Читать книгу «Откровения о…» Книга 4. Верность - Стася Андриевская - Страница 11

Рано утром второго января выехали в направлении моей малой родины. Предстоящий путь страшил, шутка ли – тысяча с лишком по российским дорогам! Теперь-то я понимала, во что ввязалась, поехав за рулём, но отступать было поздно. И глупо. Больше тяготило то, что Алекс так толком и не увидел Москву. Я словно обманула его.

Он тоже не понимал, что происходит. Куда опять едем, зачем? А я только обещала, повторяла как мантру, что ему там понравится, обязательно понравится… И даже думать боялась о том, что он обо мне подумает, приехав на место. Но меня влекло туда – непреодолимо, настойчиво. Так, словно без этого визита вся остальная поездка становилась бесполезной. И я просто положилась на интуицию.

***

В родные пенаты въехали около одиннадцати вечера. Здесь, в отличие от Москвы, зима была слякотная, грязная. Окраина города серая, тёмная, а центр нарядный. Впрочем, как всегда. В этом плане за минувшие годы ничего не поменялось. Сил что-то особо рассматривать не было, из желаний только одно – помыться и спать. И всё-таки я упрямо проехалась мимо ЦУМа, поплутала, не понимая, как добраться до белокаменки, а когда добралась – не узнала её. Некогда шикарный, элитный квартал казался теперь стеснительным простачком по сравнению с выросшими вокруг многоэтажками с огороженными заборами территориями вокруг и шлагбаумами на въездах.

Я остановилась у подъезда, в котором когда-то жила, вышла из машины. Сердце ёкнуло и замерло. Всё постарело, но узнаваемо. Даже каштан, под которым мы с Максом пили коньяк, на месте – но теперь уже огромный, раскидистый. Я задрала голову, всматриваясь в окна четвёртого этажа, в те самые окна… Кто там теперь живёт? Ленка? Нелли Сергеевна? Или совсем чужие люди? Шторы другие. А как внутри, интересно? Тоже, наверняка, всё иначе. Нестерпимо, прямо-таки до трясучки захотелось подняться.

Хлопнула пассажирская дверь.

– Мам, мы приехали?

– Почти. Смотри, Алекс, я здесь когда-то жила. Вон там, – указала пальцем наверх.

– Это твой дом?

– Ну, как сказать… – слегка замялась, но тут же усмехнулась: – Да нет, не мой. Я жила там временно, всего пять месяцев.

Но именно там был зачат ты…

– Ну, это совсем мало. А потом?

– Переехала.

– Куда?

Я погрызла губу, вспоминая, пытаясь почувствовать связь с тем временем… Слабо. Очень слабо. Больше накрывало трепетом от осознания того, что когда-то я ходила здесь дура-дурой, но считающей себя довольно-таки умной, а теперь показываю эти места своему сыну. Его сыну. Могла ли я тогда хотя бы представить это? Однозначно нет. И вот сейчас это было похоже на попадание из точки А в точку D, минуя В и С. Словно не было никакого между. И от этого лёгкий шок.

– Не важно. Просто в другое место, – наконец ответила я. – Ну что? Поехали в гостиницу?

Направилась не куда-нибудь, а в Интурист. Жаль не помню, какой номер был за Денисом, только этаж. Пятый.

– А я знаешь, что помню? – неожиданно сказал Алекс, когда мы выехали со двора белокаменки. – Из детства. Из очень раннего детства.

Интересно. Раньше он никогда не заводил такие разговоры.

– Что?

– Детскую площадку. Там горка была такая высокая, и я её боялся. Мне один раз приснилось, что я на неё залез, а слезть не могу, а ты уходишь. И я тебе кричу, чтобы ты подождала, а ты не слышишь меня, и я стал спускаться и упал, а она смеялась.

– Кто, горка?

– Угу. Я понимаю, что звучит как бред, но тогда было очень страшно. А ещё помню скамейку, она такая высокая была, и ты на ней сидела, а я не мог, но хотел. И я просто ходил возле неё туда-сюда… Она была полосатая, синяя с жёлтым.

У меня даже дыхание перехватило.

– Ты не можешь этого помнить, Алекс! Тебе тогда всего два года было.

– А я помню! У неё ещё внизу, под досками болт такой большой прикручен был, и я пытался его забрать, но не мог. И я, наверное, психовал из-за этого, потому что меня наказывали – закрывали в туалете. А там труба всё время гудела, и я думал, что это бабайка сердится. Знаешь, как страшно было! И ещё, мне казалось, что я никому не нужен.

