Читать книгу Наследство тетушки Энн (сборник) - Стася Холод, Литагент Спорт и Культура - Страница 3

Опасения Эдмунда оказались напрасными. Мрачная репутация дома ему совсем не повредила, даже напротив, сослужила добрую службу. Окрестным сорванцам было интересно поглазеть на храброго господина, решившегося в одиночку бросить вызов силам тьмы. Право, лучшего дома для школы ему было не найти во всем Ист-энде. На ярмарке мальчишкам не раз доводилось видеть самого высокого человека в мире или, скажем, самого толстого, но самого смелого – никогда, и они шли к Эдмунду, не предполагая, что задержатся здесь надолго, и даже более того, зачастят сюда каждый день. Слух о том, что дом с привидениями вновь обрел хозяина, разнесся на весь приход, а заодно на два соседних. Артур не удержался от соблазна и тоже направил сюда стопы.

Он уважал храбрость и слыл самым отчаянным воришкой в шайке Жареного Каштана. Жареный был разборчив в приятельствах, его рукопожатие и то не каждому удавалось заслужить, но особое положение Артура в притоне предопределила сама судьба. Жареный был его приемным отцом. Он купил его морозной зимней ночью у нищенки. Опухшая, извалянная в грязи, разящая мочой и перегаром, она хотела джина и всем предлагала за бутылку своего двухмесячного сына. А что она должна была делать, если горит душа, а выпить не на что? В конце концов, празднование сочельника еще никто не отменял. Она увязывалась за прохожими, но тщетно, и нищенка, разозлившись, едва не швырнула надоевшую ношу в снег, и тут ей повезло. Мимо пробегал оборванный рыжеволосый подросток. Он нес за пазухой запечатанную бутыль. Никогда в жизни не получавший подарков, он решил, что свершилось чудо, – бережно взял малыша и прижал к сердцу, а тот, почувствовав душевное тепло, перестал плакать и устремил на него внимательный, испытующий взгляд.

Когда Жареный Каштан уходил из Сент-Клерэлли, в спину ему доносилось хмельное пение – беспутная мамаша, не теряя времени даром, принялась обмывать выгодную сделку.

Жареный Каштан, вместо выпивки, принес в воровскую берлогу сверток с голодным младенцем.

– Что это?

– Подарок.

– Хорош подарок, а где джин для хозяина? – здоровенный красномордый парень по кличке Кабан ринулся к нему. – Отнеси его и положи, где взял, – и он потянулся было к ребенку, но Каштан со злостью толкнул его в плечо.

– А ну, убери руки! Не смей его трогать! И вы все, вас это тоже касается! Его зовут Артур.

– Тоже мне Мерлин нашелся. Уноси отсюда этого типа подобру-поздорову, пока мы вам обоим не намяли бока.

– Не хочу.

– А мы не хотим слушать ночами его ор!

– Тогда я уйду с ним.

– Вот испугал! Валяй, таких, как ты, везде заждались!

– Оставьте их, – хрипло приказал хозяин.

Он счел появление ребенка добрым знаком. Хозяин догадывался, что дела его плохи, – едва ли он дотянет до весны – и принял Артура как наследника.

Жареному Каштану неоднократно советовали положить малыша на порог церковно-приходского приюта, но он не согласился. Сам подкидыш, выброшенный на темную лондонскую улицу, он знал не понаслышке, каковы эти заведения. Там дети умирали от голода, холода и жестокого обращения. Он смутно помнил обшарпанные стены огромной полупустой комнаты с выбитым окном и непрерывный детский плачь, перемежающийся с площадной руганью нянек. Грубые, злые, они костерили грудных младенцев последними словами, разворовывали все, что можно было унести, и были вечно пьяны. Жареного Каштана они несколько раз роняли на каменный пол, то ли с похмелья, то ли умышленно, так как деньги, положенные на его содержание, промотали на год вперед, и если бы он погиб, было бы очень удобно, но он остался жив, и его жизненной силы хватило бы на десятерых. Там же он получил ожог, которому обязан был своим звучным прозвищем. Нянька стояла на стуле и заправляла подвесную лампу, а он, двухлеткой, подполз к ней и, задрав голову, молча наблюдал за ее действиями. Она его не заметила. Она вообще ничего не замечала и с трудом держалась на ногах. Неверная рука дрогнула, и в лицо ребенку брызнуло кипящее масло. На его правой щеке по сей день красовался шрам, по форме напоминающий лист каштанового дерева. Скольких его товарищей отнесли на городское кладбище, никто не знает, а он ухитрился вырасти до спичечной фабрики, куда попадали все чудом уцелевшие обитатели приюта, и большинство там и оставалось на веки вечные, но Жареный сумел оттуда сбежать. Даже его челюсть, вобравшая в себя фосфор, не отмерла, как у других, а лишь тускло светилась в темноте. Нет, этого чудесного малыша ему послало само провидение, и он его никому не отдаст.

