми удобствами имеется, или, может, я на Соловки[27] послушником подамся, а? У меня и письмо рекомендательное от батюшки есть…

– Да ты чего, деда Проша! – возмутилась Светка. – Я хоть тебя и не помню совсем, но ты ж моя единственная кровная родня! Неужто, ты думаешь, мы тебе разрешим на старости лет в людях маяться?! Антоша, ну скажи!

– Да-да, Прохор Игнатьевич! Вы не думайте! Мы уже все решили и будем о вас заботиться. Сейчас вот с похоронами только разберемся – я с шефом насчет ссуды беспроцентной договорился, а там потихоньку и вас оденем-обуем и поможем социально адаптироваться…

– Чего?! Это как это адаптироваться?

Антон сдержанно и доходчиво разъяснил старику значение непонятного для него словосочетания. Беломорский облегченно выдохнул:

– Не, не надо меня к социуму адаптировать. Я уж как-нибудь. А насчет кто о ком позаботится – это мы еще поглядим… Пойдем-ка на балкончик перекурим…

– Да я не курю…

– Ну пойдем воздухом подышим. – Беломорский заговорщицки подмигнул парню и достал из кармана портсигар.

Дело шло к белым ночам, поэтому, несмотря на вечер, солнце светило, как днем. Антон, поеживаясь от ветра, вопросительно посмотрел на Прохора. Беломорский достал папиросу и начал:

– Правильный ты пацан, Антоха. Ты супругу береги, не обижай. Александра, царство ей небесное, ее почитай одна вырастила. Меня когда закрыли, Светка еще пешком под стол ходила. Ох, пришлось ей хлебнуть горюшка! Валентина-то, матерь ейная, та еще прошмандовка оказалась…

– Как? Мне баба Шура говорила, она умерла при родах…

Прохор злобно сплюнул:

– Бросила она Светку в роддоме и с типом одним залетным в Мурманск свалила, а оттуда они в Норвегию беженцами подались – унитазы мыть на заправках и картошку гнилую в порту перебирать. Письмо потом прислала: «Прошу меня понять и простить, хочу начать новую жизнь с чистого листа». Вот такие дела, малой… Ты супружнице только не говори ничего. Потом как-нибудь, а то и вовсе – молчок. Пойдем чай пить – я смотрю, у тебя уже зубы от холода стучат.

В квартире перепуганная Светка показала пальцем на входную дверь и зашептала:

– Там мужик какой-то огромный со шрамом и с венком похоронным звонит. Я сначала подумала – это с бабушкиной работы, но он тебя спрашивает, деда Проша…

Беломорский оглядел прихожую и зачем-то стал простукивать стену, граничащую с соседней квартирой. Почти под потолком стук оказался звонче, чем в других местах. Прохор надавил пальцами на обои, и они треснули, открывая небольшую нишу в стене. В нише обнаружился тряпичный сверток, размотав который, Прохор извлек самый настоящий маузер.

Антон восхищенно присвистнул:

– Я такие в кино про Гражданскую войну видел!

– Оттуда и есть. Отцовский – у интервентов подрезал. Идите в комнату я разберусь.

– Прохор Игнатьевич, может, лучше милицию вызвать?

– Малой! Ты чего? Запомни: никогда ничего ни у кого не проси, особенно у тех, кто сильнее тебя. А уж милицию звать мне никак не положено.

Осторожно посмотрев в глазок, Беломорский добавил:

– Морда лица вроде знакомая – может, все не так и плохо…

Засунув пистолет за пояс, Прохор открыл входную дверь.

– О, Скорик! Здорово, бродяга! Ты на хрена этот веник припер – внучку перепугал?

– Прохор! Братва поздравляет тебя с выпиской и соболезнует твоей утрате…

– Заходи!

– Да нет, там внизу машина. Мы тебе квартиру сняли в центре – там поляна уже накрыта. В силу обстоятельств ресторан не стали заказывать, тем более горе у тебя. Извини, что с поезда не встретили. Много о чем поговорить надо.

– Да что за кипяток-то? Дайте вы хоть в себя прийти, сеструху схоронить и это… социально адаптироваться!

– Поехали. Я все обскажу – ты поймешь, тут такие тучи… Очень вовремя ты вернулся. Ты прости, но похоронами пусть лучше родня займется. Да, вот. – Игорь положил на телефонную полку тугой конверт. – Я внизу буду ждать.

Прохор обулся, накинул куртку – двадцать три года в шкафу провисела, а как новая, недаром на Канарах купленная, – и позвал молодежь из комнаты.

– Антош, ты сколько там на работе занимать хотел?

– Пятьдесят, а что?

Прохор на глаз разделил пополам банковскую упаковку «хабаровских», обнаруженную в принесенном Игорем конверте, одну половину положил в карман, а вторую передал Антону.

– Держи, глава семьи! Я, как телефоном обзаведусь, позвоню вам. На похоронах увидимся.

– Деда Проша! Куда же ты?

– Прости, Светочка! Надо идти. Держитесь!

Не успел Юрец тронуться с места, как Скориков заметил в глубине двора «пятнашку», которая с выключенными фарами плавно покатилась в их сторону:

– Смотри-ка, эскорт!

– Это гасановские, думаешь? – спросил водитель.

– Нет. Цветные[28] по ходу… Оторвемся на проспекте.

Оторваться не удалось. На проспекте «пятнашку» обогнал новенький «шевроле» и внаглую пристроился за «прадиком».

– Пацаны! Вы, может, растолкуете, чего к чему? – поинтересовался Прохор.

– Заказ на тебя поступил, Беломорский, – ответил Игорь.

– Блатные?

– И не только… Птичка на хвосте принесла: закрыть тебя хотят по беспределу. Кому-то из государевых людей ты дорогу перешел своим преждевременным освобождением…

– Парни, пристегнитесь! – перебил Игоря Юрец и резко свернул к зданию заброшенной стройки.

– О! Это же школа, которую на наши со Сварщиком бабки мэр обещал построить! – оживился Беломорский.

– Да вот не сдержал… – процедил сквозь зубы Скориков.

Юрец, взмывая в небо фонтаны болотной воды, перемешанной с глиной, рванул через заросшее бурьяном футбольное поле. «Прадик» неуклюже заерзал по скользкой поверхности, и пришлось сбавить скорость.

– Все! Расслабься – оторвались, – победно прокомментировал Игорь.

Оглянувшись в заднее стекло, Прохор увидел «шевроле», наглухо застрявшую посреди поля. Легковушка уперлась порогами в свежевспаханную колею и тщетно пыталась сдвинуться с места.

– Иваныч, а ты уверен в своем человеке? – спросил Мальцев Одинцова.

– Ну, конечно, не так, как в тебе, но все же доверять ему можно, – ответил Илья. – А что тебя смущает?

– Да мутный он какой-то и малость пришибленный с виду. Живет в ДП[29], вроде как оторванный от мира, а информацией владеет… Ты думаешь, он донесет до Прохора то, что нужно?

– Ты про то, что его Гасан хочет завалить или про то, что мы его скоро «примем»?