– Какой ещё бабайка? – проглотив ком в горле, как можно беззаботнее улыбнулась я.

– Которым пугала тётка такая, толстая. Она ещё глаза синей губнушкой красила. Её все дети боялись. Надя звали, точно помню.

Я тоже помнила. Это была нянечка из дома малютки. И она действительно мазала веки жирными перламутровыми голубыми тенями. Вот только я не знала, что они были в форме помады, хотя и видела такие в Галантерейном, ещё на воле, в самом начале девяностых… Так значит, она пугала Алекса, двухлетнего малыша, бабайкой? И в сортире запирала? Сучка. А в лицо мне сюсюкала, думала, что я, как и Марго, блат у начальства имею…

– А ещё что помнишь?

– Ну… Тётеньку такую, с короткими волосами. Она очень худая была и у неё глаза были чёрные-чёрные. Она мне печенье давала.

Я взяла паузу, прежде чем ответить. По-другому никак. Слишком остро.

– Это твоя крёстная, Алекс. Маргарита. Она была моей очень хорошей подругой, а ещё – первым учителем по живописи и рисунку. И твоим, кстати, тоже. Она так балдела от твоих каракулей, ты бы видел!

– Крёстная, серьёзно? А где она сейчас?

– Не знаю. Так получилось, что… кхм… – слезы душили, – что жизнь нас развела. Что ещё помнишь?

– Тебя помню.

– Правда? И какая я была?

– Ну… Всё время грустная. И волосы под косынку убирала. И вообще много таких женщин помню, с косынками. Я иногда даже путал их с тобой. Один раз побежал навстречу такой и только в самом конце понял, что это не ты. А Надя засмеялась, и мне так обидно стало. Я упал на задницу и решил, что ни за что не встану…

– И что?

– Да ничего. Заперли, как обычно, в туалете. А я там, кстати, мыло лизал.

– Чего-о-о? Зачем?

– Не знаю. Оно лежало на полу, возле унитаза, на тарелочке какой-то. Такое, знаешь, коричневое. На шоколадную конфету похожее. И я лизал. Оно сначала кислое, а потом противное…

– О, Господи, Алекс… Им, наверное, горшки ваши мыли, а ты…

И мы рассмеялись.

– А ещё там, между окном и шкафом, стояло ведро, а в нём порошок белый. И он вонял туалетом.

– Как это?

– Ну такой, резкий противный запах, не знаю, как объяснить. Им особенно воняло после того, как полы мыли. А ещё, его, кажется, в унитазы насыпали, и он от этого шипел.

– Ну понятно, это хлорка. Надеюсь, её ты не лизал?

– Лизал.

– Чего?!

– Ну то есть, я хотел лизнуть, но он так вонял, что я чихнул, а потом вдохнул эту пыль и у меня в груди всё болело. Особенно когда кашлял.

Я была в шоке. По крови стремительно расползалась бессильная ярость.

– Алекс, а почему ты раньше мне это не рассказывал?

– Не знаю. Чтобы не расстраивать тебя. – Помолчал. – Мам… А это правда, что ты хотела меня бросить?

– Чего?!

– Надя говорила, что если я буду кашлять, ты родишь себе другого, послушного мальчика, а меня отдашь бабайке. И я иногда лежал в постели и держался изо всех сил, чтобы не кашлять, а потом начинал задыхаться и всё равно кашлял, так сильно, что один раз даже подушка кровью испачкалась. А Надя сказала, что теперь ты точно меня отдашь. А потом, когда ты меня всё-таки отдала, я с одной стороны очень скучал по тебе, а с другой – радовался, что не бабайке, а Нику. Он же мне паровоз тогда подарил, помнишь?

Я не выдержала, резко тормознула у обочины и заревела. Я ведь всегда понимала, что ему плохо в колонии, но чтобы настолько?! И ведь это ещё не детский дом! На зоне я хотя бы была рядом и хоть как-то мешала творить беспредел. Но помогло ли мне это, когда Алекс на целый месяц загремел с той непонятной пневмонией в больницу? Тогда, когда ему лёгкие промывали от гноя и говорили мне, что, возможно, это туберкулёз… А он, похоже, просто сжёг их, к чёртовой матери, вдохнув сыпучей хлорки. А если бы не вдохнул, а всё-таки наелся её? Они сказали бы, что, похоже, у него обострился гастрит или язва прободилась? У ребёнка двух с половиной лет, да?