– Ну хорошо, пристрой его к Пэмми-святоше, – настаивал уставший от бессонных ночей Кабан. – Она возьмет, у нее недавно ребенок умер.

Жареный Каштан терпеть не мог пьющих баб, но эта была еще хуже. «Личиком гладкая, да делами гадкая», Пэмми обладала низменной душой и привлекательной наружностью и умела себе преподнести. Она прекрасно смотрелась с ребенком на руках и рожала ради денег. Побираться она предпочитала на паперти и зарабатывала столько, что ей завидовали даже карманники, – в ее жестянку мелочь сыпалась дождем. Скорбная красавица с запавшими глазами, качающая младенца на ступенях храма (ах, как трогательно), а когда дети вырастали и переставали соответствовать этой приторной живой картинке, Пэмми безжалостно продавала их для работ в угольных шахтах.

– Он не достанется Пэмми! – говорил Жареный Каштан со злостью. – Он будет отменным вором. Да, мой славный? Да, мой золотой?

И малыш доверчиво улыбался беззубой розовой улыбкой, радуясь любви и ласке. Жареный оказался на редкость заботливым отцом. Он даже сам не предполагал, до чего он домовитый и дельный. Он щедро платил недавно разрешившимся женщинам за то, чтобы они сцеживали для него грудное молоко, и сам выкармливал Артура из бутылочки, так что его малыш всегда был сыт и счастлив. Жареный переложил на мотив колыбельной пару воровских песен, и жители трущоб с удивлением озирались на юного оборванца, который бродил по улицам, прижимая к груди кулек живописных тряпок, и с нежностью мурлыкал: «Кто в Сент-Джайлсе родятся, пусть висят и не плодятся… Да, мой, славный? Да, мой золотой?» Он не видел в этом ничего зловещего. Хозяин тоже любил отпустить шуточку по поводу чаши Святого Джайлса, мысль о которой ни у кого здесь не вызывала страха. А какой прок бояться того, чего все равно не миновать? Когда Артур немного подрос, Жареный забавлял его Ньюгейтским псом. Он оттопыривал большой палец, указательный сгибал, делая ладонь горизонтально, и на стене как по волшебству появлялся серый собачий профиль. Артур был его рождественским чудом, первым и единственным, каких на самом деле не бывает, и Жареный хотел дать ему все, чего не получил сам.

Непостижимо, но дети умирают не только в приютах, не только в грязных подворотнях, но и в белоснежных кружевных детских, на руках опрятных, улыбчивых нянюшек, в том числе и обладательниц блестящих рекомендательных писем, а Артур выжил. Почему? Быть может, потому что в них не было того, что было в Жареном Каштане, – несгибаемой мощи, любви, преданности, к тому же вынянчить Артура ему велело его сердце.

Артур стал его сыном, учеником, другом, и даже более того – принцем. Прежний хозяин, умирая, назначил своим преемником Жареного Каштана, оставив ему стены притона, шайку отборного ворья от пяти и старше, проверенную, надежную сеть скупщиков краденого и кое-какие знакомства в полиции, но говорить об этом вслух было не принято. Шайка постоянно пополнялась свежей кровью, причем его жулики были самыми воспитанными в Лондоне. По крайней мере, новоприбывших беспризорников здесь отмывали от многослойной грязи в большом корыте, а их кишащие паразитами лохмотья бросали в огонь. Жареный не хотел, чтобы по его принцу скакали блохи. С тех пор, как у него появился Артур, он научился варить вкусную овсяную кашу, стирать, даже орудовать иглой и портняжными ножницами. Он подгонял купленные на барахолке вещи, чтобы они были Артуру по костям. Вор и мошенник, Жареный Каштан старался передать сыну все, что умел сам, и парень из него получился хитрый, ловкий и сообразительный. Артур исправно вносил долю в общий котел. Да он и не мог себе позволить прийти с пустыми руками, видя, как отец им гордится. Воровать было трудно и опасно и требовало сноровки. Будучи мастером своего темного ремесла, Артур знал себе цену. Он незаметно наблюдал за домами, выясняя, когда хозяева уходят на службу, а хозяйки – за покупками, проверял задние калитки – заперты ли они, – а в случае, если его ловили за шиворот, умел пустить фальшивую слезу и без сучка без задоринки рассказать легенду, что больная матушка велела ему одолжить бульона у миссис Смитсон, но он ошибся адресом. Артур искусно прикидывался сыном бедной богобоязненной вдовы и в этом образе крал товар прямо с прилавков. Войдя в школу, он огляделся по сторонам и, следуя привычке, первым делом засунул за пазуху грифель. В просторной светлой комнате рядами стояли столы и скамьи, на стене висела непонятного назначения черная доска, а со второго этажа доносился стук молотка. Тут на лестнице послышались шаги, и появился хозяин, молодой джентльмен с ясным добрым взглядом и высоким честным лбом. Судя по всему, известность ему нравилась: он не рассердился на Артура за то, что тот без приглашения заявился к нему, а как будто даже обрадовался.

