Читать книгу Стон и шепот - Стелла Грей - Страница 8

Ева Демина

Когда каждый день встаешь по будильнику в шесть утра, рано или поздно организм начинает ощущать приход этого времени без всяких дополнительных напоминаний. За десять или даже двадцать минут возникает состояние полудремы, и ты уже слышишь все, что происходит вокруг. Как бабушкин кот точит когти о старый диван, как гудят редкие машины за окном, как старенькое радио на кухне затянуло песню из восьмидесятых…

И ты лежишь, пытаешься ухватить остатки сна, поспать еще хоть чуть-чуть, но шесть утра неумолимы, рано или поздно зазвенит будильник.

А вот сегодня он не звенел… И даже полудрема была странной. Если обычно хотелось остаться в кровати подольше, то сегодня я вырывалась из нее мучительно медленно, словно пыталась выплыть из болота, которое уже сомкнулось сверху трясиной.

Вокруг не было привычных звуков. Ни кота, ни машин, ни радио. Пожалуй, я слышала соловьев, но восторгаться их пением мешали чувства, которые одно за другим накрывали рывками.

Я хотела пить, очень сильно, и голова болела. Сглотнув вязкую слюну, почувствовала жуткую резь в горле. Первая заспанная мысль – простудилась, а вместо второй пришли смутные воспоминания о том, что я кричала. Очень громко кричала.

Пытаюсь вспомнить что-то еще, но голова раскалывается все сильнее.

И все же успехи есть. Мне удается открыть глаза, оглядеть место, где нахожусь, и понять окончательно: я не дома у бабушки и даже не в съемной квартирке.

Я неизвестно где.

Попыталась вскочить с кровати, на которой спала, и тут же свалилась на пол – ноги подкосились, как подломленные. Ударившись коленями о паркетный пол, зашипела от боли. Все вокруг шло кругом, комната плыла, из-за чего меня начало подташнивать.

Что со мной? И где я?

Взгляд нашарил на ближайшем столике прозрачный полный графин. Я ринулась к нему, словно путник в пустыне, и хоть знала, что при больном горле нельзя пить холодную воду, впилась в горлышко посудины и жадно глотала, позабыв обо всем на свете. Руки тряслись от напряжения, не вся жидкость попадала в рот, проливаясь мимо, часть ее струями текла вниз, на грудь, живот, ноги…

Это дало мне второе осознание: я голая. Графин едва не выпал из рук, но я сумела поставить его обратно на стол.

Бегло осмотрев себя, прислушалась к ощущениям, пыталась вспомнить хоть что-то из вчерашнего дня и поняла, что, кроме немного саднящей промежности и красных следов на руках и запястьях, зацепиться мне не за что.

– Люди! – попыталась крикнуть я, но из горла вырывался лишь тихий то ли хрип, то ли сип.

Кажется, я сорвала голос и, пожалуй, только это сейчас помешало мне начать изо всех сил звать на помощь. Потому что мозг окончательно проснулся, чтобы все осознать.

Меня похитили, накачали чем-то и изнасиловали.

Я металась по незнакомой комнате, в которой оказалась. Богато обставленной, но сейчас мне было не до красоты интерьеров. Дверь заперта, стены прочные, за окнами минимум третий этаж большого частного дома. Потому что, судя по пейзажу, вокруг огромная территория с газоном, каменным забором, а дальше только лес.

Никаких соседних особняков и людей в пределах видимости.

Сдернув с кровати, на которой проснулась, покрывало, завернулась в него наподобие римской тоги и зачем-то тщательно изучила белую простынь на следы крови.

Не нашла. Если бы не неприятные ощущения между ног, я бы почти успокоилась. Но вместо этого сознание подкинуло образ совершенно другой комнаты и огромной кровати, а еще мужчины, который меня к ней прижимал.

Сердце в груди на мгновение остановилось, но тут же забарабанило дальше в бешеном темпе.

Я пыталась вспомнить лицо насильника, который меня… меня… На глаза стали наворачиваться слезы, но помнила лишь смутный образ.

Чем же меня накачали, что я позволила сотворить с собой такое? Стонала под этим человеком, видела радугу, и даже его лицо было затуманено красиво переливающейся дымкой.