– А ты ему и про это рассказал? Илюха, ты чего? Ты вообще с катушек съехал? Да если кто-нибудь узнает…

– Не очкуй, Валер! Дальше положенного информация не уйдет. Я греха на душу брать не стану. Я сроду никого по беспределу не закрывал! Да, Новиков – вор, но он свое отсидел, и если я буду его сажать, то только по закону. Прокошин у Гасана на подсосе, Елизаров, судя по всему, тоже в теме. Они теперь дергают за нитки и хотят нашими руками грязную работу сделать – вот уж дудки! Мы свой спектакль разыграем, с полным аншлагом!

– Ох, не нравится мне все это… Пусть бы лучше стрелок гасановский отработал, и гора с плеч. Нет человека – нет проблемы…

– Да ты представляешь, что тогда начнется! Сюда вся Россия съедется. Ты не забывай, кто такой Беломорский!

– Ты имеешь в виду, кем он был? – язвительно заметил Мальцев.

– Есть, был – какая разница?! Ты понимаешь, что Беломорский – единственный камень преткновения для черноухих, чтобы героин в город пустить? Я думаю, сейчас Гасан любые бабки заплатит и Прокошину, и киллерам своим, чтобы Прохора убрать. Ты знаешь, что такое героин? Я в Питере работал – видел: каждый день по десять грабежей на район, по три передоза, кражи из машин – не сосчитаешь, и вечная война за сферы влияния между барыгами… Про моральную сторону вопроса я вообще молчу.

– Это ты о чем?

– Тебе что-нибудь говорят такие понятия, как здоровье нации и нравственная чистота? У нас же дети! У тебя, вообще, – трое!

– Ой, все, Илюха! Ты своими лекциями любого урку в свою веру обратишь! Хватит, у меня сейчас мозг взорвется! С чего начинаем?

– Как только Рукомойник расскажет…

– Какой «рукомойник»? – перебил Валера.

– А у кого мы только что были? Сенька Рукомойник его зовут. Между прочим, очень известная личность.

– А что за погремуха такая?

– Да старая история. Говорят, в семидесятые он на КГБ работал. По Союзу, в основном в Средней Азии, занимался ликвидацией неугодных цеховиков[30]. Ну ты слышал про «Хлопковое дело» и тому подобное?

– Вроде да, – неуверенно ответил Мальцев.

– Не суть. После каждого «исполнения» он руки мыл. По нескольку раз, с мылом, с горячей водой.

– Зачем это?

– Ну такой пунктик у него был. Может, брезгливость, может, примета. Потом в семьдесят девятом он в Узбекистане «исполнял» какого-то бая, и его «приняли» за покушение. Сенька наплел, что все затеял по мотивам личной неприязни, поэтому пятнашкой отделался. Кураторы боялись засветиться и вытаскивать его не стали. Только в восемьдесят пятом он каким-то образом сбежал из колонии, потом перестройка началась, и всем не до него стало. Он где-то – то ли в Вологде, то ли в Череповце – свою бригаду сколотил и за прежнюю работу взялся, только уже не от государства заказы принимал, а от частных лиц. И вроде бы все шло нормально, пока кто-то кэгэбэшные архивы не слил. За Рукомойником тогда настоящая охота началась – он сначала на островах на Ладоге гасился, а потом добрался до наших мест.

– А ты-то как с ним познакомился?

– Валерыч, не поверишь! Он сам ко мне пришел в начале нулевых. Я тогда опером в райотделе работал, а ты еще в ППС[31] грязь на посту месил. И вот как-то дежурный меня вызывает и говорит: «Тут сумасшедший какой-то, клянется, мол, он сотрудник КГБ и хочет в серии убийств покаяться. Дактилоскопируй его по-быстрому и, если что, мы в дурку позвоним». Я его в кабинет поднял, чаем отпоил, костюм ему свой спортивный отдал, мне маловат был, а ему в самый раз – пришел-το в лохмотьях каких-то. В общем, беседовали мы с ним часа четыре – я все эпизоды в блокнотик записал, узнал в каком подвале он «дохнет», дал мелочи на дорогу и велел приходить ко мне через пару дней.

– И?

– Ну он и пришел.

– А с эпизодами-то что?

– А вот тут самое интересное: абсолютно все факты смертей подтвердились, только ни одной насильственной среди них официально не было. Где отравление угарным газом, где остановка сердца, где суицид…

– Офигеть! И чего дальше? Зачем он сдаться-то хотел?

– В безвыходную ситуацию попал. Рассказал, что за ним из Таджикистана приехали афганцы. Уже на пятки наступают – он когда-то там их старшего к аллаху отправил, и они хотят теперь привести в исполнение приговор шариатского суда. Дальше про это знаешь – ты нам помогал тогда этих бородатых дурачков задерживать. Все удивлялся, почему они без трусов зимой ходят.

– Это где три багажника взрывчатки и гранатометы изъяли? Помню! А операцию, если верить СМИ, якобы сам Елизаров возглавлял.

– Ага, управлял дистанционно, сидя на рыбалке! В общем, оказался Рукомойник бесценным источником информации – еще не раз помогал. Он в воровской среде, как рыба в воде, и память, лучше, чем у меня в двадцать лет была. Я решил его при себе оставить – сажать-то официально не за что. Сначала он на заимке моей заброшенной жил, а потом уж, как совсем занемог по старости лет и хворать начал – я его по «кривому» паспорту в ДП определил.

– А палату такую нарядную ему, стесняюсь спросить, кто оплачивает?

– Поверь, Валера, не только мы с тобой в его советах нуждаемся…

– Иваныч! Не посчитай мой вопрос некорректным – иудушки[32] у нас у каждого свои, но как ты узнал, что Гасан Беломорского хочет завалить, проведя пять минут в женском общежитии по пути сюда?

– Да очень просто все – там полюбовница одного из гасановских нукеров проживает. У нас с ней давнишние отношения.

– Симпатичная? – подмигнул начальнику Мальцев.

– Ничего, если на усы не смотреть… Да баба как баба – приехала из Узбекистана на заработки по приглашению земляков. Думала, швеей будет, а ее танцовщицей в кафешку определили. Мы там рейд проводили: кто-то из нелегалов плитку гашиша ей за пояс засунул – думал, бабу досматривать не будут. Оформить по-честному все равно не получилось бы: эта дурочка, когда к ней подходили, гашиш выронила – ну не пихать же обратно! У нее дома батька безногий и три сестры малолетние. В общем, потолковали, согласилась сотрудничать. Видишь – пригодилась! Решение по Прохору оказывается уже давно принято. Я так понимаю, если мы Беломорского в ближайшее время не закроем – кранты ему.

– Ну ты даешь, Илюха! Не ценит тебя начальство! Так какой план-то в итоге?

– Да план очень простой: я попросил Рукомойника стрелку мне с Прохором забить, а дальше поглядим…

В кармане Одинцова запиликал телефон. Не успел он ответить, как взволнованный голос на другом конце провода начал оправдываться:

– Товарищ майор! Ушли они от нас, через футбольное поле оторвались, там только на джипе проехать можно. Машина по номерам на сельскую жительницу записана… двадцать девятого года рождения. Группа к ней выехала.