Но ведь и это ещё не всё! «Когда ты меня всё-таки отдала»… А ведь со стороны тогда казалось – он малыш совсем, ничего не понимает и так легко отвлекается на новые игрушки… И ведь я его действительно просто отдала. Незнакомому дядьке предложила! На чужбину отправила! Да, я сделала это от отчаяния и желания спасти, но оправдывает ли это меня в его глазах? Сможет ли он когда-нибудь понять цену этого решения? И нужно ли ковырять эту правду или достаточно того, что мы всё-таки вместе и у нас всё хорошо?

И какое же счастье, Господи, какое же счастье, что этим «дядькой» оказался именно Николос! И сколько терпения, заботы и денег он вложил в нас с Алексом, в совершенно посторонних для него людей. Да что там деньги – он жизнь свою под нас перекроил! А я с Князевым связалась, дурочка… Вот тебе и русская неблагодарность, о которой так любит философствовать Ник.

В Интуристе тоже всё было почти по-прежнему. Более современно, конечно, но в целом… Те же колонны в холле, те же зеркала во всю стену и канделябр под потолком. Правда ковровая дорожка на ступенях теперь не бордовая, а чернильно-синяя, но всё-таки она по-прежнему есть.

Ещё выезжая из Москвы, я знала, что буду заселяться именно сюда, и хотела попросить номер именно на пятом этаже. Думала, вдруг достанется тот самый, что был тогда за Денисом, вот было бы интересно увидеть его снова!

Но теперь, после так внезапно накрывшего меня озарения по поводу роли Николоса в нашей с Алексом судьбе, мне стало стыдно от этого желания. Ну, в самом деле, если уж откровенно, чего я хочу? Попытаться поймать за хвост воспоминания о той ночи, когда пьяный Денис привёз меня сюда, намереваясь наказать? «Оттрахать, как дешёвую проститутку, заплатить и выкинуть на хер» – так он, кажется, объяснил это чуть позже, когда я развела его на откровенность в машине, после заварушки в Лёшкином подъезде?  А за что наказать-то? За своё ущемлённое самолюбие? За то, что посмела ему соврать? За то, что  я, девочка-дурочка, ровесница его дочери, между прочим, постеснялась убогости своей настоящей жизни и придумала приличных папку и мамку, квартиру в нормальном доме и институт вместо технаря? За это?! Господи, да где здравый смысл-то?  И был ли тот принц на чёрном коне, – тот, от которого моя голова шла кругом, и сердце переставало биться, – и в самом деле принцем? И кого мне теперь вспоминать, оказавшись в том самом номере, кроме как вспыльчивого любовника, который, пусть и невольно, но столкнул меня в яму, из которой потом доставал не кто иной, как Николос?

Бросьте, фрау Трайбер. Имейте гордость и уважение к мужу!

Поэтому, решительно отбросив эту идею, я доверилась случаю, и нас с Алексом заселили на третий этаж. На последнем издыхании позвонила Николосу и, отчитавшись о поездке,  неожиданно для себя, совершенно искренне призналась:

– Знаешь, Ник, если бы у меня была возможность загадать одно-единственное желание, я бы загадала оказаться сейчас дома, рядом с тобой. Я очень по тебе соскучилась!

Он немного помолчал и, наконец, ответил:

– Я тоже. И ты всё-таки зря поехала на машине. Самолётом было бы быстрее, я предупреждал.

 Если честно, я, конечно, хотела бы более эмоциональной реакции с его стороны, но и сдержанное «Я тоже» меня не обидело. Это же Николос. Он такой. И с этим можно прекрасно уживаться, так же, как и с его чрезмерной худобой, например.

***

Проснулась по привычке около семи утра. Безумно хотелось плюнуть на всё и, раскинувшись снежинкой, спать до бесконечности, а ещё – на массаж спины бы сходить… Она так и не расслабилась за ночь, осталась напряжённой до ноющей ломоты. Мысль о том, чтобы сесть за руль вызывала такое отторжение, что хоть реви! А мысль о предстоящих трёх с лишним тысячах километров обратно до Гамбурга и вовсе повергала в шок. Вот это я втюхалась со своей самонадеянностью! А отдыхать некогда! Я и так сильно облажалась.

Вот как, спрашивается, я планировала время? Где были мои мозги? Сегодня утро третьего января, а уже седьмого – всего лишь через три дня, у Алекса начинается учёба. А это значит, что, по-хорошему, выезжать домой надо бы уже завтра рано утром, а лучше – сейчас. Но это было выше моих сил.