– Здравствуйте, сэр, – вежливо промолвил Артур и незаметно попятился к дверям, – я так, на минутку. Прослышал о вас и, признаться, не поверил, а оказалось – правда.

– Откуда ты узнал про меня? Тебе священник сказал?

Артур замялся. Священники редко попадали в его круг. Чаще его круг попадал на исповедь к тюремному ординарию, да и то перед виселицей, и встречи с ним никто особо не жаждал.

– Ну нет, почему же обязательно священник? Сейчас все вокруг только о вас и говорят, восхищаются, как вы на это решились.

Эдмунд посчитал, что Артур имеет в виду устройство школы, и ему стало очень приятно.

– Пожалуй, мне пора.

– Так быстро? Лучше помоги мне. Я развешиваю стеллажи в библиотеке, а через час начнутся уроки. Ты умеешь читать?

– Нет, сэр.

– Не беда, научишься. Для того ты сюда и пришел.

Его уверенный тон озадачил Артура, и он подумал, что самое время дать деру, но не успел – недаром дом слыл заколдованным. Чары подействовали на него: он задержался здесь гораздо дольше, чем намеревался, и так же, как другие мальчишки, стал приходить сюда каждый день.

* * *

Школа мистера Гринвуда была особенной. В ней никто не томился – скорей бы домой, – да у многих ее учеников и дома-то никакого не было. Для кого-то это была единственная возможность согреться у камина и выпить чаю, кто-то прибегал сюда после тяжелой работы, кто-то – после многочасовых скитаний в поисках таковой, кто-то вообще с улицы и на улицу же уходил, когда уроки заканчивались, и почти всем остро не хватало заботы и душевного тепла. Некоторые мальчишки были такие грязные и вшивые, что Эдмунд понял, – если не принять меры, школа в любой момент может превратиться в рассадник тифа. Этих детей скудно кормили и совсем не лечили, и Эдмунд сам не заметил, как на подоконнике у него скопился целый арсенал мазей и пилюль. Он научился отличать лишай от чесотки и ставить бандаж на фурункулы. Он посыпал дустом головы, капал в носы, давал порошки от колик в животе. Многие дети были серьезно больны, почти все – истощены, и Эдмунд даже терялся, что им сейчас нужнее – школа или лазарет? Он готов был положить доктору жалованье и неоднократно давал объявление в газете, но найти того, кто согласился бы здесь работать, пока не получалось. В такие места не идут ради хлеба насущного – только по зову сердца. Кварталами Сент-Эндрю либо пренебрегали, либо опасались их обитателей. Артур заметно отличался от этих несчастных, заброшенных детей. Одевался он бедно, но опрятно, не сверкал дырками, и пуговиц на его куртке всегда было достаточно. Не многие мальчишки Ист-энда могли сказать о себе то же самое, даже живущие в семьях. Артур помогал Эдмунду приводить в порядок бездомных малышей, и впечатление было такое, как будто ему это не впервой. Вполне понятно, ведь и к его отцу попадали такие же доходяги с улицы, а не воспитанники элитных школ. Здесь они получали тарелку похлебки, место у теплого очага и доброе слово, нередко первое в жизни, и становились частью их воровской семьи. Притон Жареного Каштана можно было назвать образцовым. Это был не притон, а какой-то пансион, и новоприбывшим здесь выводили вшей и приучали мыть шею и уши. Что касается нравственного здоровья, то Эдмунд оказался в тупике. Он так вдохновенно внушал ученикам, что воровать нехорошо, пока кто-то из них не спросил:

– А что же делать, когда очень хочется есть?