– А за рулем кто был?

– Парень лет тридцати. С объектом был сопровождающий, на вид лет сорок пять, спортивного вида, устанавливаем личность.

– Со шрамом?

– Да, над правой бровью… А…

– Будьте на связи!

– Что случилось? – поинтересовался Мальцев.

– Наружка Беломорского упустила. С ним, похоже, Скориков был. Помнишь такого?

– Авторитетный бизнесмен? У ОБЭПа[33] на него вроде что-то есть.

– Ага. Зарплата в твердой валюте. История принимает все более интересный оборот…

– И чего теперь делать будем?

– Ну теперь вся надежда на то, что Прохор согласится на встречу. Поехали по домам – утро вечера мудренее…

На «малине» с нетерпением ждали дорогого гостя. Давнишний приятель Беломорского, бывший старшак городских карманников, почти уже отошедший от дел и занимающийся пчеловодством у себе в деревне, Сева Беспризорник оставил пасеку под присмотр внуков и приехал в город. Когда Прохор зашел в квартиру, его встретили, как положено – хлебом-солью. Хлеб испек лично Беспризорник – традиции. Пока встречающие ждали своей очереди отломить кусочек от благоухающего каравая, Жора Кубик совершенно не в тему предложил Беломорскому на выбор любую девицу легкого поведения из ожидающих в гостиной. Гость отрицательно покачал головой и жестом велел труженицам панели убираться. Кубик попробовал шепотом съязвить что-то типа: «Время сточило ударный механизм», за что получил от Скорикова оплеуху и был вытолкан за дверь следом за девицами.

За столом Прохор внимательно оглядел присутствующих, познакомился с тем, с кем не был знаком, толкнул нехитрую речь, поблагодарив за теплый прием, сказал, что уже знает про раскол в обществе и предоставил слово Игорю. Тот кратко, насколько возможно, ввел вора в курс событий. На моменте, касающемся поступившего на него заказа, Прохор попросил остановиться подробнее:

– Это, вообще, достоверная информация?

– От Рукомойника.

– Кровавая гэбня[34] еще в добром здравии?! – усмехнулся Беломорский.

– Он у начальника утро узнал.

– Может, это прогон? Какой менту интерес? Заработать решил?

– Да нет. Живет он правильно. Дело в Гасане. Черноухий хочет в город дурь пустить по зеленой, он знает, что ты не согласишься, и через мусоров убрать тебя хочет, а так как надежды на них мало, он стрелком подстраховался. Этому, который к Рукомойнику приходил, старшие поручили закрыть тебя по беспределу, но по беспределу он не работает. Тяги гуляют, что мент этот давно уже Гасаном интересуется, да не по зубам…

– Как трогательно – совпадение интересов… Ну и что обо всем этом общество думает?

Присутствующие выжидающе затихли: кто-то потянулся за сигаретой, кто-то начал разливать по рюмкам. Молчание нарушил Колыма, смотрящий за теперь уже подпольным игорным бизнесом:

– А что общество? Мы давно все решили – нам наркота здесь ни к чему и, вообще, пора бы зверятам их место показать, а?

Многие одобрительно закивали, но слово брать больше никто не спешил. Игорь взял инициативу на себя и, подмигнув Прохору, мол, так надо, культурно выпроводил гостей под предлогом позднего времени. Когда они разошлись, Скориков сообщил Беломорскому то, что не хотел говорить при всех:

– Мент этот встретиться с тобой хочет в любом удобном для тебя месте.

– Негоже мне с цветными хороводы водить, но выслушать его стоит. Тут посредник нужен. Как там, кстати, Кузьма поживает, небось, в полковниках уже?

– Ты про участкового из Второго поселка, которого туда из горугро сослали за то, что он вам со Сварщиком помочь пытался?

– Участкового?! А кто вкозлил[35], что он помогал?

– Да нашлись добрые люди… Как Воркута откинулся – Кузьму сразу и сослали. Может, конечно, совпадение, да это неважно уже. Не поможет он…

– А если я лично попрошу?

– Нет, Прохор. Не в себе Кузьма. Его по инвалидности списали.

– А что случилось-то?

– Ты помнишь авиаремонтный?

– В этом самом закрытом поселке номер два? Помню. Мы там как-то цветмет у прапоров брали.

– Так вот, несколько лет назад народ во Втором с ума сходить начал: нормальные работоспособные мужики от сорока до пятидесяти лет стали счеты с жизнью сводить. Прямо эпидемия суицидная… За год около сорока человек схоронили…

– Да ладно?! Там население-το всего душ пятьсот! А из-за чего? С голодухи, что ли?

– Да нет! Местные всегда при работе были, что касается денег, жили припеваючи и снабжение на уровне. Глюки народ начал ловить со страшной силой, причем все на одну тему: к каждому из покончивших с собой до этого либо человек незнакомый приходил, либо внутренний голос какой-то и насчет освобождения втирал. Ну, типа, идет мужик по лесу за грибами, откуда ни возьмись ему навстречу или бабка в черной одежде, или дядька в белом и давай зубы заговаривать: «Ты неправильно живешь, человек должен быть свободным от всего, освободи себя, откажись от мирской суеты!» В общем, с таким уклоном, типа, душа должна быть свободна от тела, понимаешь?

– И чего?

– Поначалу думали, сектанты какие-то агитируют, но поселок ведь закрытый! Туда без пропуска за двадцать верст не подпустят. Кузьма, недаром бывший опер, у населения в уважухе, народ поднял, и они облавы в лесу стали устраивать. Якобы даже стреляли в какого-то пришлого, а он в ответ засмеялся и ушел на болота. Причем не ушел, а, типа, над землей невысоко так пролетел.

– Чертовщина какая-то!

– Вот и местные решили, что дело нечисто, – монахов из скита привезли целый микроавтобус, те все вокруг освятили, да не помогло. Мужики хоть и не из пугливых, а в лес ходить перестали. Тут внутренние голоса дали себя знать. Первым Аристарх – Кузьмы помощник – удавился. Жена приходит с работы, аон в сенях на ремне милицейском ногами качает и улыбается – счастливый, главное, такой. Кузьма давай его бабу трепать, мол, как довела мужика? А она: «Да я уходила, он под рюмочку с горячим обедом футбол смотрел».

– Может, его команда любимая продула? – съязвил Прохор.

– Да нет. Четыре один. И с деньгами у него проблем не было, и детки у них пристроенные, при машинах-квартирах, внучат на лето привозили. В общем, за Аристашкой следом понеслось: кто застрелится, кто повесится, кто вены перережет. Один даже привязал себе к ногам двухпудовую гирю и, хохоча, с криком «Освобождаюсь!» в общественный колодец сиганул. При некоторых записки находили такого же плана на тему освобождения, и все, как один, улыбались. Ты жмуров-то[36]немало повидал – знаешь, что после смерти человек обычно осунувшимся и угрюмым выглядит, а эти все аж сияли мордами, как пятаки начищенные… Докатилась эта тема до властей, те комиссию из Москвы прислали: психологов там разных, социологов, даже фээсбэшники приехали. Пришли к выводу, что это массовый психоз на фоне либо радиации повышенной, либо питания. Радиационный фон замерили – норма! Жратва там тоже вполне приличная – продукты же свои, даже скотина. Все выяснилось, когда доктора стали уцелевших глюконавтов обследовать. У них у всех в организме вещество обнаружили, название не помню, психотроп какой-то.