Мне так хотелось спокойно походить по улицам города, обязательно съездить к своей общаге, к стадиону на Ленина, к технарю, к овощному, где работала мама… Да много куда! Но вместе с этим, нужно было обязательно добраться до Разгуляевки, сходить на родные могилки, показать бабушке правнука, маме – внука. А ещё, я ведь хотела добраться и до городского центрального кладбища. Я не знала, где точно похоронен Денис, но предполагала, что, скорее всего, на центральной аллее, там, где находят своё последнее пристанище все «знаменитости» нашей провинции. Герой войны, это же знаменитость, правда? Или нет? Или перед гибелью его успели очернить настолько, что не удостоили даже посмертными почестями?

В общем, затея была спорная, на неё можно было потратить много времени, но так и не получить результата. К тому же, как-то так вышло, что к утру моя решимость непременно «познакомить» Алекса с Денисом сильно пошатнулась. Возможно, после вчерашнего разговора с Ником и всех этих мыслей о наших отношениях?

Поездка не складывалась, чего уж там. Нужно было бы ограничиться Москвой – посетить побольше достопримечательностей, как следует напитаться атмосферой праздника, отдохнуть и тогда уж, без всякой суеты, возвращаться домой. Сейчас же, мало того, что я собственными руками увеличила путь больше чем на две тысячи километров в общей сложности, устала сама и измотала сына, так мы ещё ничего  толком так и не увидели! И вот, вдобавок ко всему этому, – так ли важно рассказывать Алексу об отце именно сейчас? Отвечать на вопросы, которые непременно возникнут, создавать напряжение в отношениях с Ником, который, хотя и не стал противиться, но был явно недоволен моим намерением? Может, имеет смысл сделать это дома, в кругу семьи? Дать Нику, как фактическому отцу, это право – рассказать о биологическом?

Одна часть меня, та, что бережно хранила память о Денисе и, несмотря на все мои «взрослые» прозрения о сути наших отношений, сохраняла глубокое к нему уважение, противилась такому решению, говоря, что мы уже здесь, и визит на центральное кладбище – сам по себе самодостаточная, достойная цель всей этой поездки, а может, и самая важная. Другая же часть, та, что до сих пор не могла отойти от ужасов, рассказанных накануне Алексом, и всё ещё обалдевающая от внезапно расширившегося масштаба поступка, совершённого ради нас Николосом, советовала не придавать важности тому, что на самом деле не так уж и важно, и вместо этого собрать остатки силы в кулак и метнуться до Разгуляевки, на могилки мамы и бабушки.

Но была ещё и третья часть – тот самый глубоко уставший нытик, который вообще не хотел никуда ни идти, ни ехать, справедливо указывая на то, что моя самонадеянность уже привела меня к состоянию хронической усталости и страху предстоящей дороги домой. «Спи, давай, – говорил он. – А потом просто погуляй по городу в своё удовольствие. Серьёзно, не порть поездку дебильным упрямством. Просто вернитесь сюда снова, во время весенних каникул, и завершите начатое. Пятнадцать лет ждало, и ещё пару месяцев подождёт, ну? То-то же! Так что, спи, давай! А, кстати, следующий раз исключительно самолётом, ясно?»

Следующий раз проснулась ближе к полудню. Алекс, сидя у себя на кровати, уже во всю рубился в войнушку в моём нетбуке.

– Доброе утро, сынуль.

– Привет, мам. Мы есть сегодня будем?

– Конечно, – улыбнулась я. – Прости, меня вырубило после вчерашней дороги. Сейчас очухаемся и сходим, прогуляемся, заодно и местечко пообедать найдём, да?

– Ты же опять куда-то ехать хотела?

– Нет. Другой раз. Давай сегодня просто отдохнём, м?

– Отлично! А то я прям задолбался, если честно. Ты только не обижайся, мам, но я так и не понял прикола в том, чтобы ехать на машине.

– Если честно, я просто облажалась, Алекс. Только не сдавай меня Нику, скажи, что тебе понравилось, ладно?

Он состряпал хитрую рожу:

– Это будет дорого стоить!

– Ах ты… шантажист мелкий! – смеясь, я кинула в него подушкой. – Иди, умывайся, ребёнок! Стой! Подай мне ноут.

Пока он валандался в ду́ше, я проверила электронку и зашла во Вконтакте. Там меня поджидал сюрприз – эта непонятная Елена Машкова с принцесской на аватарке, что-то ответила. Я открыла сообщение, и сердце обмерло. Коротко и ясно:

«Здравствуйте. Герой афганской войны Машков Д.И. – мой отец»