Я осела прямо на пол и закуталась поплотнее в ткань. Мне показалось, что в комнате вдруг резко похолодало, настолько, что тело пробрало ознобом и заколотило.

Попытки вспомнить вчерашний день проваливались фактически сразу. Помнила только медосмотр в больнице, несколько врачей, которых успела пройти: гинеколог, ЛОР, сдала какие-то анализы, стояла в очереди к окулисту, а дальше пустота… И редкие вспышки. Люди, образы, они что-то говорили, но я не могла вспомнить, что именно.

В этот момент с ужасом осознала, что похитить меня могли даже не вчера, а неделю назад, и все это время продержать в наркотическом угаре.

Я принялась судорожно осматривать свои вены на предмет уколов. Вдруг я уже героинозависимая, но еще не знаю об этом? Но синяков от игл не нашлось, да и вообще на теле, кроме следов от веревок, ничего ужасающего не обнаружилось. А в следующий миг я застыла и бросилась к двери колотить по ней руками и ногами, сипя и хрипя, чтобы меня выпустили немедленно.

Потому что я вспомнила о самом главном. Я не позвонила бабушке. Своей старенькой, любимой бабуле, которой всегда звонила. ВСЕГДА! Каждый день!

– Выпустите меня! – насколько позволял голос, просила я. – Мне нужен телефон!

Казалось, дом пуст и вымер, с обратной стороны не было слышно даже шагов. Из-за чего складывалась иллюзия, что меня не охраняют, но я не была столь наивна. Прекратив колотить в двери, я принялась еще раз, но уже более внимательно осматривать комнату. Догадка подтвердилась, когда в углу помещения блеснул объектив камеры. Без малейших угрызений совести я подставила стул и потянула ее на себя, вырывая из пазов с корнем, не жалея сил, разрывая провод.

– Кино закончилось, – прошипела, будучи уверенной, что сейчас кто-нибудь точно явится ее чинить, и уселась на кровать в ожидании.

Почти не ошиблась. Спустя минут десять в замке двери провернулся ключ, но в комнату вошел отнюдь не мастер.

Едва я увидела этого мужчину, то тут же неосознанно вжалась в изголовье, уже жалея, что сломала камеру, потому что это был никакой не мастер.

Это был он, мой насильник и похититель!

Движения резкие, почти хищные, пожалуй, так мог бы двигаться ирбис: не торопясь, размеренно, а в следующий миг – бросок и смерть. Мой взгляд невольно остановился на его пальцах, все еще сжимающих дверную ручку. Железная хватка, даже здесь. В его пальцах чувствовалась сила, способная при желании свернуть шею врагу без малейших сожалений.

– Сломать камеры – крайне неблагоразумный поступок. Ты могла бы быть более благодарной за собственное спасение, – произнес он и захлопнул за своей спиной дверь.

– Спасение?! – едва слышно выдохнула я, потому что громче просто не могла. – Вы меня изнасиловали!

Мужчину странно передернуло от моих слова, и в следующий миг он посмотрел на меня так, будто бы не прочь продолжить мое насилие здесь и сейчас. Он просто пожирал меня глазами. Я ощущала этот взгляд так, словно он змеей скользил по моему телу, и никакое покрывало не было ему преградой.

– Насиловал? Нет, я тебя даже пальцем не трогал. Хотя, – он задумчиво осмотрел свою руку, – вру, пальцем все же трогал…

Я вспыхнула от этого пошлого намека. Пальцем? Я не помнила ни черта, вот только ощущения в промежности говорили о том, что кое-что все же было. Вопрос, что именно.

– Отпустите меня, – взмолилась я, не желая ни в чем разбираться сейчас. – Я никому не скажу о том, что вы меня похитили. Буду молчать, только отпустите.

– Ты действительно идиотка или только притворяешься? – Он в несколько шагов миновал расстояние до кровати, останавливаясь в десятке сантиметров от нее и глядя в упор на меня. – О какой свободе может быть речь? Я заплатил кучу бабла за твою жизнь, и ты должна как минимум проникнуться ко мне за это благодарностью.