– Че за психотроп?

– Ну это вроде наркоты, только не расслабляет, а на нервную систему воздействует, а тот, что у них нашли, годами в организме накапливался.

– А от чего накапливался-то?

– Доктор один молоденький, причем наш – из областной психушки, догадался, в чем дело: все эти мужики на протяжении нескольких лет спиртягу с авиаремонтного таскали.

– Чего, у них водяры в сельмаге не было, что ли?

– Да спирт тот якобы такого качества был, что прям пальчики оближешь: чистый, как слеза, почти без вкуса, без запаха, и никогда никакого похмелья. Народ и настойки из него делал, и так пили. Химики анализ сделали и в спирте это самое вещество-то и нашли.

– Да-а… История… А с Кузьмой это как связано?

– Ну слушай: доктора провели опрос, вычислили группу риска и всем колеса[37] особые прописали – транквилизаторы. Мужики как глюки начинают ловить и внутренние голоса слышать – раз, приняли таблеточку, и в норме! Кузьма на принцип пошел: «В жизни никакой химии не принимал и не буду!» Но хоть он и крепкий был, не устоял – психотроп и его догнал. Поначалу он в лесу, когда бабку или того в белом встречал – посылал их на три буквы, и они уходили. Потом, когда те оборзели, он их упаковкой с таблетками отпугивал – те от нее, как от огня, на болота улетали. А когда и это перестало помогать – он стал колеса жрать прямо горстями, да уже поздно было, ничего не помогало. Врачи сказали: «Крайне тяжелый случай – запущенная стадия» и в желтый дом[38] приятеля вашего определили. Продержали годик, вроде как подлечили, домой отпустили, но он все равно ходит такой загадочный и все куда-то в пустоту пальцем грозит, улыбается все время и головой качает. Поэтому из органов и уволили…

– История… Ладно, сами справимся. С другого конца зайдем – забивай стрелку[39] черноухому.

– Шадров, на выход! – скомандовал рыжий веснушчатый охранник.

Федор оторвался от размышлений и, не дожидаясь повторного приглашения, шагнул к двери. Конечно, он удивился, что на второй день пребывания в ШИЗО из десяти прописанных кумом его куда-то потянули.

– Что случилось, начальник? – поинтересовался арестант.

– Зам по БОР[40] вызывает.

– Слышь, Солнышкин, дай сигарету!

Рыжий не любил, когда его так называли, но из всего охраняемого контингента Шадров был ему наименее неприятен, поэтому он сунул в руки Федору сигарету и зажигалку и, деловито нахмурившись, сообщил:

– Солнцев, моя фамилия. У тебя минута.

– Человек ты, Леха! По звонку[41] с меня нарды! А чего Никитину надо-то, не в курсе?

Охранник обернулся и, убедившись, что никто не слышит их разговор, полушепотом произнес:

– Начальник розыска городского у него. Давай докуривай, мне тут лясы точить с тобой некогда!

Зайдя в кабинет к Никитину, Шадров доложился по форме и уставился на здоровенного мужика, сидящего за столом. Тот жестом пригласил его присесть напротив. Зам по БОР, пробормотав что-то о срочных делах, вышел из кабинета.

– Ну чего стоишь? В ногах правды нет! Я – Одинцов из горотдела, Илья Иванович меня зовут. Куришь? – Начальник утро положил перед зэком на стол пачку сигарет.

Федор изобразил на лице равнодушие и небрежно бросил:

– О чем будем говорить?

Одинцов, оценивающе посмотрел на собеседника, закурил и начал:

– У меня к тебе есть предложение, от которого ты можешь отказаться, и это никак не повлияет на твою дальнейшую судьбу…

– Я с органами не сотрудничаю, – перебил Илью Федор. – Можно считать, что я уже отказался.

Одинцов затушил сигарету и, не обращая внимания, на сказанное продолжил:

– Беломорский освободился. Его заказали. Ты можешь помешать.

Шадров оживился, взял сигарету, прикурил и спросил:

– Отсюда?

– Разумеется нет. Тебя освободят условно-досрочно. У нас есть кое-какие соображения по возможному месту исполнения, знаем, что работать будет снайпер. Тебе надо будет вычислить точку атаки и действовать согласно плану.

– А что за план?

– Придет время – узнаешь. Мы привлекаем тебя не только потому, что, по отзывам твоего армейского командира, ты был одним из лучших наводящих. Прохор ведь тебе не чужой человек…

– Я могу подумать?

Илья отрицательно покачал головой.

– Но ведь оформление займет немало времени! Пока я заявление напишу, пока вы ходатайство подадите… Я, конечно, понимаю, что с Никитиным уже все оговорено, а суд?

– Это не твой вопрос. И еще: никому и ни при каких обстоятельствах ты не расскажешь о нашем разговоре. Не подумай, что я угрожаю… Ну ты понимаешь меня.

– А вам-то что за интерес Беломорского спасать, если все известно? Возьмете стрелка по факту, и сто пятая[42]в кармане.

– Есть интерес, поверь…

– Не, начальник, не надо меня только втемную использовать, как фраера дешевого, ладно? УДО меня не купишь, у меня и так звонок через полгода…

– Как знаешь, Федя! – Одинцов встал и, направляясь к выходу из кабинета, добавил: – Заказчик – Гасан. Прохор последнее препятствие у него на пути, чтобы героин в город пустить.

– Где расписаться кровью? – повеселев, пошутил Шздров.

– А кровью не надо! – совершенно серьезно ответил Илья. – У меня ни рогов, ни копыт вроде нет. Зачем кровью? В ближайшее время тебя освободят. До города сам доберешься, на своей машине тебя не повезу – конспирация. Встретимся в кафе «Суши – пицца» напротив автовокзала, это где раньше рюмочная была.

Федор, потерявший дар речи, молча кивал и всеми силами пытался заставить себя выглядеть спокойным.

Одинцов еще раз внимательно оглядел Шадрова и, выходя из кабинета, добавил:

– Никому не звони и ни с кем не встречайся – это в твоих же интересах.

Вернувшийся Никитин вывел Федора из оцепенения:

– Ну что, Ноль Седьмой[43], не подведете МИ-6? – спросил он с ноткой юмора в голосе. – Держи паспорт, портянку[44], дензнаки, вот здесь и здесь расписывайся.