Действительно, что делать? К семи-восьми годам беспризорные дети выходят из возраста «милых крошек» и более не вызывают сочувствия, скорее – раздражение и досаду, и чтобы выжить, им необходимо научиться грабить и воровать. Эдмунд понял: без доверия и поддержки взрослых ему не обойтись. Сначала он повел себя чересчур независимо, но теперь должен смирить гордыню и постараться расположить их к себе. В одиночку он не сможет помочь этим детям, но достигнуть взаимопонимания можно только в общении. А где лучше всего общаться? Конечно, в джентльмен-клубе. Всем известно: когда уходят золотые студенческие деньки, джентльмен-клуб становится главной отдушиной и отрадой. «А то, что нравится господам, наверняка понравится и работягам из прихода Сент-Эндрю», – подумал Эдмунд, и не ошибся. Отныне его школа по вечерам принадлежала взрослым, превращаясь в клуб, где обсуждались свежие новости, шелестели газетные страницы и все желающие могли научиться читать и писать. Мужской клуб мистера Гринвуда быстро обрел популярность, и у него появились друзья и единомышленники из числа грамотных обитателей прихода и тех, кто хотел бы освоить грамоту. Эдмунд никого ни к чему не призывал, понимая, что хуже нет играть на спонтанных чувствах. Он просто рассказывал о детях, поверяя новым своим знакомым их невеселые истории. Ни один из них не оказался на улице из врожденной праздности и любви к бродяжничеству. Все были жертвами обстоятельств, все натерпелись немало жестокости и несправедливости, и сам факт, что они по доброй воле ходят в школу, не верный ли признак того, что им хочется вернуться к трудовой, честной жизни? Первым предложил свою помощь жестянщик Бейнз. Он взял к себе в мастерскую Робби – сироту, сбежавшего из работного дома. Элфа и Кортни принял на обучение перчаточник, а вскоре еще несколько беспризорных мальчишек занялись делом и обрели крышу над головой, да и для живущих с родителями это тоже было полезно. Ходить в школу позволяли не всем, но с их отцами и патронами Эдмунду нередко удавалось найти общий язык. Даже те, кто поначалу приняли его враждебно, со временем прониклись уважением и доверием и сами отправили к нему ребят. Старания Эдмунда не пропали втуне. Так однажды на пороге школы появился хозяин трубочистов, худой и сутулый, словно Люцифер из рождественской мистерии, в окружении чумазых чертенят, – он привел учиться всю свою бригаду. Отец Фрэнка Сарджента прежде отваживал его от школы кочергой, но потом сменил гнев на милость и стал отпускать сюда каждый день, а сам публично заявил, что чтение газет ему необходимо теперь, как джин, и это дорогого стоило. Уильям Никсон жил у родственников, у которых и без него было семеро по лавкам.

Он с раннего утра до поздней ночи бродил по городу, продавая клейкую бумагу для ловли мух, и очень боялся, что его отдадут в приют. Школа была для него единственной радостью, и дядя разрешил ему бывать здесь два раза в неделю, на большее он пока не согласился. Ну что же, лучше мало, чем никак. А вот сапожник Чиверз охотно послал сюда своих бойких подмастерьев и щепетильно следил за их успехами. Ему нравилось во время отдыха слушать умные разговоры, а не истории из жизни грабителей, после которых никогда не знаешь, проснешься ли поутру. Даже аптекарь, скептически настроенный еврей с Вебстер-роуд, отважился привести к Эдмунду опрятных, послушных сыновей, и не пожалел. Завсегдатаем и самым преданным ревнителем мужского клуба стал караульный, дядюшка Харрисон. Его воспоминания, от которых на улице все отмахивались, здесь неожиданно возымели успех. Старый вояка, искалеченный в сражениях, горестный и покинутый, как будто выброшенный за ненадобностью, обрел второе дыхание, ощутил прилив сил и бодрости и даже изъявил желание взять себе на воспитание кого-нибудь из сорванцов. Эдмунд усомнился, что эта миссия, требующая нечеловеческих усилий, окажется ему по плечу, и серьезно спросил:

– А кто же тогда будет сторожить школу? Нет-нет, вы делаете другое дело, очень важное, в котором вас некому заменить.

Мистер Харрисон, поразмыслив, с ним согласился и с тех пор ходил вокруг школы кругами, пугая злоумышленников трещоткой, и даже подумывал, не перенести ли сюда свою будку Свеча, горящая маячком в комнате Эдмунда, светила ему в самое сердце. Когда он видел ее отблеск в окне второго этажа и убеждался, что там все хорошо, ему тоже делалось спокойно и умиротворенно. Нет, что ни говори, а джентльмен-клуб – величайшее достижение цивилизации! Только отец Артура так сюда и не пришел. Эдмунд был уверен, что познакомится с ним с одним из первых, но в его клуб он вступать не торопился, и Артур по-прежнему оставался для него загадкой. Он вполне мог быть сыном ремесленника, скорее всего, хозяина какой-нибудь небольшой мастерской – в нем чувствовалась уверенность в себе и привычка покровительствовать. Он сошел бы также за сына почтальона, потому что прекрасно ориентировался в лондонских переулках. Порой он напоминал мальчишку-посыльного. У него была довольно правильная речь, и он умел себя вести. Эдмунд попробовал было поговорить о нем с учениками, но ребята из прихода Сент-Эндрю его не знали, а сам Артур был немногословен и о своей жизни вне школьных стен ничего не рассказывал.