Пока что я прониклась к нему только ненавистью. Он выглядел относительно молодым. Высокий брюнет, лет тридцать-тридцать пять, но ранняя седина уже тронула волосы, лицо красивое, породистое и хищный профиль. В нем сразу чувствовалась власть, деньги и вседозволенность, которую они дарили. Такие любят, когда их боятся и пресмыкаются, мне же хотелось выцарапать ему глаза, но вместо этого я всхлипнула:

– Я не понимаю, о чем вы! О какой благодарности речь? – каждое слово отдалось болью в связках.

Отвечать он не спешил, но вместо этого спросил:

– Как тебя зовут?

Подонок! Можно подумать, он не знал.

– Я ничего вам не скажу, – просипела и скривилась от спазма. Горло разрывало не простой болью, и я не просто сорвала связки. Что-то более серьезное… – Меня будут искать. Бабушка, в академии…

– Так вот, дорогая, слушай внимательно. – Подонок перебил меня и сел на краешек кровати, придвинулся так близко, что схватил за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. – Тебе крупно повезло, что когда тебя обдолбанную хотели трахнуть во все дыры, а потом расчленить богатые отморозки, ты попалась мне. Вдвойне повезло, когда отрубилась и уснула в постели со мной. Трахать спящих амеб не в моих правилах, поэтому решил оставить тебя до утра. В третий раз тебе повезло, когда за тобой пришли забрать на “утилизацию”, а я все еще был не удовлетворен. Так что будь благодарна за спасение своей прелестной шкурки и цени, что из всех зол, с которыми ты столкнулась, наименьшее – это я. Если будешь послушной девочкой, я превращу твою жизнь в рай…

Он говорил все это, а взгляд блуждал по моему застывшему лицу, потому что я была не в силах так быстро осознать и переварить все, что он сказал. Мне повезло? Он серьезно?

Попасть в лапы богатого психа?

– Ну же, скажи, что-нибудь. – Он дернул меня за подбородок в попытке вытрясти ответ.

Да легко!

– Пошел на хер! – прошипела я, не стесняясь выражений, и вывернулась из хватки пальцев. Вскочила с другой стороны кровати и, все так же кутаясь в покрывало, продолжила: – Я скорее из окна выброшусь, чем позволю тебе до себя еще хоть пальцем дотронуться.

Уголок его рта дернулся то ли в усмешке, то ли в оскале. Было видно, что моя бравада его ни капли не тронула, скорее, разозлила. Он медленно поднялся, обошел кровать, я же отступала шаг за шагом, пока не уперлась в то самое окно, из которого собиралась выброситься.

– На хер, говоришь? – переспросил он, вжимая меня бедрами в подоконник. – Это ты у меня туда сходишь, и не один раз. И еще прыгать будешь на нем, как цирковая собачка…

Я боролась с желанием плюнуть ему в лицо, останавливало только осознание, что одно дело скинуться самой, а другое, когда тебя скинут. А этот тип может…

– А вам добровольных цирковых собачек уже не хватает? – не смогла оставить я без ответа. – Просто так никто не дает, похищать стали?

– В этом доме я решаю, кто мне дает, а кто нет. – Он рывком отнял от моей груди руки, которыми я подтягивала покрывало, заставляя его опасть на пол бесформенной тряпкой. Я дернулась, чтобы сбежать, но он крепко удержал за запястья, дыша мне в лицо и прижимаясь белой рубашкой к моей обнаженной груди. – И если бы не срочные дела, развернул бы тебя раком здесь и сейчас, открыл окно, чтобы ты кричала, не стесняясь, на всю округу, и натянул бы по самые яйца. Потому что могу, потому что хочу и обязательно сделаю.

– Урод!

– Меньшее из зол, – повторил он. – И у тебя время до вечера решить, от чего ты будешь кричать: от удовольствия или боли. В конце концов, никто не мешает мне накачать тебя наркотой вновь и сделать податливой текущей сучкой.

Я задергалась под этим психом, пытаясь высвободиться, но он и сам отпустил, тут же отходя на шаг и попутно бросая взгляд на наручные часы.

– До вечера, сладкоголосая сирена, – прозвучало, словно издевка над моей хрипотой. – У тебя есть над чем подумать!