Не веря в происходящее, Федор поставил подписи в местах, отмеченных галочками, и спросил:

– Начальник, мне бы в отряд? У меня там имущество кое-какое…

– Меня Олег Михалыч зовут. Забудь это «начальник». В отряд тебе не надо. Ты что, не понимаешь всей ситуации? Никто не должен знать, что ты освобождаешься. Малейший цинк[45], и вся комбинация коту под хвост! Да и что тебе там забирать? Мобилу, которую все спецслужбы мира слушают? Или мыльно-рыльные? Одежду вот Одинцов тебе привез переодеться…

Федор не стал говорить Никитину о том, что за время «командировки» он скопил приличную сумму, получая с бригадиров. В конце концов, этот вопрос и по телефону можно будет с людьми решить. В пакете, оставленном Одинцовым, нашелся неплохой, почти не бывший в употреблении спортивный костюм и кроссовки – хоть и китайская дешевка с рынка, зато абсолютно новые. «Ну рост понятно, в личном деле в уголовке есть, а размер обуви-то откуда они знали?» – этот и масса других вопросов не давали покоя недавнему заключенному.

На заднем сиденье наглухо тонированной «Волги» зама по БОР водитель, минуя КПП без досмотра, довез Шадрова до автобусной остановки.

Денег, выданных Родиной в качестве подъемных бывшему зэку, как раз хватило на оплату частника – не ехать же на автобусе!

Когда Федор зашел в ставшую после дорогого и модного ремонта такой чужой и неуютной рюмочную и подсел за столик к Одинцову, Илья, с аппетитом уплетающий котлету по-киевски, подвинул ему меню:

– Заказывай что захочешь, кроме бухла. Здесь и нормальная еда есть – не только фигня эта иностранная.

– Я супчика возьму и, наверное, котлетку такую же, как у вас! – потирая руки, произнес Шадров и мысленно одобрил гастрономические предпочтения Одинцова. – Может, по пять капель, начальник?!

– Федь! Я, поверь, тоже не трезвенник, но не время сейчас, а! И никакой я тебе не начальник, забудь!

– А вы с Никитиным не родственники? – осторожно поинтересовался Шадров, второй раз за день услышавший одно и то же замечание по поводу «начальников».

– Ну одноклассники, а что?!

– Не, я так спросил…

Заказ принесли довольно быстро, и пока Федор наслаждался показавшейся ему деликатесом пищей, Илья начал вводить его в курс дела:

– Ближайшие два-три дня перекантуешься в общаге, здесь за углом. У тебя седьмая комната – повышенной комфортности, между прочим! Она на двоих, но жить ты будешь, разумеется, один. Ключ на вахте – ну это понятно. Ни с кем там не контактируй. И не только там. Вот тебе телефон – мой номер уже забит в записную. Больше никому не звони с него. Вот еще деньжата: на поесть, на щетку зубную и туда-сюда. Хорошо, что у тебя щетина, – не брейся пока. И кепку какую-нибудь купи – будем надеяться, из старых знакомых ни с кем не столкнешься. Похороны сестры Беломорского завтра в одиннадцать вот здесь, – Одинцов развернул на столе распечатанный из Интернета фрагмент карты с обозначением кладбища. – Вечером попозже осмотришься. Ряд и место найдешь, я на обороте карты написал тебе все. По нашей информации, стрелок будет с небольшого расстояния работать. Кладбище старое, все заросло – путей отхода не сосчитать. Твоя задача вычислить рабочую позицию стрелка. Я в снайперском деле не профессионал, но сработать можно с любой березы, а их там – целый лесопарк.

– И?

– Ну и отработать стрелка… – Одинцов оценил реакцию собеседника и, признав ее удовлетворительной, продолжил: – Не на глушняк, разумеется, ни в коем случае! И никаких жизненно важных, только конечности! Ты понял?

– Да понял я. Он вам живой нужен. А работать-то из чего?

– За могилой Неизвестного солдата, это по главной аллее третий участок справа, рабочий трехзарядный «Зауэр» в брезенте в бурьяне. Старый, но осечек не дает. Из конфиската. Оптика, конечно, не «Цейс» – новодел, но для нашей цели сгодится. Перчатки резиновые тоже в брезенте найдешь. Отработаешь, инструмент оставляй и уходи. Я к тебе вечером приеду. Если цель будет недостижима или ее не будет вовсе, что маловероятно, – звони. Я буду рядом.

Несмотря на уговоры немногочисленных участников траурной процессии, подначиваемых Катериной, Света стояла на своем:

– Давайте еще чуть-чуть подождем! Антон, скажи!

– Светочка! Как ты не понимаешь? Нельзя ему сюда, не придет он! – не унималась Катерина.

– Теть Кать, ну если Света так уверена… – поддержал супругу Антон.

Светлана сняла солнечные очки, закрывающие распухшие веки и покрасневшие от слез глаза, еле заметно улыбнулась и, указав рукой на дальнюю, противоположную центральному входу сторону кладбища, прошептала:

– Деда Проша…

Антон не сразу признал в одетом в дорогой черный костюм мужчине с лилиями Прохора. Гладко выбритый, аккуратно причесанный и подтянутый Беломорский выглядел лет на двадцать моложе, чем в день их первой встречи.

Когда Прохор приблизился, Катерина прошептала:

– Отпели уже в часовне при больнице, нельзя открывать…

Беломорский кивнул могильщикам, и те стали медленно опускать гроб. Когда дело было сделано и все присутствующие начали поочередно бросать в могилу комочки сырой глины, Прохору стало не по себе, и он, отойдя на пару шагов от остальных, достал из портсигара папиросу. Откуда-то из-за спины, метров с пятидесяти, раздался ружейный выстрел. Прохор метнулся к Светлане и подтолкнул ее к вековому раскидистому дубу, уводя с линии огня. Краем глаза он успел заметить, как на противоположной стороне, примерно на таком же расстоянии, с треском ломая сучья старого клена, стремительно падает вниз довольно крупная фигура, одетая в камуфляж.

В воздухе зависло преддверие паники, но когда все заметили несущуюся по центральной аллее машину с мигалкой, стало как-то спокойнее.

– Что это было? – спросила побелевшая, как снег, Светлана.

– Ничего, внученька, ничего… Все позади. Прости меня, мне надо уходить…

Антон вопросительно посмотрел на Беломорского, но тот, лишь кивнув ему, мол, все нормально, быстрым шагом направился в ту же сторону, откуда так внезапно появился.

Ничего не понимающие мастера похоронных дел на всякий случай закончили свою работу раза в три быстрее обычного и, выклянчив у Антона сверхурочные за форс-мажорные обстоятельства, мол, рисковали под пулями, быстро удалились.

Место падения «кукушки»[46] в мгновение ока обмотали красно-белой лентой. Приехало еще три или четыре машины с людьми, одетыми в полицейскую форму и в штатское. Один из штатских, в сером костюме в тонкую коричневую полоску, извиняясь, переписал данные всех участников похорон Александры Игнатьевны. Толком никто из них ничего не видел, но всех обязали явкой в горотдел полиции на ближайшее время. Больше всего внимания «полосатый» уделил Светлане, видать, кладбищенские слили, кто есть кто:

– Девушка, а больше никого не было с вами? Никто раньше не ушел?

– Нет! – нарочито отчетливо ответила Света. – Мы как из морга приехали на автобусе, тем же составом уезжаем!

Катерина и Антон, не сговариваясь, начали поддакивать и дружно кивать головами. Родители Антона на всякий случай поддержали сына. Даже бывшие коллеги Александры Игнатьевны бросили несколько реплик: «Все здесь!», «Никто раньше не уходил!», «Никого не забыли!». Большинство из них, конечно, находилось в недоумении: зачем скрывать факт присутствия на похоронах брата покойной, которого все так ждали, но раз уж родственники так говорят!.. Да и связываться с правоохранителями в такой день ни у кого не было ни малейшего желания.

Одинцов дождался приезда судмедэксперта и вместе с ним подошел к телу стрелка. Под спецназовской маской с прорезями для глаз обнаружилось чернобородое лицо, перекошенное гримасой боли или, скорее, возмущения. В мобильном среди контактов Илья обнаружил несколько знакомых имен. Сомнений не оставалось – при жизни любитель камуфлированной формы верно служил авторитетному предпринимателю Умарову, а в свободное от службы время наведывался в женское общежитие к своей усатой зазнобе.

– Как куницу – прямо в глаз положили! – прокомментировал Мальцев. – Чтобы шкурку не попортить?

Одинцов отрицательно покачал головой:

– Видишь, прицел пробит?

– Ну…

– Стреляли четко в линзу прицела. Знаешь, что это значит?

– Так, ешкин кот, это получается, покойник целился в снайпера, его завалившего? Так? Тут что-то типа снайперской дуэли произошло?

– Вроде того…

– Илюха, – Валера хитро посмотрел на начальника, – антикиллер ведь тут не сам по себе появился?

– Разумеется, – невозмутимо ответил Одинцов. – Пошли лежанку его поищем!

После недолгих поисков опера нашли вековую березу, в кроне которой обнаружился «зауэр», закрепленный на суку плечевым ремнем. В нескольких метрах от березы нашлась стреляная гильза. Отработавший место происшествия кинолог бодро отрапортовал о том, что собака потеряла след у пролома в бетонном заборе, за которым проходила грунтовая дорога, ведущая к шоссе. Там же у дороги лежали брошенные резиновые перчатки. Пока криминалист возился с гипсовой массой, чтобы залить ее в более или менее пригодный след обуви, обнаруженный недалеко от пролома, в небе громыхнуло, и на землю обрушился потоком веселый майский ливень.

– Это теперь надолго! – задумчиво произнес Илья, подставляя лицо под крупные теплые капли.

Криминалист грязно выругался и вывалил массу в придорожную канаву – какие теперь следы?!

Прокурорские перекочевали вместе с протоколом в свой микроавтобус и оттуда раздавали указания.

Елизаров прибыл на место вместе с типом, похожим на фээсбэшника, и каким-то пуделем из городской администрации. Разумеется, не обошлось без воплей и установления сроков расследования:

– Сутки тебе, Одинцов! Ты меня понял? Сутки! – взревел полковник, производя должное впечатление на пуделя. Тот вжал голову в плечи и начал делать какие-то отметки в ежедневнике модной, явно не просто позолоченной ручкой.

– Да понял я, Сан Саныч… Сутки так сутки. Давайте я сразу рапорт на пенсию напишу, и гори оно все синим пламени, а? – проворчал Илья.

Полковник сделал вид, что не расслышал сказанного и отошел в сторону, увлеченный телефонной беседой с Прокошиным.

«Фээсбэшник» сухо поздоровался с Одинцовым:

– Максим. ФСБ области.

– Илья. Уголовный розыск.

– Я так понимаю, киллер из-под носа у вас ушел? Вы здесь за Новиковым работали?

– Почему ушел? – съязвил Илья и показал в сторону бородача в камуфляже. – Вон он под кленом отдыхает…

– Есть какие-нибудь версии? – продолжил фээсбэшник ледяным тоном, с видимыми усилиями сдерживая себя от накатившего приступа гнева.

– Так точно! Версия номер один: преступление совершено лицом, ранее судимым за аналогичные преступления. Версия номер два: преступление совершено лицом, ведущим антиобщественный образ жизни, – прикинувшись идиотом, отчеканил Илья и, увлекая за собой Мальцева, направился к машине.

– Так, майор! Ты куда это собрался? – крикнул Елизаров, убирая в карман мобильный. – Все здесь еще…

– Начальник убойного остается – будет каждый час докладывать. Мне надо подсобные силы ориентировать, – тихо ответил Илья, покосившись на фээсбэшника, и добавил: – Мы раскроем это дело, товарищ полковник, есть кое-какие соображения…

– Ну, давайте, Илюша, работайте! – опять неожиданно сменив гнев на милость, напутствовал Елизаров. – Как появится информация, немедленно докладывай! Из Москвы уже два раза звонили! Тут заказным убийством пахнет… Не подведи!

Садясь в машину, Одинцов в буквальном смысле ощутил на себе тяжелый взгляд. Оглянувшись, он убедился в своей догадке – это был Максим, он совершенно беззастенчиво пялился на него и вроде как улыбался. Такой неприятной дерзкой улыбкой, мол, мы еще встретимся и поглядим, кто кого. Илья неплохо разбирался в людях и старался не делать каких-либо выводов о них на скорую руку. Этот случай был исключением. Максим сразу показался Одинцову опасным человеком. Очень опасным.

– Вот красава, а! Весь в деда! – Прохор потрепал Федьку по плечу. – А что с ментом делать будешь?

– Ну тут вариантов немного… – вмешался в разговор Скориков. – На Федьке мокруха, а Одинцов железный свидетель и, что хуже того, мусорской план дал осечку, и теперь Федька для них, как кость в горле…

– Ты погоди, не спеши, Скорик. Пусть мужчина свое мнение выскажет – его же тема изначально.

Шадров закурил и подошел к окну:

– Хорошо тут у вас. Центр, вид на сквер, все удобства. Если б я случайно Кубика не встретил – не в жисть не нашел бы эту малину…

– Это ты к чему, малой? – прищурился Беломорский.

– Это он к тому, что хату менять надо. Кубик слабоват на слово стал в последнее время – всегда под марафетом[47]. Мало ли кому еще растреплет… – опять не дал ответить Федору Игорь.

Шадров оглядел присутствующих, кивнул и продолжил:

– Я думаю, Одинцов не предаст огласке факт нашего, скажем так, взаимодействия. Как я понимаю, начальство он в курс не ставил. Если бы он официально действовал, что, у них штатного снайпера не нашлось бы? То, что я был вынужден «на глушняк» работать, – он поймет по характеру входного отверстия и косяка на меня давить не должен. Кто знал, что стрелок меня запалит? Иначе я сейчас был бы на его месте. Плохо, конечно, что так вышло. Если бы все пошло по плану, сейчас в утро сидел бы дрожащий от страха исполнитель с перевязанным ухом и давал бы показания на Гасана. Угрозы в моем лице Одинцов видеть не должен. Да и не из пугливых он. А еще: ты, Беломорский, только правильно пойми – мент этот, получается, тебе жизнь спас…

– Это в его интересах было! – не сдержался Игорь.

– В его, не в его – факт остается фактом, – подытожил Прохор. – А я долги свои отдаю. Но ты все равно, малой, встречайся с ним аккуратно. Мало ли что? А при встрече пробей по-тихому, что мы для него сделать можем. Тебе ведь он тоже подогнал нормально, а?

Юрец принес из кухни дымящийся ароматом пузатый чайник и поставил его на стол перед собравшимися:

– Вот. «Английский ужин» называется. Я еще чабреца щепоточку добавил.

– Спасибо, Юра! А что, к чаю-το есть что-нибудь? – поинтересовался Прохор.

– Зефир есть, халва арахисовая…

– Халва! – усмехнулся Беломорский. – У каждого русского человека в доме должны быть пряники!

– Так я это… Я мигом сейчас!

– Да ладно, не надо. Я к слову… Тащи халву.

Беломорский вылил чай в блюдечко и стал пить его вприкуску с сахаром, по-стариковски. Игорь сдобрил свою кружку коньяком, а Федор попросил кофе. Юрец поддержал его. Когда чайная церемония подошла к завершению, все, кроме Юрца, закурили.

– Я на кухню пойду, у вас тут дышать нечем! – возмутился единственный некурящий в честной компании.

– Не спеши, Юр! Сейчас расходимся уже, – остановил его Скориков. – Прохор, что с Гасаном?

– Ну, я думаю, теперь для решения вопроса по этому нехорошему человеку мнение сходняка не требуется. У общества вопросов не возникнет. Забиваем стрелку и предъявляем по-тихому…

– По-тихому не выйдет. У него охрана с дюжину басмачей, а сейчас его, наверное, вообще в бронированном ларце по городу носят.

– Должны же быть места, где он один остается?

– Придумаем что-нибудь. Сегодня среда ведь? Отлично! С часу до трех его можно захватить в медицинском центре. Он на процедуры какие-то туда ездит и охрану отпускает обычно, а если что не так – прямо там и исполним. Юрец, звони пацанам, чтобы в наше место на проспекте подтягивались по-быстрому.

– Я с вами поеду. Зачем нам пацаны? – спросил Беломорский.

Шадров переглянулся со Скориковым и тот, поняв, что у него есть какой-то план, кивком предложил ему высказаться.

– Я в это время буду с Одинцовым встречаться. Он же Гасаном занимается, а для встречи со мной его на это время без внимания оставит.

– Голова! – одобрил Беломорский.

– Прохор, тебе не надо со Скориком ехать. Сейчас на тебе все концы сходятся, – Федор вопросительно посмотрел на Игоря.

– Да, малой прав. Ты лучше в это время, наоборот, в каком-нибудь людном месте находись. Мало ли что там при захвате получится – так у тебя алиби будет стопудовое. А если все тихо пройдет, мы тебя на тридцать четвертом километре подхватим вечером.

– А что там такое, напомните?

– Там недалеко поворот на лесную дорогу, а оттуда до зимовки нашей охотничьей рукой подать – место тихое.

– Это где раньше была дедовская заимка? – спросил Шадров. – Я знаю это место. Мы с Беломорским в городе где-нибудь стукнемся после всех дел, а потом к вам подъедем.

Прохор вышел из квартиры около двенадцати, прошел пешком пару кварталов и остановил частника. Через десять минут он благополучно высадился из машины у своего дома и зашел в подъезд. В квартиру подниматься не стал: вдруг Светка дома – начнутся вопросы. Не сейчас. Из окна между первым и вторым этажами Беломорский заметил наглухо тонированную «четырнадцатую», вокруг которой все было завалено окурками. Выкурив папиросу, Прохор неторопливо вышел на улицу и пошел в сторону остановки. Боковым зрением он заметил, как из «четырнадцатой» выскользнула тень и последовала за ним. На остановке Беломорский осведомился у ожидающих, на чем лучше доехать до городской администрации, и какая-то приветливая тетка с сумкой-тележкой показала ему рукой на подъезжающий автобус.

Преследуя автобус, «четырнадцатая» периодически менялась местами с «фордом». «Вот и алиби мое документируется, – подумал Прохор. – Теперь главное, чтобы у пацанов все срослось».

В здании администрации на первом этаже толпилась немалых размеров очередь, а вернее, несколько очередей. Беломорский выбрал «хвост» подлиннее и поинтересовался: «Кто последний?»

В процессе ожидания выяснилось, что он стоит за каким-то пособием: то ли по старости, то ли по инвалидности. Усталые люди в очереди обменивались короткими фразами: «Я уже во втором окне отстояла! Сегодня, если сюда успею, завтра можно будет в четвертое окно занимать», «А мы вчера приходили – не было приема», «Хорошо бы до июня успеть».

Ближе к двум Прохору стало не по себе, и он вышел на крыльцо покурить. «Да что ж такое творится-то, а? Да пока это пособие оформишь и помереть можно!» – подумалось ему.

Откуда ни возьмись появился румяный постовой лет двадцати от роду и, бодро взяв под козырек, попросил предъявить документы.

Связываться со стражем порядка Беломорскому никак не хотелось, и он решить закосить под немощного старца:

– Ась?!

– Документы ваши, гражданин! – проорал Прохору в ухо сержант.

– А? Мои, мои, да… – состроив на лице блаженную улыбку прошамкал Беломорский.

– Вот глухня, – пробурчал постовой и громко добавил: – Нельзя здесь курить!

– Ась?!

Постовой жестами показал Беломорскому, что надо выбросить окурок, и легонько подтолкнул его к урне, бормоча себе под нос:

– Ему уже на кладбище прогулы ставят, а он тут дымит своими папиросами…

Прохор хотел было выпрямиться во весь рост и срубить «прямой двоечкой» не в меру дерзкого мусоренка, но в этот момент у постового на поясе зашипела радиостанция: «Внимание нарядам, я „Байкал“! Десять минут назад в медицинском центре на улице Ленина совершено убийство и похищение человека! Преступники скрылись на автомашине „Рендж Ровер“, принадлежащей потерпевшему! Кто принял – прошу подтвердить!»

Беломорский не спеша вернулся в свою очередь, повозмущался там за компанию с пенсионерами еще с полчаса и, громко сообщив, что у него разболелась голова и он стоять не будет, бодрым шагом направился на остановку.

«Срубить хвост» в этот раз оказалось намного проще. Когда маршрутка остановилась в небольшой пробке на проспекте, Прохор попросил водителя выпустить его, перелез на другую сторону проезжей части через ограждение на разделительной полосе, простирающейся еще на пару километров, и остановил таксиста. На старте Беломорский успел разглядеть физиономию водителя «четырнадцатой», провожающего его печальным взглядом.

Одинцов прочитал новое сообщение в мобильном: «Абонент появился в зоне действия сети» и сразу же набрал номер:

– Ну куда ты пропал-то? Я уже устал вокруг общаги гулять! Трудно позвонить?

– Да батарейка села, – соврал Шадров. – Можем прямо сейчас встретиться?

– Разумеется. Давай в кафе, где вчера.

– Нет. Лучше в парке на набережной, за тиром. Там скамеечка есть такая неприметная около ограды.

– Через сколько?

– Я уже там.

Не прошло и двадцати минут, как у Федора зазвонил телефон:

– Ну что за кошки-мышки то? Я здесь – тебя нет!

Шадров подошел к ограде со стороны набережной и окликнул Одинцова. Тот возмутился:

– Федя, ты с конспирацией не перебарщиваешь? Думаешь, если бы я готовил твой захват, то не поставил бы людей за ограду?

– Ситуация вышла из-под контроля, Иваныч…

– Да ты все правильно сделал! У тебя другого выхода не было, я понимаю. Ты скажи-ка вот что: Беломорский был на похоронах?

Шадров, немного подумав, глядя в глаза Одинцову, кивнул.

– Ты где болтался-то все это время?

– По городу маленько покружил, мысли и чувства в порядок привел…

Илья недоверчиво, сверля взглядом собеседника, вполголоса поинтересовался:

– Не встречался ни с кем?

Федор, сделав вид, что испытывает неловкость, немного помялся и пробубнил:

– К матери хотел зайти, да там ваши повсюду. Я думал – засада, принимать приехали.

– Да нет. Это не за тобой, – зашелся богатырским хохотом Илья. – Но осторожность никогда не повредит! Ну ты мужчина взрослый, понимаешь, кто мы теперь с тобой с юридической точки зрения в свете последних событий…

– Понимаю – подельники в организованном преступном сообществе. Если что – мне пятнашка, вам – пэжэ[48]. Я тоже в какой-то степени юрист. Что дальше будем делать?

– Ты – ничего. Езжай домой, живи нормальной жизнью. Постараюсь с работой тебе помочь. Если кто будет интересоваться, почему из колонии не полетел домой, как на крыльях, а на сутки задержался, скажешь: «Завис на трассе перед въездом в город в гостинице для дальнобойщиков». Видел, перед окружной справа вагончики стоят? Там администратор сильно пьющий, вечно с бодуна и никогда ничего не помнит. Лет сорока, худой, лысоватый, курит сигареты с мундштуком таким длинным. Погоняло у него «Синий».

Федор кивнул и с ходу предложил расширенную версию:

– Меня водила на грузовике подвозил – то ли Петя, то ли Вася. Мы скорешились, пока ехали, и завернули по рюмахе накатить. Он снял вагончик, мы выпили хорошенько и спать завалились. А что, кто-то будет интересоваться?

Одинцов нахмурился:

– Не думаю, но на всякий случай пусть будет легенда. Лучше иметь и не воспользоваться, чем нуждаться и не иметь. Я зачем к тебе в зону приезжал?

– К сотрудничеству склонить, чтобы я на Беломорского стучал…

– В десятку! Ладно, мобилу рабочую сливай. Если что, не потеряемся. Городок наш маленький!

– Вечерами темненький! – подхватил Шадров фразу из известной песни[49]. – Я, это, Иваныч, я вот что сказать хотел: Прохор мне не чужой, ты вроде как дело хорошее сделал – в общем, должок за мной…

Илья широко улыбнулся, махнул рукой и бодро зашагал в глубь парка в сторону центрального входа. Федор собрался было уходить, как услышал за спиной свист. Он обернулся через плечо и увидел, что Одинцов, мрачнее тучи, идет обратно, прижимая к уху мобильный, и отчаянно жестикулирует.

– Умарова только что похитили. Охранника убили, а его на его же машине увезли в неизвестном направлении, – выпалил Илья, вглядываясь в глаза Шадрову.

– А кто это? – простодушно поинтересовался Федор.

– Гасан, – процедил сквозь зубы Одинцов. – Ты точно ни с кем не обсуждал наши дела?!

– Век воли не видать, начальник! Не при делах я!

– Федя, давай все-таки попрозрачнее как-то, а! Ты же знаешь: маленькая ложь порождает большое недоверие…

– Не-не, я… – Шадров не успел договорить: у Ильи опять зазвонил мобильный, он ответил и, сухо кивнув на прощание, поглощенный телефонным разговором направился к ближайшей скамейке, достал из кармана блокнот и начал что-то записывать.

«Не получилось по-тихому», – пронеслось в голове у Федора. Он дошел до набережной и, убедившись, что рядом никого нет, скинул «рабочую» трубку в воду.

Дома вместо матери дверь открыл потрепанный тип в трусах с розами:

– Тебе кого?

– Живу я здесь, – ответил Шадров и, оттеснив незнакомца плечом, зашел в квартиру. – Мать дома?

– Сейчас придет. А ты, стало быть, Виктор? – любитель роз выдохнул в коридор порцию перегара и, расплывшись в улыбке, протянул руку: – Можешь звать меня дядя Олег!

– Штаны надень, Олег – божий человек! Виктор – брат мой, – проворчал Федор, проходя в свою комнату. Ему преградил дорогу собачонок и, дерзко боднув крепким лбом, звонко тявкнул. Стоило сказать ему: «Свои!»

и легонько погладить, как он заискивающе завилял хвостом.

«Вот вы какие: „солидный мужчина, занимающийся логистикой“ и „настоящий сторожевой пес!“. Мать про них на свиданках все уши прожужжала, но я их как-то по-другому представлял!» – засмеялся про себя Шадров. В комнате ничего не изменилось. Здесь царили чистота и порядок, несмотря на то, что квартира в целом не выглядела опрятной. Даже пахло свежестью. Выглаженная одежда в шкафу лежала ровными стопочками. Федор переоделся и достал из секретера документы и ключи от машины.

На кухне нашлись котлеты и вареная картошка. Наотрез отказавшись выпить с Олегом за знакомство, Шадров на скорую руку перекусил и направился к выходу:

– Спешу я, в другой раз как-нибудь пропустим по рюмочке! Матери скажи – по делам уехал. Я ей позвоню потом.

Гаражный замок открылся без проблем. «Еще машина завелась бы – вот было бы чудо!» – подумал Федор, открывая дверь своей, теперь уже не очень модной и совсем не современной БМВ.

Чуда не произошло. Пришлось скинуть клеммы и подключить аккумулятор к зарядному устройству.

Минут через десять в гараж спустился гладко выбритый и аккуратно причесанный Олег:

– А я вышел на балкон, смотрю – гараж открыт. Ты думаешь уехать на ней сейчас?

– Ну да, подзарядится – заведу и вперед!

– Вряд ли. Аккумулятор менять придется. Еще по уму масло надо заменить, свечи, провода проверить. Колодки наверняка к дискам приржавели…

Владелец БМВ задумался и, закурив, начал ходить взад-вперед. Олег продолжил:

– Ты заранее позвонил бы матери – я бы все подготовил и проверил.

Шадров недоверчиво вгляделся в лицо материного ухажера и ничего не сказал.

– Да! А что ты так смотришь? У меня, между прочим, высшее техническое образование!

– Знал бы прикуп – жил бы в Сочи… – пробубнил Федор. – Но по-любому спасибо. Придется своим ходом…

– Хочешь, бери мою? – Олег с готовностью достал из кармана ключи. – А твоя к завтрашнему вечеру будет готова!

– Да ладно?! Вот это подгон!

– Закрывай гараж. На той стороне дома ласточка моя стоит.

В указанном Олегом месте были припаркованы «порше» и новенькая «приора». «Ну, понятное дело, он не на „порше“ катается. Что ж, „приора“ не худший вариант», – решил про себя Шадров.